Текст книги "Слышишь, Кричит сова !"

Автор книги: Юрий Греков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Функция обеспечения этих объектов рабочей силой лежит на Управлении Набора Рук и Охотниках.

Здесь и таится опасность № 2. Возможные отклонения от Хальт-нормы относительно легко выявляемы. Но привлеченные к работам люди из Пространства-1 – это инородное тело, это грозная инфекция, которую мы сознательно вынуждены допускать в свой мир. Но пока микроСы сидят в пробирке – они не опасны. Так вот – жесточайший карантин, в тысячу раз более жесткий, чем чумной – это закон № 1 Хальтштадта. И так будет до тех пор, пока не наступит срок исполнения великого дела и надобность держать микробы в пробирке вообще исчезнет.,.

Гугурига почувствовал, что устал. И откладывая в сторону записки, потянулся, зевнул и подумал: – А головастый все-таки был этот папаша...

Минуло всего три недели. Но вряд ли кто-нибудь из прежних сослуживцев Михаила Ивановича Сидоркина узнал бы своего недавнего коллегу в человеке, сидящем за широким столом черного дерева в кресле с высокой резной спинкой на манер трона. Гугуриге эта мысль не единожды приходила в голову, каждый раз опаляя радостью до щекотки в ушах.

Но несколько последних дней Эдуард Карлович все чаще ощущал какое-то подспудное недовольство. Казалось бы – чего еще? Ешь-пей вволю, хочешь молчи, хочешь – приказывай, лежи или стой на голове, казни кого захочешь или милуй. Власть, которая не могла и присниться счетоводу Сидоркину еще какой-нибудь месяц назад, пьянила веселее шампанского, которого он, кстати, положил себе за правило выпивать по бутылке с утра. И все-таки чего-то не хватало...

Распорядок он, как человек в высшей степени аккуратный и сознающий свою высокую ответственность перед самим собой, установил четкий и неизменный. Надо сказать, трудился он в поте лица – и за себя, и за "Штеркопля": выслушивал доклады Служб, отдавал приказы, учинил разносы, обдумывал – чего бы придумать еще, копался в памяти информария. Работал, чувствуя себя настоящим, единственным Хозяином.

Хотя никто к нему не входил и войти, конечно, не мог, он тем не менее однажды потратил три часа, чтоб собственноручно изготовить очень важную на его взгляд вещь, и к вечеру на дверях кабинета красовалась собственноручно же прикнопленная табличка: "Без доклада не входить".

На третью или четвертую ночь приснился ему сон: сильно зачесалось между лопатками – он, не просыпаясь, поерзал спиной, и тут вдруг послышался легкий треск -кожа на спине небольно лопнула вдоль и расползлась, как будто кто-то вдруг быстрым движением рванул вдоль хребта аастежку-молнию. Эдуард Карлович почему-то вовсе этому не удивясь, выпростался из легко, как чехол, свалившейся с него собственной кожи, и вылез из нее – свеженький, новенький, в сверкающем пуговицами и галунами мундире. И только тут проснувшись, ощупал себя – кожа как кожа, никаких застежек ни на груди, ни между лопатками. И было хотел обидеться на странный и глупый сон, но тут вдруг подумал: погоди, а мундира-то у меня нет.

А должен быть, поскольку Хозяин и властелин! И не долго думая, хоть было уже за полночь, нажал первую попавшуюся кнопку вызова. Оказалось, САД – на экране всплыло форменное лицо дежурного садиста. "А, какая разница!"подумал Михаил Иванович. Садист не успел открыть рта, Эдуард Карлович рявкнул голосом Штеркопля: – Хозяину нужен мундир. К утру.

И отключился, успев краем глаза заметить некоторую растерянность на форменной физиономии дежурного.

Наутро пневмопочта выбросила в приемник серый пакет с надписью наискосок – "Хозяину. Лично".

Когда бумага треснула и расползлась под нетерпеливыми пальцами, вспомнился ему недавний сон. "Сон в руку", – довольно ухмыльнулся он, стряхивая с новенького мундира последние клочья обертки. Мундир был что надо – в этом Гугурига убедился тут же, натянув его и крутнувшись перед зеркалом в туалете. Сверкающие в три ряда пуговицы с пятак величиной, галуны, на правом плече пышный золотой эполет – из зеркала на него глядел он – тот – из собственного сна.

И все-таки чего-то не хватало...

Конечно, Эдуард Карлович в конце концов докопался бы до причины своего странного настроения, но случилось так, что догадка явилась в совершенно неожиданный момент.

Перечитывая очередную сводку Службы заводов, он обратил внимание на пункт: расход фенола повысился здесь на семь тонн против расчетного. Гугурига не знал, для чего используется на заводах фенол, но такой резкий перерасход показался ему явно подозрительным. И тут его осенило: пьют, сволочи!

Дальше Гугурига действовал с отработанной до автоматизма за многие годы четкостью: он придвинул настольную лампу так, что ровный круг света лег пятном посреди стола, достал лист бумаги, попробовал на ногте перо и тут, наконец, понял – что угнетало его в последние дни: за многими заботами он совсем запустил дело, которому отдавал все вечера в последние двадцать лет – за три недели он не написал ни одной анонимки... Стоило ему понять это, настроение поползло вверх, как столбик термометра, к которому поднесли горящую спичку...

Он поставил точку, перечел еще раз написанное и сунул листок в приемную щель кабинетного ретрадуктора.

Через полминуты печатающее устройство выплюнуло листок с переведенным на немецкий язык текстом. Эдуард Карлович взял чистый лист и стал переписывать, тщательно копируя полузнакомые буквы. Получалось коряво, что особенно порадовало его. Изготовив два экземпляра, один он адресовал самому себе, и тут же положил в папку "Для принятия мер". Второй, тщательно заклеив в конверт, отправил пневмопочтой самому Начальнику Охраны Тайны Мехельмердеру.

На следующий день он занимался делами столь же прилежно, как и в предыдущие, но уже ничто не угнетало его.

Больше того, он чувствовал какой-то особый прилив сил, предвкушая те вечерние минуты, когда он сможет, окончив многотрудные занятия, приняться за любимое с детства дело. Иначе говоря, жизнь Эдуарда Карловича Гугуриги наполнилась смыслом до отказа, и он гордо сознавал это.

Вечером, несколько поразмыслив, он вспомнил, что перед переходом в Хальт-время, не успел отправить сигнал о шубе супруги продавца книжного магазина. И огорчился.

Но только на мгновение. И тут же, взяв золотое перо, по памяти восстановил свое сочинение, нимало не смущаясь абсолютной его бессмысленностью вообще и здесь, в особенности. При всей своей изобретательности и опыте был он анонимщик ординарный и поступал согласно правилу: твое дело сигнализировать, о чем – не важно, пусть разбираются, за то им и деньги платят.

Выждав два дня, Эдуард Карлович натянул лицо Штеркопля и вызвал Охрану Тайны: – На имя Хозяина прибыло сообщение доброжелателя о хищениях фенола на заводах.

– Я тоже получил, герр секретарь,– доложил Мехельмердер.

– Ну?

– По-моему, этот доброжелатель просто кретин, Эдуард Карлович поперхнулся, но, сдержавшись огромным усилием воли, спросил голосом Штеркопля: – То есть?

– На кой черт кому-то этот фенол? Известно, что он растворяет ткани человеческого тела, для чего, собственно, и применяется на наших заводах. Только идиот может предположить, что кто-то станет его пить.

– Так вы не будете расследовать?

– Нет, конечно!

Большего оскорбления, чем отказ "реагировать", Эдуарду Карловичу нанести было нельзя. Но это было еще не все.

Мехельмердер, порывшись в бумагах, достал из папки листок: – Есть еще одно. Явно та же рука. Но бред еще похлеще. Некто владелец книжного магазина...

"Продавец!" – хотел поправить Гугурига, но спохватился.

...покупает жене шубу... В общем, бред. Начать с того, что у нас нет не только книжных, но и вообще магазинов!

В спискам Служб помянутый в заявлении Каждан – и что за странная фамилия? – не значится. Писал явно маньяк.

Точно смогу сказать дня через три. Дел много, но этого доброжелателя мы най'дем.

И тут Мехельмердер вдруг запнулся – ему пришла неожиданная и мгновенно насторожившая его мысль: расход фенола и его применение – глубокая тайна, в которую посвящены всего несколько человек, известных Начальнику Охраны Тайны поименно.

– Впрочем, дело, кажется, принимает скверный оборот, герр секретарь,сказал он.– Эта анонимка свидетельствует, что где-то в системе происходит утечка секретной информации. Вопрос – где? Надеюсь, что ответить на этот вопрос мы сумеем в кратчайший срок.

– Я тоже надеюсь,– сказал Эдуард Карлович голосом Штеркопля и отключился.

Содрав с себя лицо Штеркопля, он несколько минут пытался успокоиться старым способом: матеря и про себя и вслух и Мехельмердера и всю его банду до восемнадцатого колена. Кое-как придя в себя (обида засела тяжестью где-то под печенью), Гугурига ткнул информарий в бок и громко, все еще кипя, бросил: – Фенол!

Через минуту, пока он в нетерпении барабанил пальцами по лакированной столешнице, из подающей щели выползла широкая голубая лента с грифом: "Информация особой секретности".

– Ну-ну, посмотрим, что там еще за секретность,– все еще не остыв, бормотнул Гугурига.

"Средний ежемесячный отход рабочих рук в соответствии с нормой радиации на энергозаводах семьсот двенадцать единиц, которые ввиду невозможности дальнейшего использования на работах, подлежат изъятию из производственного процесса. В целях быстрейшего проведения акции и соблюдения санитарных норм используются феноловые ванны. Объем..." – он скользнул глазами дальше: "Все ткани человеческого тела растворяются без остатка.

Полученный раствор постулает на перегонку с целью выделения очищенного фенола и некоторых побочных продуктов. Возобновление рабочей силы лежит на Управлении Набора Рук".

Дальше он читать не стал ~ ясно было, что Мехельмердер относительно фенола прав. Но правота эта никакого значения не имела. Прав он или не прав, но оскорбление лучших чувств Эдуарда Карловича оставалось. И сойти с рук обидчику это не могло...

Люди Мехельмердера, конечно, место утечки секретной информации обнаружить не сумели: кому могло придти в голову, что неизвестный "доброжелатель" – сам Хозяин?

На всякий случай по приказу Начальника Охраны Тайны, охотно санкционированному Хозяином, после допроса в подвале САД были расстреляны начальник Службы Счета, восемнадцать арифмомейстеров разных разрядов и пять ээсовцев из Элиты Элиты, в чьем ведении находились заводы.

Но столь быстрые и крутые меры, принятые Мехельмердером, не могли утешить Эдуарда Карловича. Он не мог забыть пренебрежительного отзыва о его святая святых, а "кретин, маньяк, идиот" горели в его воспаленном оскорблением мозгу подобно валтасаровым "мене, текел, фарес". Оставить обиду неотмщенной было невозможно.

Судьба Мехельмердера была предопределена. Как и когда это произойдет, Эдуард Карлович не знал, но рассчитаться с Мехельмердером он решил при первом же удобном случае.

Катарина лежала у самого обрыва. Это было ее любимое место. Уголок, отгороженный, как ей казалось, от всего мира. С одной стороны рощица бетулей и густые заросли черной брэмберии. С другой – обрыв. Двадцать метров над водой, а сколько уходит в серую глубину, бог знает.

Катарина любила приходить сюда после еженедельной экскурсии в комнату смеха. В будний день выбраться не удавалось, после работы нужно еще часа два упражняться дома на арифмометре – крутить ручку нужно равномерно н быстро, плюс-минус полсекунды. И если не тренироваться дома, реакция притупляется, и тогда может случиться...

Катарина старалась не думать о том, что произойдет с нею, если она станет причиной задержки раз навсегда отлаженного процесса. А вот в выходной – другое дело. Обязательная групповая экскурсия в комнату смеха и битье зеркал по команде старшего группы занимало два часа. И хотя тренироваться на арифмометре нужно было и в выходной, Катарине все-таки удавалось выкроить часок, чтобы придти сюда, к обрыву. В первое время ей здесь чегото не хватало, и прошло немало дней прежде, чем она догадалась: тишина, никаких привычных звуков. И неожиданно это ей понравилось, хотя и показалось странно – как это может нравиться тишина? Оказывается, может. Катарина просиживала у обрыва, обхватив колени руками и вглядываясь в серую воду, пока обе луны не обегали небо раз двадцать. А иногда и дольше. Но хоть вокруг не было ни души, она ни разу не решилась снять лицо, впрочем, оно ей не мешало.

Хозяйка, у которой Катарина снимала одну из двух комнат, несколько раз пыталась узнать, куда это уходит Катарина в выходной день. И расспрашивала она квартирантку не только потому, что по закону Охраны Тайны была обязана каждую неделю письменно докладывать в квартальный участок Стражи о всех мелочах, но и потому, что за несколько лет как-то непривычно привязалась к Катарине. Но Катарина ловко уходила от ответа, ей ни с кем не хотелось делиться своей неожиданной тайной.

Но в последнее время Катарина с тревогой стала замечать, что кто-то кроме нее нашел сюда дорогу. Однажды она даже подобрала окурок сигары, втоптанный во влажную землю, и с отвращением швырнула в воду.

Сегодня Катарина лежала у самого обрыва, вглядываясь в неразличимую полоску, где серое небо сливалось с серой водой, и раздумывала о том, что двоюродному брату Эльзы очень идет его темно-серый мундир добровольца Стражи, и о том, что, может, он все-таки когда-нибудь пригласит ее в ресторхауз, куда несовершеннолетним вход запрещен без спутника. Катарине было двадцать, н должны были пройти еще долгих три года прежде чем она получит право обратиться с прошением в участок Стражи, и тогда ей, может быть, выдадут билет с серой полоской, дающий право раз в месяц приходить на час в ресторхауз и дважды в полгода на групповое посещение фильм-дома.

Первая луна выплыла из-за бетулевой рощи, и минуту спустя вынырнула вторая. Катарина поднялась – пора домой. И тут внизу, под обрывом, послышался всплеск и мужской голос скомандовал: "Быстро!" Катарина осторожно наклонилась над обрывом. Внизу, почти у самой стены покачивалось что-то длинное, отливающее металлическим блеском. Сквозь серую воду было видно, что над поверхностью только меньшая часть огромной металлической сигары. Из круглого люка посреди "сигары" снова послышалась резкая команда.

Царапая по металлу подкованными ботинками, на небольшую палубу выбралось семь или восемь человек. Катарина смотрела сверху, поэтому лиц не видела, но серозеленые мундиры Охотников она узнала сразу, и порадовалась, что они ее увидеть не могут. Никто не имеет права заговорить с Охотником, и далее офицеры Стражи первыми отдают честь серо-зеленым и стараются поскорее пройти мимо. А вообще им лучше не попадаться на глаза...

Вдруг Катарина заметила, что примерно на середине обрыва от него медленно стала отделяться огромная глыба, и чуть не вскрикнула – глыба опускалась прямо на людей. И только то, что они, несомненно видя опасность, нисколько не обеспокоились, удержало ее. И с удивлением она следила, как глыба медленно опустилась на воду, едва не коснувшись субмарины, и образовала широкий трап.

Снова раздалась команда, и Охотники рассыпались редкой цепочкой, сдернув с плеча шмайсеры. Из люка один за другим поднялись на палубу два десятка человек в разорванной одежде. У некоторых были окровавлены лица, и у всех руки были скованы за спиной. Подгоняемые окриками Охотников, они прошли по каменному трапу, и когда последний исчез в невидимом сверху входе, Охотники один за другим попрыгали в люк, тут же захлопнувшийся, и огромная металлическая сигара стала быстро таять в серой толще воды. Скала одновременно бесшумно поднялась на свое место, и через минуту никто бы не мог догадаться, что здесь что-то произошло.

Катарина вскочила, отряхнула коленки, и вдруг за ее спиной раздалось: – Что вы здесь делаете?

Катарина испуганно обернулась. Рослый мужчина с форменным лицом унтершуцмана Стражи пристально смотрел на нее.

– Что вы здесь делаете? – повторил он.

– Гуляю,– нерешительно ответила Катарина.

– В запретной зоне?

– Я не знала...– попыталась оправдаться Катарина.

Она действительно видела на дороге, ведшей к этому месту, какие-то знаки, но не придала этому значения.

Шуцман вынул блокнот: – Кто вы? Адрес?

– Ката...– Катарина запнулась на мгновение и четко, как положено, отрапортовала: – младший арифмомейстер Службы Счета, номер 1247 дробь три. Штрассе номер восемнадцать, тридцатый блок, квартира Эльзы Ратте...

– Хорошо. Садитесь в машину.

Только тут Катарина заметила стоявший за кустами фургон Стражи.

– Зачем?

– Я подброшу вас.

– Но здесь же недалеко!

– Садитесь.

Машина затормозила на углу.

– Выходите. Вон ваш блок.

Катарина вылезла из машины и, уже подходя к дому, вдруг инстинктивно поняла, что избежала какой-то непонятной, но серьезной опасности...

Эдуард Карлович был в прекраснейшем расположении духа, и только что прочитанная информация даже несколько рассмешила его. Заботливо подобранная и переведенная "чертовой машиной" подборка заметок из газет, только что доставленных "оттуда", как уже по привычке именовал Эдуард Карлович некогда родной мир, могла развеселить и менее веселого человека.

Он снова перечитал коротенькую заметку из какой-то – то ли голландской, то ли нидерландской газеты – в географии он был не особенно силен, о чем и не сожалел нисколько – наплевать, скоро ни этой Голландии не будет, ни вообще географии.

"Кто предупредил оборотня?" – называлась заметка.

Гугурига ухмыльнулся. "Гаага. 20 ноября. Здесь состоялось экстренное заседание второй палаты парламента, созванное в связи с бегством из страны бывшего нациста Петера Лентена. Лентен, участвовавший в годы минувшей войны в массовых расправах над жителями оккупированIll ных районов Польши и Советского Союза, исчез через день после того, как было принято решение об его аресте. Ряд депутатов подверг резкой критике органн юстиции, в результате попустительства которых преступнику удалось скрыться. Отвечая на вопросы парламентариев министр юстиции вынужден был признать, что бегство эсэсовского палача накануне ареста вряд ли можно назвать случайным совпадением. Он признал также, что в "деле Лентена" были допущены серьезные ошибки. Ответ на вопрос, кто предупредил нациста и куда он бежал, должен быть получен в результате специального правительственного расследования".

Эдуард Карлович хмыкнул и громко сказал: "Держи карман шире. Как бы не так – должен быть получен... Шиш вам!" Он знал что говорил: позавчера по его приказанию этот самый Лентен, человек опытный, был назначен начальником охраны концентрационных заводов. "Должен справиться,– подумал Гугурига.Молодцы все-таки помощнички у этого подлеца Мехельмердера, прямо из-под носу мужика уволокли. А то вполне могли шлепнуть эти самые голландцы...

Пробежав наскоро вторую заметку, а вернее, ее последний абзац: "катер морской охраны не обнаружил на судне никого. На камбузе стояла свежеприготовленная пища.

Судьба экипажа по сей день – загадка", Эдуард Карлович подумал: "Кому загадка, а кому и нет", и взял сводку, поступившую из Управления Набора Рук. Управление сообщало, что из двенадцати рейдов в Пространство-I доставлено триста пар рук, снятых в различных точках выхода с четырнадцати судов. Пробежав список названий, Эдуард Карлович встретил знакомое помянутое в только что прочитанной заметке, и снова подумал с некоторым злорадством: кому загадка, а кому...

Он, не глядя, сунул пачку бумаг в широкую щель информация– пусть на всякий случай запомнит – и подошел к окошку. Из окна открывался привычный и как-то успокаивающий своей привычностью вид: невысоко над крышами выписывали восьмерку, гоняясь друг за другом, обе луны. Зеленовато-тусклая цепочка фонарей уходила вдаль, и там, в пяти кварталах, за корпусом Охраны Тайны, переломившись под косым углом, сворачивала влево, очерчивая границы суперцентра. Суперцентр – район высших учреждений Хальтштадта: та же Охрана Тайны, Главное Управление Стражи, САД, Управление Набора Рук и прочие. И, конечно же, резиденция Хозяина. Далеко, за сереющими в пляшущем свете лун крышами было видно неверное – то гаснущее, то багровеющее зарево – это работали, не останавливаясь ни на мгновение, концентрационные заводы. Он мельком глянул на пульт: семь индикаторов горели ровным красным светом. Восьмой розовел, но энергия поступает в накопители беспрерывно, скоро розовый цвет потемнеет, и восьмой индикатор покажет, что эстафета передана девятому – предпоследнему накопителю. А там...

Часы на ресторхаузе отбили барабанную дробь.

И в этот момент, когда, казалось, ничто не могло испортить настроения, на пульте замигала тревожным красным светом лампа срочного вызова – просила связи с Хозяином Охраны Тайны. Он щелкнул тумблером и на экране выплыл из глубины кабинет Мехельмердера. Тот сразу вскочил – не потому что увидел Хозяина, увидеть его он не мог, просто прозвучал сигнал связи. Эдуард Карлович нажал кнопку с пометкой "Ш" и спросил: – В чем дело?

Из динамика в кабинете Мехельмердера раздался пронзительный голос "Штеркопля".

– Герр Штеркопль,– прищелкнув каблуками, начал докладывать Начальник Охраны Тайны,– крайне неприятное происшествие – пункт 12 под угрозой раскрытия.

– Что это значит?

– В запретной зоне пункта 12 был замечен посторонний. Вернее, посторонняя.

– Когда?

– Час назад.

– Хорошо, я сейчас доложу Хозяину. Ждите.

Гугурига минуту помолчал и заговорил снова голосом своего "секретаря": – Вы меня слышите, Мехельмердер?

– Так точно, герр Штеркопль!

– Хозяин спросил, не идиот ли вы? – и Эдуард Карлович завизжал штеркоплевским голосом: – Вы потеряли целый час! Начальник Охраны Тайны-, черт возьми! Ну да об этом мы еще поговорим. А сейчас, если вы сами не догадываетесь, что нужно делать...

– Я понял, герр Штеркопль! Слушаю и повинуюсь!

Эдуард Карлович дал сигнал прекращения связи, но еще с минуту наблюдал, как взмокший Мехельмердер нажимал кнопки, орал на кого-то то в одну, то в другую трубку стоявших на столе телефонов. И услышав истерический вопль Начальника Охраны Тайны: "Убрать! Убрать и доложить!", он удовлетворенно хмыкнул и отключил канал.

...Музыка лезла в уши, надрывалась, рвалась в окна...

Ганс тряхнул головой: "Хватит!", Блондинка с ярко накрашенными губами (вылитая Мари Рок – подумал Ганс), сидевшая за соседним столиком, незаметно, как ему показалось, кивнула кому-то за его спиной.

Ганс осторожно притронулся к слегка вздувшемуся карману. "Нормально" подумал он.– "Так просто я вам не дамся!" На эстраду вылез длинный парень с гитарой и тоскливыми собачьими глазами. Оркестр смолк, а ударник, приподнявшись, ткнул палочкой в сторону парня с гитарой и лениво объявил: Шангер...

Парень потоптался, подергивая струны – настраивал, потом перехватил покрепче гриф и не то запел, не то запричитал глухим речитативом: Все чаще и задумчивее пьем, Мозги все чаще пьяный ветер кружит, И с каждым днем все медленней живем И уже...

Ганс отвернулся и плеснул в стакан.

...Склизкий туман заползал за воротник. Оба поеживались, ускоряя шаг.

– На кой черт она нам? – остановившись, спросил коротышка Карл.

– Помалкивай,– сквозь зубы бросил Ганс.– Не все равно тебе за что талоны получать?

Шли долго, куда-то сворачивая, ежась от сырости. Наконец, Карл сказал: – Стоп. Пришли...

В половине двенадцатого Катарина, натянув чехол на тренировочный макет арифмометра, собралась ложиться.

Эльза в соседней комнате уже спала. Вдруг в прихожей задребезжал звонок. Катарина накинула халат, подумала: "Кто бы это мог быть?" и, подойдя к двери, повернула ключ...

Через час Эльза неожиданно проснулась – тянуло сильным сквозняком. Хозяйка заглянула в комнату Катарины .– кровать девушки оказалась пустой. "Куда она среди ночи?" – подумала Эльза и рассердилась, поняв откуда сквозняк – квартирантка, уходя, не прикрыла дверь, вот и тянет...

Эльза вышла в прихожую и остолбенела. Катарина лежала ничком на побуревшем коврике для ног. Сквозняк из полуоткрытой двери шевелил прядку у виска. Эльза бросилась к телефону. Через несколько минут прибыл Патруль Стражи. Все было ясно с первого взгляда. Катарину увезли в морг, а Эльзе было велено на всякий случай помалкивать...

Наутро в специальной сводке для Хозяина о происшествиях стояло короткое сообщение: "неизвестным преступником убита Катарина Гук, младший арифмомейстер Службы Счета, двадцати лет". Отложив сводку, Эдуард Карлович потянулся и пропел вполголоса: "Хороша была девица, краше не было в селе!" Потом, поразмыслив, решил, что надо бы похвалить Мехельмердера, и нажал вызов Начальника Охраны Тайны. На сей раз он говорил голосом Хозяина, с удовлетворением следя за выражением лица Мехельмердера.

Начальник Охраны Тайны был потрясен оказанной ему честью – сам Хозяин!

Выслушав сдержанную похвалу, он, стоя навытяжку, доложил: – Прошу вашего разрешения, экселенц, принять в кадровую систему исполнителей задания.

Динамик так рявкнул, что Мехельмердер невольно отшатнулся: – Да вы положительно идиот, Мехельмердер! Исполнитель и свидетель – вы не усматриваете никакой связи между этими понятиями? Или, может, вам нужны свидетели? Или, может, вам не нужна ваша голова? Говорите.

Глядя на потрясенного, почти потерявшего от ужаса дар речи Мехельмердера, Эдуард Карлович не слушал его косноязычного лопотания, он снова смотрел на себя со стороны: он – Хозяин. Он властелин жизни и смерти всех этих людишек, он волен поступать с ними, как захочет его левая или правая нога, и никто не посмеет даже на мгновенье усомниться в его праве! Это – сегодня! А всего через две недели то же самое ждет все это паршивое человечество, не сумевшее в свое время понять его и в своем высокомерии обрекшее его – его! – на жалкую жизнь счетовода-алиментщика. Четыре миллиарда кретинов, ну ничего – через две недели все они узнают, что такое Власть.

Власть Хозяина! Его Власть! И, не слушая Мехельмердера, Гугурига гаркнул: – Все! Отправить следом за девчонкой.

...Внезапно рявкнул тромбон. Ганс встряхнулся. Блондинки напротив не было. "Пора сматываться",– решил Ганс и рывком поднялся.

Этих двоих он заметил еще когда выходил из ресторхауза. Замедлил шаг. Нагоняют.

– Эй, парень, дай прикурить!

Ганс медленно потянул из кармана "вальтер" и быстро вскинул два раза... Он бежал уже минут двадцать, сворачивая то налево, то направо. Наконец, прислонившись к стене, прислушался. Погони не было...

Герта тяжело поднялась и побрела к двери.

– А, это ты. Входи.

Половицы заскрипели. "Ремонт нужен",– думала Герта, доставая из шкафчика бутылку и тарелки.

– Ну, как?

– Да так...

– Ну, все-таки?

– Нет еще.

– Жаль.

Под окном простучали каблуки. Оба насторожились.

Часы гулко пробили три четверти.

– Пора!

...Он тяжело перевел дыхание: "Нужно переждать".

Джаз ревел. В фокстроте дергались пары. "Тут не станут искать",– решил Карл,– только бы Ганс пришел поскорее".

Вдруг в зеркале напротив он увидел группу людей в форменных лицах Стражи. Чутье подсказало: "Беда!" "Ну, держись!" – сказал сам себе Карл.

Окно разлетелось стеклянными брызгами...

Сзади слышался быстрый топот.

"Беги!-подгонял себя Карл.– Беги!" – Стой!

"Беги!" У тротуара стоял старенький открытый "Мерседес" – такси. Карл резко подскочил, рванул дверцу. Дремавший шофер удивленно поднял голову. Карл схватил его за воротник и вывалил на тротуар...

Волосы разлетались в стороны. Лезли в глаза. Ветер свистел и подвывал.

Вдруг впереди на дороге в жидком свете лун появились три точки. Точки росли, росли, росли. "Стража! – мелькнуло в мозгу.– Прорвусь!" Когда до шуцманов оставался десяток метров, вдруг поперек дороги опустился полосатый шлагбаум. Это было последнее, что видел Карл в своей жизни...

Мехельмердер был доволен: ему есть о чем доложить Хозяину – свидетелей нет, оба отправились вслед за девчонкой, которую сами незадолго до этого препроводили на небеса. Карл Векслер разбился, пытаясь удрать от Стражи, а этого, как его, Ганса, ну да, Ганса Грубера нашли еще тепленьким в номерах фрау Швайне... Хозяин будет доволен, поручение выполнено, и Начальник Охраны Тайны нажал кнопку просьбы связи.

Мехельмердеру повезло – Хозяин был явно в добром расположении духа и выслушал доклад благосклонно.

Эдуард Карлович, действительно, был, что называется, в настроении, и даже несколько приподнятом – перед самым звонком Мехельмердера закончилась ежедневная утренняя уборка его аппартаментов. Конечно, повода для особого веселья этот факт вроде бы представлять не мог, если бы не одно обстоятельство...

Женщин Эдуард Карлович не то чтобы побаивался, но, мягко говоря, недолюбливал. Представительницы этой половины человеческого рода вызывали у него интерес больше как объект для "сигналов". Если покопаться, то истоки этого лежат где-то в тех временах, когда Гугурига раз и навсегда избрал подвижнический путь анонимного борца за справедливость. И окончательно укрепилось, когда главным фактом его быта стал бег наперегонки с исполнительным листом.

Как-то лет десять назад, когда он вел счета в отделе зарплаты то ли в стройтресте где-то в Прибалтике, то ли в стройтресте под Хабаровском, сейчас он затруднился бы припомнить, где именно, только, что в стройтресте – помнил точно, приглянулась ему хозяйка-вдовушка. Он и захаживать к ней стал по воскресеньям, а то и чаще. Вдовушка – не то Марфа, не то Марта,– за долгим временем имя позабылось, принимала его с явным расположением, и от сытного обеда у него кровушка начинала поигрывать и даже возникали непростительные, а порой и совсем бессовестные мысли. Трудно сказать, чем бы закончилась эта история – те мысли приходили все чаще, и даже сны определенного содержания стали беспокоить Михаила Ивановича – да так, что утром просыпался он разбитым, а на службе стал то и дело получать замечания от старшего бухгалтера за описки и, того хуже, ошибки. Чем бы все это закончилось, трудно сказать: может, выгнали бы Сидоркина М. И. за эти самые описки-ошибки, а, может, оказался бы он в один распрекрасный день под ручку с Марфой (или Мартой?) перед дверью с кратко выразительной табличкой "ЗАГС". Короче, трудно сказать, как все пошло бы дальше, но тут как раз подоспел исполнительный лист, и через неделю, протрясшись в общем вагоне через полстраны, Михаил Иванович подшивал бумаги в плановом отделе небольшого рыболовецкого колхоза на азовских берегах. Марта (или Марфа?) осталась далеко-далеко, как будто ее и не было вовсе. Сны некоторое время еще по привычке приходили, но ненадолго. Во всяком случае претензий по службе к счетоводу Сидоркину не было. Но этот малозначительный эпизод его биографии заставил Михаила Ивановича принципиально выяснить с самим собой отношение к такому предмету как женщина вообще и женитьба в частности. И по долгом размышлении он пришел к выводу, что выгоды от этого предмета весьма сомнительны, а неудобства очевидны и многочисленны. На одном месте по известной причине Михаил Иванович засиживаться не мог. А путешествовать с вероятной супругой не только малоудобно, но и весьма накладно. А там еще, не дай бог, детишки. Можно было бы, конечно, при нужде сняться с места и без ведома предполагаемого семейства, но, поразмыслив, Михаил Иванович решил, что это никак не выход: накачивать себе на шею вдобавок к родительскому еще один исполнительный лист никакого резона не было – от одного еле-еле увернуться успеваешь.