Текст книги "Территория бога. Пролом"

Автор книги: Юрий Асланьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Он вспоминал, как в мае-июне, когда жена была в отпуске, страдал бессонницей, белой ночью выходил из дома, думал об умершем Карпове, бродил по поляне, по длинному стеблю находил валериану, выкапывал ее длинные белые корешки и заваривал, а часть совал по подушку, отчаявшись уснуть. Было такое ощущение, будто он попал в неуправляемое время-пространство.

Следователь Кулагина, яркая такая женщина, фактурная, мягко предупредила Василия: не давать показаний, что у него были претензии к Идрисову как директору, а то появится статья сто пятая, во второй части которой сказано: «Убийство лица или его близких в связи с осуществлением данным лицом служебной деятельности или выполнением общественного долга наказывается лишением свободы от восьми до двадцати лет либо смертной казнью или пожизненным лишением свободы». Российские директора, руководители, племенные председатели – священные животные. Остальных можно мочить, солить и вялить.

Менты, водившие Зеленина на допрос к следователю прокуратуры, дивились прямо вслух: «Что-то она сильно тебя любит. С другими разговаривает иначе». Они же рассказывали, что пока Василия не взяли, ОМОНа на Вишеру нагнали больше, чем жителей в городе.

Зеленин смотрел в беспросветные стены камеры и жалел, что смертную казнь отменили. От адвоката отказался. Упивался собственной обреченностью. Была такая депрессия, будто смерть лежала рядом и только ждала отмашки Господа Бога. И лишь образ жены, являвшийся ему ангелом, закутанным в полиэтилен, не давал умереть – «подохнуть», как выразился он позднее, – безо всякого физического вмешательства со стороны, без отстрела, хотел он сказать. «Вся моя жизнь – это борьба с косноязычием, – писал он мне потом, – и нет в тюрьме лучшей психотерапии, чем поэзия». Поэтому он пытался стихотворить: «Между нами все кончено! Между нами все начато. Между нами стена… Не тоскуй о былом, а разлука оплачена – не вернутся ко мне горы и тишина. И от этой стены мы по разные стороны. Мы друг другу пошлем только письма и сны. Ты, как ласточка, бьешься в эту стену позорную, только я не вернусь с этой глупой войны. Вот и всё, вот и всё. Всё как будто бы кончилось – ни коснуться руки, ни в глаза заглянуть. Только знаю одно: из того, что запомнилось, мне объятий твоих никогда не вернуть. Не вернуть никогда! Только нежность останется – над тобою, как нимб, будет нежность моя. Я ушел навсегда, мне в аду теперь маяться, о тебе тосковать до последнего дня».

Василий смотрел в потолок и вспоминал, как двигался берегом замерзшей реки тот полярный волк, которого они встретили со Светланой по пути в отпуск. Огромный зверь шел прыжками по другому берегу реки, метрах в тридцати от них, – светло-серый, почти белесый, с длинной лоснящейся шерстью. Весом он, похоже, был килограммов семьдесят: плотный мартовский наст местами взрывался под этой торпедой фонтанами снега.

Они шли на неподшитых лыжах по лыжне, с палками и рюкзаками, без оружия, и волк, наверное, чуял, что запаха агрессии нет: Светлана и Василий приветствовали зверя радостными воплями. Они решили, что волк вел себя деликатно, не решаясь подать лапу, чтобы не испугать неожиданных попутчиков. Расстались километра через три, когда лыжня свернула в лес, чтобы срезать северный отрог Тулымского хребта.

Обычный любопытный и сытый пес, только белый и большой. Может быть, он спустился сюда от самого Ледовитого океана. А что? На Тахте, что по ту сторону Молебного хребта, в капкан, рассказывали, попался песец, которого на этой широте быть просто не должно.

Василий полтора года провел на Маркаколе – в волчьем краю, знал, что одинокий волк никогда не решится напасть на человека, тем более двух. В Казахстане хищники ходили рядом. Бывало, Светлана записывала на ноты волчьи концерты, которые зверье устраивало в ближайшем пихтаче – пихтовнике. При этом рыжий мерин в загоне начинал так метаться, что Василий стал привязывать его за копыто калмыцким узлом, чтобы стая не угнала и не разорвала его. На Мойве, в тайге, встречаются волки-одиночки, а стаи держатся поближе к человеческому жилью, к поселкам, где податливый домашний скот. На севере – там одиночки, дикое зверье, которое трудно взять. Не дается – и само не нападает на человека.

В самом начале зимы Кулагина пошла по свежему снежку – предъявила новое обвинение, по статье 105 (часть 2, пункт «б»), по той самой, по которой лучше не идти, как сама предупреждала: «Убийство лица или его близких в связи с осуществлением данным лицом служебной деятельности или выполнением общественного долга».

– Что изменилось? – решился спросить Василий, чтобы не заниматься мучительными поисками ответа в камере.

– К сожалению, я ничего не могу поделать, – медленно произнесла женщина, глядя в стол, – потому что следствием интересуется Алма-Ата. На меня оказывают давление, сверху. Очень сильное давление.

Зеленин молчал и далее старался много не говорить, чтобы случайно не сдвинуться навстречу Кулагиной, выполнявшей столичный заказ. О, эта женщина очень старалась, высунув язык, как первоклассница, чтобы каллиграфически вывести букву «б» в части 2 статьи 105, очень старалась. А что, «б» есть «б», какую бы должность ни занимала.

Если судить по той скорости, с которой пошла судебная машина в январе, из Москвы прислали конкретную разнарядку: осудить человечика до такого-то числа на такой-то срок.

Когда привезли в суд первый раз, один из сопровождавших конвоиров благословил: «Ну всё, Робин Гуд, ты пошел за десяткой». А в конце второго дня процесса тот же мент, после того как наслушался свидетельских выступлений, покачал головой: «Ну, тебе больше минимума дать не могут».

Другой милиционер, подполковник, который, было, возил Василия в суд на своей машине, тоже обронил доброе слово. Доброе – с точки зрения автора слова. «Ты молодец, – сказал он, – правильно сделал, что завалил этого верблюда – ублюдка, я хотел сказать. Он всех калечил – инспекторов и даже детей. Но десятку тебе дадут, это я уже знаю».

Импотенты. Зеленин сделал их работу. Потому что правоохранительные органы не смогли вовремя выполнить свои служебные обязанности. И за это они посадили Василия в тюрьму, чтоб никто не догадался о несостоятельности внутренних органов. Судили по завизированному вверху сценарию.

Василий вспомнил мемуары Сикейроса: когда мексиканского художника взяли за покушение на Троцкого, полицейские устроили в его честь банкет, на котором, конечно, присутствовал главный герой, украшенный «браслетами».

Зеленина перевели в кизеловскую следственную тюрьму, где старожилы встретили его чифиром и шоколадом. Он стал легендой. Но вскоре его увезли в больницу с осенним обострением язвы желудка. Светлана примчалась туда в тот же день, преодолев двести километров на перекладных. Но жену-торпеду к мужу не допустили – перекрыли подходы. Поскольку свидания с подследственными запрещены. А сама Гаевская еще не знала, как пройти сквозь малозаметное препятствие, основное ограждение и контрольно-следовую полосу. В кабинете врача она упала в обморок. Правда, длилось это не очень долго. Уже через неделю Светлана смогла нелегально проникнуть в тюремную палату. И стала приезжать каждую неделю. А в конце сентября ей, жившей в красновишерской конторе заповедника, позвонила прокурор.

– Не хотите навестить Василия в день рождения? – неожиданно предложила она.

Похоже, безупречный человеческий стиль поведения Василия был способен покорить даже прокурорское сердце. Если вспомнить о профессиональной детерминации, то станет понятно, как трудно добиться такого результата. Василий достиг, потому что не стремился к нему. Следователи понимали, точнее, шкуркой чувствовали: перед ними сидит человек другой духовной фактуры.

– Конечно, хочу! – обрадовалась Гаевская.

– Зайдите ко мне завтра, я выпишу вам разрешение на свидание.

Ранним осенним утром она шла по пустынным улицам шахтерской Губахи, что неподалеку от Кизела, в сторону больничной зоны. Было пасмурно и холодно. И вдруг из-за какого-то длинного, будто лагерный срок, деревянного забора выскочил человек – мужчина лет сорока – и схватился правой рукой за сумочку, висевшую у нее на плече. Но Гаевская мгновенно, не соображая, что делает, вцепилась, впилась пальцами в миниатюрную собственность. Краем глаза запомнила: грабитель был черным, какой-то кавказской национальности…

– Послушайте, послушайте! – запричитала она. – Я иду в зону, понимаете? На свидание с мужем!

Бог мой, Светлана почувствовала, что мужчина разжал руку, отпустил сумочку.

– Извините, – произнес грабитель, сделал шаг в сторону и быстро скрылся за серыми досками Кизела.

Изумлению Гаевской не было предела – она шла и смеялась с большими слезами на глазах. В сумочке лежало разрешение на свидание.

У Василия 30 сентября день рождения. Но правительственных телеграмм не ожидалось. И они не пришли. А 1 октября случилось неслыханное: Зеленина официально вызвали на свидание.

Он зашел. За деревянным столом, пропитанным тоской и горем всех, кто здесь бывал, сидела она. Рядом, на лавке, в сером матерчатом чехле лежала гитара, у которой Гаевская перетянула третью струну сама.

Все два часа они просидели, сцепившись руками и глядя друг другу в глаза. И только один раз разжали ладони, когда Светлана взяла инструмент, подстроила и начала петь тот самый романс, который написала в последний день свободы.

Конечно, государственные чиновники знают, что такое национальная гордость, любовь к детям и даже симпатия к неординарному преступнику. Всё они ведают, кроме чувства свободы, независимости, без которого невозможна личная порядочность, – приходится выполнять приказы, продиктованные душевнобольными президентами, министрами, директорами, председателями, генералами. В армии я дивился слабости духа служивых людей. Я видел, как от одного окрика полковника у лейтенанта разжималась ладонь и падала на землю только что закуренная в неположенном месте сигарета. Поэтому я не удивился разгрому Российской армии в Чечне, который устроили несколько банд бывших трактористов, сварщиков и торговцев. В партии предателей все зависит от скорости реакции – кто быстрее.

Приходится все делать самому – надеяться в России не на кого. В общем, «никто поделать ничего не смог, но был один, который РАССТРЕЛЯЛ…».

Все началось в 1993 году, зимой, когда к Васильевым, семье инспекторов, живших на кордоне до Зеленина, пришел Яков Югринов, инспектор, живший в соседнем домике. А следом появился директор Идрисов, прилетевший на вертолете.

– Да ты посмотри на себя – кто ты такой? – начал куражиться директор. – Образования нет, дома – тоже. А семья где? Лучшие твои друзья – браконьеры да хитники или вогулы долбаные. И сам ты капканы ставил. У тебя же ничего не имеется, кроме ружья и лыж. Конченый человек.

– Сука, – ясно сказал Югринов.

– Сука тоже наука, – согласился директор и вышел за дверь.

Яков переломил двустволку и вогнал в оба ствола патроны. Пошел к выходу.

– Ты куда? – спросил Васильев и встал с табуретки.

– Пойду пристрелю ублюдка, – тихо ответил Югринов, – отволоку в лес – соболя растащат. Этот бандит меня не победит.

Муж и жена Васильевы кинулись к инспектору, навалились, не выпустили за порог.

Но идея РАССТРЕЛА уже появилась на заповедной территории.

На второй день судебного заседания в зал вошла Вера Митракова, вторая жена Идрисова. И завела двух малолетних детей. И долго стояла так – у зала в глазах, слеза соленая, будто жестокий сюжет беспощадных русских «передвижников».

Зеленин знал, что мальчик и девочка – от разных отцов, ни одним из которых Идрисов не являлся. Он даже не усыновил детей, которые первыми назвали его так – Дядюшка Фэй. Было в этом что-то карабасовское.

– Вот эти ребята остались без отца, – доложила женщина и провела рукавом кофты под правым глазом. – А есть еще двое.

Еще двое – сыновья Идрисова от первого и второго брака, жившие на территории красновишерской конторы заповедника.

– Думали вы о детях, когда стреляли?

Обвиняемый смотрел на прокурора: думал он или нет?

Да, в камере Василий читал статью прокурора, Веры Петровны Родионовой, названную «Не народный герой». Женщина писала так: «В деле имеется положительная характеристика Идрисова с прежнего места работы – заповедника „Басеги“». «Интересно, кто ее написал?» – подумал Зеленин. Он вспомнил рассказ Якова Югринова, как Идрисов избивал Катю Железную, как стучала ее голова по ступенькам деревянного трапа. Положительная характеристика… Василий сложил газету и закинул руки за голову: смотри-ка ты, прокуроры стали оправдываться в прессе, так дойдем до свободы слова, совести и бесконвойного передвижения по территории. Думал он или нет?

Молодой адвокат Левитан приложил к делу на Зеленина постановление о закрытии уголовного дела на Идрисова – по факту нанесения тяжких увечий шестилетнему сыну Митраковой в июне 1996 года. Было такое: «травоядный» Идрисов начал учиться водить «Урал», разогнал тяжелый мотоцикл, но не смог справиться с управлением, снес ветхий забор и проехал коляской по игравшему в песочнице Данилке. У мальчика – перелом ноги, сотрясение мозга, множественные ушибы.

Нормальные российские мужики за такие дела, даже нечаянные, мотают по пять лет лагерного срока – никакие соленые слезы жены о том, что не надо разрушать семью, что это будет вторая трагедия, не помогут. Разрушат, упекут, сгноят в сибирских болотах. Самое большое количество заключенных в мире. И при этом вся серьезная мафия на свободе. Партия и Мафия – близнецы-братья.

Пролетая пассажиром Ан-2 над одним из крупнейших центров российской химии – Березниками, я наблюдал, как внизу, под лучами голого июльского солнца, сиял бирюзой, отливал перламутром и пурпуром громадный, как Аральское море, блестящий, как шкура смертельно опасной змеи, шламонакопитель. «Белое море»-так называли его местные. Березниковский комбинат – одна из «командировок» Вишерского лагеря, куда когда-то был направлен для работы Варлам Шаламов. Это – реальное настоящее.

– Лёва, ты будешь обучать меня дальше? – через неделю спросил Идрисов инспектора Акулина, который водил казенный «Урал».

Люди рассказывали мне, этот Лёва Акулин в прямом смысле слова начинал сходить с ума в присутствии директора. Поэтому вскоре уехал с Вишеры – и выздоровел на берегах Оки, пришел в себя.

– Однажды я угостил четырехлетнюю дочку Веры Митраковой, – удивлялся начальник охраны Агафонов, – а Рафик заметил, конфету отобрал и так дал девочке по затылку – я испугался, голова оторвется.

Думал Василий или нет? Только те, что работали непосредственно в конторе заповедника, видели, как летали митраковские дети по коридору, получая удары ручкой стамески. Да, любил бить по головам.

Однажды старший сын Идрисова играл с детьми Веры Митраковой, а вечером его мать, Виктория Нестеренко, сняла с мальчика футболку – вся спина была в красных полосках. Оказывается, это папаша избил скакалкой. И гнева мягкой, интеллигентной Виктории хватило только на то, чтобы разрезать скакалку ножницами на глазах бывшего мужа. «У меня еще десять скакалок есть», – с улыбкой кивнул «травоядный».

– Психически ненормальная безответственность женщин в главном деле своей жизни – выборе мужчины, – прокомментировал ситуацию Югринов.

Когда муж отбывал в командировку, Веру, случалось, притаскивали в шесть утра под руки и сбрасывали на крыльцо, будто куль с отрубями. А тут женщина в одночасье стала матерью-героиней, пострадавшей от идейного террориста, и начала шпарить по написанному, как грамотная. Говорила, что собиралась уехать с Идрисовым в Казахстан, где целина, космодром и яблоки Алма-Аты. Чалдонка чердынская… Русские бегут оттуда степями и пустынями, косяками и косулями.

Местные были на стороне Зеленина – не милиционер, так инспектор заповедника защитил этих людей. Поэтому Василий понял расклад верно: заход Митраковой прокурор рассчитала на публику, которая скажет: «Вот идиот, сорвался, а теперь сиди!» Прокуроры привычно воспроизводили наработанные сценарии.

При Идрисове Вера ходила в заплатанном спортивном костюме, а во время суда ее катали на машине, готовили к процессу, внушали, как и что говорить, чтобы Зеленину дали побольше.

– Дети очень скучают… Дай бог, чтобы каждый отчим так любил своих приемных детей, как Рафаэль Камильевич…

Покатали бабу на «Волге», менты-игротехники… Василию было страшно за Россию: это же какая кровь льется…

– Вы защищали взрослых людей, а о детях не подумали! – закинув голову, кончила свою прокурорскую мысль женщина.

«Конечно, дети Бахтиярова, Васильева, Шишкина – не дети для тебя, – думал Зеленин. – Тебя бы с тремя детьми выгнать в тайгу. О детях вспомнила. Почему не спросишь, кто тут так активно сажает на иглу вишерских подростков, детей алмазников? Это в городке, который ночью можно просветить лучом карманного фонарика. Кто садит? Только тот, кто заплатил человеку с фонариком, пистолетом и фуражкой. Менты и уголовники посадили Вишеру на иглу. Мать-героиня, отец – героин…»

Алексей Бахтияров оказался противником великой травоядной идеи. Ха, Бахтияровы уже три тысячи лет известны на Северном Урале как прирожденные охотники и оленеводы. А еще Алексей отличается немногословностью. И вообще – хорошо стреляет. Поэтому Идрисов решил убрать вогула первым.

Наверное, казах улыбнулся вслед узкоглазому земляку по одинокой планете, исчезающему в хвойном мареве мойвинской тайги с женой и тремя малолетними детьми. Но на кордоне оставалось еще две семьи – Васильевых и Шишкиных, в которых тоже было по трое детей.

Бахтияров откочевал за перевал – ушел к верховьям Велса по древнему вишерскому пути в Азию. Остальных после интенсивного мытья и катанья вывезли на вертолете. Это Идрисов освобождал вогульскую территорию для своих бессмертных травоядных стад.

Жили на кордоне русские мужики, вели метеорологические наблюдения, прорубали в тайге тропы, ставили избы, охраняли заповедник. Бывший директор, Иванов, закрывал глаза на то, что они рыбачили и охотились в пределах допустимого, на прокорм семьи. И пытался пробить ставку учителя для ребят – не удалось. Семь лет прожили люди там, у ишеримских водопадов, никуда не хотели уезжать, но Идрисов своего добился – выселил мужиков. Понятно, рассчитывал на царскую перспективу: создавал клан, династию, собирался жить вечно. Поэтому не ел мяса, чтобы сохранить свое необыкновенное заповедное здоровье.

На Вае, куда доставили семьи, Идрисов сразу обманул инспекторов – не дал обещанную машину, чтобы вывезти домашний скарб. И мужики взяли то, что смогли унести в руках. При этом ни одна вишерская, пермская или московская скотина за людей не заступилась.

Через год Идрисов встретил на вокзале Ирину Васильеву с младшим сыном. «Не давай этому дяде руку, – сказала женщина ребенку, – это он выгнал нас с Мойвы».

Васильевы перебрались через Уральские горы и стали работать на метеостанции возле Конжаковского Камня. В 1996 году Николай Васильев зашел на Мойву – пересек хребет. Соскучился человек.

– Как вы живете тут одни? – удивился он. – Это же невозможная нагрузка. Мы куда собирались – строить, заготавливать, – все-таки два-три мужика. Да и женам не так страшно оставаться.

– Я пытался договориться с Рафиком, чтоб разрешил Бахтиярову вернуться. Светлана тут собралась учить его детей, да и вообще легче было бы и нам, и им…

– Ну и что? – прервал паузу Николай.

– Идрисов посчитал, что дети будут портить окружающий пейзаж. Станут мешать отдыхающей мафии. Дети… мешать будут…

После каждого залета газовиков Гаевская и Зеленин отправляли вогульчатам сладости – конфеты, печенье, сгущенку. Василий встречался в назначенное время с Алексеем на таежной тропе.

Бывший начальник охраны «Вишерского» рассказывал: в июне 1997 года Бахтияров сопровождал его и директора от Цитринов до кордона Ольховка. Уже через километр Идрисов предложил: «Лёха, понеси мой рюкзак!» И безотказный Бахтияров, который ростом метр шестьдесят, повесил идрисовский груз на себя, спереди, на грудь, и шел по тропе с двумя, будто китайский парашютист.

Манси вообще не умеют обижаться. Еще в 1994 году Идрисов показывал в конторе унты, пошитые Ниной Бахтияровой. А Лёхе велел сообщить по рации, что не может их продать. Позднее, говорят, передавал какие-то деньги. Вот именно – какие-то. И осенью 1996 года взял оленье мясо, рога и еще две пары унт. На запрошенную сумму пообещал забросить продукты, список которых Василий повесил около рации и постоянно напоминал Идрисову о долге Бахтиярову. Два раза за зиму, в декабре и феврале, на кордон залетал вертолет с мафией. И оба раза инспектора спрашивали директора о продуктах для мансийской семьи. Но оба раза Идрисов беззастенчиво сваливал все на командира экипажа, который, дескать, утверждал, что машина и так перегружена и еще центнер просто нельзя. «Да хоть полтонны», – ответил на тихий вопрос Василия пилот Савченко.

Вертолетчики спокойно могли забросить груз на Цитрины к Никифорову, откуда до Бахтиярова было всего восемь километров.

В последний, февральский залет Зеленин узнал от Мамаева, что Идрисов продал ему две пары унт за сумму, превышающую ту, что запрашивал Бахтияров, в два раза. В результате Лёхе не досталось ни копейки. Полковник Мамаев содрал со стены список продуктов и договорился с командиром, что в апреле тот забросит груз, который бывший милиционер пообещал закупить сам. Так бы наверняка и было, судя по предыдущим поступкам Мамаева, но в начале апреля произошло трагическое событие: экипаж того вертолета, которым командовал Савченко, разбился, выполняя санитарный рейс в Очёрский район.

Зеленин не подумал о детях… Мне пришла в голову идея составить стилистический портрет женщины-прокурора. Я нашел статью «Не народный герой», которую она опубликовала в местной газете под рубрикой «Комментарий юриста». Прочитал всю – в подъезде, запоем, из горла, будто бутылку «Столичной».

«Убийство директора заповедника „Вишерский“ Рафаэля Идрисова, происшедшее на территории заповедника 14 августа 1997 года, всколыхнуло не только жителей нашего города, события этого преступления разошлись за пределы района и области…»

Мне понравилось, что преступление советник юстиции прочувствовала как цепь «событий». Только с первого взгляда предложение можно было принять за стилистическую ошибку – со второго становилось понятно: речь идет о психологическом проколе. Вот в «Толковом словаре русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой слово «событие» определяется как «значительное явление, факт общественной, личной жизни»! А преступление Зеленина включало в себя несколько «значительных явлений общественной жизни». Прокурор права.

Текст – опасная вещь, чрезвычайно, это публичное саморазоблачение, стриптиз. О том, что автор действительно не осознавала значение слова, свидетельствовал второй абзац: «Да и сейчас, когда уже состоялся приговор суда и убийца наказан, еще идет обсуждение этого страшного события. Дело расследовалось прокуратурой района. И мне лично вместе с оперативной группой милиции пришлось вылететь на вертолете на задержание преступника».

Здесь слово «событие» употреблено уже в единственном числе. Понятно, прокурор не очень образованна, но при чем тут Василий Зеленин и его судьба? Оговорка, прореха какая-то, дырка в сером веществе. Бедная, ей «пришлось вылететь».

«Оперативно-следственной бригаде пришлось немало поработать, не считаясь с личным временем, разрабатывать и проверять много версий, чтобы установить виновное лицо.

22 августа убийца был задержан. Это был Зеленин В. А., 1965 года рождения, работающий инспектором охраны заповедника на кордоне Мойва, ранее не судимый, положительно характеризующийся как работник и как человек.

Предварительным следствием преступные действия Зеленина квалифицировались ч. 2 ст. 105 УК РФ как умышленное убийство человека, связанное с выполнением данным лицом служебной деятельности, так как из показаний обвиняемого усматривалось, что умысел на убийство у него возник из-за неправильного, пренебрежительного отношения директора заповедника к своим работникам, необоснованного лишения премии за второй квартал 1997 года.

2-3 февраля состоялся областной суд, который вынес приговор Зеленину – признать виновным по ч. 1 ст. 105 УК РФ и назначить наказание в виде 10 лет лишения свободы в исправительной колонии строгого режима.

Суд квалифицировал действия виновного как умышленное убийство, совершенное на почве сложившихся личных неприязненных отношений.

В суде подсудимый Зеленин подробно изложил причины, по которым решил убить Идрисова: бесчеловечно относился к простым людям, вел себя вызывающе и оскорбительно по отношению к своим работникам, был к ним несправедлив.

Убийство Идрисова Зеленин мотивировал защитой людей, а также своей ненавистью к нему, накопившейся на протяжении определенного времени, личностными отношениями из-за жены…»

Если женщина в каждом предложении делает стилистические ошибки, дум ал я, то как она ведет следствие, пишет протоколы, определяет степень вины человека? Язык – это форма мышления, уровень познания мира. Отношения из-за жены были «личностными» или все-таки личными? Что значит суффикс?

«Судебное заседание проходило при полном зале сотрудников заповедника. Из показаний допрошенных свидетелей следовало, что подсудимому Зеленину отводилась роль народного защитника.

Поражало то, что ни один из допрошенных (кроме близких, родственников погибшего – бывшей и настоящей жены) не сказал ни одного доброго слова в адрес потерпевшего…»

Конечно, прокурор не поняла, почему ни один не сказал. Чтобы понять, надо владеть формой мысли, достаточным для этого интеллектуальным уровнем, владеть понятийным аппаратом формальной логики. С аппаратом у нее проблема.

Читайте: «Старинный русский обычай – об умершем не говорят ничего плохого либо вообще не говорят – напрочь был забыт». Если следовать логике этой женщины, то на суде стояло бы гробовое молчание.

«И как только не называли бывшего директора: и „чудовище“, и „вампир“. Характеризовался он и другими эпитетами. <…> Из материала дела усматривалось, что директор действительно допускал много грубых ошибок в обращении с подчиненными, был мелочно придирчив к их поступкам, навязывал свою волю и был нетерпим к критике в свой адрес».

Короче, прокурор решила перегнать мотивировку на бытовой уровень.

«Из показаний жен усматривается – „хороший, внимательный отец, человек с большими планами на будущее“, „мечтающий создать идеальный заповедник с идеальным коллективом, но нетерпимый к нарушителям“. <…>.

В суде обоснованно был поставлен вопрос подсудимому: кто дал ему право выступать от имени народа, совершать особо тяжкое преступление – лишать жизни человека? Так как взрослые люди, которых якобы пытался защитить „народный герой“, сами, самостоятельно могли и могут и вправе защищать свои интересы, если они нарушены, – для этого имеются специально созданные правоохранительные органы и суд».

Господи, интересы удовлетворяются, а нарушаются права! А «специально созданные» предельно заняты криминальным прикрытием наркоторговцев, если ты не в курсе. Вот враг народа. Из-за таких, как она, нам угрожают, нас избивают и убивают по всей стране.

«Так следует ли считать виновного народным защитником?! Считаю, мнение, сложившееся в коллективе заповедника по данному факту, не только ошибочным, но и общественно опасным. И не столь забота о благе других людей таилась в мыслях виновного, сколько личная неприязнь, личная обида, наслоение различных интриг и разговоров…»

Как будто забота о благе других не может выражаться в «личной обиде». Впрочем, у прокуроров – не может. Но самое главное – это слова об «общественной опасности»! Конечно, если судить по той статье, которую выбрала прокурор, опасность была не общественной, а государственной, направленной против представителей власти. А что – начнут отстреливать?

«К убийству Идрисова Зеленин готовился заранее. Это было хорошо спланированное и подготовленное, обдуманное трезвой головой (а не по пьянке, как это случается главным образом)».

Понятно, тот, кто с похмелья, беззащитен, он кается и плачет. А этот – этот молчит. Потому что сопротивляется – опасный тип. Народ – он должен быть пьяным, виноватым и управляемым. Алкоголизм возведен руководством в ранг негласной религии страны.

«Выступая в суде от имени государственного обвинения и сегодня, комментируя эту страшную трагедию, еще раз обращаю внимание граждан на следующие положения:

– никто не наделен правом учинять самосуды и лишать жизни других людей;

– нет оправдания умышленным убийствам;

– умышленные убийства – особо опасные, тяжкие преступления;

– не случайно законодатель предусмотрел очень суровую меру наказания по данной категории дел – лишение свободы до 20 лет либо смертельную казнь. И как бы ни тяжело порой складывались обстоятельства, личностные и общественные отношения, надо оставаться Человеком, не опускаться до крайности. Помните, что за совершенные преступления существует неотвратимость наказания».

Вылезло авторское мурло: честное слово, она так и написала – «смертельную» вместо «смертной»! Она даже не знала, что у этих слов разные значения! Меня такая смертельная безграмотность медленно убивала: и этот человек смеет судить, учить других тому, как надо жить?! В тексте ничего нельзя скрыть, текст – лучшая дешифровка личностной значимости, если говорить языком, похожим на прокурорский.

И я только сейчас понял совершенно простую вещь. Прокурор должна была настаивать на своей версии, иначе пришлось бы признать преступность собственного бездействия во времена правления Идрисова. А сделать это она не могла в силу своей косности. Менталитет такой. У людей имеется сознание, а у ментов – менталитет, который детерминирован социальной средой, невероятными условиями выживания. Вот наш фотокор Антон Зернинский рассказывал, как он купил японские часы, которые помещены в специальный футляр с водой. Противоударные! Бросал их, бросал с разной высоты – идут. Бросил с пятого этажа на асфальт – идут! Антон подумал-подумал – и бросил их в скороварку, под очень высокое давление. Достал – не идут. Отправил часы в Японию – оттуда пришли новые. И бумага с короткой просьбой: «Напишите, пожалуйста, в каких условиях работали ваши часы в России». В каких, каких… В тяжелых условиях.

Я опять шел по этой бесконечной эспланаде между зданиями Законодательного собрания и драматического театра, похожей на армейское стрельбище. Понятно, думал я, Идрисов был волевым человеком, целеустремленным – человеком, который привык добиваться своего. Да, добивался – и добился. Правда, в последний раз. Что жизнь? Как провал многоточия за вопросительным знаком. Два драповых пальто, сапоги износить не успеешь. А будешь плыть против течения, бракоши аккуратно прихватят тебя – лапами за жабры.