Текст книги "Хроники Порубежья"
Автор книги: Юрий Рудис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
Бурелома в лесу хватало, прошло совсем немного времени, и неподалёку от медвежьей туши заполыхал костёр.
– Готово, Иваныч, – Митька некоторое наблюдал, как Иван, плюясь и морщась, кромсает заднюю лапу медведя, затем не выдержав этого зрелища, отошёл к костру. Саня же только мельком взглянул и тотчас присоединился к товарищу.
– Что, зимогоры, слюнки небось текут? – злорадно сказал Ермощенко, похожий в этот момент на персонажа фильма ужасов, из умеренно отмороженных.
– Откуда слюнкам взяться? – нетактично ответил Митька. – Видел бы ты себя со стороны, кровь в жилах стынет.
Этого Акимушкину говорить не следовало, натуральный кузнец обиделся. Следующие десять минут он посвятил сравнительному анализу двух поколений, своего и нынешней молодёжи. Главный его тезис был тот, что эволюция последние лет двадцать, тридцать, идёт по нисходящей.
– Нормальный мужик, – вещал Ермощенко, – если он голодный, то смотрите на меня. Я ж ни разу не охотник, но раз припёрло, беру медведя и спокойно, без суеты и пыли освежовываю его. Ну, пусть не всего, пусть одну только заднюю конечность. Ане было бы меня? Да вы бы неделю маялись, пока голод своё возьмёт. И только тогда преодолели бы своё чистоплюйство. Только это было бы уже поздно. Потому что в ваших молодых организмах произошли бы к тому времени необратимые изменения. Но это бы особой роли не играло, так как медведь за неделю всё равно бы протух, и тут вам пришлось бы ещё неделю пережидать вторую волну брезгливости, потому как, чтобы кушать тухлого медведя, голод ваш должен подняться на новую ступень. Что при этом случилось бы с вами, об том я вообще молчу. Нежизнеспособные вы какие-то, вот что.
Признавая в словах натурального кузнеца кой-какую правду, – Митька и Саня в пререкания с ним не вступали. И лишь под самый занавес речи, когда куски мяса, нанизанные на ветки, уже выглядели просто как куски мяса, а не как куски медведя, Саня, собравшись с духом, сказал, что напрасно Иван принимает всё это близко к сердцу, потому что таков закон природы. Иными словами, пассионарность поколения отцов угасает в поколении сыновей, с тем чтобы с новой силой возродиться в поколении внуков.
– Я, сынки, это учение, насчёт пассионарности, знаю, – ответил натуральный кузнец, втыкая выструганные только что рогульки по обе стороны костра, – и держу его за туфту, потому что если самого тихого человека загнать как следует в пятый угол, и там его как следует прижать, то не успеешь оглянуться, как из него, примерно в девяносто случаях из ста, получится такой пассионарий, что любо дорого. Другое дело, что иного, хоть в какой угол загони, а он всё будет кивать с пониманием на все творящиеся с ним безобразия и уповать на внутреннюю свободу, но таких оптимистов немного и не о них сегодня речь. Есть и обратный вариант, такие, которым этот пятый угол везде мерещится, их я тоже не учитываю.
– Не согласен, – сказал принципиальный Саня. – Правильный пассионарий никогда не даст загнать себя в пятый угол. Он скорее погибнет.
Неожиданное это соображение заставило Ермощенко призадуматься в поисках подходящего ответа. А когда подходящий ответ был уже почти найден, оказалось, что мясо дошло до кондиции, и научный диспут угас сам собой.
Глава двенадцатая
– Реже мечите, граждане. И тщательно пережёвывайте. С медвежатины может пронести не хуже чем с малины, на голодный желудок. – поделился метким жизненным наблюдением Иван, насытившийся первым, заложил руки за голову и откинулся на спину.
– Иваныч, грабли подбери, подмётки сгорят, – посоветовал Митька, отложив недоеденный кусок и одобрительно гладя себя по животу.
– Это, я так понимаю, вместо слов благодарности, – Ермощенко сел, снял ботинки и снова растянулся на траве, так что его пятки почти упёрлись в угли прогоревшего костра. – Как говорил Суворов: Держи голову в холоде, а ноги в тепле. Но это ладно. Что дальше, како мыслите? Например, вокруг медведя на пару дней зависнуть. Покушать его, набраться сил. Но не вижу особого смысла. Тем паче, погода жаркая, мясо очень скоро начнёт портиться. Можно было бы, конечно, попробовать его вялить. Это, значит, так. Нарезаешь его тонкими ленточками и развешиваешь, сейчас не упомню, то ли в тени, то ли, наоборот, на солнцепёке. Да, и еще надо мух отгонять.
– Да, – поддержал Саня. – Я тоже что-то такое слышал.
– Ага. Но тут нюанс, до конца эксперимента можем не дожить.
– Второй вариант?
– Второй вариант простой. Отдохнуть, поспать пару часиков, и идти дальше. Кто-то же подстрелил медведя, значит, какие-то люди тут есть. Ну, я за второй вариант. Вы, как?
Саня и Митька молча подняли руки и тут же бессильно их уронили.
Натуральный кузнец полагал, что сразу провалится в сон, но возбуждение, вызванное треволнениями сегодняшнего дня оказалось сильнее усталости и боли от ушибов. Очевидно, Митька испытывал нечто похожее, оба они ворочались с боку на бок, с завистью поглядывая на третьего своего спутника, который, едва коснувшись головой травы, моментально уснул.
Ермощенко как всегда не выдержал первым. – Улыбается, однако. Интересно, с чего бы это?
Сны ему снятся, – пояснил Митька. – Эротические.
– Да они всем снятся. В вашем-то возрасте.
– Мне не снятся, – печально сказал Митька.
– То есть, как это, не снятся. Совсем, что ли?
– Только про войну.
– А, – успокоился Иван. – Ну, это ничего. Это пройдет. А всего лучше барышню найти, такую, – не находя нужных слов, Иван показал руками, – с круглой попой. И вот тут, – он гулко ударил себя кулаком в грудь, чтоб тоже было.
– Сердце, что ли? – скривился Митька. – Ты мне, Иваныч, еще про душу расскажи. Да?
– Сердце? – Иван изумленно воззрился на Митьку и, сообразив, заржал, зажимая, чтоб не шуметь, себе рот ладонью. – Ну, ты, солдат. Ладно, как найдёшь, сам разберешься, где там сердце, где там что.
После этих слов Иван в который раз закрыл глаза и вдруг, ура, ура, уснул. Но сон ему приснился удивительно тупой.
Громко щелкнул замок, открылась стальная дверь. – Здравствуйте, Иван Иванович. Проходите.
На пороге незнакомой квартиры стояла интеллигентнейшая женщина, о чем неоспоримо свидетельствовала приятная округлость форм и приветный блеск очков в тонкой золотой оправе.
Начало сна было замечательным.
И воодушевлённый Иван вошел в дверь, печатая шаг, как космонавт по ковровой дорожке, по ходу стараясь угадать, что из себя представляет хозяйка квартиры. Угадать не получалось, очевидно, фантом, сформированный его воображением, не был детализирован настолько, чтоб можно было с ходу определить место работы и должность. Ясно было только одно, что работа была хорошая, а должность просто отличная, скорее всего по административной службе. Была в этой женщине державная томность, присущая среднему звену госаппарата.
– Пожалуйте, Иван Иванович, – перед Ермощенко гостеприимно распахнулась ещё одна дверь, ведущая, как он по простоте душевной надеялся, в альков. Иван доверчиво последовал приглашению, и дверь за ним захлопнулась с тюремным треском. Дальше последовал невнятный прогон действа, как это обычно бывает в сновидениях, и вдруг оказалось, что приставили Ивана нянькой к какому-то местному младенцу, не по летам смышленому. Отчего случилась такая неприятность, было непонятно, об этом наверно было в предыдущей серии, которая натуральному кузнецу так никогда и не приснилась.
Приставили и приставили. И вот стал Иван укладывать младенца спать, а тот спать ни в какую не хотел, без того, чтоб не рассказал ему Иван сказки.
Посмотрел Иван на младенца строго. – А не рано ли тебе слушать мои сказки, паренек?
– Иль я мордой не вышел? – раздалось из колыбели. – Давай, дядя, сказывай сказку, а не стой, как это самое, на чужой свадьбе.
– На свадьбе, как что? – сперва не понял Иван. – На какой это свадьбе? Ах ты, поганец.
В ответ раздался глумливый хохот, прерываемый плотоядным агуканьем.
– Ну, коли так, то не взыщи. Слушай мою сказку.
И Иван, трясясь от злости, стал сказывать сказку о старике Хотабыче, зачем-то переиначивая её каким-то странным образом.
– И вот открывает этот вьюнош корчагу.
– Что есть корчага? – с нерусской педантичностью вопросил младенец.
– Корчага, – в тон ему с армейским акцентом ответил Иван, – есть глиняный горшок. Только довольно такой большой.
– Странно, – подозрительно заметил младенец. – У нас такие горшки по-другому называются.
– Да у вас всё не как у людей, – в сердцах рявкнул Иван, но, вспомнив, что всё-таки имеет дело с ребенком, сбавил обороты. – Так мне рассказывать али как?
– Рассказуй, – разрешило дитятко.
– Спасибо, благодетель, – с огромной долей сарказма поблагодарил Иван и продолжил. – А была та корчага, или как она там у вас называется, запечатана крепко накрепко. Но отрок этот неразумный те печати сорвал. Тут ему и шандарахнуло! И в лобик! И по спинке!
При этих словах, Иван, дивясь собственной злополучной судьбе, пробудился, и первое что он увидел, был сладко посапывающий Саня, по лицу которого блуждала блаженная улыбка, Иван, представив, что тому может сниться, не снёс такого разврата и, дернув Саню за ногу, сказал честным голосом. – Ну, что за человек? Опять ему барышни снились. Тебе чего-нибудь другое снится когда?
– Снится отчий дом, – быстро ответил разбуженный, не открывая глаз. И тут Ивану стало немного стыдно за свое поведение. Но это сейчас же прошло, потому что Саня, злясь на внезапное пробуждение, сказал. – Вот не пойму я тебя, Иваныч. Какой-то ты веселый дурак. Хотя веселиться нам вроде не с чего.
Фи, – сказал Иван и снова заснул. Младенец, хвала Господу, больше не являлся. Зато явился Берсень, которого Иван наяву не помнил, но во сне узнал сразу.
Тот его тоже узнал. – Завалил мишку-то, бродяга?
– Он первый начал, – угрюмо ответил Иван, которому не понравилась прокурорская интонация вопрошавшего. – Не гринпис же вызывать.
– Мишка-то был, если приглядеться, так себе. Не шибко матёрый. Завалящий, прямо скажу, мишка.
– Уж какой попался. Не мне выбирать.
– Подранок к тому же. Но, всё равно, молодец, хвалю. Не посрамил, как говорится.
– Чего не посрамил-то? – из вежливости спросил Иван, которому больше всего на свете хотелось сейчас спать.
– Того, – загадочно ответил Берсень, отступая во мглу.
– Слушай, Берсень, – набравшись наглости, окликнул его Ермощенко.
– Ну, слушаю, – обернулся тот.
– А чего ты грустный такой?
Берсень вернулся и ткнул в горячий лоб натурального кузнеца ледяным перстом.
И теперь уже не Берсень отступил во мглу, а сам Ермощенко опрокинулся куда-то в серый, ни дна, ни покрышки, туман, словно упал, оступившись с крутого обрыва.
Больше ему ничего не снилось.
* * *
Саня и Митька ошибались, предполагая, что Даша и Вера их совсем не вспоминают. Девушкам просто было пока не до того. Уже несколько часов они находились в дороге, неотрывно следуя за маячившей впереди широкой сутулой спиной Волоха, который, несмотря на свою видимую дряхлость, оказался скор на ногу. Женщину-лучницу девушки почти не видели. Она кружила вокруг невидимая и вездесущая, лишь изредка появляясь, чтобы перекинуться парой тихих слов с Волохом. Волох звал её Тахой.
После двухчасовой ходьбы по едва заметной тропке на левом сапоге у Даши отлетел каблук, сказать об этом она постеснялась. Но Вера оказалась менее деликатной.
– Эй, дедушка партизан. Как тебя, Волох, кажется? – крикнула она. В лесной тишине её голос прозвучал неестественно громко. – Подожди минутку. Тут у нас проблемка.
Волох, словно не слыша, продолжал идти вперед тем же широким, размеренным шагом, и скоро совсем пропал из поля зрения.
Опираясь на плечо подруги, Даша попробовала скакать на одной ноге, но через несколько шагов оставила эту затею.
– Дурак старый, – сказала Вера. – Снимай сапог, будем чинить.
Но в этот самый момент рядом бесшумно возникла Таха. – Снимай, девка, чобот.
– А она что, по-твоему делает? – огрызнулась Вера.
– Да не тот, дура. – Таха вытащила из ножен, висевших на поясе, нож с костяной рукояткой и массивным, обоюдоострым лезвием, положила оставшийся целым сапог на пенек и одним махом отсекла каблук. – Пошли.
– Не, ты видела эту амазонку? – вполголоса сказала Вера, дождавшись, когда Таха отойдет. – Не удивлюсь, если у неё за пазухой граната. И, главное, хамит еще.
– А мне вот хотелось бы знать, куда мы идем, – ответила Даша.
– Да кто его знает, – ответила Вера. – Слушай, а как ты думаешь, куда наши кавалеры делись? Если они, как мы, сюда случайно попали, то им, пожалуй, не позавидуешь.
– Будто нам позавидуешь, – сказала Даша. – Они-то сюда может и случайно попали. А вот чего ради нас сюда занесло, я до сих пор понять не могу.
– Ну, мы ведь беспокоились, – припомнила Вера. – Волновались.
– Зато теперь у нас на душе спокойно.
– Да, ладно тебе, Дашка, может ребят уже в живых нет. С их горячим-то нравом.
– Ну, мой-то, помнится, горячий, – невольно усмехнулась Даша. – А вот за твоим я что-то особой горячности не заметила.
– Ой, не скажи, – хихикнула Вера. – Мой тоже ничего, шустрый такой.
Усталое лицо Даши потемнело. – А вообще, жалко, если с ними чего-нибудь случилось.
– Жалко, да, – согласилась Вера.
О том, куда их вел, Волох девушки узнали через долгих три часа блуждания по лесу. Одни бы они уже десять раз успели сбиться с тропинки, которая, и без того едва заметная, временами совсем терялась в траве и палых листьях.
Последний час был самым трудным, идти пришлось через кочковатое болото, ноги поминутно увязали в грязи, которая, впрочем, не поднималась выше щиколоток. Было похоже, что в дождливую пору это место становится совсем непроходимым. Однако сейчас стояла жара, и только подозрительные изумрудные лужайки по сторонам тропы и бочаги с черной неподвижной водой, указывали на то, что без проводника сюда лучше не соваться ни при какой погоде. Но вот, наконец, перепачканные и смертельно уставшие, девушки выбрались на твердую землю. Волох отдыхал, опершись рукой на дерево. Рядом на корточках сидела Таха, настороженно поглядывая из-под низко повязанного платка.
Только теперь Даша обратила внимание на странный цвет её глаз, они были коричневые с прозеленью, и когда на них падал боковой луч света, зрачки их начинали полыхать чистым зеленым пламенем.
– Близко уже, – сжалился Волох, глядя, как усталые девушки со стоном опускаются в траву, с наслаждением вытягивая ноги. – Передохните чуть и пойдем.
Таха при этих словах полупрезрительно усмехнулась, поднялась на ноги и широкими легкими шагами скрылась за деревьями.
Волох задрал голову, прислушиваясь. – Дождь будет.
– Мы, дедушка Волох, только минутку посидим. и пойдем, – умоляюще проговорила Вера, боясь, что неугомонный старик немедленно погонит их опять путешествовать по лесам и болотам.
Волох с недоумением взглянул на Веру, затем перевел взгляд на её подругу. – Ты, стало быть, по всему видеть, Пенка будешь, а вторая, наверное, Горислава.
Вера пихнула Дашу в бок. – Ну, так я и знала. Нас с кем-то перепутали. И имя-то какое, Пенка, блин.
– Чего? Не угадал? – Волох снова взглянул на Веру. – Если не Пенка, то кто же ты?
Вера распрямила спину, постаравшись придать себе подобающую случаю осанку. – Естественно, не Пенка. Зовут меня Вера, фамилия – Коростылева. А её, – она указала на Дашу, – зовут Дарья. Дарья Завьялова.
– А я-то вас за других принял.
– Да мы уж поняли, – с некоторым вызовом сказала Вера. – Так что, нам теперь назад идти?
– Зачем? – удивился старик. – Как получилось, так получилось. Теперь уж менять поздно. Поднимайтесь, пойдем.
До логова Волоха, действительно, оказалось совсем недалеко, через какие-то пару сотен шагов тропинка пошла в верх, наискось пересекла пологий травянистый склон, с которого взору открылась широкая полноводная река. По её насыщенной густой синевой поверхности, словно свитой из тугих водяных струй, и оттого казавшейся слегка выпуклой, пробегали белоснежные барашки, противоположный же берег терялся в белёсой дымке. И только потом девушки увидели приземистую, вросшую в землю избу, крытую корьём. От времени и непогоды бревна сруба почернели, крыша взялась зеленоватым мхом, а кусты крыжовника и смородины, за которыми, похоже, никто не присматривал, подступили к самым стенам. Так что, случайный человек мог пройти в каких-нибудь десятке шагов, не заметив никаких признаков жилья. Тыльная сторона избы упиралась в откос, а фасад её смотрел двумя подслеповатыми окнами прямо на реку, до которой оставалось метров тридцать. Здесь прибрежный лес раздавался, образуя узкую поляну, тянувшуюся до самого берега. Вид у этого жилища был совершенно заброшенный. Впрочем, сейчас над его крышей курился дымок.
– Таха хозяйничает, – объяснил Волох. – Все, девицы-красавицы, пришли. Добро пожаловать.
* * *
– Значит, Даша и Варя, – неуверенно сказал Волох, словно пробуя слова на вкус, словно ему в первый раз довелось произносить эти простые женские имена. – Не запомнить мне. Да оно и не важно. Мне уж это ни к чему. Ладно. А теперь расскажите мне девицы, откуда вы путь держите и куда.
Старик сидел на лавке за широким, длинным столом, откинувшись спиной на стену, и положив перед собой на столешницу внушительные, узловатые кулаки. Выслушав сбивчивый рассказ девушек, он прикрыл глаза, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Затем кивнул. – Может оно и так. То-то я смотрю и одеты вы чудно. Если не соврали…
– Да врать-то нам какая корысть, – перебила Вера и осеклась, встретившись глазами с тяжелым взглядом Волоха.
– А мне почем знать, какая у вас корысть? Но, говорю, если не соврали, то одно могу сказать, занесло вас в тридевятое царство за тридевять земель, – Волох опять впал в задумчивость и затем сказал непонятное. – По всему, не должно вам тут быть, ну а коли уж есть, то моё дело маленькое.
– Дедушка, а как бы нам обратно вернуться? – воспользовавшись паузой, спросила Даша.
– Не ведаю, – ответил старик. – Может быть никак. А чего? И тут живут люди.
Сказано это было так, что сердце Даши окатило ледяной волной. Она сразу поверила в то, что возврата в прежнюю жизнь не будет. Очевидно, её потерянный вид все-таки смягчил душу старика.
– Впрочем, изволь взглянуть, – Волох перевернул деревянное блюдо кверху дном и несколько раз ковырнул его острием ножа. – Смотри. Знаешь что это?
Даша посмотрела на оставленные ножом отметины и отрицательно покачала головой.
– Семь звезд, – сказал Волох. – Давно было. Один человек говорил, что по этому знаку находят обратную дорогу.
– Можно, я гляну? – Вера подтянула к себе блюдо. – Так это ж Большая Медведицы. Ну, созвездие. Дедушка Волох, а ты ничего часом не перепутал? Мы ведь не космонавты. Нам до неба не допрыгнуть.
– Не допрыгнуть, – согласился Волох. – Говорю, знак это. Его не на небе искать надо. А больше не спрашивайте, больше я и сам не знаю.
В избе, разделенной деревянной загородкой на две части, наступила тишина. В узкие, от старости словно перекошенные окна, струился вечерний сумеречный свет. Со второй половины, где, очевидно, был очаг, ощутимо тянуло дымом.
Даша окинула тоскливым взглядом развешанные по стенам пучки трав, ушат с водой, стоящий у входа, и два окованных полосовой медью громоздких ларя в простенке между окнами.
У дальней стены на деревянных чурбаках покоилось просторное ложе, сколоченное из толстых плах и застланное звериными шкурами. Больше в избе ничего не было.
Волох, глянув на Дашу, усмехнулся краем рта. – Таха, подавай на стол.
Похоже было, что благородное искусство сервировки было глубоко чуждо натуре суровой лучницы. Почетное место на столе занимала плоская глиняная чаша, в которой громоздились дымящиеся куски жареного мяса. Еще здесь был большой горшок с гречневой кашей, исходящей прозрачным паром, в горшке поменьше была сметана. Горкой лежали ржаные лепешки. Несколько неочищенных луковиц дополняли меню ужина. Напоследок Таха брякнула на стол объемистый кувшин, о содержимом которого можно было только догадываться.
Еще минуту назад усталой Даше казалось, что единственное её желание это немедленно заснуть. Но запахи еды напомнили девушке о том, что с утра она ничего не ела. Очевидно тоже самое испытывала и Вера, которая, пошарив по столу взглядом, и не обнаружив ничего напоминающего вилки, взяла со столешницы маленький ножик с источенным до серпообразного состояния лезвием и деревянной рукояткой. Наколола кусок мяса, осторожно положила его в рот и принялась жевать. Лицо у неё при этом приняло такой необычайно вдумчивый, даже одухотворенный вид, что Волох, потянувшийся было за ковшом, замер, с некоторым беспокойством дожидаясь результата дегустации.
– А чего, вкусно, – глубокомысленные морщины на высоком лбу Веры разгладились, и она передала ножик Вере. – Давай, подруга.
Волох выпустил из груди воздух и легко поднял кувшин за массивную изогнутую ручку.
Струя густой янтарной жидкости, пенясь, полилась, наполняя вырезанные из дерева объемистые ковши. – Ешьте, пейте, гости дорогие.
Таха со своей мрачноватой ухмылкой присела на лавку чуть поодаль и присоединилась к трапезе.
Янтарное питьё обладало едва ощутимым цветочным запахом, отдаленно напоминающим запах меда, и было довольно густым, но пилось на удивление легко, расходясь в крови жаркими волнами.
Какое-то время, пока не был утолен первый голод, за столом царило молчание. Наконец Волох вытер губы ладонью, принял значительный вид, словно готовясь сказать что-то важное, и скрестил руки на груди.
– Теперь, девы, слушайте меня внимательно. Не знаю, удастся ли вам когда-нибудь вернуться в свою землю, но если это и случится, то не скоро. Жить вам придется здесь.
– В этой хибаре? – ужаснулась Вера.
– В хибаре? – недоуменно переспросил старик, судя по всему, впервые услышавший это слово, а когда сообразил, что оно означает, усмехнулся. – Хорошо бы кабы так. Будь я помоложе, – Даше показалось, что при этих словах почтенный старец подмигнул ей, – то оставил бы вас, голубушек у себя. Но то время прошло. Мой век окончен.
Вера, вероятно, испытывая неловкость за допущенную её бестактность по отношению к жилищу Волоха, чей век к тому же, если верить его словам, был окончен, сказала вежливо. – Очень жаль.
– Волох, ты не ладное замыслил, – внезапно сказала Таха, сидевшая, подперев кулаком голову с расчесанной на пробор тяжелой гривой темных с заметной проседью волос. Даша, случайно взглянув на неё, поразилась выражению беспросветной, собачьей тоски, стынущей в раскосых глазах.
– Первым встречным доверяешься. Зачем? Кто они такие? Ты знаешь? Да посмотри на них. Разве они гожи для такого дела? Ты говоришь, а тебя не слышат.
– Говори дальше, – сказал Волох.
– Время еще есть. Позволь мне уйти. До рассвета я найду тех, на кого тебе указали щуры.
– Нет, – ответил Волох. – Поздно. Щуры указали не на тех. Иначе бы сидели тут Горислава и Пенка, вместо них, – старик кивком указал на Дашу и Веру. – Тебе же уйти не дозволяю, ты мне тут нужна.
– Как скажешь. Что я должна делать?
– Готовь последний мед.
Таха обречено склонила голову и, запалив коптилку с фитилем, плавающим в глиняной тарелке, до половины залитой каким-то жиром, скрылась за перегородкой.
Волох сгреб в сторону посуду с объедками и развернул на столешнице широкий лист бересты. – Придвигайтесь, девы, и разумейте.
Вера, уже слегка хмельная, и оттого храбрая, села с ним рядом, а Даша устроилась напротив.
– Это Млочь, река, – лезвие ножа, зажатого в кулаке Волоха, наискось прочертила тонкую линию по бересте.
Девушки обрадовано переглянулись. – Так это ж наша река, – сказала Вера.
– Как это ваша? Вы что русалки?
– Да нет. Она через город наш течет.
– А как город называется?
– Хлынск.
Волох вздохнул. – Я эту реку от истока до устья не раз прошел. Нет тут такого города. И никогда не было. Может быть будет когда-нибудь, но то не моя печаль.
– Так, я не поняла. Мы что, на машине времени перенеслись? – тоном трамвайного контролера, говорящего с потенциальным безбилетником, осведомилась Вера.
– Вроде того, – уныло ответила Даша. – Или сама не видишь? Стрелы эти, копья… Печенеги какие-то, сексуально озабоченные…Не перебивай старика, Верка, пусть доскажет.
– За Млочь вам не надо, – продолжил Волох. – Там людей словенского корня уже не осталось. Степь всех забрала.
– А те, которых вы с Тахой поубивали, какого корня были? – не глядя на старика, спросила Даша.
– Это и есть степь. Буджаки, – ответил Волох. – Раньше другие были. Сейчас эти. Третьего дня перекинулись на этот берег и пойдут дальше. Про них сказу нет, сами видели. Вам же одна дорога – на Речицу, – старик положил ладонь на бересту и еще раз чиркнул ножом. – Место укрепленное. Там еще люди остались. Туда, больше некуда.
Волох принялся подробно описывать путь до Речицы, помечая на бересте все мало-мальски значимые его приметы, а Даша изо всех боролось с навалившейся сонливостью, размышляя в полудреме о том, чем вызвана забота о них этого странного старика. Было не похоже, что Волох поступает так из одной своей природной доброты. Нет, судя по его спору с Тахой, был у него какой-то свой интерес.
Погруженная в эти мысли, Даша пропустила момент когда Волох закончил говорить и, свернув бересту в трубку, передал её Вере и сказал. – Держи. Сверяйтесь с ней, авось дойдете. А подруга твоя, однако, совсем спит.
– Устала она, дедушка, – заступилась Вера, принимая свиток.
– Я не сплю, – Даша провела ладонями по щекам, отгоняя сон. – Я спросить хочу. Можно?
– Спрашивай.
И Даша, постаравшись как можно точней описать их внешность, спросила, не попадались ли Волоху случайно Митька и Саня. Третьего, Ивана, она тоже упомянула, хотя про него особо сказать ей было нечего.
– Не встречал, – не моргнув глазом, соврал Волох. – Да и то, сейчас народишко-то не больно встречается. Все по-за кустами таятся. Может и те, о которых ты спрашиваешь так же, забились в какую-нибудь нору.
– Это вряд ли, – сказала Вера. – Откуда им про здешние норы знать? И не такие это люди, чтоб по кустам таиться.
– Да, – подтвердила Даша. – Они ведь, как и мы, тут ничего не знают.
Волох равнодушно дернул костлявым плечом, словно лошадь, отгоняющая слепня. – Коли так, то их скорей всего в живых уже нет. Смерть таких любит.
Кто они вам? Родня? Суженные?
– Родня, – быстро проговорила Даша, чувствуя, что старик чего-то не договаривает. Против её воли слова, видимо, прозвучали излишне торопливо. Потому что Волох скептически хмыкнул и сказал. – Родня, значит? Ну, такой родни у вас еще ой сколько будет.
Затем встал на ноги, снял со стены короткий меч с отполированным до зеркального блеска широким лезвием и поднес его к окну, за которым уже сгустилась ночная мгла.
– Огонь погаси.
Сообразительная Вера, чтоб не возиться с плавающем в жире фитилем, просто накрыла коптилку пустым горшком. В избе стало темно, только из-за перегородки пробивался тонкий лучик света.
– Сюда идите.
Натыкаясь на лавки, девушки приблизились к Волоху, который держал перед собой меч на вытянутых руках и еле слышно что-то приговаривал.
– На лезвие смотри.
Сталь клинка поблескивала в темноте, как речная гладь, и словно в речной воде отражались в ней звезды.
– Дотронься до него.
Даша, поняв, что его слова обращены к ней, протянула левую руку и коснулась клинка, ощутив исходящий от него могильный холод.
Волох поднял меч острием вверх, и отражения звезд, вместо того чтобы исчезнуть, светящимся ручьем устремились по лезвию вниз, к рукоятке. Даша почувствовала, как задрожал под ногами земляной пол, и вдруг меч исчез. Стена и окно, за которым стояла теплая летняя ночь, словно растворились в белесоватой мгле, в глубине которой, где-то далеко, мерцал тусклый огонек…
– Смотри, смотри.
Туман вроде, – неуверенно произнесла Даша.
– Молчи. Смотри.
Даша всматривалась до рези в глазах. И вот огонь стал приближаться и принимать более четкие очертания. Вот проступили черные стволы деревьев и за ними горящий костер, около которого сидели неподвижные фигуры.
Даша поймала себя на желании навести изображение на резкость, словно смотрела в бинокль или сидела возле телевизора. Но вот отсвет пламени упал на лицо одного из сидящих у костра людей, и Даша узнала Митьку, рядом с ним был еще один человек, лицо которого скрывала тень, но девушка не сомневалась в том, что это Митькин приятель, студент Саня.
Видимо, Вера разделяла её уверенность, потому что, забыв о запрете, громко сказала. – Наши. Сашка и Митя сидят, а третий, что рядом спит, это тот дядька. Как его, Иван, кажется. И пальто его и шапка дурацкая.
Волох сделал неуловимое движение, и видение исчезло. Стало темно и тихо.
– Огня!
Подстегнутая этим возгласом, Вера метнулась к столу, ойкнула, очевидно, налетев на угол. Брякнул поставленный на место горшок, полупридушенное им пламя коптилки затрепетало на сквозняке и ожило. Волох приладил меч обратно на стену и, медленно опустившись на лавку, подытожил с некотором удивлением. – Живы эти ваши, не знаю кто. Костер жгут открыто. Теперь гадаю, то ли очень храбрые, то ли сильно глупые.
– Они не глупые, просто не представляют, что здесь творится. Я ж говорила, – напомнила Даша.
– Да ничего, ничего, – махнул рукой Волох. – Если уцелеют, то Речицы им не миновать. Там и встретитесь, если дойдете. А сейчас дело у меня к вам.
Даша насторожила уши.
Волох глубоко вздохнул, в его груди что-то заклекотало. И Даша снова подумала, что он все-таки очень стар.
– Дело такое. Время мое пришло. Надо уходить. Но уйти просто так я не могу. Потому что была дадена мне сила. И вот видите, каков я стал, сносился дотла. А сила эта не для того мне была дадена, чтобы я её с собой забрал. Ей еще служить и служить. Стало быть, должен я её кому-нибудь оставить. А оставить мне её, кроме вас, некому. Согласия вашего на то не спрашиваю, потому что еще в полный разум не вошли. Одно запомните, сила эта для вас неподъемна, и всего три дня будет у вас на то, чтоб поделиться ею.
Вера, которой надоело слушать старческую болтовню, спросила. – А если не будет нашего согласия, тогда что, дедушка Волох?
– Тогда сгинете, – равнодушно ответил старик. – И товарищи ваши сгинут. А согласитесь, тоже можете сгинуть. К тому же она, сила эта, не сразу скажется. Да и в разных людях она по-разному отзывается. Можно и с ней погибнуть, а можно и уцелеть. А без неё, нет. Другие может быть и смогли бы, а вам – только сгинуть.
На этом все. – Волох прикрыл глаза, давая понять, что разговор окончен. Вера же хотела еще что-то сказать, но встретив предостерегающий взгляд подруги, осеклась.
– Готово, – крикнула из-за перегородки Таха. – Нести, что ли?
– Неси.
Таха, двигаясь с несвойственной ей неторопливостью, внесла небольшой кувшин с запотевшими стенками. Осторожно, стараясь, чтоб ни капли не пролилось мимо, наполнила ковши.
