Текст книги "Групповые люди"

Автор книги: Юрий Азаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 43 страниц)

Юрий Петрович Азаров
Групповые люди

Художественное оформление книги. Работы Юрия Азарова

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Часть первая

1

– Тут, землячок, зеков немае, – пояснял мне тогда, в начале 1985 года, Багамюк, едва ли не главный персонаж моих философско-эмпирических поисков, он же – Рог зоны, Председатель Сучьего парламента, Лохмач, Красная маска – эти воровские обозначения точно выражали бесовскую суть бывшего мокрушника и бодяги (убийцы и вора), век бы ему свободы не видать! А он тогда продолжал мягко стелить, давая мне понять, что он хоть и в зоне, а все равно с отечеством строит новую жизнь. – Це раньше булы лагеря и заключения, а теперь колония и осужденные. У нас новое мышление про исправительно-трудовые учреждения. Тут и с матерком поаккуратнее, землячок, а то, можно сказать, остаточная шушара[1]1
  Шушара – отрицательная часть осужденных, не пользующаяся авторитетом у лидеров. (Здесь и далее примечания автора.)


[Закрыть] не так поймет и даст прикол в наколку[2]2
  Дать прикол в наколку – натравить одного человека на другого. В данном случае намек на изнасилование.


[Закрыть]. А это шо значит? – Багамюк подмигнул заключенным. Их хохот добил меня окончательно.

К контрастам мнимой ласковости и садизма я никогда не мог привыкнуть в этом образцовом лагере, то бишь колонии, куда меня сунули невесть за какие грехи. Впрочем, каждый так и говорил. И каждый знал, за что его спеленали. А все равно беса гнал: "Ни за что и на полную катушку".

Здесь требуются некоторые семантические уточнения. "Гнать беса", "бесогонство" означает не только ехидство или притворство, но и такую пеструю игровую смесь скрытого и явного издевательства, коварного шутовства, жестоких укусов и щипков, когда непременно есть жертва, когда зачинщик спектакля, работая на толпу, пробуждает в ней низменные инстинкты, устраивая подобие пляски чертей карнавала темных сил, дьявольскую клоунаду, когда злобность диалектически переходит в ликующий хохот. Клоунада – вершина уголовного развлекательного мастерства. В этом развлекательстве и родилось бойкое выраженьице, к сожалению не вошедшее ни в какие толковые словари, – "сделать клоуна", то есть "обезобразить лицо", сплюснуть его, разодрать, исковеркать, а чтобы оно корчилось и извивалось, можно и хребетик надломить, и ступню бревнышком в лепешку смять, и царги[3]3
  Царги – руки.


[Закрыть] ступером[4]4
  Ступер – остро заточенный предмет.


[Закрыть] раскромсать.

Беса в этой колонии гнали все, потому что смех и радость были основным педагогическим направлением воспитательного учреждения.

Любил повеселить честной народ и наш гражданин начальник, Заруба Павел Антонович. У него свои приемчики были. Вроде бы и неприметные, но творческие и доступные для всех уровней интеллектуального развития осужденных. Эти приемчики он называл сочетанием индивидуальных и коллективных форм воздействия. Нацелится на тебя улыбочкой, губки под смоляными усами в трубочку вытянутся, обращается к тебе как ангел-спаситель, а заключенные млеют от ожидания предстоящего наслаждения, а он шепотком к тебе, едва слышно, чего-то бормочет, а ты глядишь на его улыбочку и тоже, как дурак, расплываешься, а он как врежет на повышенной ноте:

– Прошу повторить, осужденный Степнов, что я вам сказал. – И уже подзывает какого-нибудь Багамюка и ему: – Провести с новеньким разъяснительную работу. – А это тоже не сахар…

Я сразу узнал о том, что Заруба создает новую систему воспитания. Что-то вроде Нью-Ленарка Роберта Оуэна. Это так он мне сказал, рассчитывая на мою помощь профессионального психолога.

– Но мы пойдем другим путем, – улыбнулся тогда Заруба, поясняя мои функции в Совете коллектива, куда по его рекомендации меня самым демократическим способом избрали граждане осужденные. Итак, я, Александр Степнов, в прошлом профессиональный психолог и публицист, понадобился начальнику колонии для создания Нового Ленарка в глубинах таежной Архары. Так прозвана была зеками Архангельская область, что тоже, конечно, было нарушением. Заруба достиг на своем воспитательном поприще солидных успехов: в закрытом ведомственном журнале "Новая жизнь" был дан о его колонии разворот, где говорилось, что ему удалось в короткий срок сколотить коллектив. Словечко-то какое: сколотить, точно коллектив – гроб!

На первом плане разворота был он, Заруба, улыбающийся, плечики расправлены, грудочка выпячена. Рядом с ним председатель Совета коллектива – Багамюк. Фотография с особенной силой подчеркивала незаурядные черты отрядного вождя – лысеющий лоб, хоть и бугристый, но огромный, как у мыслителя, нос точеный, глаза дерзкие, а губы всегда в улыбке. Это потом я уже поражался тому, какие же литые лица у рецидивистов! какие тела! какая схороненная мощь! И, глядя на Багамюка, думал: такая роскошная физиономия досталась вору и убийце. Впрочем, не всегда он убивал. Воровать – это другое дело. К этому он с детства был приобщен. Точнее, приобщен был к двум сферам – к воровству и руководству людьми. Между этими двумя сферами он не видел пропасти. Поэтому, еще не закончив техникум, – он заочно учился не то в ужгородском, не то в львовском строительном среднем учебном заведении, – он стал ведать какими-то колоннами, бригадами, участками, что и привело его к первой судимости: хищение в крупных размерах. Воровали вместе, а сел тогда он один. Потом, конечно, он пересчитал прежним дружкам бишкауты[5]5
  Бишкауты – ребра человека.


[Закрыть], одному пришлось так отремонтировать бестолковку[6]6
  Отремонтировать бестолковку – разбить голову.


[Закрыть], что он на всю жизнь стебанутым[7]7
  Стебанутый – дебил.


[Закрыть] остался – одним словом, поквитался. А вот второе дело – до сих пор не может опомниться Багамюк – бесовка[8]8
  Бесовка – подруга.


[Закрыть] заложила! Изебровая бикса[9]9
  Изебровая бикса – хорошая женщина.


[Закрыть] была, а ливернула[10]10
  Ливернуть – выследить.


[Закрыть], дала цинк[11]11
  Дать цинк – предупредить кого-либо.


[Закрыть] лягашам…

В колонии Багамюк был в своей стихии. Жил порожняком[12]12
  Жить порожняком – быть авторитетом среди осужденных.


[Закрыть]. Свое дело знал туго. Многие благодаря ему вышли на заветное УДО[13]13
  УДО – условно-досрочное освобождение.


[Закрыть].

Особой привязанностью Багамюка были птички. Они слетались на его легкое посвистывание, садились на его голые плечи; в такие мгновения он сиял от счастья и ни за что бы не согнал с плеча какого-нибудь паршивенького воробышка, даже если бы в это время его увидел зам начальника по режиму коварный Еремин. Общение с птицами считалось во всех колониях жесточайшим нарушением и каралось суровыми мерами. Багамюк гордился своей любовью к вольным созданиям и никогда эту любовь не предавал. Единственный человек из руководства колонии, который знал эту привязанность Багамюка и уважал его за это, был Заруба.

Заруба, надо отдать справедливость, был незаурядной личностью. Он считал себя революционером, преобразователем, экспериментатором. Еще в юношеские годы в нем зажглась великая потребность социального переустройства. Это случилось при следующих обстоятельствах. Он, сын школьной уборщицы, в летние студенческие каникулы работал в совхозе. Вместе с ним одни и те же работы выполнял такой же студент, как и он, Вася Ханыгин, сын бригадира тракторной бригады. Когда Зарубе начислили вдвое меньше, чем Ханыгину, он возмутился. Дело закончилось дракой, в которой он совершенно случайно надкусил бывшему товарищу кончик носа, за что и оказался в следственном изоляторе, куда спровадили его старшие Ханыгины. В следственном изоляторе хрупкого Зарубу отдуплили[14]14
  Дуплить – насиловать.


[Закрыть] всей камерой, в течение месяца он шестерил, как последний чушонок[15]15
  Чушонок – изгой, обиженник.


[Закрыть], и на всю жизнь запомнил запах этого ада, пропитанного человеческими зловониями, осклизлой сыростью и человеческой похотью. И еще что-то осело в глубине его души, может быть, жажда реванша, или родилось то неукротимое бесогонство, благодаря которому он во всей дальнейшей жизни казался себе бесстрашным, уверенным и даже пророческим. К счастью, его не лишили свободы, но в институте у него были серьезные неприятности. Он признал свое поведение с Ханыгиным недостойным норм социалистической морали, но настаивал на том, чтобы его поняли: мир устроен несправедливо, этот мир надо переделывать, и он будет к этому стремиться. Конечно же, другими средствами. В Зарубе – на это многие обращали внимание еще в ранние его годы – по-странному сочетались возвышенный романтизм и предельный реализм, какой-то упрямый и последовательный. Заруба проникся любовью к учениям о высшей справедливости. Потому и налегал на утопистов: Фурье, Сен-Симон, Оуэн, Мор.

– Общество социального очарования! – часто и вдохновенно повторял Заруба. – У нас есть все возможности, чтобы построить такое общество!

Так обращался он к своим подопечным. Да, в своем Новом Ленарке будет это самое социальное очарование, мать его за ногу. И он так страстно говорил об этом, голос его, негромкий, но крепкий, так ладно входил в зачерствевшие души его слушателей, что никто и не сомневался в том, что это самое "мать его за ногу" будет немедля построено. Так считали, потому что разучились хоть в чем-то сомневаться.

Да, да, здесь он вместе с этими прекрасными, беззаветно преданными ему людьми создаст Общество Солнца. Он и учение свое разрабатывал, которое назвал: маколлизм, что означало – мажорный коллективизм. Учение запрещало тосковать, пищать, жаловаться, уединяться, печалиться, сострадать, сочувствовать, копаться в себе, запрещало разговаривать шепотом, думать по ночам, выпадать из здорового коллектива, плохо или – даже безрадостно выполнять общественные поручения, трудовые обязанности. Багамюку, как и всякому законченному авторитаристу, такая идеология пришлась по душе, потому что требования социального очарования были, как иногда выражался Заруба-философ, имманентно присущи отрядному вождю, да и всем лучшим людям колонии.

Багамюк на фотографии стоял в обнимку с Серым, это старший дневальный, или завхоз отряда, – Серов Николай. Тоже крепкий орешек, широкое открытое лицо, однако в нем уже меньше собранности и зажатости, должность у него другая. Богатая должность: ему и продуктами несут, и деньгами платят, и в его каптерке всего невпроворот, и шурудило[16]16
  Шурудило – самодельный электронагревательный прибор.


[Закрыть] у него всегда свое: можно и мясо отварить, и чифирком побаловаться. Рядом с Серым – Лапшин, философ, который тоже понадобился Зарубе для обоснования великих педагогических идей. Лапшин презрительно улыбается, его еще тогда окончательно не сломали, он надеется сохранить себя, а потом на свободе повести борьбу (как, с кем и когда он поведет борьбу – этого он не знал). С Лапшиным я подружусь, и он поможет мне выжить в этом Нью-Ленарке, будь он трижды проклят.

Справа от Зарубы – Орехов Петр Иванович, начальник оперчасти, он же куратор секции общественного порядка, которая не только за дисциплиной следила, но главным образом занималась "перековкой" сознания. В сколоченном коллективе, как в гробу, хранилась идеология, пестовал которую председатель секции общественного порядка Квакин Демьян – личность особенная: в прошлом заведующий отделом агитации и пропаганды энского райкома партии, осужденный за бытовое разложение. Он тоже был привлечен к созданию теоретической и практической программы Нового Ленарка, Слева от Квакина стояли фельдшер Курнеев, мастер леса Федоров, учителя и председатели различных секций: санитарной, культмассовой, производственной, учебной и других.

В самом углу фотографии каким-то образом оказалась голода Васи Померанцева, обиженника, по кличке Василиса, представительствующего, должно быть, от отряда в сто двадцать человек. Эта армия изгоев, изнасилованная и растоптанная, постоянно пополнялась и подчеркивала как бы границы той нравственной бездны, куда мог попасть каждый и откуда уже никогда не выбраться. Обиженник отмечен видимым и невидимым проклятием: с ним никто не сядет рядом, никто не станет работать или просто так разговаривать. Его кружка, миска, ложка продырявлены, а чтобы пища не проливалась во время еды, обиженники заделывали отверстие хлебом.

Здесь уместно сказать об экологическом гуманизме учения Зарубы, где естественные природные потребности человека составляли фундамент его всестороннего и гармонического становления. На меньшее Заруба не соглашался. Развивая Макаренко, Заруба любил повторять: "Для меня воровство, грабеж, изнасилование не есть явления нравственного порядка. Все эти проступки совершаются на основе правовых эмоций. Человек считает, что его несправедливо лишили возможности удовлетворять свои естественные потребности, и он становится на путь защиты своих прав. Поэтому я, в частности на воровство, смотрю сквозь пальцы (здесь он дословно цитировал великого предшественника), мне лишь бы осужденный свято чтил предписание Большой Иконы[17]17
  Большая Икона – правила внутреннего распорядка колонии


[Закрыть]". Будучи европейским человеком, Заруба, ссылаясь на шведские нравы, где закон не преследует однополой любви и даже браков между мужчинами, доказывал, что система взаимоотношений, скажем, между шерстью[18]18
  Шерсть – отрицательная часть осужденных.


[Закрыть] и чушонками носит чисто экологический характер и способствует в значительной мере нормализации общения в мужском коллективе, повышает производительность труда. Конечно же, Заруба добивался, чтобы в интимных межличностных отношениях не было чухнарства[19]19
  Чухнарство – грязь, неряшество.


[Закрыть], а тем более гладиаторства[20]20
  Гладиаторство – садизм.


[Закрыть] или протягивания кутком с разворотом[21]21
  Протянуть кутком с разворотом – групповое изнасилование с причинением травм.


[Закрыть]. Надо сказать, он смело и совершенно необычно подошел к проблеме деления традиций на «сучьи» и «воровские». В глубине души своей он был на стороне воров а законе, в их естестве было что-то от истинной природы, великой и незапятнанной. Когда же он думал о современном активе – об этих стебанутых карасях, полуцветных[22]22
  Карась, полуцветной – активист колонии.


[Закрыть], бивнях[23]23
  Бивень – недоразвитый.


[Закрыть], лохмачах и форанах[24]24
  Форан – сексот.


[Закрыть], жалких сохатых[25]25
  Сохатый – осужденный, выполняющий чужую норму.


[Закрыть], мужиках и пахарях[26]26
  Мужики и пахари – хорошо работающие осужденные.


[Закрыть], ему совершенно ясно становилось то, что Новый Ленарк не построить, если во главе будет стоять эта полуобиженная сучья кодла со своим сучьим парламентом[27]27
  Сучья кодла со своим сучьим парламентом – сборище бывших воров вместе с Советом актива осужденных.


[Закрыть].

И он, что было свойственно его широкой натуре, распахнулся перед отрицаловкой, которую специально собрал, отдельно собрал, и не где-нибудь в кабинете или в клубе, а именно там, где любила собираться отрицаловка, не на Бродвее, где она в свободное время била пролетку[28]28
  Бить пролетку – прогуливаться.


[Закрыть], а в только что отстроенном складском помещении, собрал уже после работы, когда все отряды отчалили к своим локалам[29]29
  Локал – место, отведенное отряду для проживания.


[Закрыть].

Не жалея красок, он щедро раскрылся перед сборищем бобров[30]30
  Бобер – воровской авторитет.


[Закрыть], призывая их создать не вариант сучьей колонии, а действительно Новое Общество, где «Традиция в Законе» станет основой Большой Иконы и все ей будут поклоняться, даже он, Заруба, начальник колонии 6515 дробь семнадцать. Да, он гарантирует подлинную свободу всем бобрам и борзым, всей настоящей шерсти, если во главе колонии станет Большой человек[31]31
  Большой человек – самый авторитетный вор в законе.


[Закрыть] и поведет за собой всю шерсть, отрицаловку и шушару…

– Не скрою, – гремел Заруба, скрипя зубами. – И мою шкуру секут[32]32
  Сечь шкуру – выслеживать.


[Закрыть], и меня фуганят[33]33
  Фуганить – доносить.


[Закрыть], поэтому моя надежда только на вас, а что касается меня, то я отдам всего себя, по капле крови отдам… – И тут Заруба загнул столь ярко и с таким знанием жаргонно-матерных оттенков, что самые бывалые бобры вылупили свои зенки, фары, буркалы, шнифты, караулки, бебики[34]34
  Зенки, фары, буркалы, шнифты, караулки, бебики – глаза.


[Закрыть] и долго не могли понять, кто же перед ними – пахан или барин, то бишь начальник колонии. А Заруба все рвал и рвал очко[35]35
  Рвать очко – выслуживаться.


[Закрыть], намекая, что и ему приходилось бомбить и молотить[36]36
  Бомбить, молотить – грабить, воровать.


[Закрыть], приходилось испытать великую несправедливость на своей шкуре – и тут он говорил правду, как отца расстреляли за то, что раненым оказался в плену, как мать-уборщицу обижали всю жизнь и как его в восемнадцать лет бросили в камеру следственного изолятора. Он обращался к классикам: «Нет правды на земле и нет ее на небе!» – эти слова дважды прозвучали в складском помещении; он обращался к Евангелию: «Если свет в твоих глазах тьма, тогда что же такое свет?»; он обращался ко всем революциям сразу: «Именно воры в законе всегда помогали брать власть, а потом их вышвыривали из нее, устраивая свои сучьи демократии!» И вот он вместе с отважными бобрами проложит новые пути, чего бы это ни стоило – позора, унижения и даже смерти…

Надо отдать должное, большинство было на стороне Зарубы. Поверили. Но кое-кто шептал:

– Фуфло толкает…[37]37
  Толкать фуфло – говорить неправду.


[Закрыть]

И тогда произошло невероятное. Должно быть, кто-то из первой пятерки[38]38
  Первая пятерка – группа самых авторитетных осужденных.


[Закрыть] дал пас[39]39
  Пас – сигнал.


[Закрыть], и будто ни с того ни с сего началась заварушка, которая бог весть чем бы кончилась, если бы Заруба не схватил обеими руками тарный ящик с бутылками «олифы» и не запустил этим ящиком в самый центр пятерки; Заруба, должно быть, знал, что в бутылках вовсе не олифа была, а Полина Ивановна, то есть раствор политуры, приготовленный для употребления, и, когда Полинушка грохнулась и растеклась по цементному полу, неистовый вопль раздался в складском помещении, точно люди навсегда лишались земных и неземных радостей, и мигом прежде всего из первой пятерки кинулись спасать Полинушку, но и тут Заруба не дал маху: как тигр он прыгнул в середину спасающих и что есть силы стал пинать сапогами бутылки с жидкостью, давая понять, чем может кончиться полное невзаимопонимание между бобрами и Барином, который готов дать им самое дорогое, что есть в этой жизни, – СВОБОДУ! Свободу, которую так ценил он сам, которую ценили бобры и обиженники, шерсть, битая молью, и стопроцентная шерсть, новая и отменного качества. Свободу, доступную и понятную прежде всего колонийским аристократам, ибо она, эта свобода, нужна лишь избранным, ибо она по природе своей аристократична, как говорил Лапшин, ссылаясь на Бердяева, сугубо элитарна, кланова и отнюдь не демократична. И тогда пятерка отпочковала на средину Багамюка, который со свойственной ему ласковой обворожительностью потребовал от гражданина начальника подтверждений. Заруба сказал, что слово Барина слишком большое подтверждение, а вот чем он, Багамюк, может подтвердить свою готовность биться за свободу – неизвестно, но даже самый последний чушонок колонии знает, что Багамюк – рядовое ботало[40]40
  Ботало – болтун.


[Закрыть]. Как только произнесены были эти слова, так Багамюк побагровел и пошел на Зарубу, но, не дойдя до него, подошел к решетчатым складским дверям, сунул кисть руки между двух металлических прутьев, и кость руки хрустнула – «Вот оно, мое подтверждение, сучье вымя!» Гул одобрения прокатился по бобрам – знай наших! "Ты-то на что способен, бомбила[41]41
  Бомбила – бродяга.


[Закрыть]!" – И начальнику отступать было некуда. И Заруба что есть силы стукнул ладонью по торчавшему из доски гвоздю и прошил руку насквозь – так состоялось братание вора в законе и начальника колонии 6515 дробь семнадцать. Братание, которое утвердило маколлизм и способствовало созданию новой системы экспериментов в местах лишения свободы.

Я, впрочем, присматривался к рукам обоих архаровцев и ни у кого не нашел на руках следов этих убийственных доказательств. Столько легенд бродит по колониям, кто знает – какая из них правда, этого никто не скажет. Но очевидным и по-настоящему достоверным было одно: именно в этой колонии начала складываться принципиально новая система воспитания, где макаренковская триада – диктатура педагога, диктатура актива, диктатура коллектива – нашла свое дальнейшее развитие.

А Заруба действительно именовал себя системщиком.

На двадцати листах ватмана под его руководством и, конечно же, при участии бывших ученых, пропагандистов и инженеров была расчерчена и расквадрачена вся колония, все виды труда, от производительного до уборки двора, складских помещений и других объектов. Линиями и стрелками были обозначены взаимосвязи – это уже открытия самого Зарубы, о которых следует рассказать особо.

Здесь были схемы построения педагогического коллектива ИТК[42]42
  ИТК – исправительно-трудовая колония.


[Закрыть], схемы построения самодеятельных организаций, схемы расстановки воспитательных сил в отряде осужденных. Здесь было показано, по каким направлениям осуществляется коренная перестройка всего сложного и тонкого процесса воспитания и перевоспитания личности советского человека, который однажды сбился с пути истинного, но вот тут, в далекой Архаре, в хвойных лесах, в труде и в самодеятельности обретал свою новую сущность: развивал себя гармонически и всесторонне. Заруба намерен был идти не только в ногу с конъюнктурными требованиями времени, он жаждал великого воспитания, великой педагогики, а потому всеми силами своей души настаивал на самой широкой демократизации всех воспитательных процессов, причем чтобы эта демократизация была не показной, а настоящей, давала каждому максимум свободы, максимум развития. Именно поэтому он считал, что только через труд человек может обрести и полную свободу, и полное всестороннее осуществление.

Будучи философом, Заруба понимал свободу как осознанную необходимость находиться на строго определенном месте, будь то это место начальника или бригадира, рядового осужденного или обиженника. Конечно же, Заруба стремился и к некоторой диалектике, ко всяким движениям, самодвижениям и взаимопереходам. Он даже разработал специальную теорию, в которой доказывал, что богатство личности и коллектива определяется богатством перемещений. Эти перемещения, даже из шизо в бур, из колонии в поселок[43]43
  Поселок – поселение ссыльных.


[Закрыть], он считал мощным средством глобального развития межличностых и личностных отношений. Вообще в голове Зарубы зрела система глобальных преобразований. Он видел, что колония – явление ограниченное. То есть здесь оборваны полезные социальные связи, человек находится как бы в неестественном биологическом состоянии, а поэтому надо разработать иные способы взаимодействия таких форм перевоспитания, как поселение и колония. Он считал, что эти две формы бытия должны быть одним целым. Причем связи между поселением и колонией должны быть подвижными. По его мнению, в поселении могли проживать жены и дети заключенных, что в значительной мере могло бы сказаться положительно, разумеется, на общем тонусе заключенных и на производительности труда. Кроме того, предлагал Заруба, из поселения в колонию могли перемещаться по решению Совета коллектива отдельные осужденные, в частности те, кто не выполняет норму или какие-нибудь функции общественной работы.

Одним словом, Заруба верил в такую организацию дела, которая неизбежно заставляла каждого осужденного перевоспитываться, выковывать сильный советский характер.

Будучи все же реалистом, точнее реалистом особого склада, то есть несколько романтизированным созидателем, у которого элемент вкрапленного романтизма был достаточно загрязнен и искорежен, Заруба отдавал себе отчет, что воспитательное учреждение, которому он служил, все же было учреждением репрессивного типа, лишающим человека самого главного – свободы. Но в этом лишении было и положительное, считал выдающийся экспериментатор, было, по его мнению, то необходимое ограничение, без которого не может быть полноценного, то есть абсолютно здорового развития личности. Им даже была развернута, разумеется в рамках теории маколлизма, теоретическая концепция, согласно которой ограничение переходило в самоограничение и таким образом становилось важнейшим условием человеческой гармонии. Заруба даже написал одну работу, заглавие которой смутило опера Орехова, его закадычного друга и соратника. А заглавие было таким: "Самоограничение как фактор преодоления вседозволенности в процессе перевоспитания осужденных". В этом своем труде Заруба тщательно проследил все плюсы – он всегда опирался на положительное – человеческой изоляции от различных пороков, которые вели свое давнее происхождение от дьявольских соблазнов: вино, карты, женщины. Здоровый труд на свежем воздухе, помноженный на всестороннюю самодеятельность, – вот идеал настоящего демократического устройства не только вверенной ему колонии, но и всего общества в целом.

Заруба, будучи оптимистом, считал, что каждому гражданину страны, какой бы он пост ни занимал, целесообразно было бы на какое-то время оказаться во вверенной ему колонии. Даже самый незначительный срок давал возможность не только перековать или доковать человека, но и создать такие профилактические механизмы в личности, которые бы на многие годы предохраняли граждан от различных правонарушений. Разрабатывая учение о маколлизме, Заруба рассмотрел воспитание в местах заключения, так сказать, в историческом развитии. Он даже дал свою периодизацию, разбив весь процесс на четыре этапа. Первый этап он затруднялся назвать ленинским, хотя этот этап охватывал именно первые семь лет, с 1917 по 1924 год, когда концентрационные лагеря лишь создавались и еще не были отшлифованы все элементы перековки личности, а потому нередко вместо филигранного педагогического мастерства наблюдались грубые милитаризированные формы воздействия, как-то: вспарывание живота заключенного тупым предметом, или прокалывание барабанной перепонки грязной швайкой, или вырезание на плечах подследственных погон с последующей присыпкой кровоточащих мест солью, известью и другими разъедающими веществами. Однако опер Орехов спорил с Зарубой, считая, что такого рода меры складывались исторически и они нужны были в процессе становления диктатуры пролетариата. Одно дело у белогвардейца, эсера или петлюровца сорвать погоны, это, знаете ли, рассуждал Орехов, отдает душком дворянских традиций, а другое дело вырезать погоны на живом теле, а ну поглядим, какова твоя дворянская честь, и убеждались, видя, как червем извивался бывший отпрыск эксплуататорских классов, как молил о пощаде, как клялся и божился, что воздаст богу славу, ежели его прикончат, только бы не мучиться, не нести на себе острую невыносимую боль кровоточащих погон. Вглядываясь в исковерканные мукой лица врагов народа, каждый гражданин молодой республики креп душой. В сталь превращалось его революционное сознание. Лагеря военного коммунизма дали первый опыт блистательного решения, как считал Заруба, многих проблем, в частности проблемы молниеносной перемены убеждений личности и целых социальных групп. В этих переменах, обагренных кровью и наполненных голосами истязаемых, рождалась романтика будничных трудовых подъемов, рождалась та высокая революционная коллективность, которая напрочь отвергала все личностное, все присущее отдельному индивиду. Перемены окрашивались новой верой во все новое! Перемены и были новой верой! Пафос, мажор, исступленная радость, красные косынки и красные флаги на лагерных вышках, на лагерных бараках, счастье взятия на себя новых обязательств, готовность умереть на лесосеке, в котловане, на стройке, на домне, на шпалах, лишь бы выполнить план, – это славная примета тех лет! И если уж и расстреливали всякую сволочь, то только лишь за срыв взятых обязательств, и никто не осуждал суровость мер, напротив, все были убеждены: так надо, в этом наша сила, залог победы!

Нет, Заруба не разделял массовых расправ этого периода, можно было бы и поменьше укокошивать, но для этого нужен был иной воспитатель. А таковой еще не созрел. Поэтому второй, сталинский, или послеленинский, этап отличался двумя направлениями. Первое – потребовало сделать лагерное воспитание массовым. Каждый гражданин должен был пройти через могучие ворота Исправительно-Трудовой Системы. И выйти, кому суждено было выйти, принципиально иным человеком! Второе – диктовало необходимость создать новый тип воспитателя, умеющего творить коллективность, революционную по своему духу, то есть такие отношения, при которых Система держалась как бы на самоорганизации. По мнению Зарубы, в сталинских лагерях впервые создан образец жизнедеятельности и общения людей будущего. Девяносто процентов всех работ здесь осуществлялось самими заключенными. Была своя охрана, свои повара и бригадиры, инженеры и конструкторы, был свой штат специального обслуживания. Впервые в мире воспитательное учреждение взрослых людей строилось на самодеятельных началах.

Он был убежден в том, что опыт работы лагерей Колымы, Воркуты, Сибири не был в свое время обобщен, а нынче неоправданно охаивается, обзывается ругательным словом "сталинизм": выплескивается, можно сказать, с водой и ребенок. А рождение ребенка произошло именно там – в лагерях! Именно в суровых испытаниях родилась Всеобщая Новизна, Всеобщая Воля, Всеобщая Маколличность! Эти ростки нового были в свое время замечены и воспеты такими великими сынами народа, как Горький, Макаренко, Симонов. К сожалению, среди работников НКВД, среди философов и психологов не нашлось человека, который бы сумел придать этим росткам, обозначившим новый, социалистический тип человека, законченный вид, переложить, так сказать, эти практические ростки на теорию, чтобы все в стране и даже за ее пределами могли пользоваться новейшим учением об ускоренном создании и новых человеческих типов, и новых человеческих отношений. Восполнить этот пробел и решил Заруба, когда привлек к этой работе профессионального философа Олега Ивановича Лапшина. Но Лапшин сразу оттолкнул Зарубу своей предательской интеллигентской сущностью. Этому Лапшину создали небывалые условия: разрешили не выходить на работу, Багамюк постоянно ему писал перевыполнение норм, ему разрешили держать свое личное шурудило, и он мог пить чай любой крепости, и, наконец, он пребывал в уединении целыми сутками. Всего этого не оценил Лапшин, полез к Зарубе с дурацкими объяснениями. Он однажды обратился к нему шепотом, предварительно закрыв за собой дверь перед самым носом Багамюка, который был до чрезвычайности оскорблен недоверием к нему.

– Я должен вам раскрыть правду, – сказал Лапшин Зарубе. – Дело в том, что мне довелось прочесть двадцать книг Троцкого. В его сочинениях есть один том, в котором он расписал то, как преобразовать в короткий срок всю Россию. Он предлагал всю страну разбить на военные округа, в этих округах создать трудовые лагеря и трудармии. Каждый гражданин должен пройти через эти трудовые лагеря. Железная дисциплина, военные методы управления, полная изоляция отдельных подразделений друг от друга способны были создать, по его мнению, в короткий срок нового человека. Надо сказать, кое-что он успел сделать. После гражданской войны он превратил несколько армий в трудармии и в своих сочинениях подробно описал, какими методами надо пользоваться, чтобы на первом этапе строительства социализма диктатура пролетариата в полную меру осуществила себя…

Не успел Лапшин закончить свое пояснение, как Заруба, преобразившись в лице, заорал что есть мочи:

– Багамюк! Квакин! Кого мы пригрели на своей маколлистической груди?! Багамюк! Квакин!

Когда влетели Багамюк с Квакиным, Заруба сказал:

– Мы его откормили, отпоили, а он нам голый троцкизм подсовывает! Не допустим! По пути нам троцкизм, Квакин?!

– Не по пути, – ответил Квакин.

– Вышибить из него вредную, не нашу идеологию! – тихо сказал Заруба. – И немедленно.

– Будэ зроблено, – ответил Багамюк, выталкивая Лапшина из помещения клуба. А уже в коридоре Квакин набросил на философа старую фуфайку, кто-то сжал голову так, что и дышать нечем было, и повалили Лапшина и стала дубасить чем придется, приговаривая: "Нам не нужна вредная идеология. Нам не нужны дикие фраайра[44]44
  Дикий фраайр – человек без убеждений.


[Закрыть]. Мы вышибаем из тебя троцкизм!"

После таких маколлистских внушений Лапшин долго отходил. Его перевели на общий режим, а Багамюк следил за тем, чтобы на философа наваливали самые оскорбительные и самые трудные работы. А потом Заруба как ни в чем не бывало однажды сказал: