Текст книги "Хроники Порубежья"
Автор книги: Юрий Рудис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
Вообще, кажется, никто не размножался в готфском королевстве с такой скоростью, как эта порода. И чем меньше и слабей делалось королевство, тем больше оказывалось в нём высокородных людей, особенно теперь, когда от некогда великой державы остался только осколок – королевство Атаульфа.
Другое дело, что никакой готф даже под пытками не согласился бы признать равенство венедского сотника и готфского конунга.
– Что ж, об Атаульфе я и хотел с тобой поговорить. Послушай… – Корушка взмахом руки отослал слугу, и продолжил только после того, как тот вышел из шатра. – Послушай, Воробей, если бы Атаульфа, а то, что он к старости впал в детство, знают и стар и млад…Так вот, если бы этого слабоумного, ни на что не годного старика сменил на троне муж мудрый, зрелый, испытанный в бранях, исполненный добродетели…Как бы к этому отнеслись твои сородичи?
– Я давно не был в родных местах.
– Ты затруднился с ответом. Похвальная осторожность. Тогда спрошу по-другому. Как венеты относятся к Атаульфу?
– Души в нём не чают, – усмехнулся сотник. – Но тебя это не должно огорчать. Сядь на его место, и тебя будут обожать не меньше.
– Рекс Корушка! Разве плохо звучит?
– А сам ты как думаешь?
– Я думаю… – голубые глаза конунга приняли мечтательное выражение, и черты мясистого лица его обрели некоторую специфическую воздушность, свойственную людям, чей мозг чрезмерно отягощен мыслительным процессом. – Я думаю, что каждому смерду и иному человеку низкого звания, осознающему, что его подневольное положение не случайность, а закономерность, обусловленная, как его происхождением, так и жизненными обстоятельствами, будет лестно иметь такого господина как я.
Не удивляйся моей откровенности. Ведь если ты задумаешь предать меня, то конунгу поверят скорей, чем простому сотнику.
– Мне тебя предавать ни к чему. Я не пойму, однако, что тебе нужно от простого сотника.
– Мне нужно, чтобы твои сородичи не встали между мной и Атаульфом. Ты пользуешься среди них влиянием, так убеди их в том.
– Тебя ввели в заблуждение, моё слово весит меньше слова любого старейшины нашего рода. Но наши люди не будут вмешиваться в ваши распри. Какое дело овцам, что один волк сменит другого.
– Да, венеты – прирожденные рабы. Наши копья и мечи не раз убеждали их в этом. Но есть среди них негодяи, уподобившиеся лютым зверям, на которых никакие убеждения и увещевания не действуют. Эти безумцы ненавидят готфов и готовы вредить им, чем только можно. Толпы их собирает бешеный пёс Нетко, наводнив ими леса к северу от наших владений, где они в своём ослеплении убивают каждого чужеземца, имевшего несчастье попасться им в руки. Понятно, что используются все средства, что б еще больше раздуть пламя мятежа. Смена правителя на готфском престоле может показаться удобным случаем. Так вот, я хочу, что б ты нашёл способ довести до Нетко и таких как он, что я приведу в Залесье тысячи воинов народа Будж, племени воинственного и беспощадного. Они помогут мне покончить с Атаульфом. Но если венеты, по своей глупости или по чьему-то наущению дерзнут вмешаться, то кара будет ужасной. Буджаки истребят их всех, до третьего колена. Ты понимаешь меня?
– Понимаю. Не понимаю только, почему тебя беспокоит участь венетов?
– Воробей, мне говорили, что у тебя есть голова на плечах, а ты задаешь вопрос, ответ на который знает даже младенец. Участь венетов меня беспокоит так же, как рачительного хозяина беспокоит участь его скотины. Или прикажешь обложить данью и оброком буджей?
Мысль эта рассмешила Корушку и он долго смеялся, после чего продолжил. – Нет, конечно. Буджи народ храбрый и гордый. Число их огромно, но они не работники. Заставить степняка пахать землю, строить крепости…Обложить данью и оброком… Думаю, этого не сможет никто. Но зато буджи замечательно умеют принудить к труду других. Под рукой готфов, прирожденных и искусных правителей, самой судьбой призванных повелевать другими народами, смиряя их, подобно тому, как опытный наездник смиряет дикую лошадь… Так вот, под нашей рукой все драгоценные качества народа Будж будут использованы в полной мере. Ты знаешь, как ленивы и нерадивы венеты, но если за спиной каждого венета, будь то пахарь, охотник или бортник, поставить степняка с плетью, венеты станут трудиться как пчёлы, и ни один не посмеет пронести даже крошку мимо хозяйского двора. Благосостояние страны невиданно расцветёт. Можешь мне поверить, не пройдёт и года, как оно удвоится. Нет, утроится. Союз и дружба наших народов, готфов, буджей и венетов преобразят эту землю.
Словно ослепленный этой блистательной перспективой, Корушка зажмурился и замолчал, но, отдышавшись, продолжил. – Венет, чтобы подтвердить истинность моих слов, я расскажу тебе удивительную сказку: Умирая, один старик позвал к себе трёх своих сыновей, и приказал им принести веник…
– Я эту сказку знаю, – сказал Воробей. – Веник они не сломали, а старик умер. Однако, конунг, зачем буджаки нужны готфам, я понимаю. Но вот зачем готфы нужны буджакам, этого я постичь не могу. Зачем им лишние рты? Ты не боишься, что в один прекрасный день буджаки просто вырежут вас, как свиней, чтобы безраздельно править страной, в которую ты их призываешь?
– Напрасные страхи! Высокородные господа всегда сумеют договориться между собой. Но тебе этого, действительно, не понять. Кстати, ради справедливости следует сказать, что мысль призвать буджей принадлежит не мне, а Атаульфу. Он хоть и скорбен главой, но имеет дельных советников. Для того и послал он меня к Хадиру, чтобы я договорился с ним о присылке сильного отряда. Однако, ни Атаульф, ни его советники не подозревают, что я приведу не один отряд, а целое войско, перед которым им не устоять. После того как моя власть упрочится, буджи вернутся в свои степи, но часть их останется при мне. Готфская пехота и конница буджей…Такая армия непобедима.
Впрочем, довольно об этом. Вот что я хотел тебе сказать, завтра Хадир созывает Большой совет. Я приглашён на него, часть моих людей пойдёт со мной, могу взять и тебя. Но кому поручить охрану лагеря?
– Мне и поручить, – сказал Воробей, утверждаясь в решении ни на какой совет с Корушкой не ходить, и, вообще, постараться как можно скорее унести ноги из гостеприимного Сардиса.
– Прикажи обозным, пусть они переставят повозки с поклажей поближе к нашему стану. Там они будут в безопасности. Однако, конунг, такого еще не бывало, чтобы буджаки приглашали чужих на свой Большой совет. Я б на твоём месте туда не пошёл.
– Будь я на твоём месте, я бы туда тоже не пошёл, – словами Александра Македонского ответил Корушка.
Вернувшись от конунга, Воробей распорядился насчёт повозок и сел думать думу.
– Ну, что там конунг? – спросил, подсаживаясь к нему, один из порубежников, десятник Ясь.
– Не жилец, – коротко ответил Воробей и стал думать думу дальше.
Глава четвёртая
Хадир ехал на черной лошади, и одет он был во всё черное. Голова его была непокрыта, на поясе не было меча. Следом ехали князья и тысячники народа Будж, в лучших своих одеждах, богатство и пестрота которых являли разительный контраст с простым нарядом вождя, но все взгляды были обращены только на него.
На границе поля Хадира по обычаю встретили девять служителей девяти богов народа Будж.
– Смотри, – сказал Жанты. – Видишь, того седого здоровяка с головой как котёл и золотым обручем в волосах? На нем тоже лазоревая рубаха, а брюхо обтянуто малиновым кушаком. Это, братец, и есть служитель великого Будхи великий Мазай. А убитый тобой, скорее всего, лишь один из его учеников. Но этих дармоедов у Мазая так много, что он вряд ли заметит пропажу кого-нибудь из них.
Хадир остановил своего коня в нескольких шагах перед служителями, и над Алановым полем повисла тишина, в которой далеко разнеслись слова ритуального вопроса. – Служитель Мазай, вождь Хадир и народ Будж спрашивают: Что говорит Будха?
Мазай важно кивнул головой, в знак того, что вопрос понят и, сделав шаг вперед, поднял правую руку. – Будха говорит, что вождь Хадир и народ Будж по-прежнему находятся под его защитой и покровительством, подобно тому, как дети находятся под защитой и покровительством отца. Будха говорит, что и впредь не откажет вождю и народу в защите и покровительстве.
– Да не угаснет огонь в святилище Будхи, – склонил Хадир голову и обратился к следующему по старшинству служителю, служителю бога солнца. Потом настала очередь служителя богини луны.
Всякий раз служители отвечали Хадиру, в точности повторяя ответ Мазая. Только менялись имена богов. И всякий раз по толпе прокатывался вздох облегчения, хотя даже старики не помнили такого случая, чтобы служители ответили как-нибудь иначе. Но когда был спрошен Асах, служитель богини южного ветра Тха, случилось неслыханное.
– Служитель Асах, вождь Хадир и народ Будж спрашивают: Что говорит Тха?
Буджаки, при всем своём благочестии, народ беспокойный, долго хранить молчание или неподвижно стоят?на одном месте, для них чистое мучение. Кроме того, Тха считается младшей богиней, самой слабой из сонма богов, поэтому, когда Асах выступил вперед и поднял правую руку, тишина была уже не такой полной, как тогда, когда отвечал Мазай. Однако, Асаху не пришлось повторять дважды.
– Тха говорит: Пусть Хадир возьмёт меч Хачароя.
– Хадир приподнялся на стременах и крикнул, словно Асах стоял не в трех шагах от него, а на другом конце поля. – Меч Хачароя, моего деда, пропал после его гибели. Никто не знает где он.
– Тха укажет место, – Асах, не дожидаясь ответа, повернулся и направился к холму. Откуда-то из-за спин служителей появился мальчишка в белой рубахе с заступом на плече. Догнав старика, он пошел рядом.
Хадир неторопливо поехал следом. Не доезжая десятка шагов до холма, он остановил коня. Столь явное нарушение установленного порядка смутило его свиту. Поэтому князья и тысячники последовали за вождем с некоторой заминкой. А затем и вся людская масса, заполнившее Аланово поле, в стремлении всё видеть своими глазами, придвинулась поближе.
И только тогда, видя, что рискуют остаться в одиночестве, восемь служителей восьми богов народа Будж, присоединились к общему движению, и даже как бы возглавили его, для чего им пришлось проявить несвойственную их обычной важной повадке резвость. Вперед снова выступил Мазай, он было приоткрыл рот, словно собирался что-то произнести, но увидел лежащий у подножья холма труп. Лицо служителя Будхи омрачилось, и он провел ладонями по щекам. Дунда опасаясь встретиться с ним взглядом, поспешил спрятаться за спину Жанты. Но любопытство превозмогло и он, высунувшись на миг, испытал новое потрясение при виде того, что чуть ли не весь народ Будж надвигается на него.
– Брат, умоляю, выслушай меня. Если мы спустимся с той стороны холма, то сможем уйти незамеченными.
– Сиди, – просто ответил Жанты, глядя, как старик, опираясь на мальчишку, тяжело взбирается по склону холма.
Преодолев половину подъема, Асах остановился и, повернувшись лицом к Аланову полю, воздел руки. – Вождь, Тха зовёт.
Но Хадир не шевельнулся. Асах повторил свой призыв еще дважды, с тем же результатом, а затем продолжил восхождение. Добравшись, наконец до верхушки холма, он повернулся поочередно ко всем сторонам света, замер с лицом обращенным к небу, словно прислушиваясь к чему-то, сделал шаг вперед и склонился над большим плоским камнем, тщетно пытаясь приподнять его. На помощь ему пришел мальчишка в белой рубахе, но камень остался недвижим.
– Следует им помочь, – сказал Жанты. – Если из-за нашего бездействия у почтенного служителя богини южного ветра развяжется пупок, Хадир нам не этого простит.
– Нам? – побледнел Дунда, безропотно, как телёнок на убой, плетясь за братом.
– Ну, меня-то он, скорее всего, простит.
Вчетвером перевернули камень.
– Здесь ничего нет, – растерянно сказал Дунда. Асах внимательно посмотрел на него, затем спросил. – Тысячник, кто этот человек?
Жанты тоже посмотрел на Дунду, словно взвешивая, стоит ли говорить правду. – Это мой брат Дунда. Он отважен как барс и силён как вол. А то, что всю свою жизнь ходил за баранами далеко в степи, то в этом нет его вины. Наш род беден. Брату могу доверить почти всё.
– Почти?
– Почти, Асах. Это много. – Жанты забрал у мальчишки заступ и вручил его Дунде. – Доверяю тебе этот заступ. Копай, брат. Народ смотрит на тебя.
Копать пришлось недолго, на глубине где-то полтора локтя заступ ударился во что-то твердоё.
Дунда опять растерялся. – Здесь что-то есть.
Асах опять внимательно посмотрел на него, потом перевёл взгляд на Жанты, но в этот раз ничего не спросил. Жанты пожал плечами. Асах покачал головой.
– Копай дальше, славный Дунда. Да, смотри, не переусердствуй. Вещь, которая там может лежать – бесценна.
Наконец, на свет был извлечен деревянный, окованный полосовым железом ларь, длинный и узкий. Судя по тому, что дерево потемнело и кое-где подгнило, а железо местами совсем проржавело, закопан он был довольно давно. Чтобы открыть его, Дунде опять пришлось прибегнуть к помощи своего ножа. Меч Хачароя, если это был, конечно, он, оказался плотно завернут в несколько слоев парчи. Дунда, видя, что она почти не повреждена, вдруг сразу представил, какой роскошный наряд может скроить из такой богатой материи его третья жена – рукодельница Малтауч. От этой мысли движения его сразу приобрели почти нечеловеческую плавность и осторожность, впрочем, у стремительно живших буджей любое не быстрое движение воспринималось как очень плавное. Жанты смотрел на толстый загривок Дунды, склонившегося над драгоценной находкой, как мать над колыбелью, и боролся с искушением как следует пнуть брата, чтобы ускорить ход событий. И, вероятно, пнул бы, если бы не боялся нарушить торжественность момента.
Служитель Асах был не столь терпелив, не выдержав, он присел на корточки, снова заглянул в покрасневшее, потное лицо Дунды. Затем с кряхтеньем выпрямился и в третий раз спросил у Жанты с какой-то невысказанной надеждой в голосе. – Ты сказал, что славный Дунда – твой брат? Или мне всё-таки послышалось? А, может быть, у вас был общий отец, но матери разные? Такое ведь часто бывает. Или вот еще есть такие молочные братья. Это если у вас была одна кормилица…
Жанты с укором посмотрел на непоседливого старца. – Мы единокровные братья, Асах. Вообрази, такое часто бывает тоже. Не понимаю, почему тебя занимают такие пустяки.
Мальчишка в белой рубахе, праздно переминающийся с ноги на ногу, хихикнул. Асах уже было размахнулся, чтоб дать ему легкую затрещину, но тут как раз Дунда управился с парчой, быстро и аккуратно сложил её, и спрятал за пазуху. Затем, не разгибаясь, не вставая с колен, и не поднимая лица, подал Асаху меч в позолоченных ножнах. Так же, двумя руками, Асах принял меч, прижал его к груди и поклонился на четыре стороны света.
Хадир гикнул, и гнедой жеребец одним махом вынес его на вершину холма.
Асах извлёк клинок из ножен, и теперь держал его в ладонях протянутых рук.
За его спиной, как сторожевые башни, высились два могучих брата. Щеголеватый Жанты, бесстрастно взирающий куда-то вдаль, и перепачканный землей как дух тьмы Бакура, взопревший Дунда, с взволнованного лица которого на Хадира таращились круглые черные глаза.
– Этот замарашка – твой брат? – спросил Хадир, не поворачивая головы.
– Да, – вполголоса, словно боясь быть услышанным чужими ушами, ответил Жанты. – Дунда его зовут.
– Держи, Дунда – брат Жанты, – Хадир сделал неуловимое движение, и в грудь Дунды что-то стукнулось, он еле успел подхватить это, что-то легкое, словно в него бросили монетой. Он сначала и принял это за монету. Ну, хоть что-то. Если золотая, хорошо ведь? Жаль, всего одна. Но, нет, не монета. Кольцо или перстень.
Хадир, между тем, высоко поднял над головой меч, толпа заревела, и ревела всё время, пока гнедой конь, горячась и мотая гривой, спускался с холма, понукаемый всадником.
Асах не пошел прямо за ним, а выбрал для спуска пологую, безопасную тропинку. Неторопливо идя за ним, Дунда отважился разжать кулак, глянул, и стон вырвался из его широкой груди. Вождь народа Будж подарил ему медное кольцо. Наверно, он хотел посмеяться над Дундой. Но за что? Ведь Дунда не сделал ему ничего плохого. На глаза навернулись слёзы нестерпимой обиды. А бессердечный Жанты даже забежал вперед, чтоб лучше видеть то, что творится с его несчастным братом. Таковы все богачи. Им мало жирной баранины и крепкой бузы, они пьют кровь бедняка и грызут его сердце, и только тогда считают себя сытыми. И при этом надсмехаются над ним, и только тогда считают себя счастливыми. Лицо Дунды почернело, глаза метали молнии.
Видя, что брата вот-вот хватит удар, Жанты перестал смеяться и, взяв его за плечи, сильно встряхнул. – Ты совсем одичал среди своих жён и баранов, братец. Хадир пожаловал тебя чином сотника. С недавнего времени только сотники имеют право носить такие кольца. Надень его на правую руку, на безымянный палец, да не забудь поблагодарить богиню южного ветра Тха. Сегодня её праздник. То, что другой не может достигнуть за всю жизнь, ты получил за день. Утри слезы и радуйся, глупец. И еще, умоляю, сегодня, чтобы не случилось, ни на шаг не отходи от меня.
К счастью, никто не был свидетелем этого конфуза. Все были заняты мечом Хачароя. Князья и тысячники передавали его из рук в руки, и те, кто был постарше, вспоминали, что, да, это тот самый меч, пропавший в день гибели старого вождя, а те, кто – помоложе, просто любовались несравненной работой неизвестного оружейника.
Народ же, которому еще никто не разъяснил смысла находки, взволновано гудел на тысячи голосов, прозревая, что грядут великие события.
* * *
Неудивительно, что никто не обратил внимания на цепочку всадников, появившихся со стороны города. Никто, кроме тысячника Оруджа, потому что тысячник Орудж на всё обращал внимание.
Он решительно пробился сквозь толпу, окружившую Хадира, и наклонился к его уху. – Вождь, посольство от унов. Утром о нём ничего не было слышно, должно быть, прибыли только что.
– Опять посольство от унов? – брови Хадира поползли вверх. – Я, честно сказать, полагал, что их всех перебили.
– Чтобы всех, такое редко бывает. Всегда кому-нибудь удается уцелеть.
– Что ж, посмотрим на этих счастливчиков. Зови. Я приму их прямо сейчас.
Несмотря на гибель народа, его имя еще сохраняло своё грозное обаяние для других племён. Еще минуту назад бывшие во власти воинственного воодушевления, буджи, тем не менее, безропотно теснились, отдавливая друг другу ноги, уступая дорогу унским всадникам. Хотя эти усталые люди на измученных лошадях выглядели совсем не грозно. Ехавший впереди тонкошеий юноша, с лицом скорее серым, чем смуглым, так же мало походил на посла, как его люди – на почетный эскорт. Помятые латы, порванные кольчуги, вмятины на шлемах, побуревшие от засохшей крови повязки, все говорило о том, что путь их в страну Будж не был лёгким. И еще одна странность была в них, выглядели они так, словно набрали их второпях, с бору по сосенки, не так как обычно набирают в посольство, человек к человеку, а первых, кто под руку попался. Какие-то они были разномастные, и разномастность эта тоже была странная.
Можно было видеть, как природный ун, неотличимый от своего кривоногого деда, вышедшего когда-то из глубин Азии, с таким же плоским темным лицом, косо посаженными глазами, нёс на себе римские доспехи. И императорский орёл был вычеканен на его медном панцире. И голову, вместо лисьей шапки, покрывал легионерский шлем. А другой, в овчинной куртке, мехом наружу, надетой на голое тело, в широких шароварах, был высок и светловолос, как германец, и, может быть, только черные глаза свидетельствовали, что среди его предков были кочевники-азиаты. Но всё же было у этих таких разных людей нечто общее, то, что роднило их между собой. Может быть, унская кровь, которая текла в их венах. Хотя годы, проведенные среди покоренных народов, сильно её разбавили. А скорее делало их похожими одинаковое выражение усталых, пропыленных лиц, на которых застыло смешанное с отчаяньем ожесточение.
* * *
Жанты, крепко держа брата за руку, чтобы тот не потерялся в давке, пробивался сквозь толпу, и скоро достиг места, откуда, благодаря своему высокому росту, мог хорошо видеть происходящее. Разглядев лицо посла, он не поверил своим глазам. – Видать, уны совсем плохи. Я знаю этого посла. Пару лет назад у Хадира гостил один унский вельможа, среди его людей был конюх. Не помню, как его звали. А этот сопляк – его сын. Его имя, кажется, Будаг.
– Этого не может быть, – твёрдо сказал Дунда. – Сын конюха! Прошло два года, ты легко мог ошибиться. На свете много похожих людей.
– Дунда, я никогда не ошибаюсь. От этого мне иногда бывает страшно жить.
Между тем, посол приблизился к Хадиру и, остановив коня в трёх шагах от него, небрежно поклонился. – От царя унской державы Беты к Хадиру, князю народа Будж, посол Будаг говорит.
– Ну, кто был прав? – толкнул Жанты брата. Дунда ответил растерянным взглядом, его собственная стремительная карьера как-то теряла блеск на фоне посольского чина конюхова чада.
Хадир, не отвечая на поклон, сказал, усмехнувшись. – Говори, Будаг – посол Беты. Или благородный Бета передал мне письменное послание? Его ты можешь вручить моему тысячнику, благородному Оруджу.
Благородный Орудж протянул руку, но посол, не удостоив его взглядом, произнёс. – Князь, раньше ты верил унам на слово. Царь Бета будет говорить с тобой моими устами. Но, если желаешь, я могу показать тебе свою посольскую грамоту, чтобы ты мог убедиться в подлинности царской печати.
– Покажешь её Оруджу. А пока желаю услышать слово Беты. Говори.
Надменность Будага разозлила Дунду. Хоть и недавно он стал сотником, но уже очень хорошо понял, что сотник смотрит на мир совсем другими глазами, чем простой пастух. И уши у него устроены по-другому. Следовательно, и речь его должна звучать иначе.
– Жанты, нужно предупредить Хадира, что он роняет себя, разговаривая с сыном конюха, как с равным.
– Какая разница, чей он сын? Сейчас он посол. И Хадир будет разговаривать с ним как с послом. И потом, Дунда, неужели в твоём большом сердце не найдётся маленького уголка для сочувствия к этому юнцу? Вспомни, не тебе ли отсекли левый мизинец этой весной сторожа Садиро, когда ты воровал княжеских кур? И вот теперь, когда ты стал большим человеком, сотником, и гордо носишь медное кольцо на безымянном пальце, до которого, к счастью не добрались сторожа…Как бы тебе понравилось, если бы каждый напоминал тебе о том, что еще вчера ты воровал кур? Не будь таким взыскательным, Дунда.
– Не кур я воровал у Садиро, а коз. Превосходных, упитанных коз, с шерстью белой как снег. Это большая разница, Жанты. Очень большая разница, для тех, кто понимает. И мизинец свой потерял в честном бою, один сражаясь против четырёх сторожей Садиро, будь он неладен, жадный скряга. Двое из них своей жизнью заплатили за моё увечье. Но, главное, что мы с тобой, как люди в чинах, прежде всего должны заботиться о достоинстве нашего вождя. О том, чтобы честь его не претерпела ущерба.
– Хорошо сказано. Так позаботься о достоинстве нашего вождя, Дунда, помолчи немного. Сегодня Хадир не нуждается в наших советах.
Хадир, не нуждающийся в советах, тем временем, сидел, подбоченясь в седле, и, перебирая агатовые чётки, слушал речь посланца, который глядя в его лицо покрасневшими, воспаленными глазами, говорил резким и хриплым, как воронье карканье, голосом, то и дело хватаясь за рукоять меча, слишком тяжелого для его тонкой руки. – Царь Бета спрашивает тебя, князь Хадир, долго ли ты собираешься кормить нас пустыми обещаниями? Где обещанные тобой воины? Где лошади? Где золото? Где клятвы верности, наконец, данные твоим отцом и дедом? Или ты полагаешь, что наше терпение безгранично? Если так, то ты жестоко ошибаешься. Царь Бета гневается на тебя.
– Значит, царь Бета гневается на меня. И он, должно быть, страшен в гневе?
Усмотрев в этих словах скрытую насмешку, посол счёл ниже своего достоинства отвечать на них.
– Так страшен царь Бета в гневе или не страшен? Это очень важно, Будаг, – видя, что тот снова молчит, Хадир добавил. – Кстати, в прошлый раз, а это было совсем недавно, вашего царя звали, если мне не изменяет память, Оржолахом. Он сменил имя? Или теперь у унов другой царь? А до этого были еще Могул, Гитарстий, Ростих, два брата – Гнека и Колибат. Была даже женщина – высокородная Дия. Имена остальных венценосцев, уж извини, не сохранились в моей памяти. Итак, двенадцать царей с прошлой весны, и двенадцать посольств от них. Твоё посольство – тринадцатое. Не многовато ли, даже для такой великой державы? Все они требовали воинов, лошадей, золота. И никому из них я ничего не дал. Не дам и тебе.
Знаешь, почему? Потому что всякая дорога имеет своё начало и свой конец. Тебе не посчастливилось, ты вышел в путь в конце дороги, еще несколько шагов и она исчезнет из-под твоих ног. Запомни мои слова, Будаг, посол Беты; клятва, данная не по доброй воле, подобна дереву, посаженному в песок. Дерево это живёт, пока за ним ухаживают. Только поливать его нужно не водой, а кровью. Дерево, которое посадили твои предки, засохло, а ты обвиняешь меня в том, что оно не плодоносит. Это смешно.
Требовать выполнения клятвы, вырванной силой, может только тот, кто этой силой обладает. Твой царь обладает этой силой? Где она?
Посмотри на себя, достопочтенный. Разве похож ты на тех унских богатырей, которые пришли когда-то в наши степи. На тех, – судорога гнева на миг исказила лицо Хадира, и он крикнул, срывая голос. – На тех, кто убил моего деда!
Посол отшатнулся, но, овладев собой, сказал. – Зачем шевелить золу, князь? Уны оградили твой народ, как и многих других, железной стеной. Посчитай, сколько лет мира мы подарили вам.
– Подарили? – удивился Хадир, возвращаясь к спокойному тону. – Вы подарили нам мир? Скажи об этом моему отцу и его людям, которые остались лежать на Каталаунских полях, лишенные даже достойного погребения. Скажи об этом моему брату, чьи кости гниют в Паноннии.
– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Разве твоему отцу доставалось меньше добычи, чем вождям унов? Разве они честно не делили её с ним? Тебя ведь это не оскорбляло. Так почему же ты удивляешься, что и смерть им пришлось разделить поровну. Скажу еще. Твой отец погиб вдали от своего дома, но война не пришла в вашу страну.
Моя речь окончена. Если человек задумал совершить предательство, то никакие слова не помешают ему сделать это. Только одно помни, уны еще сумеют доказать и тебе и прочим, что доблесть их и сила с годами не претерпела ущерба.
– Да, ты прав. Лучше будет, если ты ничего больше не скажешь, уважаемый. Говорить буду я.
Собравшиеся, понимая, что вождь уже говорит не для унского посла, а для них, разом, как один человек, придвинулись ближе, и наступила такая тишина, что даже если бы Хадир говорил шепотом, то и тогда, каждое бы его слово слышали все до единого. Но он не говорил шепотом, теперь он кричал, и голос его звучал подобно боевой трубе.
– Ты слишком долго был в пути, посол, и весть обогнала тебя. Так знай же…Знайте и вы, буджи. Унской державы больше нет. Последние уны погибли под мечами гепидов в Паннонии на реке Недао. Посол, тебе некуда возвращаться.
Хадир отвернулся от окаменевшего уна и закричал, так что жилы вздувшиеся на его шее, казалось вот-вот лопнут. – Тысячник Орудж!
– Я здесь, вождь.
– Где меч моего деда Хачароя, который возвратила мне Тха богиня южного ветра?
– Вот он, – тысячник встал на одно колено и, вытянув вперед руки, подал меч.
Хадир принял меч и, вынув его из ножен, поднял его над головой. – Старики, помните этот меч?
Несколько голосов вразнобой ответили, что, да, помнят.
– Ни разу, до сегодняшнего дня я его не брал в руки. Но теперь пробил час! Ножны потускнели от старости, но клинок все так же остёр.
Он хотел еще сказать чего-то, но тут речь его оказалась прервана. Виной тому был конунг Корушка, которому надоело топтаться в отдалении от эпицентра событий, среди буджских пастухов. Смрад от их немытых тел не могло перебить даже крепкое вино, которым конунг то и дело подкреплялся. Увидев меч в руках Хадира, Корушка решил, что настал удобный момент, что бы принять участие в разговоре, и приказал охране расчистить путь ему и его свите.
– Дорогу благородному конунгу! – закованные в сталь готфские щитоносцы врезались в толпу простонародья, работая рукоятками мечей и тупыми концами копей. Толпа с угрюмым ворчанием раздавалась в стороны.
Хадир, совершенно забывший о своём готфском госте, вдруг увидел перед собой его хмельное лицо, расплывшееся в радостной улыбке. За спиной Корушки горланили разряженные в пух и прах готфы из его свиты, пока воины, выстроив стену из щитов, оттесняли недовольных буджей.
– Высокородный брат мой, Хадир, – закричал Корушка. – Воистину, довелось мне тут услышать отличную новость. Унское ярмо свалилось с наших загривков. Хвала Господу! – он поднес к губам крест, висевший на шее, и поцеловал его. – А что касается меча бедолаги Хачароя то, если ты сомневаешься в остроте клинка, прикажи привести барана и проверь клинок на его шее.
Довольный своей шуткой, конунг захохотал.
Несколько готфов, те, что были помоложе, подхватили смех, другие же, напротив, сразу протрезвев, с кривыми улыбками стали тесней, словно готовясь отразить нападение.
Хадир слегка наклонился вперёд. – Ты подал хороший совет, друг мой. Но нам нет нужды приводить барана, потому что он пришёл сюда своими ногами. Толстый, рыжий, глупый баран.
– Рыжий баран? – до Корушки медленно доходил смысл сказанного, но ладонь его, тем не менее, успела лечь на рукоять секиры, прежде чем Хадир снёс ему голову. Окутанная космами рыжих волос, она подлетела высоко вверх, кровь фонтаном ударила из перерубленной шеи, забрызгав тех, кто стоял рядом.
Жанты оглушительно свистнул, притянул к себе готфского щитоносца за ворот, словно хотел обнять его, и ударил ножом в живот. Готф охнул и сел на землю.
– Бей! – заревел Дунда, ударом кулака сбивая с ног другого готфа, который тут же исчез под ногами разъяренной толпы. Мало кто из людей конунга успел обнажить оружие, почти все они умерли, не успев понять, что происходит. Только двое воинов, успев встать спиной к спине, дорого продали свою жизнь, и убили многих, пока кто-то не догадался застрелить их из лука.
Но как бы то ни было, дело было кончено. От пышной свиты готфского конунга осталась груда окровавленных тел в пёстрых лохмотьях.
Хадир обтёр лезвие меча о конскую гриву и убрал его в ножны. – Люди народа Будж! Богиня южного ветра указала нам путь, по которому мы сделали сегодня первый шаг. На север! Возьмём у готфов то, что должно принадлежать нам. Согласны ли вы со мной? Пойдёте ли вы за мной?
