Текст книги "Хроники Порубежья"
Автор книги: Юрий Рудис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
Лишь изредка натыкались посланцы Хадира на шайки одичавших бродяг, разбегавшихся при первом появлении всадников. Некоторых удалось поймать. Но даже те из них, кто еще не забыл человеческого языка, изъяснялись настолько бессвязно, что чего-нибудь понять из их речей было невозможно. Казалось, страх, причины которого никто не мог объяснить, лишил их рассудка.
Этот страх, как моровое поветрие, передавался разведчикам и, вернувшись, они дрожали, рассказывая об увиденном. Но Хадир выслушивал их со светлым радостным лицом. Уверенность, что дела на Западе близки к развязке, крепла с каждым днем. И каждый день утверждал Хадира в том, что близится его час.
Однако, оставшись один, он мрачнел, и раздумья, не находя иной пищи, терзали его, как голодные волки. Ближние хорошо уяснили себе, что в такие минуты вождя лучше не беспокоить.
И вот в одну из таких минут чья-то рука решительно отдернула шелковый полог, и в шатер вошел тысячник Оружд. Прижав правую руку к груди, он коротко поклонился и замер у порога.
Ни один мускул не шевельнулся на юношеском лице Хадира при этом неожиданном вторжении. Его взгляд рассеяно скользнул по вошедшему, и он сделал приглашающий жест рукой, указывая Оруджу на место напротив себя, полагая, что если поседевший в походах тысячник решился нарушить заведенный порядок то, стало быть, речь пойдет о чем-то важном. Но только после того, как Орудж, еще раз кивнув, уселся на белоснежной кошме, Хадир велел говорить.
– Твой брат – отважный Бадал, прислал красное письмо. Вот оно, – тысячник достал из-за пазухи футляр. – Мне его передал старшина сторожевой заставы. Он хотел вручить его тебе собственноручно, но я не позволил.
– Ты поступил правильно. Дальше.
– Человека, который привез это письмо, скоро привезут сюда, но старшина сказал, что человек этот еле дышит. Похоже, ему выпал нелегкий путь.
– Нелегкий путь? Степь опустела на много дней пути, Орудж. Никого, кроме обезумевших бродяг, которые не признают никаких законов. Тот, кто в одиночку рискнул пересечь её, достоин награды. Об этом все.
А теперь открой письмо.
При этих словах Орудж чуть заметно усмехнулся.
Два года назад прошел слух, что могущественный князь Самах, чей род кочевал возле самого Меотийского болота, задумал выйти из-под руки Хадира и стать самостоятельной владыкой. Никто не сомневался, что война неизбежна. Однако обошлось без неё. Ранней весной, когда все буджи справляют праздник богини Тха, повелительницы южного ветра, и по обычаю обмениваются дарами, среди прочих подношений оказались старинные бронзовые светильники удивительно тонкой работы. Самах слыл за великого ценителя таких вещиц. Неудивительно, что светильники сразу привлекли его внимание. Чрезвычайно обрадованный подарком, князь имел неосторожность взять один из них в руки. Не прошло и полминуты, как раздался нечеловеческий крик, сбежавшаяся челядь увидела, что руки князя, от кончиков пальцев до локтей, покрыты черными пауками, нурхатами, чей укус смертелен. Поэтому еще до захода солнца Самах отправился в страну мертвых, а яства, приготовленные для праздничного пиршества, были съедены на поминках.
Ни один из буджей не сомневался, что тут не обошлось без Хадира, и ни один не осмелился произнести это вслух. Что касается самого Хадира, то он сказал лишь, что Самах настоящий счастливчик, если ему досталась такая незаслуженно легкая смерть. Однако, с тех пор вождь буджей стал остерегаться отравы.
– Надеюсь, ты принес хорошую весть, – сказал Хадир, глядя, как Орудж, сломав печать, открыл футляр и достал свиток из тонко выделанной кожи, густо покрытый письменами.
– Только вождь вправе решать, хороши ли полученные им вести, – дипломатично ответил тысячник, протягивая свиток. – Мое же дело позаботиться о том, чтобы красное письмо как можно скорее попало в твои руки.
– Ты прав, – пробормотал Хадир, дочитав свиток до половины. – Даже мне нелегко решить, что за новости ты принес. Однако, полагаю, теперь только от нас зависит, плохими они окажутся или хорошими. И одно это уже радует меня. Созывай малый совет, Орудж.
Спустя минуту над Сардисом потекли размеренные удары гонга, созывая избранных людей на малый совет.
* * *
Они входили в шатер вождя один за другим, и, поклонившись, занимали свое, раз и навсегда закрепленное за каждым, место на белой кошме. Хадир, по бокам которого теперь молчаливо застыли фигуры телохранителей, говорил каждому пришедшему несколько приветственных слов, но не касался причины, побудившей его созвать совет, до тех пор, пока Орудж не задернул полог, давая тем самым понять, что собрались все.
Только после этого Хадир дал выход скопившемуся в нем напряжению и, нарушая обычай, вскочил на ноги, чтобы говорить стоя.
– Князья и тысячники, – сказал он и не узнал своего голоса. – Мы ждали, кто из сыновей Атиллы возглавит державу унов. Так знайте, такой державы больше нет. В Паннонии на реке Недао последние ополчения унов наголову разбиты гепидами. Вместе с ними уничтожены их союзники, вожди которых оказались столь глупы, что по первому зову поспешили подставить свои головы под обломки гибнущего царства. Они слишком хорошо научились подчиняться. Мы гадали, – Куда ушли савиры? Куда ушли онугуры? Куда ушли прочие племена, которые граничили с нами? – И вот мы знаем, куда они ушли.
Теперь скажи, блистательный князь Садиро, брат Самаха, кто из нас был прав? – Ты, которого появление каждого уна бросало в дрожь? Ты, который готов был ползти вслед за послами, приходившими к нам от царей, чьих имен мы не слышали никогда раньше и не услышим никогда потом? Или я, который не дал этим самозванцам ни одного воина?
Садиро, полнокровный седовласый мужчина с окладистой бородой, побледнев как мел, слушал Хадира, вздрагивая, как от удара кнута, всякий раз, когда вождь повышал голос. Его пухлые ладони беспомощно шарили по груди, обтянутой шелковым камзолом. Похоже, ему было трудно дышать.
– Зачем ты тратишь время на этого дурака, Хадир? – с беспечной улыбкой произнес веселый тысячник Жанты, воин, прославленный своей доблестью, о щедрости и беспечности которого ходило множество рассказов, больше похожих на сказки. – То, что ты сказал, гораздо важней. Благодаря твоей предусмотрительности, степь сам упала нам в руки. Как же мы должны распорядиться этим подарком? И еще, каковы намерения твоего брата отважного Бадала? Когда он собирается вернуться? Или нам следует двинуться на Запад, дабы воссоединить народ Будж в одно целое?
Хадир не торопился с ответом, ожидая, не пожелает ли кто-нибудь еще высказаться. Однако желающих не нашлось. Только старый князь Ромада, редкий гость в Сардисе, чьи обширные владения раскинулись далеко на востоке, вблизи Хвалынского моря, рискнул нарушить молчание. – Я слышал, что страны лежащие к западу от нас разорены бесконечной войной. Города обезлюдели, деревни разорены, пастбища заброшены. Великие народы, которые сходились в смертельной схватке на Западе, как тучи в грозовом небе, пролились кровавым дождем и обессилили. Если мы пойдем туда, то легко завоюем любую страну.
После этих слов раздалось несколько одобрительных возгласов, которые однако сразу смолкли, когда старый Ромада продолжил свою речь.
– Но сможем ли мы удержать завоеванное? Хадир – великий вождь, и народ наш при нем достиг невиданного процветания. Кто сейчас может устоять перед нами? Но не потому, что мы так сильны, а потому, что слабы все другие. Но так будет недолго. На любую силу найдется еще большая сила. В пору своего могущества уны были многократно сильнее нас. И им достались земли еще не тронутые разорением. Это было на нашей памяти. И где они теперь? Рассеянны, как горсть пыли. Задумайтесь над их участью.
И еще скажу, как бы нам, князья и тысячники, погнавшись за чужим, не потерять свое. Когда благородный Дол увел наших лучших воинов, вспомните, каких трудов нам стоило отстоять свои пастбища от жадных соседей, которые накинулись на нас как саранча. Хадир был тогда слишком мал, чтоб отразить захватчиков оружием, и старикам пришлось искать заступничества у самого Аттилы, мир его праху. Атиллы больше нет, нет и жадных соседей. Но обернитесь, взгляните, что творится за спиной, на востоке. Там все по-прежнему. Великая степь уже не раз рожала орды, которые подобно огненной реке в любой момент готовы хлынуть на наши земли. Подумайте, что может случиться, если мы опять разделимся.
Садиро, который с начала с благодарностью посматривал на говорившего, довольный тем, что его оставили в покое, после этих слов словно взбесился. Как это часто бывает, неизжитой страх сквасился в злобу, чтобы при первой возможности изойти пеной словесной пеной. Садиро протянул руку, указывая на Ромаду, и все время пока говорил, так и держал её на весу, словно боясь, что стоит её опустить, и преступный старик скроется от заслуженного возмездия.
– Будха, спящий на черном облаке – свидетель чистоты моих помыслов! Выслушай меня, Хадир, сын Дола, внук Хачароя.
Да, возможно я – глупец. Пусть так. Глупец, но не предатель. А настоящий предатель сидит среди нас. Настоящий предатель – тот, чьи слова, словно змеиный яд, проникают в наши уши, лишая воли, отнимая решимость. И когда! Когда наш народ стоит на пороге, за которым обладание вселенной. Осталось сделать только шаг. Но старый лис Ромада не хочет, чтоб мы сделали этот шаг. Из-за того, что он боится потерять свой жалкий надел, великий народ Будж должен утратить свое великое будущее. Но Ромаде мало лишить нас великого будущего, он замахнулся на наше великое прошлое. Словно скарабей собрал всю грязь на свой язык. И вот наконец открыл рот. Оказывается, мы живы только благодаря заступничеству Атиллы! Кто может поверить в это? Ведь всякий знает, что только благодаря храбрости наших воинов уны завоевали полмира. Один Ромада считает иначе. Какой казни заслуживает такой человек?
Ответом на эту речь было молчание, и только Ромада подмигнул своему обвинителю и, улыбнувшись, сказал. – Теперь я наверно погиб. Меня изобличает в предательстве сам Садиро, который, как известно, даже по малой нужде ходит, не иначе как из любви к отечеству.
Первым захохотал смешливый Жанты, затем смех сделался всеобщим.
– Да, Садиро, брат Самаха, – сказал Хадир, – сегодня ты особенно красноречив. Но я собрал вас не для того, чтобы слушать, как вы будете обвинять друг друга. Скажу лишь – если наше прошлое было столь прекрасно, то зачем что-то менять в нашей жизни? Однако, сдается мне, наше прошлое было не столь прекрасно. Мне же хотелось услышать от вас, что вы думаете о нашем будущем.
Тысячник Тохурша пожал плечами, – Вождь, одни из нас могут думать как Ромада, другие как Садиро. А третьи, и их большинство, начнут думать только тогда, когда ты положишь в их головы свои мысли. Так же позволь напомнить тебе о вопросах, заданных Жанты. Что собирается делать твой старший брат Бадал? Что собираешься делать ты?
Слова, сказанные тысячником, многим показались дерзкими и неучтивыми, но Хадиру они, кажется, пришлись по душе. Во всяком случае, он благосклонно кивнул тысячнику, и может быть лишь на долю секунды промедлил с ответом.
– Бадал не вернется. И писем от него не будет. Это – последнее. Тохурша, читай, чтобы все слышали. Тысячник поднялся во весь свой почти двухметровый рост и, приняв с поклоном свиток, развернул его. – Да, это писал Бадал. Узнаю его руку.
– Читай же! – крикнул Хадир.
– Хадиру пишет Бадал.
Знай, что изнуренный тяжкими ранами, отойду в скором времени к праотцам, раньше, чем ты прочтешь это письмо. Прощай.
Об унах. После этого поражения им уже не подняться. Мне жаль, что я нашёл свой конец, сражаясь под их знаменами. Но теперь клятвы верности, которые принесли им дед, отец и я, умерли вместе с нами. Ты и народ Будж свободны от них.
О войске. Его больше нет. Со мной осталось три дюжины воинов, которые ожидают моего последнего вздоха, чтобы последовать вслед за мной. Наши семьи достались в добычу победителям. Об этом всё.
Князьям и тысячникам народа Будж пишет Бадал.
После моей смерти, как велят закон и обычай, старшинство переходит к моему младшему брату Хадиру. Повинуйтесь ему, как повиновались моему деду мудрому Хачарою, моему отцу благородному Долу, мне – Бадалу. Знайте так же, что дорога на запад, вымощенная нашими костями, открыта. Те, кто победил нас, скорее оплакивают свою победу, чем празднуют её, так дорого она им досталась. Идти или не идти нашим путем, решать вам. Я же готовлюсь предстать перед лицом Будхи, да пребудет над всеми нами его милость.
Окончив читать, Тохурша прижал на мгновение свиток к губам и, снова поклонившись, вернул его Хадиру. После чего сел на свое место и закрыл лицо руками.
– Мне часто казалось, – задумчиво произнес Жанты, – что все, кто ушел с благородным Долом, умерли. И вот они умерли.
– Но мы живы, – сказал Хадир. – И теперь у нас есть выбор.
Глава третья
Сразу за укреплениями Сардиса простиралось огромное поле, называемое, по имени его прежних владельцев, Аланским. Здесь по традиции собирался Большой совет народа Будж. Большой совет отличался от Малого совета тем, что в нём надлежало участвовать всему народу. Созывался он редко, и предшествовал обычно какому-нибудь важному событию, чаще всего событием этим была война.
Буджи давно не вели больших войн. Кровь лилась только в пограничных стычках. Юноши закалялись, то отражая набеги беспокойных соседей, то сами нападая на них. Цели этих боевых действий не простирались обычно дальше отгона скота и похищения девушек, но главным трофеем удачливого и отважного наездника была слава, которая возрастала после каждого успешного предприятия. Хотя схватки эти нередко отличались крайней ожесточенностью, но никому не приходило в голову называть их войной. И, конечно, ни одна из них не могла стать поводом для созыва Большего совета.
Поэтому когда однажды утром девять трубачей вышли из шатра Хадира и, задрав к небу жерла костяных труб, огласили окрестность заунывным воем, многие буджи, из тех, кто помоложе, даже не поняли смысла этих звуков, потому что слышали их первый раз в жизни. Старики же встрепенулись, словно птицы, почуявшие приближение весны. И скоро уже все разговоры были только об одном. Весть о том, что вождь собирает Большой совет на Алановом поле, пошла гулять по кочевьям, как степной пожар, воспламеняя сердца.
К назначенному сроку на краю поля вырос целый город из палаток, шатров, крытых повозок и шалашей. Он тянулся вдоль берега реки, насколько достигал человеческий взгляд, и говор десятков тысяч людей, обитающих в нем, конское ржание и скрип колес, сливались в сплошной гул.
* * *
По обычаю, утром великого дня на Алановом поле были потушены все костры, и сотни торговцев, которые с немалой для себя выгодой промышляли здесь с момента появления первых кочевников, прибывших на совет, ушли в Сардис. Празднично одетый народ толпился по периметру поля, не решаясь переступить невидимую черту. Все чего-то ждали. И вот, раздвигая толпу, мерным шагом прошли дружинники Хадира. Закованные в сталь доспехов, в круглых блестящих шлемах, увенчанных султанами из петушиных перьев, они быстро расчистили широкий проход и замерли, выстроившись по обеим его сторонам.
Истошно завыли трубы, гулко ударили барабаны, и появилось девять знаменосцев. Бок о бок они ехали по проходу, провожаемые приветственным рёвом толпы. Медленно, с подобающей торжественностью, ступали их огромные кони, а сами всадники, богатырского роста и телосложения, под стать своим коням, неподвижно, словно каменные, сидели в сёдлах, и только утренний, напоенный запахом речной свежести, ветер развевал полотнища девяти знамён.
Когда конские копыта коснулись земли Аланова поля, шум, казалось, достиг немыслимого градуса. Знаменосцы же, между тем, не меняя шага, проехали еще пару сотен шагов и разъехались в разные стороны, с тем, чтобы каждый из них занял раз и навсегда закрепленное для его рода место. На этом месте каждому из них предстояло стоять, не шелохнувшись, до того, как трубы возвестят о том, что Большой совет завершен.
* * *
– А где Хадир?
– Он появится не скоро. Но ты его обязательно увидишь, – веселый тысячник Жанты наклонил мех и, мутная струйка бузы брызнула в пиалу. – Твоё здоровье, братец.
– Да хранит тебя Будха. Ты стал большим человеком Жанты. Старики кланяются тебе и благодарят за то, что ты не забываешь родственников.
– Кланяйся им от меня. – Жанты взглянул на старшего брата и вздохнул, не в силах утаить от себя горькой правды; с каждым годом черноусый Дунда все более становился похож на крысу. А почему оно так, Жанты не знал. Жизнь у Дунды была тяжелая, вот что. Словно услышав эти мысли, Дунда стал сетовать на многочисленность семейства, одновременно поведав о том, что не прочь был бы взять еще одну жену, а лучше – две. Но кто ж за него, бедняка, пойдет? Дети вырастают, а ходить за баранами некому, все только и говорят о Жанты, и хотят так же сладко есть и пить как он.
– Крепкая буза, брат. А времена трудные. Раньше было не то. При могучем Зенгире наш отец, что ни ночь выезжал в степь за добычей, и ни разу не возвращался с пустыми руками. И мы, его семеро сыновей, были с ним. Все, кроме тебя. Ты тогда был слишком мал. Отец думал, что ты подрастешь и станешь ему опорой в старости, но ты предпочел убежать в Сардис…
Это грустное повествование Жанты слышал уже много раз, поэтому пропустил мимо ушей невысказанный упрёк. Он тоже мог бы кое-что рассказать брату. Ведь до старости отцу дожить не пришлось, в одном из набегов он дал себя настичь оногурским наездникам, которые зарубили его самого и троих его сыновей. Оставшиеся в живых старшие братья так распорядились наследством, (и голос Дунды при этом звучал громче прочих голосов), что младшему не досталось даже хромой козы. Его уделом стала нищета, и поэтому, как только пронесся слух, что Хадир набирает людей в свою дружину, Жанты, не говоря никому не слова, ушел к нему.
Рискованный поступок, ведь тогда Хадир едва вышел из детского возраста, и всем заправлял его дядя, могучий Зенгир, брат благородного Дола. Никто не сомневался, что дни Хадира сочтены. Стоило дяде счесть, что племянник начинает представлять для его власти угрозу, и в тот же миг голова Хадира слетела бы с плеч. А вслед за ним неминуемо бы пришёл черёд его приверженцев. Тем более, что таких было не много. Ни один разумный человек не согласился бы связать свою судьбу с судьбой обреченного принца. К нему прибивались только такие головорезы и отщепенцы, как Жанты, которым нечего было терять.
Но Зенгир просчитался, привыкнув считать Хадира ребёнком, он упустил момент, когда можно было без труда убрать нежелательного наследника, а когда спохватился, то было поздно. Посланные за головой племянника люди встретили отчаянный отпор. Хадир со своими дружинниками, круша всё на своём пути, пробился сквозь толпы нападавших и ушел в степь… После такого громкого дела шансы законного наследника возросли. Увидев, что этот юноша на многое способен, к нему стали стекаться недовольные. Человек крутой и властолюбивый, Зенгир успел многих сделать своими врагами. Те же, кто сохранил ему верность, советовали обратиться за помощью к унам, но он рассчитывал справиться собственными силами, и снова недооценил племянника. Через несколько месяцев открытого противостояния, темной осенней ночью, могучий Зенгир попал в засаду и после яростного сопротивления был убит со множеством своих сторонников.
Старший брат Хадира, благородный Дол, за которым оставалось последнее слово, воевал тогда на Западе. Когда до него дошла весть о происшедшем, он рассудил, что Хадир поступил как должно.
Имя же Зенгира с тех пор старались не упоминать. Так что Дунда допустил сейчас бестактность. Но Жанты был великодушен, вместо того, чтобы попенять брату, он вытащил из своих густых волос массивный золотой гребень, который нашел когда-то в размытом ливнем кургане.
– Возьми. На выкуп за жену тебе этого может быть и не хватит, но если ты спустишься к реке, то у купцов можно выторговать за эту безделушку молодую, сильную рабыню.
– О, как дороги нынче рабы! – заныл Дунда, принимая подарок, и приближая его к лицу, чтобы рассмотреть получше. – Да, стоящая вещь. Два оленя, сойдясь в смертельной схватке, сплелись рогами. Жанты, они совсем как живые. Наши мастера такого делать совсем не умеют. Ты очень щедр, брат. Я приехал сюда на кляче, а домой поеду на великолепном игреневом жеребце, и еще один, каурый, будет идти у меня в поводу. А в переметных сумах у меня будет медный панцирь греческой работы, крепкий готфский шлем из блестящего железа, такой не всякий меч возьмет, и этот чудесный гребень.
Радость брата приятна Жанты. Он усмехнулся и махнул рукой. – Я бы дал тебе больше, но у меня больше ничего нет.
Лицо Дунды омрачилось, несколько мгновений он боролся с собой, но потом всё-таки протянул гребень. – Тогда я не могу принять этот подарок. Прости.
Жанты удивленно взглянул на протянутую руку брата, затем понял, и снова усмехнулся. – Мне ничего не нужно. Скоро у меня будет всего в десять, нет, в сто, в тысячу раз больше. Открою тебе один секрет, впрочем, всё равно, к вечеру об этом будут знать даже младенцы. Начинается большая война, Дунда. Очень большая. Завтра на рассвете Тохурша поведет три тысячи отборных всадников к устью Каргадона. Туда, где стоит крепость Кадистрия. Половину гарнизона составляют люди нашего племени, они откроют ворота. А – не откроют, тем хуже для них.
– Это большое войско, – не зная, что еще сказать, произнес Дунда, которому до сегодняшнего дня не приходилось видеть такое количество людей, собранных в одном месте.
– Это всего лишь небольшая часть. Главный удар Хадир нанесет по готфскому королевству. Видишь ли, после того, как с унами было покончено, готфы решили, что теперь самое время вернуть себе былое могущество. Они собираются править лесными землями так, как они правили ими до того, как покорились унам. Но готфы ошибаются, мы сметем их, потому что лесные земли нужны нам.
– Я не люблю леса, – признался Дунда. – Там хорошая охота, но охотник слишком легко превращается в дичь. К тому же готфы опасные противники.
– Они уже не те, что были раньше. Уны сломили их дух и увели лучших воинов. Зато оставшиеся смогли наслаждаться сытой, безопасной жизнью. И так преуспели в этом, что я не очень ошибусь, если скажу, что их королевство прогнило насквозь. Если бы не Хадир, народ Будж ждала бы та же участь. Я не зря поверил в него раньше, чем в него поверили многие другие.
– Ты самый младший из сыновей своего отца, но самый умный из них, – сказал Дунда, у которого от таких известий мутился разум.
– Хадир умнее меня. Когда лесные земли на севере и Кадистрия на юге будут в наших руках, ни один торговый караван не сможет миновать наших застав. Богатство само потечет к нам. Укрепившись в готфских крепостях, мы сможем посылать наших воинов во все стороны света, а наша земля будет в безопасности. С нами не случится того, что случилось с теми народами, которые жили здесь до нас. Погнавшись за чужим, мы не потеряем своё.
Дунда затуманенным взглядом смотрел на поле, где вокруг знаменосцев стали собираться лучшие люди. Это было как сон. Он жалел только о том, что раньше не приехал повидаться с младшим братом. Нет сомнения, что жизнь его тогда пошла бы по-другому. Ведь он не трусливей Жанты, и мышцы его крепче. К тому же, по правде сказать, братец, как был дураком, так дураком и остался. Больно смотреть, как разменивает он свою удачу. Очутись Дунда в его шкуре, он бы не просыпал ни крошки, да и родичам, кстати, сторицей бы воздал за то, как они обошлись с ним при дележе отцовского наследства. Но Жанты, хвала Будхе, незлопамятен и беспечен. Вот он, сидит на склоне холма и пьёт, как ни в чем ни бывало, а ведь под его началом тысячи воинов, и ему наверно уже пора идти к своим людям. Потому что Аланово поле уже запружено толпой, а народ снова кричит, приветствуя кого-то.
Но Жанты только смеётся беспокойству брата. – Мне торопиться некуда. Отсюда все хорошо видно и слышно. А будет видно и слышно еще лучше. Холм, на котором мы сидим, не простой холм, Дунда. Внизу под ним подземное святилище богини Тха. Сидеть здесь и пить бузу – большая честь. И, поверь, она нам оказана не зря. А вот и служитель Тха, старый Асах. Он, конечно, заметил нас, но смотрит совсем в другую сторону, значит, я прав и волноваться нечего.
Действительно, у подножья холма стоит невзрачный старик в потертой куртке. Если бы Жанты не сказал, Дунда бы никогда не подумал, что это служитель богини южного ветра. Но все равно, ему стало не по себе, он отвел взгляд, словно от чего-то запретного, и вдруг краем глаза уловил какое-то движение за спиной брата, в нескольких шагах, в неглубокой ложбине, и еще через мгновение различил припавшего к земле человека. Трава почти скрывала его, но это уже не имело значения, так таиться мог только враг, и, не успев додумать эту мысль до конца, Дунда метнул нож.
– Человек, который не смог к нам подобраться так, что бы ты его не увидел, а я не услышал, плохой воин, – сказал Жанты, переворачивая лежащее ничком тело. – А конокрад из него тем более не получится. Зачем такому жить? Хорошо, я его не знаю. Дунда, забирай свой нож.
Но Дунда стоял неподвижно, с округлившимися глазами. Рваный халат, который был на мертвом соглядатае, распахнулся, под ним оказалась лазоревая рубаха, подпоясанная малиновым кушаком. – Брат, я убил служителя Будхи.
– Еще бы! Клинок вошел по самую рукоятку и попал прямо в сердце. Святой человек и пикнуть не успел. Отменный бросок, братец.
Дунда повалился на землю и, подвывая, стал бить себя кулаками по вискам. Жанты, вместо того, чтобы постараться спрятать труп, зарыть, или на худой конец, забросать травой, пинками скатил его с холма, на всеобщее обозрение. Дунда при виде этого завыл еще громче, и в ужасе принялся скрести ногтями землю, словно собираясь вырыть яму и спрятаться в ней.
Служитель Будхи, переворачиваясь как бревно, скатился по склону и замер, раскинув руки, почти у самых ног старого Асаха, который мельком глянул на мертвеца и неторопливо пошел в сторону Аланова поля, навстречу пышной процессии, медленно движущейся между рядами дружинников.
Жанты поднял обезумевшего брата за шиворот и почти силой отвел его на прежнее место, похлопал по спине, сунул в руку пиалу и приказал немедленно выпить. – Ты хотел увидеть Хадира? Смотри, вот он.
* * *
– Венет, я опять забыл твоё имя, – готфский князь Корушка, дородный рыжеволосый мужчина лет сорока, взглянул на себя в зеркало, которым ему служил отполированный серебряный поднос, и увиденное ему не понравилось. Лицу следовало придать несколько более свирепое выражение. Буджаки – народ дикий, уважают только силу. Значит, чтоб тебя уважали, надо выглядеть сильным. – Что это за имя, которое то и дело приходится вспоминать. Глупые родители могли бы назвать тебя получше.
Слуга, держащий поднос, важно кивнул головой, в подтверждение слов хозяина. – Я, сиятельный конунг, ведь и сам венет. И, скажу вам, не устаю удивляться их несуразным прозвищам. У порядочного готфа и собака бы не откликнулась на такую кличку. Дикие люди, что и говорить.
– Ну, ну, – поспешил утешить верного слугу Корушка. – Не очень-то ты и похож на венета.
– Это точно. Можно сказать, совсем не похож. Что касается моего имени, то с утра звался я Воробьём, – сотник порубежной стражи Воробей поправил деревянное блюдо с вишней, лежащее у него на коленях, и, как следует прицелившись, плюнул. Вишневая косточка, вылетев изо рта, описала дугу и с тихим щелчком стукнула верного слугу по лбу. Стоящие по обе стороны входа воины схватились за рукояти мечей. Сотник добродушно подмигнул им и спросил. – Зачем звал, конунг?
Корушка с удовольствием увидел, что его отражение стало гораздо более свирепым, и перевёл взгляд на Воробья. – Да, действительно, Воробей. Так вот, Воробей, зачем ты плюнул в моего верного слугу вишневой косточкой?
– В знак презрения, конунг.
– Обидев моего слугу, ты обидел меня. А тот, кто обидел конунга, должен умереть.
– Умру когда-нибудь.
Конунг Корушка надоел сотнику Воробью за эти двенадцать дней хуже горькой редьки. Но Атаульф, король готфов, приказал сопровождать Корушку в его поездке к Хадиру, вождю буджаков. Сам же конунг и упросил Атаульфа дать ему надежных провожатых, ведающих степные дороги и обычаи тамошних народов. Свиты у Корушки полторы сотни душ, из них половина – воины, да у Воробья сотня венетов-пограничников. С такой силой случайного нападения залётного разбойничьего загона можно было не опасаться, так что доставлен был конунг Корушка к вождю Хадиру в целости и сохранности. По какой надобности затеяно было это путешествие, Воробью не докладывали.
Как всегда слухов было множество, одни утверждали, что Корушка едет сватать одну из бесчисленных сестёр степного вождя за Атаульфа, который к старости забыл свою былую умеренность и стал великим женолюбом, другие же, напротив, утверждали, что наконец нашелся у буджаков жених для царской племянницы, любовные похождения которой достигли такого накала, что о них уже складывали напропалую песни бродячие сказители. Третьи наверняка знали, что Атаульф и Хадир хотят объединить усилия своих народов, чтобы сообща выйти из-под власти унов, могущество которых в последнее время сильно пошатнулось. Были и четвертые, и пятые…Но эти уже несли такую околесицу, что сами смеялись над ней.
Но как бы то ни было, пошли тут у Хадира с Корушкой пиры-беседы. Воробья на них, понятно, не приглашали, но дел у него хватало и без этого. Челядь Корушки бражничала не хуже своего господина, воины-готфы тоже редко бывали трезвыми, да и свои порубежники были не прочь гульнуть, благо вина и браги для дорогих гостей буджаки не жалели. Но своих Воробей держал в кулаке, пообещав, что первого, кого заметит под хмелем, продаст на речном торжище заморским купцам.
А чтоб его люди не задирались с пьяными готфами, стан свой разбил чуть поодаль от шатров конунга.
Продолжалось это веселье уже три дня, и каждое утро конунг зазывал Воробья и вёл с ним долгие разговоры ни о чём, словно ходил вокруг да около, присматриваясь. Зачем, для чего, об том Воробей не задумывался, полагая, что рано или поздно правда сама себя окажет.
– Ладно, венет, я знаю, ты потому такой храбрый, что считаешь своим господином не меня, а Атаульфа.
То, что это разговор для бедных, оба собеседника понимали даже слишком хорошо. Безродный с точки зрения готфской генеалогии сотник числился на службе готфского короля, сиречь, рекса Атаульфа, точно так же как и благородный конунг Корушка. И ценность их для королевской службы, пожалуй, была одинаковой, поскольку каждый из них мог привести за собой две-три сотни воинов. С той только разницей, что Воробей даже в дурном сне не помышлял о троне готфских королей, тогда как Корушка думал об этом, кажется, все дни и ночи напролёт. На то он и был и конунг, беда же состояла в том, что трон был всего лишь один, а конунгов было много, очень много.
