Текст книги "Слышишь, Кричит сова !"

Автор книги: Юрий Греков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

– Бухгалтер,– готовно откликнулся тот.

– Ага, отлично. Скажите, Василий Матвеевич, кто изобрел арифмометр?

Тот недоуменно пожал плечами: – Бог его знает.

– Никто не изобрел. Прилетели граждане с далекой звезды и облагодетельствовали земных бухгалтеров.

Василий Матвеевич рассмеялся.

– Напрасно смеетесь. Обратного доказать невозможно. Вот на этом и играет этот спекулянт,– Алексей начинал злиться.– Все факты, весьма, кстати, эффектные, которые использует Денникен, существуют. Но толкование этих фактов совершенно извращенное, подчиненное одной-единственной цели: сенсация.

Василий Матвеевич слушал внимательно, и Алексей вдруг подумал – а сумеет ли он объяснить этому простодушному человеку вещи, от которых тот безусловно далек.

– Разговор долгий,– сказал Алексей,– а у нас, как я понял, меньше получаса. Поэтому я постараюсь кратко – растолковывать нет времени. Значит, так: в истории человечества много загадок. Земля хранит следы разумной деятельности такого характера, который вызывает удивление. Фрески Тассили, древние храмы майя, пустыня Наска, обо всем этом и многом другом рассказывает Денникен.

Василий Матвеевич согласно покивал.

– Объяснение этих фактов однозначно: это следы деятельности не человека, а неких пришельцев из космоса.

Объяснение романтическое и вдобавок сегодня, когда в ближнем космосе уже летают земные корабли, кажущееся вполне естественным. Я не стану говорить, что посещение именно нашей планеты по вероятности близко к нулю. Дело не в этом. Скажите, какие следы могли бы оставить наши земные космонавты, посетив другую планету?

Василий Матвеевич пожал плечами.

– Я тоже не знаю – какие именно. Но главное знаю: след осмысленный, несущий информацию. Все же следы, приписываемые "пришельцам", поражают примитивностью, случайностью. Непредубежденному глазу сразу ясно, что качество "следов" исключает гипотезу пришельцев. Стоило лететь за миллиарды километров, чтоб в память об этом оставить кучу отесанных камней. Бред. Но Денникену крайне нужно именно это доказать, и прием его простз прилет пришельцев произвольно постулируется. Подтверждение этому постулату "следы", которые в свою очередь подтверждаются постулатом. Логика примерно такая: на землю прилетали пришельцы. На земле есть непонятные следы. Значит – прилетали пришельцы! А толкование "следов", среди которых есть и непонятные и непонятые, производится примерно по такой схеме: мы едим пельмени. Но на земле нет деревьев, на которых растут пельмени. Значит, пельмени имеют явно внеземное происхождение.

Василий Матвеевич рассмеялся.

Алексей помолчал и резко сказал: – Все это можно было бы расценить как анекдот, вернее-как склонность к анекдотическому видению мира. Мой "пельменный" пример – в той или иной вариации – характерен для метода Денникена и его весьма многочисленных единомышленников. Ну вот, скажем, знаменитые фрески в африканской пустыне Тассили. Помните? В фильме вокруг них целый роман разведен.

Василий Матвеевич подтвердил: – Как же, помню!

– Ну ладно. На одной из скал нарисована здоровенная фигура с тыквообразной головой. Помните? Что это? Естественно предположить, что древний художник нарисовал соплеменника в ритуальной маске. Тем более, что такие маски до сих пор существуют в Африке. Так нет – эго никто иной, как космонавт в скафандре. Причем такие детали в этом рисунке высматривают, что диву даешься: "эта черточка – антенна... Этот кружок – фильтр..." и так далее. В общем, не первобытный рисунок, а выкройка скафандра – бери и шей. И никому и в голову не приходит, что в другом конце Галактики космическая одежда может иметь абсолютно иной облик! Профессор Китайгородский как-то в интервью "Литгазете" удивлялся: неужели неясно, что эволюция на Земле шла каким-то одним из возможных путей? А таких путей – миллионы. И то, что мы, мыслящие существа, именно такие, как есть,– с двумя глазами, одним ртом, одной головой – это в общем-то дело случая. Так что думать, что космонавты, прибывшие за тридевять земель, окажутся похожими на людей, столь же наивно, как представлять себе господа бога с окладистой бородой мужика. Уже по одной этой причине не выдерживают никакой критики все доказательства, опирающиеся на наскальные изображения ракет и авиаторов, как две капли воды похожих на фотографии из современных журналов.– Алексей помолчал, потом махнул рукой: – Если посещение Земли космическими пришельцами исключительно маловероятное событие, то внешнее сходство их с землянами – событие совершенно невероятное,– Алексей умолк, вспомнив сравнение, приведенное профессором: произведение этих двух вероятностей дает такую величину, которая в неисчислимое количество раз меньше вероятности того, что обезьяна, тыкая как попало по клавишам пишущей машинки, напишет все статьи любой энциклопедии.

Василий Матвеевич ждал, и Алексей, взглянув на него, подумал: "ну и терпеливый же мужик" – и на всякий случай спросил: – Рассуждения мои не надоели вам еще?

– Да что вы, Алексей Иванович,– чуть не обиделся тот,– как можно?

– Ну, ладно,– сказал Алексей,– пошли дальше. Скажем, те же храмы индейцев майя. Помните, конечно. Очень эффектно снято. Так кто построил эти гигантские сооружения? Опять пришельцы. На каком основании делается такой, с позволения сказать, вывод? Помните? На том единственном основании, что храмы построены из многотонных блоков, которые без специальной техники нельзя поднять. Утверждение настолько произвольное, что только поражаться остается! Пирамиды, скажем, построены даже раньше, и кранов у древних египтян тоже не было. Было другое: гигантомания как выражение представления о могуществе. Это раз. Требования прочности и внушительности– это два. И, наконец,– пренебрежение рабочей силой и рабочей (и вообще) человеческой жизнью плюс неограниченный практически запас времени. И, казалось бы, абсолютно ясно: эти самые пирамиды и храмы майя построены не на "пустом" месте – этому предшествовали многие века накопления строительного опыта. Но нет – пришельцы и все тут! К слову сказать – подозревая их в этих деяниях на том основании, что у древних не было мощной техники, с таким же успехом можно отнести на счет звездных гостей и римский Капитолий, и даже Кельнский собор. Ведь более или менее совершенные механизмы в строительстве начали появляться в девятнадцатом веке. Но "метод" Денникена четок: любое разумное объяснение, не вписывающееся в схему "пришельцев", просто игнорируется. Главное зло, однако, в другом. Всякие там материальные следы – это так, игрушки, эффектные "доказательства" весьма поганой идейки, прячущейся под спудом или обряжаемой в романтические одежки. Ведь если вникнуть в глубинный смысл трактовки фактов Денникеном-это подспудно и настойчиво внушаемый комплекс неполноценности человечества, психопатическое недоверие к человеческому разуму. И эти самые материальные следы – наживка, заглотав которую, человек проглотит и все остальное.

И пожалуйста: на сцену вылезают следы куда более важные, построенные на уже яаобы доказанном факте – человек этого сам придумать не мог. И любое изобретение, чей автор неизвестен: колесо, плавка металла, первая лодка, удивительные астрономические открытия древних, взлет шумерской цивилизации – человек к этому непричастен, изучили его умные дяди со звезд, которые все время толкутся рядом. Доказательства? Пожалуйста – летающий остров Лапута в путешествиях Гулливера не что иное как космический корабль, или, как теперь, модно стало говорить – летающая тарелка. А сам Свифт инопланетянин, каким-то манером застрявший на Земле и с горя ударившийся в литературу.. Отсюда еще одно попутное "доказательство": даже некоторые великие произведения созданы не людьми, а пришельцами. И уж никакого сомнения, что идея, скажем, множественности миров во Вселенной принадлежит вовсе не Джордано Бруно, поскольку, в отличие от Свифта, он был человек и сам додуматься до этого не мог – до такого уму человеческому непосильно дойти самостоятельно. И пришельцы тут как тут – подсказали...

– Вы позволите?

Алексей запнулся. У столика стоял толстяк с пивной кружкой в одной руке и стулом в другой. Василий Матвеевич сдвинул тарелки, доброжелательно сказал: – Пожалуйста, будьте любезны.

Толстяк поставил стул, уселся и принялся за свое пиво.

Алексей повернулся к Василию Матвеевичу: – Перечислять такие примеры "явного вмешательства" космических благодетелей можно долго. Теорема Пифагора, к примеру...

– Пифагоровы штаны на все стороны равны,– неожиданно сказал толстяк.

Василий Матвеевич засмеялся, а Алексей, чувствуя, что пора закругляться – все равно, как говорится, тему не исчерпать, сказал: – Если же говорить о материальных следах непонятного характера, вернее, о некоторых из них,– их объяснение нужно искать в совершенно иной области. Не в пространстве, а, как это ни фантастично на первый взгляд,-во времени. Да, как это ни фантастично, но к такой мысли приводит именно то, что является для них общим. Это общее: случайность, обломочность, неестественность, чужеродность. Иначе говоря, это результат нецеленаправленный: никто их специально не оставлял.

– Откуда же они тогда взялись? – выжидательно спросил Василий Матвеевич.

– Из другого времени,– Алексей вдруг почувствовал усталость, объясняй не объясняй – все это вилами по воде писано, самому еще додумываться надо.

– Как это из другого? Из какого такого другого? – осторожно спросил Василий Матвеевич.

Алексей пожал плечами – как бы это попроще объяснить? – и сказал: Существует гипотеза, что время имеет неограниченное число измерений. Из этого следует, что в одной точке пространства может существовать неограниченное количество миров, находящихся в разных временных измерениях и абсолютно недоступных друг другу. Скажем, в нашем измерении – мы сидим в пельменной, а в другом измерении в этой точке пространства – недра звезды, в третьем– абсолютная пустота и так далее. Иногда разные временные пласты на мгновение сопрягаются, происходит взаимопроникновение и, когда сопряжение исчезает, единственное, что свидетельствует о происшедшем – это непонятно откуда взявшийся "предмет" – развалины странного сооружения, каменная модель самолета, датирующаяся, заметьте, пятым тысячелетием до новой эры, металлический брусок в каменноугольном пласте и так далее – все то, что принято называть "следами".

– А что вы-думаете о Несси? – вдруг спросил толстяк.

– Какой еще Несси? – автоматически откликнулся Алекрей.

– Да вот я в газетке прочитал, чудище какое-то в озере живет. В Англии, что ли?

Алексей уразумел, что толстяк пытается встрять в "ученый" разговор и отрезал: – Ничего не думаем!

Толстяк обескураженно уткнулся в свою кружку. А Алексей, поворотясь к Василию Матвеевичу, сказал: – Есть и "обратные" следы: следы исчезновений. О Китеже слыхали?

– Слыхал вроде,– неуверенно сказал Василий Матвеевич.

– Город такой был в тринадцатом веке. Легенда говорит, что он однажды исчез – провалился сквозь землю. Так вот, существует предположение, что в результате сопряжения временных пластов он был вырван из нашего измерения, одна громадная яма осталась – сейчас озеро. Светлояр. Так что тамошнему Денникену – если он и в том мире существует – целый город подвалил, как очередное доказательство пришельцев.

– Да, очень все это интересно,– вежливо сказал Василий Матвеевич,жаль, что пора мне.

Алексей кивнул и сказал: – В общем, все это – штука занятная. И если захотите побольше узнать – есть книга очень интересная: "Исторические сюжеты с точки зрения гипотезы сопряжения". Профессор Манев написал большой спец, так сказать, по времени.

– Время, которое мы имеем, это деньги, которых мы не имеем,глубокомысленно заметил толстяк.

– Что, на пиво не хватает? – не без ехидства поинтересовался Алексей.

– Да нет, хватает. И не только на пиво. Поскольку и время есть, и денежки на исследование столь компетентно обсуждавшихся вами проблем.

Оба ошарашенно уставились на ухмыляющегося толстяка. А тот встал, полез в карман, вытащил плоский бумажник, порылся в нем и положил на край стола, где было сухо, небольшой бумажный прямоугольник.

– Фокус-мокус-препаратус,– проговорил толстяк, прикрыл карточку ладонью, потом убрал руку. Карточка лежала на месте.

– Смотри ты,– удивился толстяк,– не исчезла. Ну, ладно, счастливо оставаться,– он обогнул столик к выходу, обернулся и добавил: Заглядывайте, коллега, милости просим...

Алексей уставился на визитку: мелкими буковками с загогулинами на ней значилось – "Антон Давыдович Манев, доктор наук"...

Распрощавшись с Василием Матвеевичем, Алексей вышел на оживившуюся после обеда набережную, полчаса назад еще полупустынную. Чтоб не толкаться в цветастой толпе, он двинулся по самому краю тротуара, куда то и дело долетали брызги расшибавшихся о парапет волн. Конечно, он тогда ни сном ни духом не подозревал, чем обернется эта полукурьезная встреча в пельменной, но где-то в глубине сознания уже заворочалась робкая, непонятная, но с каждой секундой крепнувшая уверенность – из тупика есть выход. И пропуск лежит у него в кармане – белый прямоугольник с фамилией, выведенной мелкими буковками с загогулинами.

Навстречу шагала тоненькая девица в белых джинсах, пепельные волосы до плеч, в пол-лица дымчатые очки.

"Шикарная девица,– подумал Алексей,– прямо по глазам бьет". И в следующий миг, как специально, как фокус– море садануло волной и – Алексей на мгновение зажмурился – вместо шикарной девицы стояло что-то мокрое, облипшее, беспомощно оглядывалось. Поравнявшись, Алексей благосклонно заметил: – Кажется, вам не мешает подсушиться...

Бедняжка (очень, между прочим, симпатичная и в мокром виде – мимоходом отметил глаз) в растерянности ничего не ответила. Алексей степенно прошествовал дальше.

А цепочка случайностей тем временем обретала уже почти законченную связь в виде вот-вот готового замкнуться кольца. Случайная командировка в Ленинград и, как следствие,– случайное решение: сначала домой, а потом сюда... Нечаянно попавшиеся на глаза страницы со странной судьбой какого-то немецкого города. Нелепый этот "фельдмаршал". И пельменная... Всему этому разрозненному и никак не связанному набору случайностей не хватало одного только звенышка, чтобы обрести форму. И звенышко это уже ждало его дома: заботливо вынутое хозяйкой из почтового ящика и положенное на стол в его комнатенке извещение на бандероль.

Нечего делать – надо идти на почту. И поскольку делать действительно было нечего, Алексей пошел, прикидывая – от кого бы могла прийти бандероль. Впрочем, гадать долго не пришлось – адрес его был известен только Сергею Гриценко, которому он, по его просьбе (удивившей Алексея своей настойчивостью), сразу же сообщил свой здешний адрес телеграфно.

Бандероль действительно была от Сергея – толстая, аккуратно перевязанная засургученной бечевкой, с крупно обозначенной ценностью "10 (десять) руб.". Алексей недоуменно взвесил пакет на ладони и, присев за столик в углу почтового зала, надорвал конверт. Пачка машинописных листов, аккуратно прошитых по краю, сверху – прикрепленная скрепкой записка. "Ну что ж, почитаем по порядку,– подумал Алексей,– почерк у Сергея явно докторский, сиречь малоразборчивый, ну да ладно".

Письмо, а скорее записка была короткой, поэтому при всей корявости почерка Алексей пробежал ее быстро и, не переставая удивляться, перечел еще раз: "Машинка твоя, старик, выдала такое, что я было подумал – а не соорудил ли ты нечто подобное той, помнишь? – которую Васька на винтики разобрал. Но не стану предварять твоего мнения, и то, что я по этому поводу думаю, прочитай, пожалуйста, в конце".

Алексей проворчал – "интригуешь, доктор" и действительно заинтригованный, уселся поудобнее с намерением быстренько просмотреть эту писанину, так аккуратно отпечатанную и прошитую. Ну-ну, поглядим,-бормотнул он, принимаясь за первую страницу.

"Желтый свет кривобокой настольной лампы распихал тени по углам и улегся круглым расплывчатым пятном на щербатой столешнице. Человек, склонившийся над узким столом, поправил абажур – тени по углам колыхнулись и снова замерли – и, поставив последнюю точку, откинулся назад, придирчиво перечитал написанное и раздраженно нахмурился. За долгие годы сочинительства он – Михаил Иванович Сидоркин – выучился писать левой рукой почти так же каллиграфически, как и правой. И это именно обстоятельство и раздражало его. Потому что вот уже двадцать один год, начав в розовые школьные времена, Михаил Иванович ежевечерне сочинял те самые опусы, которые и в просторечии и в уголовном кодексе называются анонимками. В отличие от знаменитого симпатичного мошенника Михаил Иванович упомянутый кодекс не чтил, но принимал всяческие меры, чтобы этого никто не заметил. И вот теперь он с огорчением убедился, что испытанный анонимщиками всех времен и народов способ вдруг подвел его. Поднеся к носу испачканную чернилами руку, он со злостью подумал: "Ногой теперь придется писать, что ли?" Потом, чертыхнувшись еще раз, перечел написанное и несколько повеселел – все-таки складно вышло. В сдержанно гневных выражениях Михаил Иванович (он же, согласно подписи, Гражданин) сообщал районному комитету народного контроля, что жена продавца книжного магазина Каждая П. О. нахально, не считаясь с общественностью, вот уже третий день щеголяет в тысячной шубе. А поскольку супруг ее не министр, то спрашивается – как это он на свою неминистерскую зарплату или из каких таких сбережений жене тысячные презенты делает?

А чтоб работникам контроля особенно не ломать голову в поисках ответа на этот риторический вопрос, Михаил Иванович напоминал, что в условиях вспыхнувшей повсе83 местно книжной моды Каждану П. О. и карты в руки.

Иначе говоря, спекулирует он на естественной тяге народа к духовным ценностям, подлец. И положить этому конец немедленно – общественный и государственный долг народного контроля.

Почерком своим Михаил Иванович был очень недоволен, но раздражение усугублялось и другим обстоятельством.

"Сейчас заорет, чертова птичка",– со злобой подумал он. И в самом деле где-то далеко, еле слышно вскрикнула сова. "Летит уже,– скрипнул зубами Михаил Иванович, вглядываясь в заоконную темь.– Пристрелить бы, да нечем..." Сова вскрикивала уже совсем рядом – так бывало каждый раз, когда Михаил Иванович, войдя в раж, достигал высот вдохновения. Тут бы сосредоточиться – да как, если орет эта проклятая птица чуть не в самое ухо. И откуда только берется... И вдруг неожиданная догадка осенила Михаила Ивановича, и через мгновение злоба ушла, и обуяла его радостная уверенность: "Да ведь она пророчит! Пророчит то, что мне нужно!" Сова, словно услышав Михаила Ивановича, поперхнулась и смолкла. А он снова, ободренный и даже окрыленный, склонился над листом бумаги, старательно калеча буквы.

Как счетоводу и делопроизводителю райфинотдела Михаилу Ивановичу было отлично известно, что упомянутый Каждан П. О. в минувшем месяце получил в наследство теткин домишко, который за ненадобностью продал, оформив все, как полагается, через райфинотдел. И документы на этот счет выдал ему не кто иной, как сам уважаемый товарищ Сидоркин.

Это обстоятельство, по многолетней привычке выдавать белое за черное, Михаила Ивановича не то что не могло смутить, а даже вовсе наоборот сознание высокого артистизма в деле, которое он, в отличие от большинства нормальных людей, не считал занятием малопочтенным, вызывало у него гордость и удовлетворение.

Михаил Иванович аккуратно вложил листок в простой, без марки конверт, надписал покорявее адрес и, лизнув край, заклеил конверт. Сообщения свои Михаил Иванович посылал исключительно доплатными письмами. И здесь его можно понять: покупать марки в потребном количестве– при его счетоводской зарплате прямой путь к разорению, а других источников дохода он, к его великому и понятному сожалению, не имел.

Решив бросить письмо завтра по дороге на службу, не горит, пусть Каждан П, О. еще ночку поспит спокойно, Михаил Иванович, блюдя здоровье, выпил запасенную со вчера бутылку кефира и по недолгом размышлении вознамерился, хоть был всего десятый час, задать храповиикого, на что после столь многотрудного дня и особенно вечера имел полное право. И тут кто-то постучал в окошко с улицы.

Михаил Иванович встрепенулся, но, решив, что почудилось, снова присел на койку. Но стук уже настойчивее повторился. Михаил Иванович, встревоженно вглядываясь в заоконную темноту, осторожно, под стеной подобрался к окошку. За стеклом размыто темнел чей-то силуэт. Кто бы это? – гадал Михаил Иванович. И в самом деле, как не ломать голову – ни друзей, ни просто знакомых, да еще таких, что в поздний час стали бы стучаться к нему в окно, у него не было, хотя и жил он в этом городке больше года.

Неизвестный постучал опять. Михаил Иванович, прижимаясь к стене у окна, приподнялся на цыпочки и шепотом спросил в сторону открытой форточки: – Кто там? Что нужно?

– Я искать Михаил Зидорков,– так же шепотом отозвался стоявший за окном.

"Нерусский что ли?" – удивился про себя Михаил Иванович, а тот, за окном, чуть громче спросил: – Это есть вы?

– Ну, я Сидоркин,– согласился, продолжая держаться под прикрытием стены, Михаил Иванович.

– Я иметь к вам поручение. Дать письмо.

И не успел Михаил Иванович удивиться, как рама вдруг подалась, и в тот же миг через подоконник тяжело перевалился человек. У Михаила Ивановича обмякли ноги, в животе заныло.

Нежданный и незванный гость вежливо поклонился и подал ему длинный узкий конверт. Михаил Иванович машинально надорвал край, вытащил плотный листок и пробежал пяток строчек, отпечатанных на машинке: "Мой дорогой сын! Вне всякого сомнения, ты не подозреваешь о моем существовании. Но, надеюсь, наша встреча состоится в ближайшие часы, и тогда ты многое узнаешь. Подателю письма можешь доверять безоговорочно. Твой отец".

Чувство, мгновенно охватившее Михаила Ивановича, было чем-то средним между бессильной яростью и глухим разочарованием. Дело в том, что на тех листках, где в паспорте отмечают прописку, у Михаила Ивановича почти не осталось живого места. Синие и лиловые печати свидетельствовали о том, что владелец паспорта за последние десять лет исколесил пол-Союза. Но Михаил Иванович тем не менее не был ни великим путешественником, ни, скажем, обыкновенным летуном. Иные побудительные причины заносили его то в большой и шумный город, то в степное село, или горный кишлак: куда бы ни устремлялся он, следом за ним пробирался исполнительный лист в пользу не в меру зажившихся стариков Сидоркиных, коротавших свой век в небольшой деревне под Красноярском. Иной раз исполнительный лист сбивался с дороги, и тогда Михаилу Ивановичу удавалось пожить на одном месте и год, и два. Но случалось, что этот зловредный документ шел прямо по пятам, и тогда приходилось выписываться, едва прописавшись.

Нетрудно понять злость и разочарование Михаила Ивановича – укатил за восемь тысяч километров, замел следы, если не навсегда, то уж во всяком случае надолго, и тут на тебе – разыскал-таки старый хрен!

Михаил Иванович уперся взглядом в строчку – "надеюсь, наша встреча состоится в ближайшие часы". Сюда едет, что ли? И тут только до него дошла некоторая странность обращения: "Дорогой сын..." Старик Сидоркин так написать прости не мог. "Сукин ты сын, Мишка, подлец"другое дело. Так, помнится, обращался к нему родитель в одном из писем, нагнавших его, когда он вояжировал то ли из Тамбова в Чернигов, то ли из Душанбе в Термез.

Потом – что за черт: "ты, очевидно и не подозреваешь о моем существовании". Всю жизнь бегать от того, о чьем существовании не подозреваешь? Нет, тут что-то не то.

Михаил Иванович, несколько обессилев от попыток сообразить, в чем дело, присел на табуретку. И тут гость заговорил, раздельно произнося слова с каким-то странным выговором: – Ваш отец ждет вас.

– Какой отец? Где? – вскинулся Сидоркин.

– Это станет вам ясно чуть более поздно. Пока я уполномоченный сказать: вы не подозревать, что ожидать вас.

– Что?

– Власть,– спокойно сказал гость.– И все остальное...

Странный посланец решительно шагнул к двери. Михаил Иванович, несколько ошарашенный навалившимися на него непонятностями, покорно двинулся за ним. За сосед86 ним забором гавкнул пес. Незнакомец вынул из кармана какой-то аппаратик, крутнул диск. И мгновенная тошнота – как воздушная яма. Михаил Иванович почувствовал, что его подхватили под локоть и, пошатнувшись, устоял. Незнакомец, увидев это, отпустил его локоть и отступил на шаг. Михаил Иванович огляделся по сторонам – широкая асфальтированная улица, двумя рядами тусклых фонарей уходившая вдаль. За фонарями по обеим сторонам мостовой густела темнота, в которой угадывались дома – кажется, высокие, во много этажей. Но не успел Михаил Иванович удивиться, как увидел, что из-за крыши невидного в темноте дома выплыла щербатая луна, а следом... вторая! И опять-таки не успел Михаил Иванович ни удивиться, ни испугаться странностям, вдруг обступившим его, как, тихо урча, подкатил длинный серый автомобиль, и спутник почтительным жестом приоткрыл дверцу...

Михаил Иванович украдкой поглядывал в окошко – так и есть – две луны. И оттого, наверное, что автомобиль то и дело сворачивал, Михаилу Ивановичу виделось, что первая – щербатая – луна выписывает восьмерку в черном беззвездном небе, а вторая вроде бы норовит то ли наперерез ей, то ли пристроиться в пару...

...Хозяйка, у которой счетовод Сидоркин снимал за десятку времянку, заметила, что постоялец ее не появляется, только дня через три. А на четвертый пришли со службы справиться, что случилось, уж не заболел ли, не дай бог, Михаил Иванович. Узнав, что Сидоркин не ночует дома вот уже несколько ночей, сослуживцы обеспокоились и, после долгих дебатов в обеденный перерыв позвонили в милицию. Милиция в лице участкового сержанта Гросула, осмотрев спартанское жилище исчезнувшего счетовода, на всякий случай опечатала дверь. А через неделю прибыл многострадальный исполнительный лист, и стало ясно, что счетовод райфо Сидоркин М. И. попросту дал тягу, как проделывал это уже добрый десяток раз на различных широтах и меридианах. Исполнительный лист переслали дальше, авось, найдется беглец, и через месяц о Сидоркине напрочь забыли, поскольку, как было сказано, ни друзьями, ни близкими знакомыми он принципиально не обзаводился вообще...

Затрещал звонок. Михаил Иванович трубку брать не стал. Весь день звонки то и дело оживали, вспыхивали экраны, но Михаил Иванович твердо решил: пока не разберется что к чему, на никакие вызовы не отвечать, никаких кнопок не нажимать, и вообще признаков существования не подавать. В холодильнике – плоском, во всю стену нашел колбасу в целлофановой кожуре, сыр (правда, какой-то вонючий), целый ящик шампанского. Порадовался захочу, сам выпью! И выпил-таки бутылку. Снова поспал. А проснувшись, принялся изучать инструкцию.

"Начиная с 3200 года до нашей эры по середину двадцатого века, на земном шаре отполыхало 14513 войн. Две из них – мировые. За пять с лишним тысяч лет человеческой истории набирается всего 392 мирных года. Во всех этих войнах, по подсчету весьма приблизительному, но никак не завышенному, полегло в землю около четырех миллиардов человек – армии, поколения, цивилизации. И только потому, что человечество время от времени давало выход накопившимся стремлениям к разрушению и убийствам, оно продолжает существовать. Вот почему история человечества – это цепь кровопролитий, жестокостей, войн, бунтов, погромов, массовых казней – все это психические разрядки.

Природа отвечает на все эти непрерывные попытки самоубийства привычным и единственно известным ей способом: если виду грозит опасность истребления, она заставляет его размножаться пропорционально степени угрозы. Слепая природа не видит, что в этом конкретном и единственном случае угроза существования виду – не извне. Она гнездится в самом существе человека. И природа, не понимая этого, пытается защитить его от самого себя...

Заря человеческой истории. Орудие убийства – дубина.

Несовершенное, малоэффективное. Угроза виду мала – и малочисленно человечество – несколько десятков тысяч на всей планете. Совершенствуется (медленно) оружие – медленно возрастает опасность – растет (тоже медленно) численность человечества... Луки, копья, алебарды, протазаны и... пушки... И на Земле уже многие-многие сотни тысяч людей. И вот – двадцатый век. Первые опыты Кюри. И взрыв... За несколько десятков тысячелетий человечество едва-едва приблизилось к двум миллиардам. И вот за каких-то полвека он выросло до четырех миллиардов.

Пятьдесят тысячелетий – два миллиарда. И пятьдесят лет – тоже два миллиарда. Это ответ природы на самую реальную и страшную в истории угрозу тотального истребления вида.

Прямая и очевидная взаимосвязь совершенствования орудия убийства и роста численности населения Земли не видна только слепому. Но слепцов много. Слепцы все. И эта слепота лежит в основе всех неудач даже самых вели88 . ких попыток стать хозяином планеты. Наполеон, Гитлер, Александр слепцы и маньяки, одержимые неосуществимой идеей. Потому что пока существует закономерность, которую я открыл, пока существует равновесие между технической возможностью уничтожить человечество и обеспеченной природой невозможностью сделать это, до тех пор все эти попытки обречены в зародыше. Но, если представить себе, что эта закономерность, это равновесие взломаны – идея становится реальной. Будь у Александра Македонского хотя бы один танковый взвод – мир лег бы к его ногам.

Задача может быть сформулирована так: мощным пинком отшвырнуть человечество в его собственное прошлое и явиться следом во всеоружии двадцатого века. Тогда великая идея, профанированная дилетантами, будет осуществлена раз и навсегда, наполнившись неизмеримо более весомым и вечным смыслом, нежели тот, что вкладывали эти профаны в термин "мировое господство".

Сегодня ясно: задача в принципе решена. Техническое ее исполнение дело времени. А оно у меня есть.

Вопрос: в какое прошлое? Сначала я предполагал уйти с преданными мне и идее людьми, вооруженный техникой двадцатого века, во времена древних германцев. Это удивительно заманчиво: дать своему народу – молодому, только начинающему свой великий путь – новую невиданную силу. Посадить могучего варвара не на коня, а на "Тигра". Какие бури могли бы пронестись над Европой – молодой, только вступающей в зарю своей истории. И раздуть эту зарю в гигантский пожар, и в пламени его закалить юный народ, сделать его народом богов, сильных и могущественных – спустить Валгаллу на землю!