Текст книги "Время грозы (СИ)"

Автор книги: Юрий Райн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

13. Вторник, 23 мая 1989

Пожалуй, то был своего рода звездный час. Благодарности, вынесенные государем и премьер-министром от лица России и всего человечества!

Впрочем, Максим прекрасно понимал: его заслуги во всем этом нет. Не заслуга это, а беда.

Или наоборот – счастье, подумал он, поворачиваясь на звук шагов: Наташа… Счастье, ничем не заслуженное, случайно выпавшее. Счастье, которое он всеми силами пытается покинуть: домой, домой… А где нынче его истинный дом?..

Наташа подошла к Максиму, потерлась щекой о его закованное в свинцовый жилет плечо. Сочувственно спросила:

– Плохо спал?

– Да ничего, – ответил Максим. – Терпимо.

– Позавтракаем?

– Надо… – вздохнул он.

Замигала красная лампа, прозвучали четыре аккорда – па-па-па-паммм! – начало Пятой Бетховена, – раздался голос:

– В течение сорока минут возможна метеоритная атака по классу D. Всех находящихся в верхних ярусах просят спуститься на уровень минус четыре. Повторяю: …

– Что ж, – сказал Максим, – завтракать, выходит, внизу будем.

– Или плюнем? – весело спросила Наташа. – Сколько уж до нас таких атак было, и при нас одна… Спутники же всегда справляются! Тем более – всего-то D. А красота все равно немыслимая, помнишь?

– Ты лучше вспомни, – усмехнулся Максим, – как нас тогда Федор взгрел за то, что остались. Думал, убьет. Нет уж, пошли.

Он закрыл «Тексты», проверил актуальность паролей, выключил терминал и повторил:

– Пошли.

Мелодично прозвенел вызов внутренней связи.

– Легок на помине, – хмыкнул Максим. – Доброе утро, Федя, – сказал он в микрофон. – Уже идем.

– Смотрите мне, – проворчал Устинов. – Дети малые…

Ущерб, за четверть века Освоения нанесенный метеоритными атаками базам «Князь Гагарин» и «Алан Шепард», а также Первому Поселению, описывался просто: ноль. Строгий математический ноль. Тем не менее, опасность считалась актуальной. Очень уж впечатляли следы древних падений крупных метеоритов – гигантские кратеры, испещрившие поверхность Луны. В одном из них, кратере Белопольского, что на невидимой стороне, располагался, кстати, и «Князь Гагарин». Шестьдесят километров в поперечнике, семь в глубину! И это далеко не самый крупный из кратеров, между прочим…

Пытаясь представить себе мощь того удара, Максим почему-то всегда вспоминал свою молнию – невообразимой, как утверждал Румянцев, силы. Детский лепет, а не сила, думал Максим… Вот она – сила, так уж сила…

Как бы то ни было, к безопасности здесь относились всерьез: и вглубь зарывались аж на полторы версты, и купола сооружали беспрецедентной прочности, и селеностационарные спутники над ними вешали – для перехвата и расстрела любых подозрительных камушков. Камушек, несущийся к поверхности со скоростью шестнадцать километров в секунду, – Максим как-то прикинул в уме кинетическую энергию, получились какие-то мегаджоули, собрался перевести в тротиловый эквивалент, да дела отвлекли, а потом уж руки не дошли. Ясно, что много.

В расстрелах этих камушков, собственно, и заключалась поразившая Наташу красота. Прорвись хоть один – никакого эффекта, кроме сейсмического, не было бы. Атмосферы-то нет, гореть нечему. А при перехвате – космический фейерверк в черном небе, на фоне звезд. Причем беззвучный, что особенно впечатляло.

В просторных помещениях нижнего уровня собралось человек триста – все население базы, за исключением дюжины дежурных наблюдателей, несших службу в сверхпрочных даже по лунным меркам капсулах на поверхности купола, и полусотни разведчиков реголита, работавших «в поле». Свободного места, однако, хватало: первая очередь «Князя Гагарина» строилась в расчете на тысячу постоянных обитателей.

Максим с Наташей разместились в кафетерии. Четверо завтракавших неподалеку румянцевских аспирантов, заметив их, вежливо поклонились. Симпатичные ребята, а девочки – так просто чудо! Светлые они все… как бы это сказать… устремленные, что ли. Но и живые, конечно: вон, уже романы тут у них пошли…

Максим помахал рукой в ответ, Наташа с улыбкой кивнула.

Потягивая кофе – ничего другого душа принимать так и не пожелала, – Максим уловил обрывки азартного обсуждения: аспиранты сыпали непонятными терминами, ругали какого-то неведомого Прибыловского, упоминали Альдебаран и Бетельгейзе.

«Сам ты Альдебаран, – донеслось до Максима. – Винторогий».

Что ж, легенда… Считалось, что проект продолжается в первозданном виде, что цель его – свертывание-развертывание пространства в целях преодоления чудовищных межзвездных расстояний и освобождения человечества от уз колыбели-Земли, что Максим – человек, в общем, обычный, только с уникальными информационно-генетическими квантово-волновыми, или как там их, кодами… Кандидат в первопроходцы. Героическая, блин, личность. О параллельной реальности никто, естественно, не имел ни малейшего представления.

Бедный Коля, подумал Максим. Нелегко ему приходится. Бедные ребята. Впрочем, они-то себя бедными как раз не считают. На самом деле: отличные парни, замечательные девчонки, и жизнь у них удалась. Энтузиасты, горды тем, что работают не с кем-нибудь, а с самим Румянцевым, и не где-нибудь, а на Луне, и положение на базе занимают не какое-нибудь, а – белой кости. Остальные – либо технический персонал, либо селенологи-реголитчики. Тоже элита, слов нет, тем более, что реголит этот должен на многие века снять для Земли проблему энергетического голода. Но они-то, птенцы гнезда Румянцева, – элита из элит.

А мы тогда кто, подумал Максим? Я – кто? Привычно пришло на ум: возможно – копия… А оригинал – разрушен.

Впрочем, и черт бы с ним.

Неслышно, как всегда – откуда ни возьмись, появился Устинов. Присел к Максиму с Наташей, поздоровался, спросил озабоченно:

– Ну что, какие планы на сегодня?

– Ты, Федь, нас с шефом перепутал, – ответил Максим. – Насчет планов – это к нему. Но вообще-то полагаю, что работаем.

– А что, – удивился Федор, – не предупредил Николаша? Вот же рассеянный – как ты, Макс, говоришь? – с улицы Бассейной. В общем, нынче никто не работает. Все отдыхают. Кто желает, может отрабатывать свою карму. Кто не желает, или, положим, кармой не обременен, волен, например, пьянствовать. Умеренно, конечно. А гений наш предастся размышлениям. Собственно, уже предается. О возвышенном, так я думаю. Я его сюда загнать хотел – где там! Послал меня… довольно далеко, извини, Наташа. Обмолвился, между прочим: к финалу, говорит, подходим. И послал. Ну, что делать станете?

Максим не раздумывал:

– Мы – в Первое.

– Тьфу, – расстроился Федор. – Так и знал. Нет у тебя кармы. Балбес. Что ж, я с вами. Не обессудьте, обязан. Да и, – он помялся, – не нравится мне что-то этот Судья Макмиллан…

Наташа засмеялась.

– От тебя, Федя, – сердито сказал Максим, – не отвяжешься, я уже усвоил. Так что, грубо говоря, милости просим. А вот насчет Судьи – это паранойя.

– Мне, друг ты мой дорогой, – вкрадчиво ответил Устинов, – параноиком быть поручил известно кто. Я, чтобы ты знал, по натуре веселый и беззаботный человек. Ха-ха. Паранойя моя – по службе, ибо если взялся служить – служи. Кредо, понял?

– О господи, – пробормотал Максим.

– Не господи! – обозлился Федор. – И если бы еще только поручение! Вы же оба прекрасно знаете: то, о чем тогда в Царском говорилось, мне спать не дает. Вы все как-то… легкомысленно, что ли… или фаталистически, я уж не знаю, к этому отнеслись. А я – всерьез. Так что лучше уж я и вправду параноиком буду. – Он взглянул на Наташу, натянуто улыбнулся и спросил. – Когда стартуем, Макс?

– В одиннадцать, – ответил Горетовский. – Если отбой дадут. Насчет транспорта, Федь, озадачишься?

Раздалась первая фраза из «Оды к радости». Отбой.

14. Понедельник, 25 мая 1987

Да, в Царском селе тогда говорилось, так уж говорилось. Не то что в Мариинском. Отрицать сильнейшего впечатления от той встречи Максим, конечно, не мог. Ощущение материализующегося кошмара. Наташа тоже испытала шок. Как воспринял разговор Румянцев, осталось загадкой.

Но и Максим, и Наташа со временем выстроили в душе барьеры. А Устинов – нет. Не сумел. Или не захотел – сознательно принял на себя ответственность. Профессионал, пусть и отставной, пусть и проторчавший годы за стойкой бара, остается профессионалом. А может, наоборот: потому и стал когда-то профессионалом, что склонность имел такую – брать на себя.

В Царское их, в том же составе, пригласили через две недели после визита в Мариинский дворец. Работа уже шла полным ходом: Максима и, как объяснил Румянцев, некоторый объем пространства вокруг него, мерили вовсю. Мерили все мыслимые характеристики, мерили по многу раз, мерили в слабых, средних и сильных полях какой-то неведомой Максиму природы, мерили перегретым в бане и вымороженным в холодильнике, голодным и сытым, трезвым, выпившим и до беспамятства пьяным. Лаборанты записывали и расшифровывали, ассистенты что-то программировали и вычисляли,

Румянцев отрывисто и непререкаемо командовал, а в промежутках застывал перед вычислителем, уставившись на его экран и не слыша вопросов. Время от времени вскидывался, принимался лихорадочно молотить по клавиатуре, затем делал записи – совершенно нечитаемые – в рабочий блокнот, снова застывал.

Поначалу вся эта суета вкупе с несколько экстремальными условиями работы утомляла Максима, но дня через три он обнаружил, что начинает привыкать. Распорядок жизни, в общем, сложился, удавалось даже выкроить два – три часа в день для связи с Верхней Мещорой. Как Максим и предполагал, молодой Бармин, исполнявший должность управляющего компанией, справлялся: извековскому капиталу ничто не угрожало. Уже хорошо.

И вот – просят пожаловать в Царское.

Некто в аксельбантах провел посетителей в большую квадратную комнату, обставленную, к удивлению Максима, в стиле техно. Сюда, на его взгляд, просился какой-нибудь ампир или там классицизм с рококо. Чтоб гнутые резные ножки, подлокотники в виде оскаленных львиных морд, интарсированные поверхности.

Впрочем, кресла оказались удобными.

Император, выглядевший на этот раз словно бы чем-то обеспокоенным, с ходу завел разговор о Наташином романе.

– Я прочел вашу книгу, Наталья Васильевна… да-да, вашу и Максима Юрьевича, конечно, – сказал он. – Со всей ответственностью утверждаю: это явление. Собственно, после Бунина и, может быть, Набокова русская литература не давала ничего подобного. Не возражайте, я не силен в политике, но в литературе, смею надеяться, разбираюсь.

Наташа, порозовев от смущения, что-то пробормотала.

– Это, – продолжил император, – настоящая эпопея, исполненная высокого трагизма и написанная простым, ясным языком. Судьба главной героини… я не ошибаюсь, Максим Юрьевич, это кто-то из ваших предков?

– Дед, – ответил Максим. – А Наташа его в женщину переиначила, ей женский характер писать легче. У бабушки-то моей все несколько иначе складывалось. Но исторические события в романе реальные…

– Реальные… – откликнулся император. – Всего-то шесть человек и знают об этой реальности. Короче говоря, я считаю, что засекречивать ваше произведение незачем. Высокохудожественная антиутопия, так что ж? Премьер-министр согласился со мной – при условии, что в романе никаким образом не будет намека на… переход Максима Юрьевича из той реальности в эту. Я же, как… эээ… символ… вы понимаете… заинтересован, крайне заинтересован в том, чтобы роман был дописан и опубликован.

– Проблема упадка духовности на фоне материального благополучия, – полувопросительно-полуутвердительно сказал Румянцев.

– Именно, – подтвердил император. – Наши политики – технократы, им все это кажется вздором. А я уверен, что они неправы. Слава Богу, граф Чернышев, оставаясь жестким прагматиком и технократом, на голову превосходит коллег. Он способен если не разделить, то хотя бы умозрительно понять мою тревогу. Надо молиться, чтобы его предсказания не сбылись, чтобы в декабре народ проголосовал за либерал-консерваторов…

– Насколько я понял, – хмуро заметил Максим, – поддержка, простите меня, сексуальных меньшинств оппозиции обеспечена. Как у вас тут говорят, господи помилуй.

– А у вас, – оживился император, – к этим… эээ… наклонностям относятся иначе?

– У нас, – ответил Максим, – на этот счет статья имеется.

– Простите?

– В уголовном кодексе, – пояснил Максим. – До десяти лет. По-моему, это перебор. Пусть там что хотят и как хотят… Лишь бы не напоказ, я так думаю. Но считается, что мужеложество не сочетается с коммунистическими идеалами.

– Да… – задумчиво проговорил император. – Наши коммунисты совсем по-другому на это смотрят… Впрочем, мы отвлеклись. Коли Иван Михайлович полагает, что опасность существует, значит, она существует. Жаль, что по статусу мне нельзя открыто выказывать предпочтения… Ах, профессор, успех вашего проекта очень помог бы Ивану Михайловичу…

– До декабря не успеть, – твердо заявил Румянцев. – Кроме того, ваше величество…

– Владимир Кириллович! – перебил император. – Прошу вас!

– Кроме того, Владимир Кириллович, проект, в том числе в новой его части, названной «Иглой», имеет, полагаю, более широкое значение для…

– Знаю, знаю, конечно, вы правы! Но, видите ли, впервые за мою жизнь может сложиться ситуация, в которой я буду обязан принимать окончательные решения. Поэтому уж простите мне мои личные… переживания… пристрастия…

Император тяжело вздохнул. Повисла неловкая пауза.

Дверь открылась, вошел премьер.

– Государь… сударыня… господа…

Покончив с ритуалом приветствий, он сел и вопросительно взглянул на императора.

– Мы, Иван Михайлович, – сообщил тот, – о литературе побеседовали.

– Да, – чеканя слова, произнес Чернышев. – Дописывайте, издавайте. Одно условие – вероятно, Владимир Кириллович упомянул. Чтобы никаких мыслей у читателя не могло возникнуть о реальности параллельного мира. Пока я глава правительства – лично буду цензурировать. Погонят меня – государю решать.

Император, Максим и Наташа кивнули.

– Мне роман нравится, – немного мягче продолжил премьер. – Я, правда, не большой знаток, но мнению Владимира Кирилловича верю. Если это и вправду духовный прорыв для России – что ж, дай Бог… Хотя, должен признаться, тревог по поводу какого-то кризиса не вполне понимаю…

– Это может оказаться прорывом, – уточнил император. – Такая литература способна стать катализатором для…

– Да верю же! – нетерпеливо перебил Чернышев. – Давайте перейдем к делу. Оно видится мне куда более существенным и, позволю себе сказать, грозным, чем некие вопросы духовности. Напоминаю присутствующим о сугубой ответственности за сохранение содержания настоящего разговора в абсолютной тайне.

Он обвел собеседников тяжелым взглядом, остановился на Румянцеве.

– Скажите, профессор, какое количество параллельных реальностей предусматривают ваши теоретические построения?

– Бесконечное количество, – ответил ученый, и в его глазах мелькнула тревога.

– Вижу, что вы, Николай Петрович, уже поняли, – сказал премьер. – Может быть, продолжите вместо меня?

– Странно, что мне это не приходило в голову… – тихо проговорил Румянцев. – То есть параллельных пространств, разумеется, бесконечно много, но вот идея вторжения… Вы ведь об этом, Иван Михайлович?

– Об этом, – мрачно подтвердил Чернышев. – Тоже, должен признаться, не сразу сообразил. А ведь суть проста: мир Горетовского отстал от нашего. А другой какой-нибудь мир, напротив, ушел далеко вперед. Возможно это?

Устинов резко подался вперед.

– Поворотных моментов в истории предостаточно, – печально сказал император. – Батыево нашествие, к примеру.

– Хотя бы, – согласился Чернышев. – И предположим, что в том мире нашли способ преодолеть границу с нашим. Массово преодолеть. С оружием, превосходящим наше. С возможностями, которых мы и вообразить не в состоянии.

– Господи, – задохнулась Наташа. – Да зачем?

– Ресурсы, – сказал Максим, и премьер кивнул.

– Мы им тут не нужны, – произнес он. – И ваши, те, что в вашем, Максим, мире, тоже не нужны. Никто им не нужен.

– Да если они нас превосходят, – взволнованно заговорила Наташа, – то как же станут нам плохое делать? Они должны быть лучше нас, добрее, гуманнее!..

Максим усмехнулся. Устинов так и замер в своей неудобной позе, Румянцев и император оставались непроницаемыми, а премьер усмехнулся вслед за Максимом.

– Вижу, пришелец из отсталого мира понимает цену слову «гуманность». Да, мы, случись нам обрести такие возможности, вряд ли действовали бы во вред более слабым. Но ответьте, уважаемая Наталья Васильевна, на простой вопрос: согласны ли вы с тем, что мы тут переживаем пресловутый кризис духовности? – на лице Чернышева мелькнуло отвращение.

– Пожалуй, – неохотно признала Наташа. – Особенно после того, как я Максима узнала, – да, наверное.

– Стало быть, – проговорил премьер, – те, кто, предположительно, материально богаче и сильнее нас, могут оказаться совсем лишенными этой самой духовности? А с ней и гуманности? И доброты? И сострадания? Могут или не могут?

– У нас, – горячо возразила Наташа, – таких ужасов, как у них, – она показала подбородком на Максима, – не было! Коллективизация, тридцать седьмой год, холокост…

– Кстати, – заметил император, – тут вы, на мой взгляд… Впечатление сильное, ничего не скажешь, но, может быть, излишне сильное. Перегнули, мне кажется...

– Ничего не перегнули, – мрачно отозвался Максим. – Так оно все и было…

Император быстро перекрестился.

– Экстраполяция… – пробормотал Румянцев. – Можно вообразить себе этакий закон сохранения: сумма материальных и духовных высот постоянна. Больше одно – меньше другое. В некоем энергетическом состоянии социума… Чтобы и то, и другое увеличить – необходим скачок в новое состояние… Квантовый такой скачок… Бред вообще-то…Но исключить нельзя…

– В том-то и дело, – жестко сказал премьер. – Исключить нельзя. Знаю, знаю, Николай Петрович, оригинал осуществляет переход границы или же копия – вам неизвестно, вы докладывали. Согласен, что ежели переходит копия, а оригинал гибнет, то опасность существенно меньше. Вероятно… И все же: могу представить себе таких завоевателей. Ради экспансии в соседний мир на все готовы. Даже оставить в родном мире собственные трупы.

– Да коли они и гуманны… – задумчиво произнес император. – Насаждение гуманности с позиции силы – это, знаете ли…

– Два момента, – деловым тоном заговорил Румянцев. – Первое. Если верен вариант «копия», то мы не знаем, существует ли для такой копии – прости, Максим, – возможность возврата в свой мир. Есть там одна закавыка… Даже не одна… Не стану утомлять вас, но с этой проблемой мы на теоретическом уровне пока не справились. Сомнения, однако, имеются, а если они справедливы, то непонятно, какой прок отправлять армии завоевателей, которые не смогут вернуться. Разве что всем населением перемещаться… Второе. Мы также не знаем, каково количество, или какова масса, или каков объем неживой материи, способной сопровождать осуществившего «прокол» – то, что вы, Иван Михайлович, называете переходом границы. С Максимом Юрьевичем к нам попало некоторое количество такой материи, вплоть до бутылки бренди. Но возможен ли «прокол», например, с серьезными системами вооружения – мы не знаем. Опять-таки имеются сомнения.

– Ваши, профессор, два момента приняты к сведению, – сказал Чернышев. – Заметьте, однако, сколько раз вы повторили формулу «мы не знаем». Итак. Работы по изучению феномена всемерно ускорить. С сего момента вы, господин Румянцев, ничем иным не занимаетесь. Особое внимание уделить следующему. Первое: связь с объектом, запущенным нами в параллельную реальность. Второе: обнаружение и предупреждение проникновения в наш мир гостей извне. Особое! Для этого все возможности государства Российского – в вашем распоряжении. Во всяком случае, пока я премьер. А коли прогонят – вынужден повторить, ваше величество, Владимир Кириллович, – все ляжет на ваши плечи.

Император, на лбу которого выступил пот, молча кивнул.

– Знаю, – произнес премьер, – паранойя. Однако ответственность высока. Рисковать не могу.

– А вот что интересно, – вступил в разговор откинувшийся на спинку кресла Устинов. – Вот у нас первопроходец космоса – князь Гагарин. И у них, – он посмотрел на Максима, – тоже Гагарин, только не князь. А?

– И что? – удивился Максим. – То есть меня это тоже поразило, но связь-то какая с предположением Ивана Михайловича?

– Не знаю… Погибли оба… Что один – в автокатастрофе, что другой – в авиа… Не могу объяснить, – признался Устинов, – но что-то в этом есть зловещее…

– Вы, майор, среди нас самый здравомыслящий, – сказал император. – Не считая премьер-министра, разумеется. Лучше, чтобы вы – именно вы! – на мистические моменты не отвлекались, это здравомыслию вредит. Кстати, с нынешнего дня вы подполковник. Верно, граф?

Премьер кивнул:

– Но это тоже секрет. Для всех – вы по-прежнему в отставке.

– Служу Отечеству! – отчеканил Устинов, вскочив и вытянувшись.

– Вольно, – усмехнулся император. – Садитесь, пожалуйста.

– А лазутчики из того мира, – спросил новоиспеченный подполковник, сев на место, – могут у нас быть? Одиночные?

– Отчего же, – откликнулся Румянцев.

Устинов на мгновение оскалился. Волчара, подумал Максим.

– Собственно, это все на сегодня, – подвел итог Чернышев. – Возвращайтесь к работе.

Император встал. Поднялись все.

– И желаю вам успеха, – сказал премьер. – Искренне желаю.

– Благослови вас Господь, – добавил император.