Текст книги "Хроники Порубежья"
Автор книги: Юрий Рудис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
Глава пятнадцатая
Вышли на неприметную тропинку, которую сами вряд ли бы заметили, и спустя какое-то время поднялись на песчаный взгорбок, увенчанный невысокими, но раскидистыми соснами. Под ногами зашуршал песок, усыпанный бурой прошлогодней хвоей. Назойливые комары, которые всю дорогу не давали продыху, отстали, разогнанные свежим ветром, вольно гуляющим между светло-коричневых стволов. Иван потянул ноздрями воздух. – Вроде водой пахнет.
И точно, сделав несколько шагов, они увидели, что стоят на высоком берегу.
– Млочь, – проводник стал спускаться к воде.
Но у реки этой, кроме названия, не было ничего общего с той Млочью, которую Саня знал с детства. Та Млочь была в два раза уже, её грязноватая серая вода лениво несла мусор и радужные нефтяные пятна. И кроме крепко подвыпивших мужичков да пустоголовых мальцов, купаться в ней давно уже никто не отваживался.
Иван лез вниз, цепляясь за торчащие из откоса корневища. Из-под подошв его ботинок ручьем сыпалась земля пополам с песком и мелкими камнями.
– Какая еще Млочь? – громогласно удивлялся он. – Во-первых, это не Млочь, а во-вторых, с этой стороны никакой реки и быть-то не должно.
– Так кружили по лесу сколько, – отвечал Митька, помогая Даше. – Немого бы этого потрясти, пусть расскажет, что тут происходит и как оно называется.
– Он правду говорит, – сказала Даша, цепляясь за Митькино плечо. – Он местный и всё тут знает.
Тот, о ком они говорили, ждал внизу, у самой воды, стоя лицом к реке на обкатанных водой камнях, словно выбеленных солнечными лучами.
Когда к нему подошли, он повернулся и сказал. – Аз – Нечай.
– О, тоже хохол, – воодушевился Иван, снимая с плеча трофейные торбы. – А я – Ермощенко Иван. Будем знакомы, – и протянул руку, на которую Нечай посмотрел с некоторым недоумением.
– Гриппа, что ли, боишься? – удивился Иван, убирая руку.
– Да нет, – сказал, охваченный внезапным предчувствием Саня, не стесняясь присутствия Нечая. – Он, кажется, просто не знает, что этот жест обозначает.
После этого Саня ударил себя кулаком в грудь. – Александр, можно Саня.
– А можно Миклуха-Маклай, – сказал Иван, не сводя подозрительного взгляда с Нечая.
– Я – Митька, – сказал Митька.
Словно давая понять, что церемония знакомства закончена, Нечай поднял брошенные Иваном торбы, отошел в тень плакучей ивы, ветки которой с длинными серебристыми листьями, склонившись почти до самой земли, образовали подобие шалаша, сел, прислонившись спиной к толстому зеленоватому стволу, и стал распускать ремешки на торбах. Остальные расселись рядом.
Даша и Вера раскрыли хозяйственную сумку, которую было бросили, удирая от всадника, но затем подобрали. Таха не поскупилась. Здесь оказался даже небольшой окорок, не говоря уж о прочем.
Нечай перевернул добытые в бою торбы и высыпал их содержимое. В одной оказались съестные припасы, куски вяленого мяса неизвестного происхождения, каменная соль, черствые лепешки, завернутое в серую холщовую тряпицу нечто, напоминающее козий или овечий сыр, несколько головок лука и чеснока. Был здесь и довольно объемистый, величиной примерно с футбольный мяч, глиняный горшок, с узким горлышком, запечатанным воском, которое Нечай сразу отбил рукояткой ножа, принюхался, и, еще раз кивнув, поставил горшок перед собой между согнутых колен.
Во второй торбе покойный её хозяин, судя по всему, хранил свою военную добычу. Поэтому содержимое её было разнообразней. Соболиные шкурки, свернутые куски какой-то материи, а так же женские украшения, при виде которых Саня испытал дежа вю. Где-то он видел что-то подобное. Если бы не усталость и потрясение после недавних приключений, ему бы не пришлось потратить лишние три минуты на то, чтобы сообразить, что именно напоминает ему эта кучка изящных вещиц, которую Нечай лениво ворошил острием ножа. Все эти височные кольца, серебряные и бронзовые браслеты, застежки и пряжки он уже видел прошлым летом на раскопках древнего городища. Конечно, нельзя было сказать, что это были те же самые предметы, но набор их был примерно таким же.
– Эй, друг, – сказал Митька, – Как тебя, Аз, что ли. А в кувшине что?
На миг оторвавшись от своих мыслей Саня машинально поправил Митьку. – Аз это не имя, это местоимение, обозначало Я у древних славян. Нечай его имя. Митька открыл было рот, чтоб что-то спросить, но тут Нечай взял горшок, отхлебнул из него, вытер губы и усы тыльной стороной ладони и протянул его Митьке.
Тот принюхался. – Медовуха, что ли? Девчата, примите, для снятия стресса?
Даша и Вера дружно замотали головами. Акимушкин, у которого не было оснований подозревать их в особой трезвенности, слегка удивился, но, как человек воспитанный, не задавая ненужных вопросов, приложился к кувшину и несколько секунд сидел, соображая, что это он такое выпил, а потом передал горшок Ивану. – Градусов пятнадцать будет, а на вкус чистая медовуха.
– Благодарствую, – степенно произнес Иван. – Со свиданьицем…Да, хорошо. Держи, Саня.
После этого начался беспорядочный разговор. Девушки рассказали свою историю, вплоть до того, как дождавшись у большого камня идущих в Речицу людей, они пошли с ними, и с ними же нарвались на буджацкий загон. Утаили они лишь некоторые детали их пребывания в логове Волоха. Рассказ поверг мужчин в шок, который прошел не сразу. Даша и Вера получили несравнимо более полное представление о мире, куда их забросила злодейка-судьба.
Быстрее всех оправился Саня, для которого сказанное не явилось полной неожиданностью. Он был внутренне уже подготовлен к чему-то такому. Он был даже рад тому, что всё увиденное им сегодня получило такое объяснение. Попасть в прошлое показалось ему предпочтительней, чем заблудиться в настоящем. Следовало признать, что историк, мирно дремавший в нём годы учебы, всё чаще давал о себе знать. Очевидно, экстремальные условия стимулировали мозговую деятельность.
И пока его товарищи охали и рвали на себе волосы, Саня Тимофеев уже совершенно успокоился и теперь взирал на мир холодным взглядом естествоиспытателя.
А на кого должен был прежде всего обратить взгляд естествоиспытатель, верный сын Ключевского и Гумбольдта? Конечно на Нечая, на таинственного аборигена загадочного мира.
И Саня устремил зоркий взор на Нечая.
Итак, светлые волосы подстрижены в кружок, как и положено представителю древних славян. Обут в кожаные сапоги без каблуков. Ну, правильно, тогда как раз такие сапоги и носили.
Штаны да рубаха из небеленого полотна, ворот рубахи вышит маленькими красными петухами. Это ни о чем не говорит, так крестьяне и в двадцатом веке одевались.
Что еще? Необычайно крепкая медовуха. Это наверно и есть тот самый знаменитый хмельной мед русских былин.
Да, и это – Аз.
Настораживало, что Нечай не выказывал ни малейшего удивления видом своих случайных попутчиков, ни их городской одеждой, ни их городскими повадками Впрочем, может здесь вообще не принято выражать удивление, или был Нечай по жизни невозмутимый, не исключено так же, что еще не настолько опомнился, чтобы обращать внимание на такие мелочи, как одежда.
Было о чем задуматься. И Саня задумался со страшной силой, так что волосы зашевелились на голове, но с налёту ничего умного не придумал. Оставалось постараться все-таки разговорить древнеславянского Нечая, заставить его произнести еще хотя бы несколько слов, чтобы понять на каком языке он говорит.
А пока что, оставалось смириться с тем, что для каких-нибудь определённых выводов, относительно места и времени, куда они попали, данных было недостаточно.
Нечай, не подозревая, что сделался объектом столь пристального научного наблюдения и анализа, продолжал зачем-то ворошить трофеи, вот кончик его ножа поддел что-то и, к своему ужасу, Саня увидел почерневший человеческий палец, украшенный перстнем с голубым прозрачным камнем.
– Ого, – поперхнулся Иван. – Лихо.
– Ну, да, – согласился Митька. – А то не ясно было? Только мочить.
Нечай скинул палец в торбу, затем сгреб туда же остальные украшения и перекинул её Митьке.
– Дарит, что ли? – озадачился Иван. – Или в долю берёт? Как тут у них у папуасов заведено?
– Бери, – сказал Нечай.
Митька взял торбу, встал, подошел к краю воду и зашвырнул её далеко в реку, затем вымыл руки, плеснул на лицо и, утершись рукавом, вернулся на прежнее место, под иву.
Нечай внимательно посмотрел на него и ничего не сказал. И тогда Саня решился. – Какого ты рода, Нечай?
– Словене, – ответил Нечай. – Выдричи.
Дальнейшую беседу между ними пересказать, пожалуй, что и невозможно, так как Саня, чтобы быть понятым, использовал свой лингвистический багаж на всю катушку. К сожалению, нельзя сказать, что багаж этот был богат. Несколько десятков слов на церковнославянском, украинском и даже польском языках. Остальное приходилось дополнять интуицией и жестами. Поэтому сначала разговор продвигался туго, но с каждой минутой понимать друг друга становилось легче. Сане казалось, что он не столько узнает новые слова и обороты, сколько вспоминает забытые. Правда, забыты они были так давно, и лежали на такой глубине, что казалось будто их и вовсе нет. Но оказывается они были, и забвение, из которого они поднимались, ничуть им не повредило.
Итак, речь Нечая была несомненно славянской, но отнести её к какому-либо из известных ему языков Саня бы не решился. Хорошо было уже то, что смысл её, пусть пока только на половину, был понятен. Впрочем, в трудных местах на помощь приходили девушки, которые разговаривали с Нечаем совершенно свободно, и не замечали в этом ничего странного.
Но хотя с языком кое-как уладилось, беседа всё равно шла через пень в колоду, так как то и дело речь заходила о вещах и понятиях для Нечая очевидных, а для Сани абсолютно незнакомых. Поэтому всё время приходилось переспрашивать и уточнять сказанное, что уводило разговор так далеко в сторону, что для возвращения его в прежнее русло надо было прилагать нешуточные усилия.
Митька и Иван в разговор Сани с Нечаем не вмешивались, но слушали, затаив дыхание, и, похоже, испытывали примерно то же самое, что и Саня, постепенно привыкая к местному наречию. Но этот процесс шёл у них, как у людей чуждых лингвистике, помедленней.
Поэтому Сане тут же пришлось пересказать им то, что ему удалось выудить из рассказа Нечая.
Информация была довольно скудной. Род или племя выдричей, к которому относил себя Нечай некогда было многолюдным и сильным. Сидело оно по обеим берегам Млочи, на границе леса степи. Такое местоположение было для племени как источником его благосостояния, так и причиной бед. Несколько поколений назад племя подпало под власть беспощадных пришельцев с севера – готфов, чьё царство одно время простиралось от северных морей до южных. Но через какое-то время нашествие унов положило конец готфскому владычеству.
Под рукой унов все окрестные народы, и бывшие властители и бывшие подвластные, сравнялись, но это равенство никого не радовало. Но как бы то ни было, на какое-то время на этой земли установился мир, так как уны полагали, что покоренные ими народы должны сражаться только под их знаменами, завоёвывая для них западные страны, а не лить кровь в бесконечных междоусобицах.
Однако, теперь, по словам Нечая, когда унская держава рухнула, началась великая смута. Готфы, увлеченные мыслью о возврате былого могущества, призвали на помощь степную конницу. Вождь буджаков Хадир, забравший в степи большую силу, отозвался на этот призыв. Но готфы же и пали первой жертвой своего замысла. Война заполыхала от греческого моря до северных лесов, захватывая всё новые племена и земли. Главные сражения идут западнее, где сопротивление готфов и их союзников ещё не сломлено. А здесь, у Млочи, войны как таковой нет. Буджаки, которые никогда ещё не осмеливались забираться так далеко в глубь лесов, идут облавой, предавая всё огню и мечу. Что до выдричей, то они, убаюканные долгими годами мира, оказались совсем не готовы к отпору и не они одни.
Про себя же Нечай сообщил, что, как и многие другие, кому посчастливилось спастись, идет в Речицу, крепкое место, которое буджакам не по зубам. По его мнению им следовало идти туда же, просто потому, что идти больше некуда. Беда в том, что буджаки тоже движутся на Речицу, и их передовые отряды, скорее всего уже достигли крепости. Поэтому, хотя в спокойное время до крепости они бы дошли за пару дней ходу, теперь путь предстоит опасный, долгий, а самое плохое, что идти придётся по выжженным и опустошенным степняками местам, где им будут угрожать не только меч и аркан, но и голодная смерть.
Он ещё много чего поведал, но уставший Саня уже не был способен воспринимать его слова. Сказанного было более чем достаточно.
Между делом, Саня умудрялся перекидываться словами с Верой, и даже пару раз удачно пошутил, рассмешив до слез. И когда она, засмеявшись, закинула голову, на её шее тускло блеснуло ожерелье. Вера объяснила, что это вира, добавив, как учил Волох, что за обиду взято золотом и кровью. Саня заметил, как понимающе и уважительно посмотрел на неё при этих словах Нечай.
Этот незначительный эпизод почему-то подействовал на Саню Тимофеева сильнее даже, чем те ужасные сцены свидетелем и участником которых ему довелось сегодня быть. То как обыденно Вера сказала про виру, взятую золотом и кровью, звучало как погребальный звон по всей прежней жизни.
– Ну, и что мы имеем? – Ивана не оставляла смутная надежда, что если выстроить все слова в нужном порядке, расположить последовательность событий таким образом, чтоб каждое было, как на ладони, доступно взору со всех сторон, то из всего этого родится, может быть, какое-нибудь объяснение произошедшему. В сущности, ничего, кроме этой надежды, он не мог противопоставить неведомой стихии, игравшей их судьбами, как бушующие волны играют щепками, и как щепки выбросившей их на берег неведомого мира.
– Имеем, что имеем, – устало ответил Саня. – Если брать по отдельности, то всё логично. А в общем – полное безумие. Потому что только сумасшедший может поверить, что мы совершили путешествие во времени.
– А я верю, – сказал Митька. – Мне это, Саша, легко и просто, верить Почему бы и нет. Мне и не в такое случалось верить. Во времени так во времени. Если чего получше сможешь предложить, предложи – тоже поверю, без проблем. А пока чего голову зря ломать? Вон, до Речицы ихней если живыми доберёмся, уже хорошо. Там и будем думать, как бы нам в обратный конец пропутешествовать. Прав я, девчата?
Даша и Вера, которые в силу пластичной женской натуры и большего жизненного опыта, успели как-то притерпеться к новой реальности, согласно кивнули покрытыми платками головами. Такое единодушие привело Ермощенко в доброе расположение духа и он поспешил обнаружить ещё одну хорошую грань в их незавидной ситуации. – А главное, – горячо сказал он, улыбаясь и сам радуясь своему открытию. – Главное, что нам теперь дело не пришьют. Двоих грохнуть – не шутка. При чём, заметь, не бытовуха, а раздувание межнациональной розни в составе организованный группы из трёх, пардон, уже из шести рыл. Лет на двадцать тянет мне с Митькой, ну, и остальных не обидят.
– Что ты, Иваныч, такое говоришь? – возмутился Саня. – Это самооборона была, любой судья подтвердит.
– Странно мне такое слышать от историка. Судья тебе, Саня, подтвердит, не словом, нет, делом, что надо было обратиться в ближайшее отделение милиции, чтобы государство, в лице своих представителей, и занялось твоей самообороной, если ты к тому времени ещё ноги не протянешь. А когда ты сам начинаешь ножом махать, то это не самооборона, а экстремизм и ксенофобия. Хотя говорить не о чем, так как те милиционеры и тот судья родятся только лет через тысячу.
– Приплюсуй за медведя браконьерство, – посоветовал Митька. – Нам бы по калашникову на брата, да патронов, да гранат ящик, мы бы это татаро-монгольское нашествие завернули на историческую родину.
– Я читал, что этого нельзя делать, наше вмешательство может изменить будущее.
– Тогда проще повеситься сразу. Да ведь и то уже поздно, медведя-то уже не воскресишь, и этих, секс туристов тоже.
– Ладно, что будет, то будет.
– Не через тысячу лет, а через полторы, – вдруг произнёс Саня.
– Чего через полторы?
– Через полторы тысячи лет родится тот судья и те милиционеры, которые вас посадят. Раньше никак.
– И то хлеб. Стало быть, гуляй, кухарки. А ты никак координаты вычислил. Или я ошибаюсь? И куда же мы попали? Не томи.
– Не ошибаешься, Иваныч. Координаты такие. Четвертый или пятый век после Рождества Христова, а может быть шестой. Точней не могу сказать. Готфы это – готы, уны – гунны. Про буджаков ничего не могу сказать, про таких вроде бы упоминаний в истории не сохранилось. Хотя могу и ошибиться.
– И что?
– Да, в общем-то и всё.
– То есть, как это всё? А мы тут где? Привязка по местности имеется хоть какая-нибудь? Про нас упоминания в истории сохранились?
– Млочь видишь? Вот тебе и вся привязка. Значит, дома, ну, у древних славян.
– Сам вижу, что не у эскимосов. А еще чего-нибудь добавить можешь?
К сожалению, добавить Саня мог не много. – Восточные, видать, славяне. Язык вроде на русский похож. Хотя, кто ж их знает, тогда у них у всех общих язык был. типа, праславянских. А самих их не было.
– Как это не было? – изумился Митька.
– В том смысле, что были, конечно, но не разделились еще на южных, восточных, и западных. Были какие-то венеды, склавины, анты, но это дело темное. Достоверных свидетельств не имеется.
– Саня, – осторожно спросил Иван. – Ты не обижайся только. Я спросить хочу, для интереса. Ты в университете своем как учился? Отличником, к примеру, был или крепким хорошистом?
– Троечником, – признался Саня. – Ну, не очень крепким.
– О-хо-хо, пропали наши головушки.
– Не кручинься, Иваныч, – сказал Митька. – А лучше порадуйся, что человек тебе сказал правду. Значит, в трудную минуту на него можно положиться.
– А сейчас, стало быть, минута легкая?
– Это смотря с чем сравнивать.
– Отличник, троечник, какая разница, – обиженный Саня поймал на себе сочувственный взгляд Веры и совсем расстроился. – Вот ещё, забыл сказать. Судя по тому, что среди награбленного убитым кочевником добра мы не видели церковной утвари, а наш Нечай ни разу за все время не перекрестился, и вместо нательного крестика носит амулет, как можете сами убедиться, – действительно, загорелую шею Нечая обвивал кожаный шнурок, на котором висел полупрозрачный красноватый камень на кожаном шнурке. – Так вот, судя по всему по этому, кругом язычество. Так что, прошу принять к сведению, христианство сюда ещё не дошло.
– Оно, значит, ещё не дошло, а мы, значит, уже тут как тут, – поиграл Ермощенко желваками, не зная еще, куда приладить возникшее обстоятельство. – Это же форменный скандал.
– Не страшно. Скандал так скандал. – бодро сказал Митька. – Нам бы только до прихода вещего Олега продержаться. Делов-то.
Ермощенко покрутил пальцем у виска. – Блин, Митя. Ты не в лесной школе часом учился? Не до вещего Олега, а до святого князя Владимира равноапостольного. Русь крестил святой Владимир. Запомни, это важно.
– Долго держаться придётся, – вздохнул Саня. – Лет триста, как минимум.
– Не придётся, – в отличии от нормальных людей, в минуты, когда, сломленный крайним утомлением, остальной митькин организм уже переставал функционировать, мозг его начинал работать с удесятеренной энергией, хотя временами казалось, что лучше бы уж он отдохнул тоже.
– Зачем дожидаться. А мы на что?
– Что на что, Митя?
– Мы что, сами крестить Русь не сможем? Триста лет сэкономим!
– Свят, свят, свят, – отшатнулся Иван.
Даша нежно погладила Митьку по голове. – Митя, а надо?
– Обязательно, – горячо сказал Митька. – Духовное возрождение.
– Так у них же есть вроде как, – неуверенно пробормотал Ермощенко. – Жили люди без нас, и дальше проживут.
– Да что у них есть? Ерунда, камушек на шнурке. И ведь все равно, отменят. Придет этот самый, как его?
– Святой Владимир, – подсказал Саня.
– Во, точно. Придёт святой Владимир и прощай. Забыл, как оно называется…
– Язычество.
– Во. И прощай язычество. Так чего ждать? Пока этот Владимир раскачается, а у нас уже все готово. И церковь, и эти, как их там?
– Господи, священнослужители, что ли?
– Точно, они. Священнослужители.
– Эге, – нехорошо улыбнулся Иван. – И святые мученики. Один, по крайней мере.
– Не понял, – насторожился Митька. – О каких мучениках речь?
– Дык, Митя, – издалека начал Саня. – Ведь язычество без сопротивления не уступит. Смена религии – вещь нешуточная. Скорее всего кому-то придется пострадать за веру. Без этого не бывает.
– Ага., – подтвердил Иван. – На костях мучеников зиждется царствие небесное. Я так думаю, что Митьку утопят. Хотя, конечно, есть вариант, что сожгут или вот, кстати, на кол посадят, а то и повесят, или просто башку оттяпают, но это вряд ли. Скорее всего все-таки утопят. В мешок и в речку. Большому кораблю – большое плавание.
– В средние века это называлось посадить в воду, – прокомментировал Саня. – Ещё с крепостной стены часто кидали. Это называлось сбросить с раската.
– Красиво, – мечтательно произнесла Вера, – С раската. В одном слове и закат и рассвет.
Даша глянула на подругу и постучала пальцем по лбу. – Не слушай их, Митя. Ты – лучший.
Признательный Митька прижал ладонь доброй девушки к своим губам, и, вскинув голову, надменно поинтересовался. – Так я могу на вас рассчитывать?
– Это смотря в чём. Но, я, вообще-то, атеист, – повинился Иван. – Извини. А неверующий апостол, это ж ни в какие ворота не лезет. Сплошной обман трудящихся масс и чёрное пиарство.
– А ты, Саня, тоже атеист?
– Да когда как. Но это горе не беда. А то беда, что теоретически не подкован. А так бы я с радостью, но прикинь, как до дела дойдет, то ведь могут и диспут устроить.
– Хо-хо, диспут! Как пить дать устроят, – Иван лёг на спину и уставился в небо, словно рассчитывал там найти всё-таки некоторые ответы на некоторые вопросы. Но в небе как обычно было безлюдно.
– Да что вы меня пугаете? Какой еще диспут?
– Обычный. В красном углу, например, ты, типа потенциальный мученик, а в синем – языческий жрец. Ну, тут же, поблизости, все что полагается. Чан с кипящей водой, ну, это я для примеру. Или вот ещё трезубцы всякие и щипцы…Короче, всё, что требуется для быстрого и наглядного доказательства своей правоты.
– Точно. Потом еще испанский сапог, я читал про такой.
– Вот не говори, чего не знаешь, испанский сапог был это уже при инквизиции, после окончательной победы правого дела, да и не у нас, а у католиков. Мы тут, строго говоря, ни при чём. А до того по простому. Да, ещё вспомнил, пресс такой, которым вино давили. Его тоже широко использовали.
– Конверсия, сиречь, чтоб станок не простаивал, то экономически выгодно ему иметь двойное применение, военное и гражданское.
– Да ты чисто Чубайс какой-то, – неприязненно сказал Митька. – Нам тут только эффективных менеджеров не хватало. И где ты виноград видишь?
– А вишнёвый компот? – вопросом на вопрос ответил коварный натуральный кузнец. – Мы его не видим, но он существует! А без давильного пресса готовить его и не пробуй. А насчёт эффективных менеджеров ты тоже не прав. Для эффективной деятельности эффективного менеджера нужна толпа эффективных лохов, как говорил Бисмарк. Вас же тут всего двое, не считая женщин и детей, потому свои экономические теории я, конечно, на вас воплощать не буду, а приберегу их до встречи с индейцами.
– Откуда тут индейцы? – спросил Саня.
– Не знаю. Оттуда же откуда и виноград. Но чую, без них не обойдется.
– Бисмарка я, конечно, ни под каким соусом не читал, – с достоинством сказал Митька. – Но, если что, предупреждаю заранее, он для меня не авторитет. То же самое индейцы и вишнёвый компот. А вот про щипцы и прочее прошу поподробней. А то я в толк не возьму, зачем они всё-таки нужны.
Иван приподнялся было на локте, собираясь ответить по существу, но передумал, и снова уронив голову на землю, вяло махнул рукой в сторону Сани. – Давай лучше ты. Я устал.
– Щипцы, – безропотно начал Саня, – и прочие инструменты нужны для того, что бы спорящие могли явить чудо пред глазами строгого жюри. Например, тебя протыкают насквозь, а рана тут же затягивается. Отрывают ухо, а оно тут же прирастает вновь. Чудо? Чудо. Или привязать камень на шею и прыгнуть в омут. А потом вынырнуть как ни в чем ни бывало, опля!
– В омут, да, духоподъёмно – тоном судмедэксперта промолвил Ермощенко. – А то в костер лечь и полежать так, пока дрова не прогорят, а потом встать с широкой улыбкой и вознести хвалу Господу. Тоже убедительно смотрится. Тут соль в том, Митя, что у кого чудеса выйдут круче, того религия и победила.
Перспектива такого чудотворства Митьку, кажется не вдохновила. – Быдланство какое-то и членовредительство, – произнёс он уныло и тут же воспрянул. – А затмение предсказать? Сгодится?
– Затмение это хорошо, – одобрил натуральный кузнец. – Даже отлично. Под это дело мы тут и буддизм можем, – как бы это поточнее выразиться? – ну, насадить. Только когда оно будет, ближайшее затмение? Ты знаешь?
– Да откуда ж?
– И я не знаю. Затмение отпадает.
– Ну и чёрт с ним. – Прикладная теология наконец вогнала Митьку в смертельную тоску и он, пообещав, что просто так не успокоится, что он еще поднимет эту тему, уснул сном младенца.
– Полагаю, – сказал Ермощенко, глядя на него, – что сегодня мы уже никуда не пойдём. Тут и заночуем. Кто – против? Нечай, ты как?
Против никого не оказалось. А Нечай, который всё время разговора просидел молча, только развёл руками. Так что было даже не понятно, понял ли он обращенный к нему вопрос. Иван предпочёл потрактовать этот жест как знак согласия и с чувством выполненного долга пошёл купаться.
Остаток дня пролетел незаметно. Спали, ели, отмывали дорожную пыль, под руководством Нечая ловили рыбу, и снова спали и ели. Ермощенко, угрызённый совестью за такой легкомысленный образ жизни, настоял на учебных стрельбах из трофейного лука. Ко всеобщему удивлению, Саня оказал в этом нелегком искусстве немалые успехи, перещеголяв даже Нечая, тогда как Митька и натуральный кузнец так и не смогли поразить цель ни единой стрелой.
Ничто не мешало этому беззаботному времяпровождению, и лишь столбы дыма за рекой, предвещали грядущие тяготы и опасности.
Место для ночевки особо не выбирали, расположились тут же на берегу, полагая, что из лесу их заметить будет трудно, а по реке буджаки еще плавать не научились. Костёр, чтобы его нельзя было заметить издали, развели в яме. Это была единственная принятая путешественниками мера предосторожности.
Когда ночь окончательно вступила в свои права и над лесом взошла полная луна, у Даши с Верой состоялся конфиденциальный разговор. Они отошли в сторону, и Вера спросила. – Ну, подруга, как там твоя сила? Томит?
– Томит, – призналась Даша.
– И у меня томит. Передавать силу будем?
– Придется, – с ханжеским смирением ответила Даша.
– Одна радость, – скроив постное лицо, произнесла Вера. – Дни не опасные.
– О, да!
Подруги посмотрели друг другу в глаза и расхохотались.
Соблазнять Митьку и Саню не пришлось, покорно, как агнцы, они дали увлечь себя в пучину роковой страсти, не подозревая, что при этом получат не только море удовольствия, но и сомнительный дар от Волоха. Если бы Иван был в курсе, он бы не преминул отметить это дело каким-нибудь философизмом, типа того, что женщина это не только ценный мех. Но Иван был не в курсе, он остался сидеть с молчаливым Нечаем у костра и печально обгладывал куриную ножку, предаваясь воспоминаниям, которые честно делил пополам: между женой, которая, скорее всего, вспомнит о нем завтра, и барменшей Дианой, которая, скорее всего, забыла его вчера.
Почему Нечай решил, что матерая волчица, которая, словно материализовавшись из ночной мглы, возникла в круге света, отбрасываемого костром, не что иное, как оборотень, для Ивана так и осталось загадкой.
Сам-то Иван, увидев в трех шагах от себя широкую, серую с проседью морду с янтарными умными глазами, даже не успел испугаться. Она, морда эта, показалась ему даже симпатичной, не то что у медведей, которым Иван никогда не доверял, что бы они там не вытворяли на цирковой арене. Не то Нечай. Увидев зверя, он напрягся и потянулся за мечом, но волчица, приподняв верхнюю губу и сморщив нос, обнажила белоснежные клыки, словно предлагая не делать глупостей. Бедный Нечай, видя, что Иван не трогается с места, решил, что сделал все что мог для спасения дураковатого чужестранца, и с криком – Чур меня, – опрокинулся на спину и исчез в темноте. Впрочем, крик получился совсем тихим, очевидно, у Нечая перехватило горло, так что ни Митька, ни Саня, ни девушки, короче, никто, кроме Ивана, его так и не услышал.
Оставшись один, Иван задумчиво посмотрел на волчицу и спросил. – А не ты ли, волчара, нынче печенега загрызла? – и не дождавшись ответа, сказал. – Если ты, то спасибо тебе, а если не ты, то привет передавай, – и кинул волчице куриную косточку, которую та ловко поймала открытой пастью, но есть на месте не стала, а деликатно удалилась во тьму. Послышался негромкий хруст и через минуту возле костра, вытирая губы, появилась Таха.
Ну, она Ивану сразу очень понравилась. Он сразу понял, что перед ним замечательная женщина! Восторг, отразившийся на его честном лице, тронул сердце суровой лучницы, и она стала отступать от костра, маня Ивана.
– Иду, лапушка, – воскликнул тот, вставая, и элегантно перекинув через руку черное пальто, последовал за ней небрежной походкой, опасаясь только одного, чтобы Нечай с перепугу не влепил ему стрелу в зад.
И ведь, как в воду глядел. Через полчаса Нечай, которому честь была дороже жизни, собрал волю в кулак, и, ориентируясь на глухие стоны, ящерицей скользя между камней, подобрался к тому месту, куда коварный оборотень увлек легковерного Ивана.
Притаившись за валуном, Нечай бесшумно достал стрелу из колчана, натер её наконечник долькой чеснока, и положил на тетиву. Позиция была выбрана удачно, отсюда все было видно как на ладони, расстояние в несколько шагов не позволяло промахнуться даже самому неумелому стрелку. Но вот момента для выстрела выбрать никак не удавалось, потому что от оборотня, лежащего на черном пальто, были видны только две согнутые в коленях и широко раздвинутых стройных женских ноги, да еще передние лапы, под видом женских рук обнимающих Иванову мускулистую спину. Собственно, остальное место в композиции занимал Иван, даже не по причине своего могучего телосложения, а просто потому что был сверху. Несколько раз Нечай, каждую секунду ожидавший, что оборотень вцепится Ивану в горло, поднимал лук, и несколько раз опускал его. Потому что стрелять оборотню в ногу бесполезно. Только в сердце. Один раз Нечаю даже привиделось, что оборотень высунул свою хитрую морду под видом прелестного женского лица из-под Ивановой руки и глумливо хихикнув, показал, дразнясь, длинный розовый язык. Вынести это было уже невозможно. Нечай плюнул, почесал в затылке стрелой с натертым чесноком наконечником и, пятясь, исчез в темноте, с тем чтобы через две минуты, завалившись у костра, уснуть крепким сном человека, до конца выполнившего свой долг.
