Текст книги "Хроники Порубежья"
Автор книги: Юрий Рудис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
Иван же вернулся к костру только под утро, чуть позже измочаленной молодежи. Девушки, чувствуя, что завет Волоха выполнен и перевыполнен, сила его попала по назначению, и донорская миссия окончена, спали мертвым сном. А Саня и Митька, пребывая в некотором ошеломлении от внезапно разверзшейся пред ними сексуальной бездны, тихо переговаривались, лежа подле своих подруг.
– А ты откуда, Иваныч? – спросил Митька, когда Иван, с черным пальто всё так же элегантно перекинутым через руку, подошел к костру.
– Он с оборотнем любился, – пробурчал Нечай сквозь сон.
– Древний славянин шутит, – сказал Иван, присаживаясь. – Гулял. Дышал свежим воздухом. Любовался окрестным пейзажем. В шерсти где-то вывалялся весь, – добавил он, рассматривая свое одеяние в неверном свете костра.
Глава шестнадцатая
Утро выдалось дождливое, поэтому вышли в путь не мешкая. Теперь они шагали даже не по тропе а по настоящей, хоть и малоезженой дороге, с колеёю, заросшей травой. Этот первый за несколько дней признак хоть какой-то цивилизации одновременно и радовал и пугал. Впрочем страх и радость распределены были неравномерно. Саня и Митька со своими подругами, ещё не вполне отойдя от ночных утех, шли осенённые крыльями Амура, смотря на мир сквозь, как говорится, розовые очки, залитые слезами счастья. Ермощенко же, который к подарком судьбы давно привык относиться спокойно, был суров и сдержан. Ему было очевидно то, что для молодых его спутников ещё было где-то за семью горами. Он видел, что щенячий восторг, полностью овладевший юношами, на их подруг распространяется в гораздо меньшей степени.
Щедро расточаемые Митькой и Саней знаки внимания, все эти вольные слова и игривые прикосновения, по сути своей призванные закрепить право собственности, обретённое этой ночью, принимались Верой и Дашей как бы из вежливости. Поэтому неискушенному наблюдателю девушки могли показаться несколько заторможенными, но они просто находились в состоянии глубокой задумчивости. Как водится, то, что для мужчин был апофеозом и вершиной блаженства, для женщин было лишь исходной точкой путешествия настолько долгого и тернистого, что следовало хорошенько подумать, а стоит ли оно, вообще, того, чтобы в него пускаться.
Весь этот житейский расклад натуральный кузнец видел как на ладони, и будь время не столь жестоким, постарался бы извлечь из ситуации максимум удовольствия. Он обожал наблюдать назидательные сценки, особенно такие, в финале которых явственно маячила румяная увесистая мораль. Но теперь было не до того. Теперь следовало быть начеку. И чтобы не отвлекаться зрелищем чужого безумия, он старался не оглядываться, и рад был бы заткнуть уши, чтоб не слышать бессмысленного любовного щебета, но не мог себе этого позволить.
Оставалось надеяться, что Нечай не утратил бдительность, и в случае чего на него можно будет положиться. Впрочем, насчёт молчаливого и невозмутимого Нечая трудно было предполагать что-то определённое. Поэтому Иван время от времени предпринимал попытки вернуть своих товарищей на грешную землю и принимался объяснять, что они идут по практически оккупированной территории, и следовательно, двигаться надлежит в походном порядке, с разведкой впереди и дозорами на флангах. Неизвестно, где он набрался этой премудрости, но всё одно его разумные речи оставались гласом вопиющего в пустыни. Казалось, что ничто не может вывести счастливых любовников из транса.
Бог знает, сколько бы это продолжалось, но вдруг Нечай, шедший рядом с Ермощенко в авангарде, поднял руку, призывая к молчанию, лег на дорогу и прижал ухо к земле. Заинтригованный Иван, который всегда хотел быть в курсе последних новостей, немедленно последовал его примеру.
– Чего это с ними? – удивилась Вера, в сотый раз отцепляя от себя пальцы нескромного поклонника. Будь Саня не столь оглушён упавшей как снег на голову страстью, его возможно насторожила бы та готовность, с которой девушка воспользовалась первым же поводом, что бы отвлечься на посторонний предмет, но он только переспросил, в сотый раз протягивая руки куда не надо. – С ними? – его рассеянный взор скользнул по верхушкам деревьев затем спустился пониже и наконец сфокусировался на лежащих ничком Ермощенко и Нечае. – А, эти, – он улыбнулся с той долей механической нежности, которую сильно влюблённые люди уделяют от своих щедрот окружающей среде. – Так они, наверно, намаз творят.
Иван злобно взглянул на Саню, но промолчал, а Митька легко угадал. – Это они мать сыру землю слушают. Не раздастся ли где конский топ да змеиный шип. Былины надо читать, Саня. А ещё историк. Что слышно, Иваныч?
Натуральный кузнец медленно встал на ноги и принялся насвистывать. Однако, Даша взглянув на его лицо, вдруг ощутила в груди холодок.
– Идут.
– Да, – подтвердил Нечай, поднимаясь. – Скоро тут будут. Много их. Быстро идут. В лес надо бежать, может успеем.
– Чего успеем-то? – удивился Митька. – В кустах спрячемся, пропустим мимо себя, да и всё.
Глупость этих слов стала очевидна уже к полудню. Степняки шли облавой, прочёсывая лес далеко по обе стороны дороги. В труднопроходимых местах конных воинов сменяли пешие. Эти казались страшней всего. Строго говоря, воинов в полном смысле этого слова было среди них немного, много если один из пяти. Остальные, худые, грязные, некоторые в ошейниках, вооруженные часто одними ножами, походили скорее на обозную прислугу. Но эта рвань с муравьиным усердием обшаривала каждую кочку и каждую щель.
Всё скопище катилось по лесу с пугающей быстротой и спрятаться от него не было никакой возможности. Оставалось только бежать и бежать.
И они бежали. Впереди Нечай, в серёдке Саня с барышнями, а в арьергарде, как самые крепкие, Митька с натуральным кузнецом. Вряд ли они были единственными попавшими под раздачу в этот злосчастный день. Время от времени кто-то, невидимый за деревьями, шарахался в сторону, а один раз из под самых ног Нечая с воплем выскочил здоровенный парень в лохмотьях. Кажется, он совершенно обезумел от ужаса, потому что, метнувшись вправо влево, побежал прямо на загонщиков. Было слышно, как те закричали, заулюлюкали, и крик несчастного, сорвавшись на визг, прервался.
– Не дай мне Бог сойти с ума, – отозвалось в мозгу, и Саня удивился тому, что в такую минуту способен вспоминать стихи, раньше он за собой такой способности не знал. Хотя и минуты, подобные этой, раньше на его долю, пожалуй, не выпадали.
– Бежим, бежим, – словно угадав его мысли, подивился Ермощенко. – А ещё жив, и даже не очень запыхался. Что значит, хорошая экология.
– Не могу больше, – Даша села на землю. – Дальше без меня.
– Дашка, не дури, – Вера схватив подругу за плечи, принялась поднимать её, а та слабо отбрыкивалась, всякий раз сползая вниз, стоило Вере ослабить хватку. – Да помогите же кто-нибудь.
– Погоди, – обернулся Нечай. – Не шуми. Чуете? Впереди кричат.
– Присядем, чтоб не маячить, да послушаем, – рассудил Ермощенко, присев рядом с Дашей. Остальные последовали его примеру. Саня же, кавалер галантный, тут же взял Веру за руку, показывая, что кто как, а он тут рядом, помнит и ждёт.
Натуральный кузнец прищурил левый глаз и открыл военный совет. – Нечай, твоё слово.
Древний славянин поскрёб подбородок. – Так, а чего? Сами слышите. Видать, от Речицы тоже загон бежит. А встретятся они как раз тут на этом месте.
Действительно, теперь казалось, что крики и шум раздаются со всех сторон. Правда они звучали уже совсем не так отчетливо, как раньше, а гораздо глуше.
Митька Акимушкин, который, кажется был невысокого мнения о стратегических способностях Нечая, скептически усмехнулся. – Возможно, какая-то часть этих ребят просто обогнала нас и оказалась спереди. Те что на лошадях. Вот они и притормозили, чтоб осмотреться.
– А нам не один чёрт? – Натуральный кузнец всё крутил головой, пытаясь понять с какой стороны исходит общая угроза.
– Не один, – ответил Митька. – Есть шанс просочиться, пока они чухаются. Только не могу сообразить, куды бечь.
– То-то и оно, куды бечь, – высокомерно глянул на Митьку чуткий Нечай. – А ты угадай. Только помни, ошибиться нельзя.
– Саня, – уже чисто для проформы, продолжил Иван опрос. – Твоё мнение? Ну, как историка, хотя бы.
– Геродот писал, что персы, высаживаясь на греческих островах, брались за руки и так, цепью, проходили весь остров, и словно неводом сгребали всё население до последнего человека.
– Этот номер разве что в чистом поле проканает, – вклинился Митька, по которому было видно, что и древних персов он ставит невысоко. – А в лесу, ну-ка, подержись за руки, до первого куста.
Натурального кузнеца исторический экскурс тоже как-то не вдохновил. – История зачисток, от всемирного потопа до наших дней. Очень, конечно, познавательно. А по существу?
– По существу мне сказать нечего, – ладонь Веры, которую всё ещё Саня держал в своей ладони, вдруг показалась ему безжизненной, словно вся кровь разом ушла из неё, и он разжал пальцы. Девушка подняла на него удивлённый взгляд, только сейчас поняв, что не всё время им ходить взявшись за руки, но Саня, вдруг ставший совсем неуязвимым, в том числе и для взглядов, в том числе и для женских, воткнул в землю пику, которую так и таскал всю дорогу на плече, и безучастно побрёл прочь, не проронив ни словечка.
– Чего это он? – Ермощенко, как самый старший, уже вошёл в роль отца-командира, и теперь в его голосе прозвучала несколько преувеличенная заботливость.
Но Саня уже не слышал ничьих голосов. Он стоял в десятке шагов, пронизанная косыми солнечными лучами тишина обступала его, как вода. И деревья, слишком большие, казались какими-то гигантскими водорослями. Что он тут делает? Саня тронул туго натянутую тетиву лука, и она отозвалась тихим звоном. Этот звук запросто мог стать последним звуком, который прозвучит ему на этом свете, впрочем так же как и всякий другой. И вот его, Сани Тимофеева не станет, канет словно камень в омут, и всё. И ни один лист не шелохнётся на стоящих вокруг деревьях. Он задрал голову, будто хотел проверить, как там листья, и впрямь не шелохнутся? Не шелохнутся, конечно. Единственные, кому была небезразлична его участь, были его невольные товарищи. Но как же беззащитно и жалко смотрелась эта кучка людей. Возможно через несколько минут на них наткнутся загонщики, закричат, радуясь случаю развлечься, и разом кончатся все истории, начало которых лежит так далеко отсюда. И небытие чужого мира сомкнётся над их головами.
Саня еще раз дёрнул тетиву, посильней, и её гудение странным образом приободрило его. Он усмехнулся, чувствуя, как отмякают напрягшиеся лицевые мышцы, и побрёл обратно.
Под вечер всё-таки повезло. Несколько раз казалось, что вот-вот они буджаки заметят их, но всякий раз этого не случалось, наверно бдительность воинов притупилась за долгий летний день, а глаза привыкшие к степному простору устали от постоянного мельтешения ветвей и листьев. Как бы то ни было, солнце уже клонилось к закату, когда неунывающий Нечай каким-то шестым чувством наконец угадал лазейку в цепях загонщиков и сломя голову бросился в неё.
Бежали из последних сил, согнувшись в три погибели, каждый миг ожидая окрика или стрелы в спину, и окончательно обессилив, когда любое движение пуще смерти, попадали в траву, покоряясь неизбежной судьбе. А когда способность слышать вернулась, поняли, что вышли, такое безмятежное спокойствие окружало их. Даже ветер, весь день безумолчно шумящий в вершинах деревьев, стих ради такой минуты, но они ещё долго лежали, медленно приходя в себя, в полном молчании. И если бы кто-нибудь сказал им сейчас, что и через пять дней они ни на шаг не смогут приблизиться к Речице, то никто бы, конечно, в эту несуразицу не поверил.
К счастью, ничего подобного не было сказано, и пять дней они кружили по лесам, не теряя надежды, что следующий день будет удачней чем предыдущий. Однако выходило наоборот. Куда бы они н сунулись, всюду натыкались на сторожевые заставы, расставленные, как утверждал Нечай, именно для того, чтобы перехватывать таких беглецов как они. И если в первые дни дозорные сплошь являли собой примеры удивительного раздолбайства, так что шокированный таким пренебрежением служебным долгом, Митька всё порывался напасть на них врасплох и вырезать подчистую, то уже на третий день картина разительно изменилась. Теперь уже буджаки не дрыхли на посту в обнимку с копьём, не оглашали окрестности пьяными песнями и не бродили по лесу в поисках грибов и ягод. Теперь, словно их подменили, они рьяно принялись за дело, и пока одни рыскали взад вперёд, без раздумий посылая стрелу на каждый подозрительный шорох, другие лежали в засадах, как мёртвые, не выдавая себя ни единым звуком. И только Нечаю, который, кажется, чуял буджаков по запаху, путники были обязаны тем, что не нарвались на такую лёжку.
В объяснении причин этой вспышки служебного рвения Митька и Нечай снова разошлись. Митька утверждал, что всплеск служебной активности связан не иначе как с приездом высокого начальства, Нечай же считал, что буджаки явно опасаются нападения. Но каких-либо веских подтверждений своих версий ни тот ни другой представить не могли, да и практического значения их спор не имел.
* * *
Как ни изнурительно было бесплодное кружение практически на одном месте, хуже было то, что место было гиблое. Ни гриба, ни ягоды, ни птичьих гнёзд, всё подчистую обобрали буджакские ратники.
– Не кормят их, что ли? – чертыхался Ермощенко, в очередной раз натыкаясь на следы хищничества пришельцев. – Как китайцы, ей-Богу. Те тоже, где пройдут, трава не растёт.
– Всё же ты ксенофоб, Иваныч. Кто ж их кормить будет? На подножном корму оне, – словно по обязанности говорил Саня, уныло озирая вытоптанную поляну в тщетной надежде, что хоть какая-нибудь завалящая ягодка ускользнула от зоркого взгляда степных орлов. – Китайцы, кстати, говорят, огородники хорошие. И, вообще, высококультурная нация.
– Хорошие, когда дома сидят, а в командировке – атас и полная расслабуха – не унимался натуральный кузнец. – Хотя против китайских академиков и их ангельского характера я ничего плохого сказать не могу. Но, согласись, мы не с китайскими академиками имеем дело.
Впрочем, грибами и ягодами гости с юга не ограничивались. Их жизненные интересы простирались гораздо шире.
Первого убитого увидели вечером того же дня, можно сказать, издали, шагов с тридцати. Рослый парень, лет двадцати пяти, опрятно и даже щеголевато одетый, стоял во весь рост, пригвожденный копьём к дереву. Ермощенко надолго запомнил его лицо, оно было из тех, с которыми смерть как-то совсем не вяжется. У ног парня валялся топор, не боевой, а самый обычный, плотничий, что ли, с лезвием запачканным ещё свежей кровью. Чуть поодаль лежали заколотые старик со старухой.
– Этот дрался, – Нечай подошёл к парню и, осторожно взявшись за коричневое, блестящее, словно засаленное, древко копья, мотнул головой. Митька подскочил и, придержав мертвеца, пока Нечай выдернул копьё, опустил тело на землю.
– Вот и ладно. Всё лучше, чем ругаться, – пробормотал натуральный кузнец, глядя на них, но сообразив, что сморозил что-то не то, поменял тему. – Хоронить будем, Нечай?
– Если вернёмся.
– С кем он там дрался? – в голосе Даши слышались жалость и презрение. За эти дни она ожесточилась, и теперь ей трудно было сочувствовать человеку, погибшему, не исчерпав до конца все средства к сопротивлению.
Добродушной Вере такая принципиальность показалась чрезмерной. – Зря ты так, подруга, о покойнике. На топор взгляни, кого-то же он им перед смертью зацепил. Кого? А того, чьё копьё. Потому что, если бы не зацепил, то и копья бы не было. А своего оружия тут бросать не принято. Раз оставили копьё, значит, было некому было его забрать. Мертвому оно ни к чему, а у живых собственное есть.
– Так, – согласно кивнул Нечай, уважение которого к Вере сразу поднялось ещё на несколько пунктов, добавив, что своих мертвецов буджаки стараются на месте гибели не оставлять, надо полагать, что и теперь они унесли тело воина, зарубленного парнем.
– Не девка, а чистый Шерлок Холмс, – приятно улыбнулся Ермощенко. – Повезло студенту, до определённой, понятно, степени.
Потом убитые стали попадаться часто, и снова в основном это были мужчины и старики. Первые были убиты, вероятно, за попытку дать отпор, а про стариков Нечай сказал, что их степняки, вообще, никогда в полон не забирают, не видя в них никакой корысти.
Через пару дней вид чужой смерти уже не то чтобы оставлял путников равнодушными, он скорее стал частью ландшафта, подобно пропасти зияющей обочь горной тропы. Здесь бессмысленно было говорить о привычке, просто это имело место быть и с этим приходилось считаться.
* * *
Сане тяжелей всех давался этот кочевой образ жизни, с постоянной опасностью быть подстреленным как перепёлка, и необходимостью быть всё время настороже. Окружающее он воспринимал сквозь плотную завесу усталости и вызванного ею безразличия. Страшное одиночество было вокруг. Он бездумно шёл за Нечаем, когда надо – бежал, когда надо – падал на землю, и постепенно в нём нарастало чувство, что добром это не кончится. Он не верил, что когда-нибудь вернётся домой, просто потому, что ничего здесь не зависело от его веры и желания.
Ермощенко с беспокойством присматривался к Сане. Он знал, что для человека в таком состоянии любой щелчок может оказаться фатальным. Чем помочь горю, было неизвестно. Тем более что обстановка не оставляла места иным действиям, кроме направленных непосредственно на выживание. Оставалось надеяться только на то, что не век же им бегать по лесу, что выдастся и для них минута отдыха, и что Саня к тому времени не протянет ноги. Впрочем была ещё Вера, которая всегда была рядом со своим студентом, но в силу специфического опыта по части многообразностей женской натуры, полностью полагаться в этом плане на неё натуральный кузнец не решался.
Глава семнадцатая
– Нечай, а Нечай, – Митька перевернулся на бок и посмотрел на лежащего рядом Нечая, потому что предпочитал видеть лицо того человека, с которым разговаривал в данный момент. – А мы ведь тут уже были.
– Были, даже два раза. Что с того?
– Как что? Кругами ходим, однако. Или ты собрался нас семьдесят лет по буеракам водить? Пока поколение не сменится? Типа, Моисей?
– Димочка, ты ясней выражайся, – попросила Даша. – Откуда Нечаю про Моисея знать? Ты ж его пока что не привёл в истинную веру.
– Пусть только попробует, – погрозился Нечай. – Как бы я его сам не привёл куда-нибудь.
Иван, волоча полы пальто по палой листве, придвинулся поближе. – Чего опять не поделили, ребята?
– Было бы что делить, – в своём раздражении Митька был не одинок. Всем им сейчас было не по себе. И виноват в этом отчасти, действительно был Нечай, он, отчаявшись пройти в Речицу кратчайшим путём, повёл их в обход, заложив такую дугу, что не то что буджаки, кажется, даже белки в той глухомани, не водились. Полдня брели топью, по пояс в болотной грязи, а когда, не чуя ног, выбрались на твёрдую землю, то увидели за деревьями брёвна частокола. Укреплённое это местечко, по словам Нечая, называлось Вырь-городок. Стояло оно на отшибе, и степняки до него по всем расчётам должны были добраться не скоро. Здесь можно было отдохнуть и заодно разжиться какой никакой снедью, свои запасы к тому времени уже были подъедены до крошки.
Нечай, у которого здесь жила какая-то родня, радовался как дитя, заражая остальных своим настроением. Пока мылись и чистились, желая войти в первый на своём пути древний город при всём параде, молчаливый Нечай, у которого здесь жила какая-то родня, трещал как сорока, заражая своей радостью спутников. И только натуральный кузнец удивлялся тому, что в городе не слыхать ни человечьего голоса, ни собачьего лая. Но Нечай успокоил его, сказав, что ветер дует в ту сторону и относит звуки.
Но когда, приведя себя в порядок, приблизились к тыну вплотную, объяснить царящее здесь безмолвие дующим не в ту сторону ветром уже никто бы не решился. Охваченные тяжким предчувствием шли, всё убыстряя шаг, вдоль неглубокого пересохшего рва с оплывшими откосами, и завернув за угол увидели, что славного Вырь-городка больше нет, сожжен дотла., и теперь представлял собой пожарище, на всем пространстве которого лежали кучи обугленных брёвен вперемешку с трупами жителей. Ни дома, ни землянки, ничего не осталось. Лишь на другом конце городка высились, уцелев каким-то чудом, высокие столбы ворот с выломанными створками.
– Ага, – сказал Митька, натягивая на нос воротник куртки и водя вокруг мертвенным взглядом паталагоанатома. – По всему, город уже горел, до того как в него вошли. Неделю назад это было, не более того. Затем на улицах резались, пока огонь не разгорелся и можно было дышать. Затем буджаки выбежали вон, своих убитых бросили. Вон они лежат. А местные все тут, им-то бежать было некуда. Есть вариант, что кто-то мог через болото утечь, только это вряд ли.
Я чего думаю, не до всех ведь погребов огонь добрался, какие и уцелели. Нам бы в них пошарить, едой запастись.
Нечай, на которого было страшно смотреть, молча развернулся и пошёл прочь, остальные за ним, и долго их еще преследовал зловещий запах разложения.
Словно гонимые этим запахом, шли они куда глаза глядят, пока не упёрлись в дорогу, ту самую, которой так обрадовались несколько дней назад. Некогда тихий, заброшенный просёлок было теперь не узнать. Придорожный кустарник был выломан и выбит подчистую, и словно арматура проступили из-под земли пересекающие просёлок ободранные корневища. Людской гомон, лошадиное ржание и пронзительный скрип немазаных колёс поднимались до небес. Чумазые погонщики, кутаясь в тряпьё и щелкая бичами, шагали за стадами коров и овец, тряслись на телегах раненые и, переваливаясь на ухабах, тащились влекомые бычьими упряжками крытые фургоны и кибитки, из которых выглядывали женщины в разноцветных платках и накидках. По обочинам густо валила пехота, с круглыми и овальными щитами, закинутыми за спину и пиками взятыми на плечо, и в её толпах прокладывали себе путь скачущие всадники, наотмашь хлеща плетьми направо и налево.
А чуть поодаль, по бездорожью, чтоб не мешать общему движению, тянулись под присмотром конных конвоиров вереницы светловолосых пленников, связанных попарно.
Забыв об осторожности, путники стояли почти открыто в редком боярышнике, раскинувшемся по кромке леса, метрах в сорока от дороги, не в силах отвести взгляд от пёстрых полчищ, текущих перед ними бесконечной рекой.
Теперь ничего иного не оставалось, как только выжидать момент, когда дорога опустеет. Но момент этот всё не выдавался.
Отступив несколько в лес, залегли, и почти сразу уснули, как умерли, раздраженная тяжкими впечатлениями дня, психика нуждалась в передышке. Недолгий сон не столько освежил, сколько затуманил голову, а понимание того, что лежать здесь придётся скорее всего до темноты, усугубляло общее уныние.
– Вот я одного в толк не возьму, местные реально наши предки, так? Выдричи эти… – сказал Митька, демонстративно отворачиваясь от Нечая.
– По сути, да. Пращуры, иначе говоря, – солидно подтвердил Ермощенко. – А мы их, стало быть, потомки. Не без нюансов, конечно, и не они одни.
– Ну, ни хрена себе, пращур, – Митька снова повернулся к Нечаю и уставился на него, но уже не абы как, а испытующе, как на своего вероятного предка. Нечай, в свою, очередь, уставился на Митьку, и после коротко раздумья сообщил, что в его родне таких как Митька отродясь не бывало, слава Велесу, и вряд ли когда появятся.
– Ой, не скажи, – залилась Даша тоненьким смехом. – Запросто, ребятки. Имейте это в виду. Дела матримониальные, мужскому разуму не подвластные.
– А ты, Дарьюшка, раньше времени не веселись, – посоветовал Митька, – он ведь не моим предком может оказаться, а твоим.
– А чего, – включилась в разговор Вера. – Нечай и похож на Дашку, в профиль, если приложить их друг к другу.
Нечай, которому такой ход рассуждений пришёлся по вкусу, только покачивал головой и ухмылялся.
Митька же сказал с досадой. – Зря смеётесь. Я не о том. Я о том, как с такой обороноспособностью, пращуры полторы тысячи лет продержались, или сколько там?
Ермощенко, воспитанный на светлых образах Ильи Муромца, Алёши Поповича и Добрыни Никитича, поспешил восстановить историческую справедливость. – Чего ты к ним привязался? Как там? Вероломно нарушив мирный договор, без объявления войны, агрессор на рассвете пересёк государственную границу этого. Княжества, что ли? – и видя, что Нечай молчит, – закончил, не вдаваясь в подробности. – Фактор внезапности, дело известное. Если тебя это утешит, у них тут сейчас вроде как сорок первый год. Со всяким может случиться.
– Сорок первый год? А где тогда их Рабоче-Крестьянская Красная Армия? Войско где?
– В Речице войско, – вместо Ивана ответил Нечай, правда, без особой уверенности в голосе.
Они спорили, словно пытаясь словами отгородиться от реальности. Как будто страх и отчаянье можно заговорить как зубную боль. Один Саня лежал безучастно, не отрывая потухшего взгляда от дороги. Ермощенко его больше не трогал, решив, что парень, пожалуй, уже сам списал себя со счёта, и поэтому тратиться на воспитательную работу с ним – бессмысленно. Долгая жизнь научила его, что с иными людьми возиться, себе дороже. И им не поможешь, и себя угробишь.
Однако, на последние слова Нечая Саня вдруг отреагировал. Он встал на ноги, и снимая с плеча лук, сказал. – Что там в Речице творится, одному Богу известно. А здесь и сейчас никакого войска кроме нас нету. Я пошёл, в общем.
– В общем, спятил? – крикнул Ермощенко и обнаружил, что дорога, которую они за разговорами совсем упустили из виду, пуста, обнажена, как морское дно в часы отлива. Людские толпы схлынули, а новых было ещё не видать. Только несколько всадников гнали партию пленников, человек в тридцать. Несмотря на то, что теперь просёлок был свободен, конвоиры на него не сходили, так и двигались вдоль, благо местность позволяла. И похоже, что было им не по себе в этой внезапно образовавшейся пустоте, во всяком случае движения их утратили плавность, а в голосах, когда они перекрикивались друг с другом, слышались нервные нотки. И тут ближний конвоир заметил вышедшего из леса Саню. Издав гортанный возглас, он сдёрнул с плеча лук и, развернувшись в седле, пустил стрелу, которая пролетев у Сани над ухом вонзилась в землю у ног натурального кузнеца. Саня же дойдя до одиноко стоявшей старой рябины, припал на одно колено, выхватил стрелу из колчана и сделал ответный выстрел и, кажется, попал. Во всяком случае, лошадь буджака рванулась вперёд, явно не по воле всадника, который, роняя лук, мотнулся как кукла и вцепился обеими руками в гриву.
Иван поднялся и побежал вслед за Саней, успев ещё предварительно поймать за шиворот, как кутят, и отшвырнуть назад Дашу и Веру, которые, охваченные порывом общего сумасшествия, тоже было подхватились бежать. Это был единственный разумный поступок, который удалось совершить натуральному кузнецу. Легонькая Даша полетела как пёрышко и, кажется даже перекувыркнулась через голову перед приземлением, а высокая плотная Вера от толчка только отступила на несколько шагов, неистово ругаясь.
– Сидите тут и орите погромче. Вдруг да испугается кто, – велел Иван и, подняв над головой секиру, большими прыжками помчался к дороге, успев отметить на бегу, что Саня, уже положивший вторую стрелу на тетиву, не собирается покидать своё убежище за старой рябиной.
Это был неприятный сюрприз, студент, заварив кашу, сам, оказывается, лезть на рожон не спешил, но думать об этом было некогда. Во всяком случае, Митька и Нечай бежали рядом, а девушки, добросовестно исполняя приказ, подняли такой крик, что закладывало уши. Но этим плюсы и ограничивались. Всё прочее были сплошные, жирные минусы. Во-первых, буджаков, за вычетом подбитого Саней, оставалось ещё пятеро, и они не выказали ни малейших признаков растерянности и, похоже, не собирались даже доводить дело до рукопашного боя, рассчитывая расстрелять нападающих до того, как тем удастся приблизиться. Всё к тому и шло, тем более, что второй стрелой Саня промахнулся.
Теперь Ермощенко мог даже разглядеть лицо всадника, целившегося в него. То ли из-за темного железа, из которого был сделан полукруглый шлем, надвинутый глубоко на глаза, то ли по иной причине, но лицо это казалось бледным, почти белым. Буджак сильно прищурился, далеко заведя правую руку за ухо и без видимого усилия согнув толстые рога лука, величина которого позволяла надеяться, что смерть натурального кузнеца будет лёгкой и быстрой.
– Ой-ё-ёй, – сверкающий наконечник стрелы так и слепил, Иван, содрогнувшись, плашмя прижал лезвие секиры к животу, так как ранения в живот боялся больше всего. И тут же по железу щелкнуло, с такой силой, словно ногой в живот пнули. Куда отлетела стрела, он не заметил, и прибавил ходу, проглядев, между прочим, второго стрелка, только услышал, как ширкнуло в траве.
Подкованный Митька двигался по науке, петляя, один раз даже бросился на землю, перекатился с боку на бок и, вскочив, полетел дальше. А как выкручивался Нечай, того Ермощенко видеть не мог, древний славянин подался куда-то в сторону и выпал из поля зрения.
Впрочем, через мгновение все мысли о других людях напрочь вылетели из головы. Теперь следовало позаботиться о собственной шкуре. В глубине души Иван очень надеялся, что вот-вот им овладеет боевой настрой, подобно тому, как это случилось во время поединка с медведем. И, действительно, он вдруг почувствовал что-то, пальцы словно сами собой поудобней перехватили рукоять, а перед глазами, словно в них плеснули живой водой, со всей ясностью предстал расклад предстоящего противоборства, а так же то, что в этом раскладе у Ермощенко не было ни единого шанса. С пяти шагов буджак не промажет. Будь в руках не секира, а обычный топор, можно было бы попробовать метнуть его. Но секира слишком тяжела, а кроме того, расстаться разом и с оружием и с последней защитой, было сверх человеческих сил. В общем, настала пора прощаться с белым светом, но тут события приняли другой оборот. Пока натуральный кузнец и Митька уворачивались от стрел, проворный Нечай совершил обходной маневр и очутился среди пленников, которые стояли, сбившись в кучу.
– Путы режь! – у древнего славянина оказалась воистину лужёная глотка, и его громовой голос заглушил все звуки над полем брани. Правда, резать путы пришлось ему самому, при том, что двое конвоиров кружили вокруг, норовя поддеть его на пику. Им это уже почти удалось, когда на подмогу подоспели освобожденные Нечаем пленники. В конские морды и в лица всадников полетели горсти земли и песка. Несколько человек разом бросились на одного из конвоиров, пытаясь стащить его с лошади, но прежде, чем им это удалось, он успел зарубить двоих. Другого буджака свалил с лошади удачно брошенный камень. С третьим схлестнулся Митька, бой у них вышел на удивление равным. Митька остервенело кидался на буджака, рубя мечом, а тот всякий раз успевал подставить щит, после чего сам наносил ответный удар, который всё время приходился по воздуху.