Текст книги "Хроники Порубежья"
Автор книги: Юрий Рудис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
Глава двадцать пятая
Гульба в Речице не стихала, но теперь тон в ней задавали готфские мечники, которые, узнав о гибели своего короля и падении королевства, пошли в разнос со всей силою отчаянья.
Несмотря на то, что их было всего три сотни, шуму они делали столько, что казалось будто их раз в десять больше. Шум этот, в отличие от вчерашнего бесшабашного разгула, был совсем невеселым, в нем воедино смешались обрывки песен, плач и проклятия. Пили готфы, как в последний день жизни, впрочем, очевидно, что таковым они, с полным на то правом, почитали сегодняшний день. Но все их дела были между собой, местных они словно не видели, а те, в свою очередь, только косились опасливо.
Глянув одним глазом на это безобразие, Иван вернулся в лагерь, где на нем сразу повис безутешный Митька, которому Даша дала окончательную отставку.
– А где она? – спросил Иван.
– Не знаю и знать не хочу, – Митька был уже в серьезном подпитии и, похоже, останавливаться на достигнутом не собирался. – У неё своя дорога, у меня своя, – с этими словами он зашел в реку и, как был, в полном вооружении поплыл на тот берег.
Наблюдая за его заплывом, Иван вдруг заметил непонятную суету возле Водяных ворот, которые запирали устье Древицы и казались недействующими. Но это было не так, створки их с тяжким скрежетом разошлись, пропуская во внутреннюю заводь низкий длинный корабль с черным корпусом, словно сошедший с картинки из учебника истории. Носовая часть его была увенчана драконьей головой, парус спущен. Он скользил против течения, движимый веслами, которые, по ряду с каждой стороны, согласно пенили тихую речку.
– А говорили, пропали готфы! – крикнул кто-то рядом, срываясь на бег. – А они, вот они!
Корабль плавно развернулся, еще один удар весел, и вот острый форштевень окованный медью пробороздил береговой песок. С бортов его, прямо в мелкую воду, держа оружие над головой, спрыгнули воины и перекинули на берег дощатые сходни, по которым на твердую почву спустились остальные обитатели судна. Не вступая в разговоры со сбежавшимися жителями, они сразу же пошли по дороге в Верхний город. Было их несколько десятков, впереди широко шагал высокий светловолосый человек в блестящих доспехах. Видно было, как к ним по пути присоединялись городские готфы. Возле корабля осталось только несколько стражников, которые, в отличие от ушедших, охотно вступали в беседу.
Протиснувшись сквозь толпу любопытных, Иван вдруг сообразил, что один из стоящих возле корабля, хмурый юноша с забинтованной головой, кого-то ему напоминает, а через пару секунд уже стискивал в объятиях Саню, который то улыбался во весь рот, то морщился от боли.
– Все наши живы?
– Все, все, – поспешил сообщить Иван и, не дожидаясь особого вопроса про Веру, сказал, что Вера теперь в порядке, ухаживает за ранеными, медсестра ведь как никак, а до того так убивалась по Сане, что крыша у ней совсем было съехала. Но теперь, тьфу-тьфу, все нормально. В своей простоте Иван полагал, что услышать такое о любимой девушке лестно всякому порядочному молодому человеку, и удивился, видя, как разволновался и расстроился Саня. – Иваныч, пошли к ней!
– Уже идем.
Но сразу пойти им не удалось, потому что тут с пьяными поцелуями налетел облепленный тиной и вывалянный в песке Митька, с которого ручьем стекала вода. – Саня! Последним пароходом! Орел! Ну, хотя кому-то повезло, – с присущей подвыпившим людям экзальтированностью кричал он и призывал немедленно отметить это дело. Услышав же, что Иван и Саня намереваются отправиться на поиски Веры, сразу сник, однако, чтоб не разрушать кампании, увязался за ними.
По дороге Саня поведал о том, как заметили его, бездыханного, проплывавшие мимо готфы, хорошие ребята, и приняли на борт.
– А они-то откуда взялись? – спросил Митька. – Их же вроде всех буджаки перебили.
– Эти отбились, – ответил Саня. – Да их всего ничего, с полсотни едва наберется. Старшим над ними князь Эльгард Румяный.
– Ага, – прикинул Митька. – Раз князь, значит, вероятный наследник престола. Не думаю, что Воробей сильно обрадуется. Он к готфам прохладно относится.
Хотя, с другой стороны, толку в этом престоле, когда подданных почти не осталось.
– Вот так оно всегда и бывает, – философски заметил Иван. – Народ уже, считай, что под корень извели, а наследники престола всё прибывают.
– Исторический факт, – согласился Саня. – Однако, Эльгард этот нормальный князь, прогрессивный такой. Да и права у него птичьи. Таких наследников сейчас по лесам бродит как собак нерезаных.
* * *
Принимая во внимание ожесточенность боев, выдержанных воинством воеводы Воробья, раненых должно было быть гораздо больше тех трех десятков, которых увидела Вера, когда впервые вошла в щелястый амбар, отведенный для их содержания. Уже потом ведун Махора, заправлявший тут, рассказал ей, что по воинскому обычаю, если человек чует, что рана смертельна, то он часто сам лишает себя жизни, чтоб не длить бесполезных мучений и не связывать собой руки товарищам. А какая рана считается тут смертельной, Вера знал и без Махоры. Практические любое полостное ранение не оставляло раненому шансов, то же самое и в случаях когда были повреждены внутренние органы. Хотя исключения, конечно, бывали. Их, на взгляд Веры, было даже чересчур много, объяснение чему следовало искать то ли в лекарском искусстве Махоры, то ли в природной крепости здоровья ратников.
На саму же Веру Махора и помогавшие ему пожилые женщины сначала смотрели настороженно, но через несколько часов, убедившись в её добросовестности и сноровке, отбросили предубеждение.
Вместо коек в этом импровизированном лазарете были застланные соломой повозки, загнанные в амбар. На них по двое, по трое лежали раненные. Погода стояла жаркая, но тут было прохладно. Свет же проходил сквозь дырявую крышу и широкие ворота, которые ради этого, а так же для притока свежего воздуха, держали постоянно открытыми. Привычным лекарям хватало, но человеку, вошедшему с улицы, какое-то время, пока не привыкнут глаза, казалось, что тут царит полумрак.
С утра, по-монашески низко повязанная темным платком, Вера тихой тенью сновала между повозками, поднося воду и меняя повязки. Её внимание всецело было отдано раненым, и она не обратила внимания на появление в проеме ворот нескольких человек, тем более, что солнце светившее им в спину, не позволяло разглядеть лица, а только темные силуэты, вокруг которых солнечные лучи сплетались в ослепительный ореол. Впрочем на них никто не обратил внимания, у каждого из раненных хватало родных и близких, которые не оставляли их без попечения и часто навещали.
– Ну, иди, – сказал Иван, подталкивая Саню в спину. – Там она.
Саня вошел в ворота. В прохладном сумраке просторного помещения, словно в музее колесного транспорта, стояли ряды повозок, в которых смутно белели пятна человеческих лиц, над которыми склонялись темные, какие-то бестелесные, фигуры.
Земляной утоптанный пол, усеянный сеном, гасил звук шагов.
– Вера, – негромко позвал Саня. Одна из фигур распрямилась и, словно не касаясь земли, двинулась навстречу ему.
Свое имя, произнесенное знакомым голосом, который, казалось, ей уже никогда не суждено было услышать, пронзило Веру, как удар молнии, она словно окаменела каждой клеткой своего тела, а ноги уже сами несли её навстречу Сане. – Живой!
Они столкнулись с такой силой, что в другое время наверняка бы ушиблись друг от друга, но только не теперь, когда единственное желание было, дотронуться друг до друга, чтобы убедиться в том, что они снова вместе.
Иван, деликатно подсматривающий из-за створки ворот, окончательно уверился, что Таха ошиблась, и эти люди любят друг друга.
– Чего там, Иваныч? – спросил Митька, который, несмотря на определенную грубость своей натуры, не чужд был сентиментальности, в некоторые моменты жизни проявлявшейся как-то по особенному резко.
Вот и теперь, услышав в ответ. – Встретились нормально. Теперь дышат друг на друга. – Митька не захотел вживую увидеть эту восхитительную картину, а постарался запечатлеть её в памяти такой, какой она представилась в этот миг его воображению.
Вера никому в лечебнице не рассказывала о своем горе, но каким-то образом все о нем знали. И теперь взоры и раненных и тех, кто их лечил, были прикованы к сцене счастливой развязки, которая давала надежду на то, что счастье возможно даже в этом обиталище мук и скорби.
– Добрый знак, – сказал ведун Мухора, смачивая водой пылающий лоб безусого десятника, который маялся грудью, навылет пробитой клинком. Десятник еле заметно улыбнулся краем губ, соглашаясь, и, вздрогнув всем телом, вытянулся. Старый ведун вздохнул и, проведя по лицу умершего ладонью сверху вниз, опустил ему веки.
* * *
Воробей появился в лагере только к полудню. И тут же созвал начальных людей.
Военный совет собрался на самом берегу Древицы, под высокой ивой, чьи гибкие ветки, опускаясь почти до самой воды, защищали от палящего солнца.
– Ну, сегодня Войт был посговорчивей, – Воробей, опустившись на землю, прислонился к зеленоватому древесному стволу и вытянул ноги.
– Еще бы, – сказал Лащ. – Король убит. Королевство разбежалось. Городские готфы перекинулись к своему природному князю. Войт теперь гол как сокол. Был наместник да весь вышел.
– Не скажи, – возразил Байда, крутя тонкий ус. – У Войта в Речице людей и без готфов хватает. А вот почему Эльгард к Нетко не подался, это вопрос. Туда и ближе и ратных там, не в пример Речице, больше.
– К Нетко? В Залесье? – усмехнулся Плескач. – Проснись, товарищ. Нетко, где готфа видит, там его и вешает веревкой за шею. Лишь бы, говорит, берез в лесу хватило, а он мол, Нетко, то есть, дело свое знает. Так что, Эльгарду там делать нечего.
– Наговорились? – осведомился Воробей и, видя, что сотники замолчали, продолжил. – По словам Войта выходит так, что у него с Нетко договор есть, чтобы держаться в Речице до последнего. Потому он нас и впустил в город. Воинская сила нужна. Об Эльгарде беспокоиться не стоит, ему деваться некуда, кроме как с нами заодно стоять. А вот Ворошило и Патера мутят воду, думают с буджаками добром поладить.
– На сук обоих, – сказал Ясь.
– Хорошо бы, – согласился Воробей. – Но нельзя. Много таких, которые сами не знают куда им. То ли за Падерой, то ли за нами.
– Само собой, – не стал спорить Ясь. – А как повесим Падеру, то тут уж они быстро сообразят, что, кроме как за нами, пути нет.
Воробей взглянул на своего помощника, видно было, что у него и у самого чешутся руки, вздернуть старшину любовичей и Войтова приказчика на первом суку. – Нельзя, Ясь. Если мы без видимой вины с ними расправимся, то люди решат, что не такая уж наша правда правая. Что она у нас со щербинкой. И плевать бы на то, будь сил побольше. Только сил у нас мало, поприще же предстоит великое. А значит и правда должна быть за нами вся, без изъяна.
Не проронивший до того ни слова, сотник Веретенница сказал. – Так. А повесить всегда успеем.
– Ладно, пусть так, – подал голос Лащ. – Значит, пока Нетко рать собирает, мы должны буджаков на себя принять и держать их сколько можно. А ты подумал, воевода, что будет, если не поспеет Нетко?
– Подумал, – ответил Воробей. – Войт говорит, что брежане клялись сплавиться по Млоче судовой ратью. Ждет их не сегодня завтра на подмогу. Ну, племя сильное. А там видно будет, если мочи не станет, уйдем с ними Млочью в леса. А пока суд да дело, полагаю, надо рвом обвести Речицу, стены поправить, много чего, сами знаете. Это – главное.
На том военный совет закончился.
* * *
Несколько дней все население Речицы занималось рытьем рва и укреплением стен. Все это время в крепость продолжали приходить люди, бежавшие из разоренных мест. Вести они приносили неутешительные. Сильное племя брежан как в воду кануло. А про Нетко только и слуху было, что рубится он крепко на границе Великого леса с половиной буджакского войска, а вторая половина, рать неисчислимая, идет тремя колоннами к Речице, сметая все на своем пути. И ведет её непобедимый Харуха.
Косвенным подтверждением тому, что в слухах этих была доля истины, служило то, что с каждым днем все меньше людей приходило в Речицу, и однажды настал день когда не пришел никто, а из трех высланных из крепости дозоров вернулся только один. Старший дозора десятник Ян Кравец сказал, что буджаки в одном переходе, а сколько их, того узнать невозможно, потому что впереди главных сил идет облавой легкая конница, мимо которой мыши не проскочить.
Люди на стенах с тревогой всматривались в знакомые очертания леса, ставшего вдруг враждебным. Но пока что все было спокойно, лишь неумолчно пели птицы да шумели листвой ветки деревьев.
* * *
Пожалуй, только Митька не разделял общего беспокойства. Ему было не до того. Даша, которая бросила его и теперь всячески избегала встречи с ним, отказываясь даже разговаривать, умудрилась нанести еще одну незаживающую рану исстрадавшейся душе. Готфский князь Эльгард Румяный покорил её изменчивое сердце. Самое же обидное было то, что Митька сам сыграл роль, так сказать, катализатора этого ужасного процесса.
Дело было так. Всячески стараясь поговорить с Дашей наедине, Митька скрадывал её, подобно тому, как медведь скрадывает свою предполагаемую добычу, пробираясь окольными тропами и выжидая удобного момента. Но Даша, хитрая, как лиса, была столь же и осторожна. Много раз Митька замечал её легкую фигурку, но всякий раз кто-нибудь оказывался рядом. А свидетели в таком деликатном предприятии были ему не нужны. Ну, действительно, то, что Митька собирался сказать было предназначено не для посторонних ушей. Начало своей речи он приготовил заранее. Это было отличное, практически беспроигрышное начало.
– Любимая! – сказал бы Митька. – Любимая!
Что говорить дальше он пока еще не придумал. Но и этого было вполне достаточно, дальше все должно было пойти как по маслу, естественным образом, подобно тому, как дождевые капли, выпав из облака, рано или поздно, обязательно достигнут земли.
И вот, наконец, его усердие было вознаграждено, он перехватил Дашу на узкой тропинке, ведущей к роднику.
Увидев Митьку, который вырос словно из-под земли, и, широко улыбаясь, преградил дорогу, Даша только поморщилась, не говоря худого слова, повернулась, и пошла себе обратно. Это было обидно, и улыбающееся Митькино лицо, застыв, стало напоминать своим видом трагическую маску. В один прыжок он настиг Дашу и грубо схватил её за плечо.
– Пусти, придурок, – девушка резким движением высвободилась и продолжила путь, подумывая о том, что не пора ли пуститься бежать или, тоже не плохо, поднять крик, а то и воспользоваться ножом, висящим на поясе. Бедный Митька по молодости лет еще не представлял, насколько мужчина может надоесть женщине, и на какие кошмарные преступления она способна пойти, только чтоб избавиться от постылого.
Ему было не до тонкостей. Даже превосходное, заготовленное впрок, вступление к решающей речи вылетело из головы, и он, снова догнав Дашу и, снова схватив её за плечо, сказал просто. – Ах, ты, кошка трёпаная.
Тут и появился, приветливо улыбаясь, готфский князь Эльгард Румяный, верхом на вороном жеребце, подаренном ему в знак братской дружбы воеводой Воробьем. Князь был не один, его сопровождал сотник Панта, телохранитель, но тот не вмешивался, так и просидел все время в седле, перебирая толстыми пальцами янтарные четки. Притерпелся, видать, к княжеским причудам.
– Лесные люди бесхитростны и прямы, ну, примерно как хорошо оструганное бревно, – небрежным тоном заметил Эльгард Румяный, придерживая коня, чтоб получше рассмотреть разворачивающуюся перед ним жанровую сценку.
Панта кивнул головой, в знак того, что понял сказанное, подумал, и сказал. – В еде же они неприхотливы. Бурундуков жрут.
– Надо же, – удивился князь.
Митька неохотно разжал ладонь, которой он сжимал плечо Даши. – Шли бы вы своей дорогой, интервенты хреновы.
Почувствовав, что свободна, Даша отступила на шаг и, взглянув на князя, поняла, что он ей нравится. Князь был хоть куда, высокий, широкий в плечах, узкий в поясе, с приветливым чистым лицом, окаймленным шелковистой бородкой, он смотрел ласково и прямо, являя собой приятный контраст со жлобски набычившимся Митькой, который уже вытягивал меч из ножен.
Улыбнувшись Даше, князь спешился и тоже обнажил клинок.
– Щит? – вопросительно сказал Панта, выполнявший по совместительству и обязанности оруженосца.
– Стыдись, – мягко ответил Эльгард Румяный. – Ведь у моего противника нет щита.
– Да у него и мозгов, в общем-то, нет, – сказал Панта. – Так что ж теперь?
– И впрямь, – согласился князь, отражая страшный удар, и делая ответный выпад.
С лязгом скрещивались мечи, вырванная с корнем трава летела из-под подошв, и Эльгард Румяный сказал. – Ночь. Полная луна. Черный корабль бесшумно движется по широкой реке. Прекрасные девы плещутся, как русалки, в серебристых волнах. Их двое, но одна из них особенно прекрасна.
– Мне-то больше вторая понравилась, – сказал честный Панта. – Грудастая такая.
– Я помню, – произнесла Даша. – Красивый корабль.
– Он твой, – князь, припав на колено, увернулся от широкого лезвия Митькиного меча и, вскочив, нанес ответный удар.
– Значит так, – подумал Митька, работая мечом. – Сначала зарублю князя-прелюбодея, потом идиота-слугу, а там и Дашке головы не сносить. Зарою в одной яме и плюну на могилу.
Но привести свой план в исполнение ему не удалось.
На поле боя появились новые участники, воевода Воробей со товарищи.
– Ага, – зловеще произнес Воробей. – Резвимся. Бабу не поделили, – и гаркнул. – Мечи в ножны!
Противники нехотя подчинились приказу.
– Теперь ты, барышня, – обратился Воробей к Даше. – С кем из них пойдешь?
– Воевода, – побелел Митька. – Ты чего творишь?
– Суд творю, – спокойно ответил Воробей. – По обычаю наших дедов. Она ведь не жена тебе. Или все-таки жена?
– Не жена, – вынужден был признать Митька.
– Тогда стой и не вякай, – Воробей снова повернулся к Даше. – Выбрала?
– Выбрала.
– Хорошо. Сейчас сделаем так. Ты, – воевода ткнул пальцем в Митьку. – Пойдешь туда. – А ты, князь, – его палец перенацелился на Эльгарда, – в другую сторону. А барышня останется пока что со мной. Сегодня она придет к тому, которого выбрала. Ждите.
– Хороший обычай у твоих дедов, – процедил Митька.
– Какой есть, – ответил воевода. – И еще есть обычай, кто из войска на своего руку поднимет, тому смерть.
Сотники, стоящие спиной воеводы, согласно кивнули.
– Бей! – Митька рванул рубаху на груди.
– В другой раз и ударю, не сомневайся, – воевода поворотил коня и поехал прочь.
Ближе к вечеру Даша поднялась на борт готфского корабля. Молчаливый воин со шрамом через всё лицо провел её в кормовую надстройку, где в крохотной каюте обитал князь Эльгард Румяный.
– Я пришла посмотреть свой корабль, – сказала Даша.
– Если бы мы встретились раньше, – сказал князь наливая вино в золотые кубки. – Я бы подарил тебе много разных прекрасных подарков. Но теперь этот корабль, все, что осталось от готфского королевства. Владей им и моим сердцем впридачу.
– Это немало, – ответила Даша, складывая в углу лук и колчан со стрелами, и принимая кубок.
Глава двадцать шестая
Ночью готфский скальд Эльвириус, приплывший в Речицу вместе с князем, сложил песню и тут же, по своему обычаю, спел её.
– О чем поем? – осведомился Иван, которому выпал жребий делить с готфом ночную стражу на западном участке стены.
– Эта песня, – охотно ответил Эльвириус, вглядываясь в бездонную черноту неба, – о доблестном готфском князе Эльгарде Румяном. Княжество его погибло, его корабль назывался Ласточка. Невеста, девушка из страны, которой никто не видел, принесла в приданное Эльгарду лук и стрелы. Если случится чудо, то они будут счастливы.
– Чудес не бывает, – сказал Иван.
– Бывают, – ответил Эльвириус. – Я видел немало чудес. Последнее три дня назад, когда созвездие Ковша взошло средь бела дня не с той стороны неба.
– Это? – Иван показал на Большую Медведицу.
– Да.
– Где ты это видел? – трясущийся от возбуждения Иван готов был схватить флегматичного готфа, и трясти его за ноги, держа вниз головой, как Буратино, пока изо рта того не выпадет золотой ключик. Но до этого, к счастью, не дошло.
Эльвириус, хоть и заметно удивленный настойчивостью и волнением собеседника, постарался дать исчерпывающий ответ, рассказав, что видел он это, и не он один, в трех днях пути отсюда, ниже по течению, на левом берегу Млочи. Он припомнил даже, что был там странный холм, с белым откосом и деревья на этом холме были обуглены, как от удара молнии. Звезды виднелись правее этого холма, если смотреть с реки. А запомнил он это потому, что дело было днем, при ярком солнце.
Иван еле досидел до утра, он уже знал коварную особенность всех этих таинственных знаков исчезать в самый неподходящий момент. Поэтому следовало спешить.
Саню найти было не сложно, он ночевал у Веры. Условившись с ними встретиться через час полтора, Иван отправился на поиски Митьки. Поиски затянулись.
В той людской тесноте, которая царила в Речице, легко могли затеряться не то что один человек, но и добрая сотня. Наконец, Ивану повезло. Пробираясь узким проулком, образованным глухими бревенчатыми заборами, он услышал женский визг и глухие удары бубна. И не успел сделать двух шагов, как перед его носом открылась неприметная калитка, и из нее вывалился по пояс голый босой человек с всколоченной головой, плашмя упав в лужу. Калитка тут же захлопнулась, но Иван успел подставить ногу.
– Эй, ты чего, дядя? – из щели между дверью и косяком смотрело недовольное лицо типичного вышибалы.
Иван подивившись неистребимости этого сословия, которое в целости донесло родимые пятна, накладываемые своей профессией, из седой древности до наших дней, молча надвинул шапку вопрошавшему на глаза и, отодвинув его с дороги, вошел внутрь.
И первым же кого он увидел, когда глаза чуть притерпелись к тусклому свету, был сидевший во главе стола Митька, который при виде Ивана радостно замахал рукой, приглашая присоединиться к пирующим. Ворвавшийся с дубинкой в руке вслед за Иваном вышибала, видя, что гость не совсем не прошенный, решил конфликт не усугублять и вернулся на рабочее место.
– Иваныч, друг! Заходи! – кричал Митька. – У нас тут музыка, все дела. Брага пенная! Люди хорошие. Барышни, как ты любишь, интеллигентные, – Митька широким жестом показал на обнаженную женщину с безумной улыбкой стоящую на столе, – Пляши, родимая! А ты, играй, давай, – Митька пихнул ногой скамью, верхом на которой понурился совершенно пьяный человечек с бубном в руках.
Женщина тряхнула спутанной гривой темных волос и, поводя мокрыми от пота плечами, стала притоптывать босыми пятками, разбрасывая черепки битой посуды.
– Тут еще двое с дудками были, – пояснил Митька. – Очень громко, хорошо играли, да запропастились куда-то.
– Тебя зачем сюда прислали? Генетический фонд портить? – Иван сгреб Митьку за шкирку и потащил на свежий воздух.
Против ожидания, новость не произвела на того особого впечатления. – И что ты предлагаешь? – спросил Митька.
– Как что? Берем лодку и двигаем туда. Другого шанса вернуться не будет.
– И бросить всех?
– Да не пропадут они без нас.
– Ладно, – согласился Митька без всякого энтузиазма. – Только к Дашке без меня.
– Само собой, – ответил Иван, прислушиваясь к шуму на соседней улице.
Не успели они завернуть за угол, как их чуть не сбили с ног бегущие к реке люди.
– Приплыли! – крикнул один из бегущих, на мгновение обернувшись.
– Еще один князь готфский? – с неподдельным ужасом предположил Митька.
– Держи выше! – крикнул тот же человек. – Судовая рать. Брежане пришли!
Со стены обращенной к реке, Млочь была видна до самого горизонта. Обычно здесь стояла только стража Водяных ворот, но теперь было не протолкнуться, все смотрели в одну сторону, туда, где словно стая лебедей, подгоняемые попутным ветром, ходко шли корабли под белыми парусами. Кто-то начал вслух считать их, но, сбившись на третьем десятке, замолчал.
Скоро они приблизились настолько, что стали видны разноцветные одежды гребцов.
Народ на стене закричал, чтобы открывали Водяные ворота. Несколько молодцов посыпались вниз по шатким лесенкам и скоро створки ворот открылись.
Лодьи брежан, растянувшись вереницей, начали разворот по широкой дуге, готовясь войти в устье Речицы. Этот маневр на стене встретил новым взрывом радости. Вверх полетели шапки.
На передовой лодье спустили парус, теперь она шла только на веслах. Гребцы, рубахи которых были темны от пота, не отзываясь на приветственные крики, сосредоточенно налегали на рукоятки, и только кормщик улыбался во весь рот и, кланялся, прижимая ладонь к сердцу.
– Припасов-то сколько везут, – сказал кто-то рядом с Иваном. Действительно, бросалась в глаза низкая осадка лодьи. Груз занимал почти все свободное от скамей место, но что это за груз, не позволяла рассмотреть дерюга, которой он был бережно укрыт.
– Припасы вещь полезная, – что-то знакомое почудилось Ивану в этой картине, а еще через секунду один из гребцов, бросив весло, вскочил на скамью и истошно закричал. В общем шуме крик его не был слышен, и, возможно, на него не обратили бы внимания, но тут кормщик сорвался со своего места и всадил нож в спину кричащему, тот пошатнулся, но устоял на ногах, и даже сделал шаг, словно собираясь выброситься за борт. Но вместо этого закричал снова, уже падая.
И теперь, в наступившей гробовой тишине, можно было разобрать каждое слово, вылетевшее вместе с кровавыми брызгами из широко разинутого рта. – Закрывай ворота. На лодье буджаки!
– Какие ж буджаки? – неуверенно произнес тот же самый воин, который говорил про припасы. – Я уж буджаков насмотрелся. Брежане это.
Но кто-то менее рассудительный уже метнул со стены стрелу, которая воткнулась в дерюгу, прикрывавшую таинственный груз. Раздался вой, и материя, там, где в неё попала стрела, вспучилась, на одно мгновения стали видны очертания человеческой фигуры, затаившейся под ней.
– Измена! Закрывай ворота! – часто-часто защелкали тетивы луков, стрелу за стрелой посылая в кормщика, в гребцов, и в тех, кто барахтался под дерюгой, пытаясь сбросить её с себя. Но из тех выбраться удалось только одному, который сообразил острием меча распороть материю, просунулся наружу до пояса, да так и остался лежать, истыканный стрелами.
На дерюге то тут там стали расплываться красные пятна.
В считанные минуты почти все на передовой лодье были убиты, и она, неуправляемая, развернулась боком, в который с треском врезалась лодья, идущая следом, их так вместе и понесло вниз по течению. Остальные корабли брежан, на которых, теперь уже не таясь, мелькали темные куртки буджаков, отошли на безопасное расстояние.
Но этим сражение не закончилось, оно перекинулось на участки стены, обращенные к лесу, откуда, сразу со всех сторон, бросились на приступ толпы буджаков. Впрочем, увидев, что застать обороняющихся врасплох не удалось, они, после короткой, но ожесточенной схватки, откатились, оставив не мало тел в крепостном рву.
Ночью кто-то снаружи стал вызывать Воробья. Ров осветили факелами и увидели среди мертвецов одного живого, с лицом перепачканном кровью и сажей, в рваном буджакском халате. Его подняли на стену.
– Кто таков? – спросил Воробей, прибежавший вместе с Войтом.
– Воды дай, – вместо ответа, потребовал неизвестный. Жадно осушив два ковша, остатками воды он умыл лицо. – Теперь узнаешь?
– Ага, теперь узнаю. Здравствуй, Цевень, – без выражения произнес Воробей, почуявший, что ничего хорошего Цевень ему не поведает.
– Меня Нетко послал.
– И что Нетко?
– Велел кланяться и передать, чтобы на него не рассчитывали, о животах своих чтоб сами промышляли. Разбили его в прах. Новое войско собирает. Помочь ему вам нечем.
– Спасибо и на том, – ответил Войт. – Обратно пойдешь? Или тут останешься?
Гонец поклонился, показывая, что оценил приглашение и ответил. – Обратно пойду. Страшно тут у вас.
– Ладно. Тебя проводят, – сказал Войт. – Теперь, мил человек, везде страшно. И неизвестно где еще страшней.
– Ты еще всего не знаешь, – обернулся гонец, уже уходя. – Главная сила буджаков еще только на подходе. Утром сам увидишь.
– Погоди, – окликнул Воробей. – Как так с брежанами вышло? И почему мы только сейчас все узнаем.
– Посылали к вам и кроме меня, – ответил Цевень. – Видать, не дошел никто. Брежан же взяли изгоном, обошли по лесам и накрыли всех, как котят лукошком. Про брежан забудь.
* * *
Утро принесло наглядное подтверждение словам Цевня.
По всему периметру стен, на расстояние полета стрелы, выросшие за одну ночь, густо стояли шатры и палатки, между которому роились бесчисленные степняки. Было видно, как все новые их отряды выдвигаются из леса, как приветствуют друг друга начальники, а рядовые воины начинают деловито обустраиваться на новом месте.
Напротив Водяных ворот, чтобы пресечь возможность бегства водой, встала на якорь лодья брежан, бок о бок к ней пришвартовались еще две.
– Все, – сказал Иван, увидев это. – Опоздали мы. Теперь не уйти. На день бы раньше. Эх.
Со стен кричали брежанам. – Давайте к нам.
– Никак невозможно, – отвечали те. – Женами и детьми своими заложились стоять за буджаков крепко. Если уйдем к вам, то им не жить.
– Да и то не жизнь, – кричали со стен. – Ну, умирайте, воля ваша.
– Простите, братцы.
– Прощаем. Подходи ближе, обнимемся.
* * *
Как ни странно, плохие вести не сломили дух защитников города, а даже как будто наоборот, придали им бодрости. Уже и грозный Нетко не сдюжил, и только Речица бросает вызов грозному врагу.
Впрочем, воодушевились не только они, Падера и Ворошило на всех углах кричали о том, что Войт с Воробьем всех погубят до единого, и пока этого не произошло, надо попытаться договориться с буджаками миром.
Но их никто не слушал, пример был у всех перед глазами. Брежане, которые раньше славились удалью и щегольством, теперь выглядели в своих нарядных одеждах особенно жалко. Их жен и дочерей буджаки держали при себе, как заложников, но обходились с ними как с рабынями, заставляя делать грязную работу и исполнять прихоти своих хозяев, нещадно избивая при малейшем сопротивлении. Крики и плач насилуемых женщин терзали слух почти весь день. Но еще невыносимее стало потом, когда буджаки, сломав и растоптав свои жертвы утратили к ним интерес, и те, распатланные и ободранные донага, слились с безликой толпой обозных слуг, во множестве сопровождавших войско, выделяясь среди них лишь обрывками одежды, не утратившими еще прежнюю яркость и пестроту.
Впрочем, времени на сочувствие у осажденных было не много. Весь день они подтаскивали на стены камни и бревна, кипятили смолу в огромных чанах, готовясь к новому приступу. И только старый лекарь Махора, взглянув со стены, закричал с силой, неожиданной в его хилом теле. – О, мужи брежанские, о детях своих вы позаботились, а о внуках позабыли!
