Текст книги "На пороге Галактики"
Автор книги: Юрий Леляков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)
Или… прежде всего сам и должен быть откровенен насчёт себя как личности, своих планов, идей, сомнений? Чтобы и они перестали быть для него лишь суровыми контролёрами успеваемости по конкретному предмету – и сами раскрылись как учёные? Которые тоже были студентами – и как биологи могут понять, что человеческая психика в принципе подвержена расстройствам от переутомления, а просто как образованные люди наверняка знают и про «аномальное». Так, может быть, рассказать им всё как есть? И об этом, сегодняшнем странном происшествии, и тогда уж – всё вообще? И, возможно, они не захотят его потерять?
Хотя – по крайней мере, с деканом говорить уже бесполезно. И можно представить, что скажут остальные. Почти то же самое…
Да… Вот… То-то и оно… Он может попытаться рассказать – но как прозвучит оно теперь? И кто захочет понять, что ему пришлось определяться с этим во времена иных представлений, когда и мироустройство, и смысл жизни виделись совсем по-иному? И его уверяли, что нет ни биополя, ни души, ни иных миров, окружающий землян космос пуст, и сам человек не есть ничто иное, чем совокупность химических реакций в его теле, и личность – это только мозг, а интеллект – уже вся личность? А что и публиковалось об «аномальном» – всё равно нельзя было понять: есть за что браться серьёзному исследователя – или он осрамит себя как учёный в погоне за пустотой ни на чём не основанных сплетен и мифов? И хоть бы кто-нибудь за десятки лет вялотекущих споров о цирковых фокусах, суевериях, буржуазном идеализме и больной психике сумел вразумительно ответить: это есть или этого нет?.. Но зато ук как бредили «последовательные материалисты» в ранге профессоров и лауреатов неким «человеком нового типа» – додумываясь до такого, что теперь и представить страшно. Хотя на том уровне знаний – звучало вполне в духе времени. Но разница в том, что, если другие высказывали подобные идеи больше в плане фантастики – то он, Хельмут Кламонтов, увлёкшись, всерьёз поверил, будто подобное вполне допустимо на практике – и конечно, для блага… Вот именно – того, что на том уровне знаний представлялось человеческой личностью. А теперь, когда человечество ужаснулось всем прежним механистичным утопиям – как признаться в том, ради чего поступал учиться? И пусть те же профессора и лауреаты как будто покаялись и исповедуют иные ценности (вопрос – насколько искренне) – они же от этого своих научных регалий не теряют! Другое дело – утопизм студента, которому не прикрыться диссертациями, орденами, премиями…
А с другой стороны – как тут вообще говорить об этом на уровне нынешних знаний? С ними, по-прежнему зацикленными на рефлексах – о тонких энергиях, иных мирах? Чтобы они переглянулись и высокомерно изрекли: ну это, мол, не наука, это мистика – а что вы собираетесь делать именно в биологии? И окажется, что ничего. Ведь то, что его интересует – как оказалось, не составляет предмет биологии и не исследуется её методами, а собственно биологических проблем, решение которых было бы его призванием, нет. И стало быть, здесь он доучивается но инерции. Вот что в первую очередь вскрыла бы такая откровенность…
Хотя и оставаться – тоже, среди кого? Ведь кто они, если задуматься? Узкие предметники, «знатоки всего ни о чём», потихоньку обгрызающие гранит науки вокруг беспроигрышных, отработанных тем? И всегда правые сами перед собой, потому что в студенческие годы интересовались только чем «положено» – пищеварением, выделением, кровью – не заглядывая слишком далеко вперёд. И сейчас добросовестно и без лишних мыслей преподают студентам каждый один или два своих предмета – а кто чувствует себя носителем их суммарного образовательного брака, то уж его, студента, и вина, и проблема? Не будь «марсианином», иначе сам виноват?
Да и… что есть наука в их понимании? Одни собаки слушали музыку, других обругали матом, у тех и этих измерили напряжение кислорода в затылочной доле или скорость реакции на звонок, свели в таблицы, вывели средние величины, отклонения – и это публикуется в журнале или сборнике со ссылками ещё на сотню подобных работ. И попробуй перелопатить накопленные горы подобной «научной продукции» в поисках чего-то ценного… Но это неважно, главное – так растёт число публикаций данного конкретного автора, вот и тащат в печать что угодно – каждый узкий частный факт, случайную корреляцию – пользуясь тем, что вообще зависимость чего-то от чего, какой-то одной величины от другой – это же неисчерпаемый кладезь, золотая жила! Ведь какая-то корреляция, положительная или отрицательная, всегда найдётся между чем и чем угодно, будь то даже урожайность бузины на подмосковном огороде и падение реальной зарплаты киевских дядек. А с другой стороны, статистическими выкладками ничего не стоит и опровергнуть реальность достаточно редкого явления – как уже опровергали и телепатию, и рассеяние альфа-частиц в опыте Резерфорда, ну а взрыв Тунгусской кометы и подавно статистически недостоверен – его просто не с чем сравнить, он такой за всю историю отмечен один-единственный… То есть в общем и целом – считай, что легко считается, отвергай, что не лезет в простые схемы, и за это – степени, звания… Но при чём тут наука, познание мира? Это нечто иное – обоснование цифровыми играми привычных, устоявшихся воззрений, но никак – не откровение, не прорыв в новую область, знания, и даже не уточнение чего-то существенного и не конкретное, пусть малое, благодеяние человечеству. Так что, конечно – куда им до роли каких-то жрецов от науки, какие из них мудрецы и исповедники…
И однако, такими они воспроизводятся из поколения в поколение – потому что вообще это понятно, но что делать несчастному выпускнику, которого такая система образования исторгла из своих недр измотанным до предела после тупого обтёсывания под шаблон «учителя биологии и химии» – а теперь извольте идти работать по специальности? А он уже не может, у него уже нет той энергии, энтузиазма, и все радужные надежды так изгажены и исковерканы тупой перегрузкой, что совсем не до высоких стремлений, хочется просто на покой – но и пенсионный возраст ещё далёк, работать где-то надо. Вот он и работает – вернее, подрабатывает в науке где попало, кое-как оправдывая из оставшихся сил звание специалиста. И бывает не прочь порассуждать, особенно в кругу молодёжи, о кропотливом труде в науке – попутно не забывая и выставить на посмешище чьи-нибудь «марсианские идеи», слишком, по его мнению, дальний полёт мысли. И вряд ли думает – как скажется его «авторитетно»-глумливое мнение на чьём-то начинающемся пути в науку… А потом чего стоит сам – если другой, кто вовсе не обивал пороги вузов, не трясся над оценками, а уже с ранних лет вступил на иной путь познания, теперь запросто овладевает мощью биополя, прозревает в грядущее, в иные миры – и не нужно ему для этого шестнадцати лет учёбы в школе и вузе? И даже вот сравнить: какой-нибудь фабричный рабочий с неполным средним образованием в 25 лет – уже специалист, мастер своего дела, а тут и в 30 – всё ученик, и ученик, и ученик, и конца ученичеству не видно. И пока поступил в вуз – прошли годы, да потом ещё аспирантура, ну а уж если и оттуда выйдешь разочарованным и измотанным – где и чего ещё искать, и на какие сроки жизни это рассчитано? И главное – на какого человека? Кто готов зубрить что прикажут, и потом останется демонстративно благодарен не за то, что ему дали знания и возможность применить их на практике – а за поломанный ритм жизни, исковерканную молодость, расстроенное здоровье, испорченное зрение? Кто в итоге всех принесённых жертв согласен быть лишь дипломированной пародией, учёным в представлении неуча, который изображает мудреца на великом пути познания, на самом деле всего лишь карикатурно-лакейски гоняясь за малыми частностями? Ну так вот он, Хельмут Кламонтов, уже понял: он по призванию – не батрак, на шабашник от науки, и не мусорщик на свалке ни к чему не ведущих мелочей. Его не интересуют мелкие частные закономерности. Его интересует Истина. А Истина познаётся интуитивно, в спокойствии духа, а не в суете перенапряжённого ума, не в погоне за удобной для каких-то расчетов цифрой и последующим одобрением её неким начальством. (Тем более – что есть «начальство» там, где ищут Истину?)
Да – вот оно, главное. То, чего никакие объяснения и оправдания уже не изменят… Ну так тем более – за что держаться здесь? И разве не достойнее, честно признав это, честно и уйти отсюда? Да он и собирался после выпуска идти по линии новых, нетрадиционных исследований – только не решил ещё, каких именно. Разве просто заново определиться в жизни, когда рушится всё, во что верил прежде, на чём строил прежнее мировоззрение и планы? А теперь придётся уходить, не дожидаясь выпуска, без диплома, только и всего. Да, не выдержал – но стоит ли, чтобы выдерживать? Счастливо оставаться соискателям доходным мест в номенклатуре от науки, но им не по пути…
Но нет – облегчения эта мысль не принесла. Не появилось чувства «гора упала с плеч». Что-то ещё держало его здесь.
Ах, да… В самом деле – а как же его отличные оценки? Почему он должен терять их и остаться с одним школьным аттестатам, в котором есть тройки? А ведь он – давно уже не вчерашний выпускник школы! На абитуриентские неудачи и метания по следам чужих ошибок ушли годы, и сейчас ему уже под?30! И теперь не будет даже документа об этом? Документа, который, в конце концов, парапсихологу и оккультисту тоже не помешал бы – многие из них вышли из «традиционной» науки с «традиционными» дипломами.… И что останется – запись в трудовой книжке о работе, с которой справляются те, у кого и есть лишь неполное среднее? (Ну, или это он числится на такой – но и с его фактической работой, чисто бумажной, канцелярской, мог бы справиться компьютерный принтер.) А сколько за эти годы так и не прочитано книг, сколько журнальных статей лишь полусонно просмотрено и забыто, сколько сил и времени могли найти иное, лучшее применение… И в итоге – вернуться на исходные позиции?
Или нет… Ведь бывает и неоконченное высшее образование… Или это придумалось сейчас, по аналогии с неполным средним? Нет, кажется, бывает. И когда с дистанции сходит старшекурсник, ему дают какой-то документ, что он – хотя и не полноценный выпускник – больше полпути к диплому всё же прошёл. И это лучше и достойнее, чем претендовать на послабления (да и какие, в чём должны состоять?), раз уж ни к чему сам диплом…
И что, справедливо это? Его обманули, проморочив впустую столько лет и лишь сейчас огорошив педпрактикой – и он, уже столько потеряв тут, у них, должен терять что-то ещё?
Нет – а что терять? Полноценный диплом… о неполноценном образовании? Но зачем он? Положить, как сувенир, на полку? Хранить как напоминание, на что зря потрачены время и силы? Но в таком качестве сойдёт и справка – или как она называется – о «неоконченном высшем». Тем более, с такой зачёткой – какой диплом? Тут и «неоконченному высшему» будешь рад. И где уж надеяться, что они не захотят его потерять, допустят пересдавать философию – тем более, «империалистическую», старопрограммную…
Но тут уже какой-то новый проблеск в сознании Кламонтова вдруг остановил поток мыслей – замерших, будто в стоп-кадре. Ведь только сейчас дошло – что с чем не сходилось перед экзаменом…
В самом деле, как это: сейчас – экзамен по той, старой философии? Или даже не так… «Какая кислота? Ты, что, не политэкономию сейчас сдаёшь?» Вот именно… То есть – политэкономию у них собирался принимать философ? И тоже – ту, старую?
Или почему вообще философ явился принимать экзамен? Если по самой философии им уже нечего сдавать? Диалектический материализм сдан на третьем курсе, исторический – на четвёртом, и на этом философия по программе уже вся… А политэкономия? По старой программе – как будто ещё нет, ведь и она состояла из двух частей: политэкономии капитализма – на четвёртом курсе, и социализма – на пятом. Но то – по старой, а теперь, по новой, всё это войдёт в один предмет «экономическая теория» с одним экзаменом на четвёртом курсе, а они на четвёртом и политэкономию капитализма уже сдали. А сейчас собрались сдавать философу… политэкономию социализма? Политэкономию, которой уже нет – по программе, которой уже нет?.. Или как?
Хотя – а студент, что спросил про искусство как форму общественного сознания? Вопрос – по философии, а не экономической теории! И он был потом в билете…
Ах да, тот студент… А… нет же у них группе такого студента! Но что странно: внешность – знакомая, голос – знакомый… Высокий, приятный, совсем ещё детский голос с такими характерными вибрациями, тёмные волосы, широко расставленные большие серые глаза… Но кто же это, где Кламонтов мог его видеть? И староста не удивился его присутствию, вопросу…
Ну в самом деле – что всё это такое? Или… действительно, так и сходят с ума?
Кламонтов невольно обернулся, чувствуя, как в самом буквальном смысле голова пошла кругом при этом движении… И тут внезапная затаённая мысль заставила его вздрогнуть: зачётка! Она лежала на первой парте! На самом деле декан не унёс её!
Что-то с новой силой всколыхнулось в нём… Так, может быть… ничего и не было? И все эти записи в зачётке – бред? И гневная тирада декана – бред? И педпрактика – бред? И надо только раскрыть зачётку, чтобы в этом убедиться?
А впрочем… Если методист унёс с собой «билеты» и «ведомость», похоже, всё-таки наяву – какой наяву могла оказаться и зачётка? Тем более, если это действительно сделал он сам – под влиянием бреда, галлюцинаций?
Мгновенная надежда, уже было вспыхнув, отхлынула, сменившись таким же внезапным замешательством. Какие-то мгновения Кламонтов ещё колебался, застыв в напряжённой позе, затем, решившись, дрожащей рукой потянулся к зачётке, поднял за обложку, она раскрылась – и Кламонтов, выронив её на парту, едва подавил в груди вздох ужаса. Это была лишь обложка от зачётки, а к ней изнутри – приколота вскрытая и выпотрошенная лягушка. Сердце её ещё сокращалось, и на парту медленно стекали капли крови.
«Как? Опять? Да сколько же можно?» – едва не вырвалось у него в сдавленном крике.
«Вот она, цена твоего образования здесь, – вдруг словно прозвучало в глубине сознания Кламонтова. – Ты знал, на что идёшь. А теперь посмотри сюда.»
Не поняв, куда это – «сюда», Кламонтов почему-то перевёл взгляд к доске – и тут же в аудитории всё мгновенно изменилось. Шторы оказались задёрнуты, создавая полумрак, оказавшийся неожиданно тоскливым и жутким, на стенах появились потёки и трещины штукатурки, преподавательский стол и первая парта были сломаны. Но даже не это более всего поразило Кламонтова – а то, что доска, покосившаяся и упирающаяся углом в пол, превратилась будто в окно, экран или зеркало – и в ней или сквозь неё он каким-то образом видел… эту же аудиторию – такую, как прежде. Но в той аудитории на столе лежал распластанный декан с выпученными от ужаса глазами, привязанный за руки и ноги к ножкам стола – и огромная, с легковой автомобиль, лягушка в дворницкой спецодежде деловито примеривалась к нему скальпелем на длинной ручке, другой конец которой заканчивался метлой. А на доске, висящей прямо, как раньше, ярко белела надпись мелом: «Лабораторная работа № 1. Внутреннее строение декана». Что – он, Кламонтов, с его зрением, отчётливо видел на таком расстоянии?
– Нет, но какой ужас, правда? – как-то замедленно, заунывно, призрачно вдруг донеслось словно отовсюду и вместе с тем ниоткуда. – Лягушка декана режет! А всем и наплевать! Какой кошмар, правда?
– Да ерунда, – не дав опомниться, заговорил подошедший откуда-то староста. – Это мы уже сдавали. И деканов у нас в морозильнике ещё много. Зарежет этого – другого возьмёт. А нам что? У нас на следующей паре – уже лабораторная работа № 2. Внутреннее строение студента. Вот я и думаю: кем конкретно пожертвуем? Или давай ты решай, ведь ты же у нас отличник…
– Да пусть бы они тут сами друг друга и резали! – внезапно сотряс аудиторию крик, яростный и отчаянный. Кламонтов даже не сразу понял, что голос был похож на его собственный. Не было чувства, что кричал он сам – и голос, и ярость словно откуда-то извне прокатывались чего него, переполняя сознание. – А то – разве затем студент поступает в вуз, чтобы стать грешником с отягощённой кармой? И как же вы сами – грамотные, образованные люди – теперь-то можете продолжать резать лягушек, да ещё и студентов заставлять в этом соучаствовать? Ведь если вы неспособны задуматься о дальнейших судьбах ваших душ – это ещё не значит, что и студенту безразлична своя! А ему с какой стати нести на себе кармический груз вашей низости и невежества – и делить потом с вами где-то в иных мирах вашу незавидную судьбу? Вы хоть это-то можете понять – вы, тупые живодёры с правом преподавания в национальной школе, лягушачьи мясники широкого профиля? – голос продолжал греметь в полуоглушённом им сознании, словно уже был не в силах остановиться. – Варвары, дикари, каких ещё империалистов вы считаете хуже себя?..
2
Восхождение в пропасть
…«Взять 2 пробирки, в каждую налить по 10 мл дистиллированной воды…»
Тёмный, сумрачный, какой-то мертвенный коридор, звук глухих гулких ударов… Где-то с потолка капает вода… Как здесь неуютно, тоскливо… Но где это он? Как сюда попал? И куда идти дальше?
«…затем в одну добавить 5 капель крови своего научного руководителя, а в другую – 6 капель той скверны, что скапливается на стенах лаборатории, где режут лягушек…»
Ах да, он и шёл в эту лабораторию. И – на эту paбoту… А, может быть, не надо? Какое-то недоброе предчувствие будто хочет остановить его…
«… встряхнуть, энергично взболтать, поставить на водяную баню в гроб Минвуза, который, жалобно стеная, парит над рекой крови вот уже 200 лет…»
Но всё-таки – где у них на факультете такой коридор? Почему он не бывал здесь раньше? И шли же сюда всей подгруппой… Так почему он один? Где остальные?
«…По истечении 200 лет вынуть пробирки из гроба, закрыть их пробками, смятыми из листов зачётки, затем, произнеся магическую формулу „в гробу я видел такой Минвуз“, рассмотреть пробирки на просвет. Установить, цветам национальных флагов каких суверенных государств соответствуют получившиеся слои жидкости. Особо отметить, если наблюдаются осаждения в виде фигур сражающихся или убитых воинов с мечами, чертей, грешников, ведьм, скелетов, палачей, повешенных…»
И придумывает кто-то такие работы… Тут и так не по себе…
«…мифологических чудовищ, лягушек, деканов о метлой и без метлы, методистов с ведомостью и без ведомости, учителей биологии или химии, мигрантов, оккупантов, империалистов, манкуртов, янычаров (ненужное зачеркнуть)…»
Да, но где же все? И куда и зачем он идёт здесь один – вместо того, чтобы подняться наверх и поискать свою подгруппу там?
Но и с этой мыслью ноги будто сами несли его дальше, в сумрак коридора, куда ему совсем не хотелось идти. Хотелось остановиться, повернуть назад – но он вдруг почувствовал: он даже не знает, что для этого сделать, какое усилие предпринять. Ведь он совсем не ощущал своих шагов – будто не шёл, а плыл в невесомости…
И вдруг он – сам не заметив, как это произошло – резко остановился, отпрянув в испуге. Прямо перед ним на полу лежала огромная, в человеческий рост, лягушачья кожа, заканчивающаяся, что было ужаснее всего, головой декана. И он отчётливо видел в такой темноте, что это именно голова декана – и слышал, как она произнесла голосом его научного руководителя:
– Что, страшно? А ещё биолог…
В ужасе, с судорожным вздохом, Кламонтов открыл глаза. И первым, что он увидел, была его же рука, лежащая на парте, и раскрытая зачётка… Или – не его рука? А то, хотя она была в рукаве его рубашки, сам он ощущал положение тела совсем не так…
Кламонтов попробовал сделать движение правой рукой – но не почувствовал её. И рука на парте осталась при этом неподвижной. Но внезапный испуг заставил его повторить движение с большей силой – и на этот раз его рука (да, и уже ощущаемая им) дрогнула и согнулась в локте, придвинув зачётку к лицу. Но как? Левая сторона разворота зачётки была почти вся заполнена записями. A y них за время учёбы ни в одном семестре больше пяти экзаменов не было – но тут пустыми остались две нижние строки, заполнены были восемь. Восемь экзаменов… Как же так? Или это не его зачетка? Ах, да…
Всё происшедшее вспыхнуло в памяти Кламонтова как-то мгновенно, сразу. Экзамен, взаимопревращения преподавателей, разговор с деканом, отчаянные размышления в пустой аудитории, наконец, кошмар на доске-экране – всё снова явилось ярко, отчётливо, совсем не как сон. Да оно, кажется, и не было сном. Сном было другое – тот коридор, план какой-то бредовой лабораторной работы. А это – какой сон, когда вот – зачётка. Хотя… Такое – наяву? Не может быть…
Кламонтов схватил зачётку и стал быстро листать… Фотография, отличные оценки – всё было на месте, не было приписки «пединститут», пятен лягушачьей крови. Но сами-то записи, сделанные его рукой, остались! Почти вся страница за шестой курс, 11-й семестр, была занята ими – неорганической ботаникой, эмбриологией КПСС… И это – здесь, сейчас, наяву! Значит – не просто сон, галлюцинация? Что-то – при всей кажущейся невероятности – было на самом деле? И всё же придётся что-то объяснять – paз дело коснулось его зачётки?
– Они же биологи, они поймут… – как-то само собой сорвалось вдруг с губ Кламонтова. – Грамотные, образованные люди…
И тут же – снова, как тогда, в аудитории – будто какая-то волна накатила, придавая мыслям опредёленное направление и не давая думать ни о чём другом. Он даже почувствовал, как сжимаются челюсти – от бессильного гнева, отвращения к человеческой низости и тупости.
В самом деле – перед кем он уже готов был каяться, исповедоваться, кому довериться в том, что произошло, и – в своём сокровенном? Вот этим резателям лягушек? Этим буквоедам, догматикам, зацикленным на сенсациях позавчерашнего дня и столь же дремучих нравственных понятиях, которые однажды вложены в них на совершенно ином уровне знаний? И потому неспособным задуматься – во имя чего умерщвляют живые существа, к тому же заставляя студента брать на душу грех соучастия в этом? Хотя нет даже учебной, медицинской, или иной серьёзной необходимости – лишь грубая демонстрация, пустой кровавый ритуал… И что им судьба студента (тем более – лягушки), если так явно наплевать даже на свою – настолько важнее сейчас отработать зарплату в существующей системе образования? Выпуская школьных учителей, пропущенных через лишённое всякого смысла варварство – чтобы… варвар пришёл работать в школу? Но попробуй так прямо поставь перед ними вопрос – и что в ответ? Да, мол, мы тоже наедине с собой, дома на кухне, всё правильно понимаем – но есть система образования, учебная программа, не нами придуманная… И в общем это по отдельности они – интеллигентные, благообразные, но собственно не с ними как с личностями имеешь тут дело – а с чем-то суммарным, чугунно-твердолобым и столь тупым в своей неповоротливости, что взывать к этому суммарному разуму и совести – всё равно что пытаться наполнить из водопроводного крана «чёрную дыру» или сверлить дрелью физический вакуум. А они – «винтики системы», продолжающие с тупостью неисправного механизма отрабатывать не ими придуманную программу, и даже некого спросить, зачем «лягушачьи» лабораторные работы конкретно студенту, который собирался изучать человека как разумное существо, его психику, интеллект, сознание – ведь не будет он делать и это методами живодёра? И – о том, как вообще сможет студент, пройдя через подобное, думать ещё о какой-то работе на благо человечества, и кем считать себя сам – помня, на что оказался способен, чтобы не быть отчисленным из университета? Их интересует только, всё ли это он «отработал» по программе, всё ли «сдал». И о каких высоких материях речь, если сами они давно переступили через сострадание к живому, ещё в студенческие годы перегрузка памяти иссушили их душу и разум – и они вряд ли способны открыться чему-то новому, подняться над рутиной будней – и осознать, что делают сами и на что толкают других? И даже – что живут-то в преддверии новой эпохи, знамением которой будет новая духовность новая методология познания мира, которая сделает просто ненужным это варварство! И вряд ли тогда их чёрная карма будет намного легче от того, что это была скорее жестокость тупости, недоумия – чем сознательная и обдуманная…
Или… они в самом деле смотрят на это так, что студент должен быть «повязан» кровавой жертвой, нравственным падением, полагающимся по программе? А хочешь остаться с чистой совестью – уходи, не претендуя на диплом, который даётся через кровавое жертвоприношение? К тем, кого они наверняка считают дураками, слюнтяями, и наивными мистиками… Возможно. Но – как он, Кламонтов, мог забыть об этом? За своими студенческими бедами и проблемами не задуматься: чего стоит лабораторным животным его учёба здесь? И более того – готов был ухватиться за любую возможность удержаться в качестве студента! Хотя – что они смогут дать сверх старых догм и представлений? И ради чего? Тex всё равно провалившихся, неосуществимых и глубоко греховных замыслов? И… если бы не сегодняшнее происшествие – у него не возникло бы мысли сойти с накатанного пути, с этого конвейера, который так и нёс бы его дальше от одной лабораторной работы, одной зарезанной лягушки – к другой? И он не смог бы решиться на единственно правильный и достойный в его положении шаг?
Увы, это так. И им всем тут – проще тупо повторять старое варварство, чем обратиться к чему-то новому – и он проявил себя не лучшим образом. Даже не вспомнил о том, о чём должен был в самую первую очередь. О страданиях невинных живых существ, которыми оплачена эта пустая, жвачка устаревшего и пустота якобы великих и дерзновенных замыслов… Но всё-таки – что это было? Ведь он как учёный – пусть только начинающий, вернее, пока несостоявшийся – не может не задать этого вопроса. Тем более – дело касается лично его. И трудно поверить, что наяву кто-то мог принимать облик разных преподавателей, а лягушка резала декана – который сам частично оказался лягушкой… (Хотя нет, то – уж точно во сне. Но остальное…)
«Не о том думаешь», – снова, как тогда прозвучало в глубине сознания Кламонтова.
Не о том? А правда – не о том. Потому что не это сейчас главное. Не физические механизмы происходящего – а нравственная суть, не то, как оно возможно – а что означает. Истинная цена здешнего диплома для него самого, его «ценность» для общества, глубина интеллектуального и духовного падения тех, от кого зависит получение диплома. И, стало быть, это…
Конечно! Как он не понял сразу?
Только недостаток кислорода заставил Кламонтова сделать судорожный рефлекторный вдох. Оказывается, он был настолько ошеломлён внезапной догадкой, что какое-то время даже не перевёл дыхания. И тут же, спохватившись, он осторожно обернулся, чтобы проверить – не один ли он в аудитории. (Странно – почему не подумал сразу, как только проснулся?) Но аудитория была пуста, на партах не лежало даже ничьих сумок или конспектов, что означало: занятий или экзаменов в ближайшее время здесь не предвидится. Ничто не мешало собраться с мыслями, сосредоточившись на так ошеломившей догадке…
Контакт… Неужели это он и есть – контакт с иными мирами, высшими сферами? То, о чём столько слышал и читал – но не переживал сам, удивляясь, почему такое происходит с людьми, казалось бы, менее подготовленными и меньше способными понять, а с ним – нет? И вот удостоился-таки контакта – в форме видения-аллегории, видения-предупреждения? Но как же, оказывается, был самоуверен насчет «менее подготовленных» – и только тут понял, сколь менее готов сам. Другой на его месте давно покинул бы такой вуз, тем самым доказав, что духовно готов, даже если менее подготовлен образовательно – а он, отличник, с его знаниями и устремлениями, ещё чего-то ожидал… Вот ему и дали понять – не как готовому к миссии контактёра молодому учёному, а как заблудшему и запутавшемуся последователе чужих грехов и ошибок – чего стоит это ожидание. Ни для чего большего он, получается, ещё не созрел духовно. А это было испытание – и что оно выявило, надо честно, без обиды, признать…
И тут взгляд Кламонтова упал на раскрытую зачётку – и что-то шевельнулось в сознании. Что-то нехорошее, нечистое, недостойное – и уж особенно в такой момент… Кламонтов попытался отогнать это чувство, подавить, убрать из сознания – но оно всплывало снова, отравляя осознание контакта как предупреждения, знака судьбы – и заставляя думать: что же в нём настолько несовершенно, порочно, чтобы в этот момент прорвалось низкими, недостойными сомнениями?
Зачётка… Неужели – это из-за неё он мог усомниться в праве Высших поступить так? Хотя что она значит теперь – когда наступает эпоха высшего духовного познания и высшей космической нравственности, в которую зачетки и дипломы будут анахронизмом, музейными экспонатами? А уж как будет выглядеть человек с дипломом биолога – учитывая, что ему пришлось пройти, чтобы этот диплом получить… И как он, столько размышлявший о совершенном и высокодуховном человечестве, сам выглядел бы в нём с таким образованием? Так в чём он сомневается? Ведь он уже знает, что есть высшие учения, в которых ему откроется несравненно больше – и не такой нравственной ценой! Ему предлагается прикоснуться к высшей мудрости, сохранив при этом чистую совесть – а он сомневается из-за зачётки: могли ли, мол, Высшие пойти на такое? Его предостерегает от роковой жизненной ошибки, дают шанс сойти е ложного, ведущего к падению, пути, обрести истинных учителей и под их руководством вступить на путь Истины и Блага, а от него в ответ – мелкие, недостойные сомнения? Как он мог даже на мгновение подумать о таком? Тем более – они и сейчас наверняка слышат его мысли… И каким он предстаёт перед ними – если все его высокие стремления могут споткнуться о такую малость, как зачётка? И… если они вообще отвернутся от него, решив, что он не стоит их усилий? Как тогда самостоятельно найти путь к очищению от уже совершённых в неведении грехов, как определить, где и когда начать всё снова с нуля, со смиренного ученичества? Если, возможно, он уже покинут, оставлен Высшими из-за мимолётной мысли о зачётке? А то – будто пропало чьё-то внимание к его мыслям, бывшее несколько секунд назад…
Кламонтов почувствовал отчаяние… Но – неужели он столь греховен и несовершенен, что Высшие не видят смысла вести его к духовному восхождению? Неужели только и достоин быть оставленным на распутье? Но ведь он искренне желал земному человечеству блага! И просто не обладал достаточными знаниями, чтобы понять, чем могли обернуться его идеи на практике! И даже не представлял – знаний о чём именно ему не хватает, и где и как их получить. Но и сделать что-то реальное во зло, к счастью, не успел…
