Текст книги "Время грозы (СИ)"

Автор книги: Юрий Райн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

17. Среда, 24 мая 1989

Спалось этой ночью Максиму совсем плохо. То есть почти не сомкнул глаз, так ему казалось.

Однако – видел сон. Значит, спал, так бывает.

Видел сон и сознавал, что это сон. Так тоже бывает.

Во сне он сначала как бы парил над огромной толпой. Полмиллиона людей. А может, и миллион. Май, тепло, а там, в толпе, даже жарко. Или, вернее, душно.

Места знакомые – вон Университет виден, а вон чаша Лужников. Да, Лужники и есть. Насыпь Окружной железной дороги, около нее трибуна. На трибуне люди, говорят что-то – Максиму не разобрать. Толпа время от времени кричит. Нет, даже скандирует. Тоже не разобрать.

Милиции много. Эти не кричат. У них рации. Переговариваются иногда – одно ухо рацию слушает, другое пальцем заткнуто.

Максим медленно снижается, проплывает над толпой, над самыми головами. Господи, одеты-то как плохо! И зубы почти у всех ни к чёрту… И запах… А лица – лица хорошие. Глаза ясные, как у детей.

Наташа где-то неподалеку, Максим это чувствует. Да вот же, тоже парит над толпой. Подплывает к нему. Ну, слава богу, а то волновался немножко.

Тревога пробегает по толпе, потом улетучивается.

А вот – что за чудесное лицо! Усталое, даже чуть-чуть сердитое – но какое же прекрасное! Лет тридцать пять, пожалуй… Все еще стройная… Вот уж у кого с зубами в порядке... И пахнет – свежестью…

Максим украдкой оглядывается на Наташу – вроде не заметила ничего.

А рядом со стройной – мужчина. Крепко ее за локоть держит, а сам раззявил рот в крике. Ну да, опять скандируют.

Нет, от мужчины пóтом несет, как от всех тут. А она, должно быть, одна во всей миллионной толпе такая. На трибуне еще большинство – и с зубами, и без запахов удушающих, а в толпе – она одна.

Максим силится вспомнить что-то – нет, никак. Тошнота мешает.

Только проснувшись, он понимает.

Люська…

…Он стоял у окна, привычно борясь с проклятым своим организмом. Утяжеления – на теле, леденец – во рту. Вот и полегче немного.

Думал о Наташе.

Как она все это выносит? Любит же, редко когда такую любовь встретишь. И на все идет, чтобы любимого потерять... Господи, как понять это?..

А я ее – люблю? Максим вздрогнул. Что за вопрос-то? А впрочем, законный вопрос: слово требуется другое. Только взять правильного слова негде…

А Люську люблю? Ну конечно! А как же! Плюс – и дети еще там. И родители. Если живы…

Сердце защемило… Ну, это тоже привычное…

Одно перевесит или другое? Не знаю… Если что и перевесит, то понятие такое – дом. Абстрактное, пожалуй, для него теперь понятие. Ну, если не абстрактное, то, уж точно, неоднозначное. Как долг. Тоже – и абстрактное, и неоднозначное. Что за долг, перед кем долг?..

Максим осторожно тряхнул головой. Хватит. Сейчас к терминалу – вчерашнее в дневник записать. Потом работать. Потом, наверно, ночь не спать – гадать, как оно с Судьей Макмилланом получится.

…Работа в этот день выдалась хуже некуда: Румянцев велел сидеть, молча и по возможности спокойно, в лабораторном кресле, прозванном троном. Ассистенты украсили Максима, словно рождественскую елку, всевозможными датчиками, подключенными к разъемам кресла, и оставили в покое. Вот и сидел, маялся.

Сам профессор возился с Жуликом. Очаровательного пса, доверчивого, простодушного, хотя и не без хитрецы – тоже, впрочем, милой, – накачали транквилизаторами, облепили приборами чуть ли не гуще, чем Максима, и засунули в главную камеру. Так, должно быть, и назовут когда-нибудь ее – камера Румянцева. Или камера Горетовского. А может – камера Жулика.

– Поток один! – командовал Румянцев.

Камера гудела, ассистенты и лаборанты стучали по клавишам вычислителей. Шеф скакал от монитора к монитору, скалил зубы, щелкал пальцами, снова командовал:

– Поток один и три!

И так далее.

Потом объявил перерыв. Всем обедать, Жулика тоже покормить. И выгулять, смотрите мне! В пятнадцать часов продолжаем. Не опаздывать!!!

Свиреп.

Продолжали до позднего вечера. Снова Максим тосковал на троне, снова колдовали над Жуликом, снова раздавалось: «Поток два!.. Поток два и семь!..»

Об окончании рабочего дня профессор объявил уже в десятом часу вечера. Строгость его куда-то испарилась, всех поблагодарил, всем руку пожал. Жулика по загривку потрепал ласково. Все и разошлись, довольные, пес в том числе.

Максим, естественно, задержался. Румянцев, однако, к разговорам расположен не был – устал, похоже. Сказал только: «Ну, все, Максим. Завтра – день Судьи, а послезавтра, как бы оно ни сложилось, последний эксперимент. А потом – домой. Отдохнем, а уж после решать станем, что дальше… Все, спать, Максим, спать!»

18. Четверг, 25 мая 1989

Расположились в гостиной Румянцева. Макмиллан коротко, без подробностей рассказал о визите к командованию базы – с подготовкой школы обещали в меру сил помочь – и перешел к вопросу о квантово-волновых, генно-информационных и еще бог знает каких кодах личности. Профессор что-то объяснял – Максим не вслушивался. Гадал только, понимает ли Судья хоть что-то. Ну, отдельные слова, наверное, да… А вот смысл? И если улавливает, то какой, интересно, процент?

Ишь, Федя-то! Реплики вставляет, как будто ориентируется во всем этом свободно. И общается с гостем – приветливость так и прет. Джек то, Джек сё… Перебор, подумал Максим.

Наташа сидела бледная, молчала.

– Чаю желаете? – прервался Румянцев.

– Мне кофе, – попросил Максим. – И Наташе тоже, да, Наташ?

– А я бы покрепче чего-нибудь, – хлопнул по подлокотнику Устинов. – А, Джек?

Судья улыбнулся одними губами и отрицательно покачал головой:

– Чай, если можно.

– Я сделаю, – торопливо сказала Наташа, поднимаясь из кресла. – Так тебе, Федя, чего?

– Ну, тогда тоже чаю, – разочарованно протянул Устинов. – Я ж не алкоголик все-таки – в одиночку пьянствовать…

Ну, думал Максим, потягивая кофе, и как же эта его «акция» происходить будет? Федор выглядел все более оживленным, Наташа – все более напряженной, Румянцев оставался невозмутимым, Максим старался вести себя естественно, а Макмиллан ничего не подозревал.

Вот он допил свой чай и задал профессору следующий вопрос. Румянцев пожевал губами и пустился в разъяснения. Говорил долго, подбирая слова взамен специальных зубодробительных терминов, возвращаясь к сказанному. Надо признать, подумал Максим, хорошо объясняет. Если бы я вдумывался, наверняка понял бы. Так и ничего удивительного: он ведь не просто ученый, у него и преподавания опыт какой…

Судья внезапно уронил голову на грудь.

– Все, – возбужденно воскликнул Федор. – Сработало! Как в аптеке! – почему-то в его голосе прозвучала нотка сожаления.

– Как ты это сделал? – поразился Румянцев.

– Неважно! – отмахнулся Устинов. – Помогайте, время дорого!

Он уже вытаскивал обмякшее тело из кресла.

– Быстрее! – прикрикнул подполковник. – Макс, за ноги берись, и в лабораторию его! Да не через коридор же, идиот! Николай, куда его, на трон?

– На трон, на трон, – проворчал профессор, после чего словно превратился в автомат по проведению измерений.

…Лихорадочное мельтешение таблиц и картинок на мониторе остановилось.

– Ну? – нервно спросил Устинов.

– Не мешай! – рявкнул Румянцев, напряженно вперившись в монитор. Через несколько минут расслабился, почесал подбородок и сказал. – Структура очень напоминает ту, что у Максима. Количественно несколько по-иному… почти все показатели ниже… а ZW-индекс совсем нулевой… и вот в этом блоке пусто… Но в целом весьма похоже…

– И кто был прав? – торжествующе произнес Устинов.

– Посмотрим, – тихо откликнулась Наташа. – Федор, когда он в сознание придет?

Устинов посмотрел на часы.

– От четырех до семи минут. В гостиную его вернуть, что ли? Нет, пусть так и сидит.

Макмиллан очнулся через пять с половиной минут.

– Здравствуйте, Джек, еще раз, – сердечно сказал Устинов. – Надо же, какие у вас на этот препарат реакции – ну чисто человеческие… Голова, наверно, кружится?

Судья поморщился:

– Да, немного… Что ж, можно было ожидать. Федор, вы ошибаетесь. Теперь спрашивайте.

– Позвольте, Джек, – вмешался Румянцев, – что же спрашивать? Мы вас обмерили, причем настолько полно, насколько позволяло время. В качестве хозяина этой лаборатории я приношу вам извинения, – тут Устинов фыркнул, – однако результаты измерений, знаете ли… Не говоря уж о видимом излучении… Так что, полагаю, мы спрашивать ни о чем не станем. Просто рассказывайте.

– Можно и так, – добавил Федор.

– Вы ошибаетесь, – помолчав, повторил Макмиллан. – Я не из чужого мира. Из этого. Максим – из чужого. Думаю, я прав. Я видел тот мир. Почти видел. Хотя не знаю, тот ли. Возможно, другой…

История Джека Макмиллана оказалась следующей. Звали его Джек Керуэлл, фамилия Макмиллан принадлежала роду матери. Жили Керуэллы в глуши, на Оркнейских островах, точнее – на Стромнессе. Это Шотландия, пояснил рассказчик.

Ничего особенного, жизнь как жизнь. Окончив школу, перебрался в Эдинбург. Учился в университете. Сначала математика. Не понравилось, перешел на психиатрию.

Потом случилось… О том, что случилось, Джек рассказывать не пожелал. Это личное, сказал он, к делу не относится. Максим только понял, что произошла некая трагедия, возможно, с девушкой Джека. И возможно, по его вине.

И вот, находясь под прессом пережитого, двадцатитрехлетний Джек сел на мотоцикл и поехал на север. Зачем – он не отдавал себе отчета. Просто поехал. С собой не взял ничего, кроме бутылки «Гленгойна». Знаете, спросил он слушателей? Знатоки особенно тридцатилетний ценят, а мне больше двенадцатилетний нравился. Бочковой крепости. Пятьдесят семь градусов.

Места пустынные. Холмы. Пасмурно. Слабый йодистый запах.

Остановился, забрался, неизвестно зачем, на вершину холма, сел прямо на землю. Глотнул прямо из бутылки. Потемнело.

– Туча нависла? – спросил Максим, не сводя глаз с Керуэлла-Макмиллана. – Черная такая, огромная?

Нет, ничего не нависло. И так все небо затянуто. Просто потемнело.

Потом справа засияло солнце. Он посмотрел было – едва не ослеп. Солнце прыгнуло вверх и влево, затем упало, почти вертикально, зависло в паре футов над землей – и покатилось к нему. К Джеку.

И взорвалось.

Нет, сознания он не потерял. То есть, возможно, потерял, но все отчетливо помнит.

Он оказался в тоннеле с молочно-белыми стенами. Летел по нему с огромной скоростью. Ориентиров не было, но он знал, что скорость огромная. Потом началось торможение. Джек понимал, что его протащило почти через весь тоннель. Уже виднелся выход: все тот же холм, только под сильнейшим ливнем. Но не долетел – полет прекратился, и его, сначала медленно, потом быстрее и быстрее, поволокло обратно. И выбросило.

Думал, разобьется, но даже не ушибся.

И никакого ливня. Облачность сплошная, но ни капли. Дождь уже позже пошел. Впрочем, это значения не имеет.

А тогда Джек сел на свой мотоцикл и поехал обратно. На юг. Но не в Эдинбург, а в Лондон. Там нашел работу. Неважно какую. Зарегистрировался под фамилией материнского рода – Макмиллан.

Почему, зачем – объяснить невозможно.

Обнаружил, что светится. Стал избегать темных мест. Стал одеваться в черное, плотное, светонепроницаемое.

Видéния – явно из того мира, до которого не долетел. Голоса, даже крики. Несколько раз – люди. Лязг оружия. Пение.

Нигде не приживался. Много странствовал. Несколько лет в Непале, потом в Индии.

Потом – идея ухода. Не только для себя – для всех. Новая цивилизация, истинная свобода. Понимаете? Не останавливаться на том, что предыдущие поколения тебе оставили. Все время – вперед. Сами.

Трудные годы. Публичность. Богачи, бюрократы, фонды, банки, правительства, Лига, журналисты.

Добился.

Теперь – здесь. Но от прошлого избавления нет. И от тех видéний – тоже.

До примитивной модели параллельных пространств додумался самостоятельно. Время было – двадцать пять лет. Про Максима догадался тоже самостоятельно. Ни с одной душой догадками не делился.

Все.

Делайте, что хотите.

– И? – спросила Наташа, глядя на Устинова.

– Мне надо кое-что проверить, – тусклым голосом ответил тот. – Николай, необходим разговор впятером.

– Да будет тебе, Федюня, – устало проговорил Румянцев. – К чему теперь шифроваться? Запрошу связь с премьером, запрошу…

Он направился к выходу.

– Первым делом запись Ивану Михайловичу передать! – крикнул Устинов вслед. – Сами понимаете, – добавил он, обращаясь к остальным, наш… эээ… нашу беседу я записывал.

– Давайте-ка пока освободим гостя от этих украшений, – сухо сказал Максим, указывая на датчики, – вернемся в гостиную и, действительно, примем по капле… «Гленгойна» нет, извините уж, Джек, но «Коктебель» пятидесятилетней выдержки имеется.

19. Четверг, 25 мая 1989

– …Ваши предложения, подполковник? – спросил Чернышев.

Разговор происходил поздно вечером: политический градус в последние месяцы сильно повысился, и премьер постоянно пребывал в цейтноте. Террористические атаки фундаменталистов в Средней Азии, захват русских заложников в Тегеране, обвинения в коррупции при восстановлении Спитака, демонстрации республиканцев в Польше, растущая напряженность в Пекине – все это требовало времени, времени, времени. На проект «Игла» его оставалось совсем мало – но оставалось.

– Считаю необходимым, – четко ответил Устинов, – произвести тщательную проверку фактов, изложенных Керуэллом-Макмилланом, в части, касающейся его жизни до начала публичной деятельности. От момента рождения. Всё, включая пребывание в Азии. Особо – про шаровую молнию на севере Шотландии, вблизи побережья, в августе шестьдесят четвертого. Прошу содействия вашего высокопревосходительства – мне отсюда трудно организовать такую проверку.

Пауза.

– Распоряжусь, – сказал граф. – Еще?

– До окончания проверки считаю необходимым продлить наше гостеприимство. Легенда – сердечный приступ. Судья Макмиллан оправляется, но проходит реабилитацию на базе «Князь Гагарин».

Пауза.

– Если бы, – задумчиво проговорил премьер, – Судья Макмиллан и вправду отдал Богу душу вследствие сердечного приступа, многие проблемы разрешились бы сами собой… Впрочем, мгновенно возникли бы другие, и не уверен, что менее сложные. Простите, Судья. Полагаю, вы на связи?

– На связи, – бесстрастно откликнулся Джек.

– Господи… – прошептала Наташа.

Пауза.

– Нечего и говорить, что умерщвлять вас никто не собирается, – сказал Чернышев. – Можете не беспокоиться. В крайних обстоятельствах – только лишь фиктивно. Вы поняли меня, подполковник? Господин Макмиллан представляет для всех нас слишком большую ценность.

– Так точно, ваше высокопревосходительство.

Пауза.

– Действуйте. Материалы проверки будете получать по мере поступления. Коли все правда – предоставить господину Макмиллану полную свободу действий. На всякий случай, Судья, заранее приношу вам официальные извинения. Подполковник, еще вопросы?

Устинов встал.

– Ваше высокопревосходительство, считаю себя ответственным за вероятную неудачу операции в отношении Судьи Макмиллана. В связи с этим готов подать рапорт об отставке.

Пауза.

– Не морочьте мне голову, Федор Федорович, – сердито сказал премьер.

И отключился.

– Видно, устал старик, – прокомментировал Румянцев. – А ты, Федюня, на самом деле – не морочил бы ему голову. И нам тоже. Да и себе. Лучше вот что: я, пожалуй, наведаюсь к генералу – негоже командование базы в неведении держать, – а ты сделай милость, свяжи Судью с Первым. Так, Джек?

…Получасом позже командующий базой генерал от инфантерии Гурко 4-й сидел у дивана, на который уложили Судью, сокрушенно качая седой головой:

– Ай-яй-яй! Ай-яй-яй, голубчик! Как же это? Еще удача, что тут вас прихватило, на базе. Но, – всполошился он вдруг, – Николай Петрович, дружок, надо же уважаемого гостя в наш госпиталь перевести!

– Нет необходимости, – сказал Макмиллан. – Более того, нецелесообразно. До утра лучше здесь. В покое.

– Я непременно сейчас же врача… прикажу… Ну, хорошо, хорошо, не волнуйтесь, никто к вам даже не войдет. Просто подежурит, вон там, в прихожей. Хорошо? Прошу вас, а то меня самого удар хватит.

– Хорошо, – нехотя согласился Судья.

– Сапожников, дружок, распорядись, – сказал командующий маячившему у дверей адъютанту. Тот наклонил голову и выскользнул из апартаментов. – А вы ведь, – вспомнил генерал, – вскорости Землю посетить собирались? Ай-яй-яй! Придется обследоваться по полному циклу, иначе я прикажу, чтобы вас в корабль не пускали! Завтра и начнем, хорошо?

Макмиллан едва уловимо вздохнул и повторил:

– Хорошо. Вот только Первое…

– Положитесь на меня, Джек, – твердо сказал Устинов.

Судья закрыл глаза.

– Отдыхайте, отдыхайте, – понизил голос Гурко. – А вас, Николай Петрович, – добавил он совсем уже шепотом, – попрошу проследить тут за всем… во всех отношениях…

– Не извольте беспокоиться, Александр Валерьянович, прослежу, – тоже шепотом заверил генерала Румянцев.

20. Пятница, 26 мая 1989

Утром Судью перевезли в госпиталь базы.

– Я вас провожу, Джек, – сказал Устинов, когда Макмиллана водрузили на каталку.

– Начинаем в десять, – напомнил Румянцев. – Впрочем, сегодня никто из вас мне не требуется. Если только сами желаете…

– Да я с Джеком недолго, – ответил подполковник.

В десять часов вся группа Румянцева собралась в лаборатории. Максим и Федор устроились в углу. Наташа, присев на корточки рядом с Жуликом, гладила его по спине. Пес дрожал – что-то чувствовал, – но хвостом вилял исправно.

Подошел Румянцев. Наклонился, положил руку на плечо Наташе, сказал:

– Пора.

Потрепал собаку по загривку, кивнул ассистентам.

Наташа села рядом с Максимом, вцепилась в его локоть. Максим накрыл ее ладонь своей.

На Жулика навесили полный комплект датчиков. Румянцев, бормоча что-то успокаивающее, завел пса в камеру. Опустилась перегородка.

Профессор сел к своему вычислителю.

– Все на местах? – спросил он.

Ассистенты, один за другим, откликнулись: «На месте… На месте… На месте…»

– Свет, – сказал Румянцев.

Лампы, освещавшие лабораторию, потускнели.

– Установка?

– Готова, в норме, – отозвался один из помощников.

– Приборы?

– Готовы, в норме.

– Объект?

– Готов. Дрожит, но готов.

Румянцев застыл. Потом начал отсчет:

– Десять. Девять. Восемь. Семь. Шесть. Пять. Четыре. Три. Два. Один.

Наташа широко распахнула глаза, Максим, наоборот, зажмурился.

– Поток!

Раздался мощный удар грома. Лабораторию тряхнуло.

Потом всё стихло. Группа замерла, затаив дыхание.

– Всё, – сказал профессор.

Он несколько секунд смотрел на монитор, потом медленно встал, подошел, шаркая ногами, к камере, нажал на кнопку. Перегородка поднялась.

Из камеры повалил черный дым, потянуло горелой шерстью и мясом.

Максим открыл глаза. На полу камеры лежал дымящийся труп Жулика.

Наташа перекрестилась и беззвучно заплакала. В стороне всхлипнула аспирантка Зоя Головина.

– Поздравляю вас, дамы и господа, – ровным голосом произнес Румянцев. – Это оригинал. А копия – в параллельном пространстве. Приборы зарегистрировали момент исчезновения объекта и момент его появления в разрушенном состоянии. Моменты отделены друг от друга. Эксперимент удался. Еще раз поздравляю. Всем спасибо. Прошу отдыхать до завтрашнего утра. Сбор в девять часов.

– Ура! – крикнул кто-то.

Не поддержали. Все-таки, подумал Максим, спорный этот тезис – о падении духовного при расцвете материального. Очень даже спорный.

– Если есть желающие, – сказал Румянцев, – прошу в малое кафе восточного сектора сегодня в восемь часов вечера. Отпразднуем. Мученика дела нашего вспомним… – он бросил быстрый взгляд на камеру. – Разумеется, это не распоряжение, а приглашение. Не более того. А теперь – прошу вас. Нет, с объектом мы сами, благодарю.

Когда все ушли, Румянцев с Устиновым извлекли откуда-то большой металлический ящик, положили в него труп собаки и поместили в один из лабораторных холодильников, до того пустовавший.

– Пойдемте ко мне, – предложил после этого ученый.

– Лучше к нам, – попросила Наташа.

– Хорошо, – согласился Румянцев. – Федюня, «Коктебеля» прихвати, пожалуйста.

…Сели у окна.

– Скоро день, – пробормотал Максим.

– Да, – ответил профессор. – Часов через семьдесят светать начнет. Только, пожалуй, вам этого ждать не стóит. Возвращайтесь на Землю, отдохните как следует. Работы впереди еще много.

– Не понял, – сказал Максим. – А ты?

– Я пока останусь. Мне здесь думается лучше. Да и дела еще есть. Результаты сегодняшнего опыта обработать доскональнейше. Оригинал Жулика исследовать. В частности.

– А почему, Коля, – спросила Наташа, – ты его там, в лаборатории все время объектом называл?

– Сотрудники мои, – ответил Румянцев, – люди молодые, одаренные, амбициозные. Им еще много чего предстоит, и ко многому следует привыкать. Мозоли на сердце наращивать, иначе ничего у них не получится. Дело есть дело. Понимаешь?

Наташа промолчала.

– Пью в память обоих Жуликов, – сказал вдруг Устинов. – И оригинала, и копии.

Выпили до дна, не чокаясь.

– А теперь, – нервно хохотнул Максим, – давайте выпьем в память Максима Горетовского. Оригинала.

– Не знаю, что сказать, – проговорил Румянцев.

– Ничего не говори, – отозвалась Наташа.

Налили, выпили.

– Какие у тебя, кроме Жулика, тут еще дела? – спросил Максим.

– Думать, Максим, думать, – ответил ученый. – Пойми, здесь мы добились первого полноценного успеха. И каждый уголок лаборатории, да и коридоры, и комнаты, и кафе, – все тут для меня с этим успехом связано. По ассоциации иногда самые неожиданные мысли приходят. Случается, продуктивные. У нас ведь еще столько нерешенных задач! Обратная связь, например: я тебе говорил, что без натурных испытаний никак, а вот появились же идейки. Установка для возврата – принципиальнейшая проблема, и тоже мысли бродят. В конце концов, задача, Иваном Михайловичем поставленная: индикация прорыва с… с той стороны. К ней – даже не знаю, как подступиться. То есть в теории решение есть, но вот практически оно невыполнимо: всю планету, абсолютно всю, включая морские глубины и атмосферу, датчиками не покроешь. А ведь еще и околоземное пространство существует, и, между прочим, Луна, и окололунное… Вопрос, вопрос!

– И сколько времени ты рассчитываешь здесь в этих размышлениях провести? – поинтересовался Устинов.

– Месяца три, полагаю. А вы отправляйтесь домой. Послезавтра челнок ожидается, вот с ним и отправляйтесь.

– Что ж, – сказал Максим, – мы по Верхней Мещоре соскучились… Месяца на три – это хорошо, все лето… Роман, может, в издательство отдадим, да, Наташ? Воздух опять же… и вес нормальный… тошнить перестанет… покурить вволю…

– Я задержусь, – сообщил подполковник. – Мне, во-первых, по Макмиллану материалов дождаться. Хотя, я уж чувствую, – он помрачнел, – чисто там все. А во-вторых, мы с Джеком договорились: пока он тут в госпитале валяется – моими стараниями, между прочим, – я там у него в Первом за дисциплинкой присмотрю. А то он за свою банду беспокоится.

Наташа подошла к Устинову и молча поцеловала его в лоб.

– А вы, ребята, правда, домой давайте, – заключил Федор. – А попозже я вас догоню. Дома хорошо…

Да, подумал Максим, дома – хорошо.

Конец второй части