Текст книги "Слышишь, Кричит сова !"

Автор книги: Юрий Греков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Дядька Танас не успел открыть рта, потому что Антон Давидович тут же прихлопнул готовый разгореться уголек перепалки, спросив: – Ну так что все-таки случилось?

Дядя Ваня попыхтел, зачем-то отодвинул стакан и сказал: – Да черт его знает, как рассказать...

– За столько лет даже сбрехнуть не научился? – не вытерпел Танас.

– Да отвяжись, Танасаке,– отмахнулся дядя Ваня.

Видно было, что ему никак не удавалось решить – с чего начать, – Ну, в общем так,– наконец махнул он рукой.– Мы с твоим отцом тогда парубковали вовсю,– и, спохватившись, извиняющимся тоном добавил,– молодые были, сам понимаешь... Да. Так вот. Прихожу я однажды уже под утро. Смотрю, мама не спит, ждет. Они с отцом рано ложились, чего сидеть керосин жечь, вставать надо до света. Ну, думаю, решила проверить, когда я домой являюсь. Нет, оказывается. Правда, поворчала немного, для порядка.

– Пришел, слава богу,– говорит.– Дождешься, что тебе на магале ноги переломают, ухажор.

В общем, ждала она, чтоб я в темноте на свою кровать не полез.

– Что? – переспросил Танас.

Но дядя Ваня, видимо, ухватившись за ниточку рассказа, продолжал: Жили мы тогда вот в этой самой комнате. Вот так, поперек,– он показал рукой,– перегородка фанерная была. С этой стороны мать с отцом спали. А вот тут, сразу за перегородкой моя койка стояла. Такая, знаешь, раскладная "солдатская" называлась. И вот оказывается, приехала родственница какая-то из села и мама ей койку мою отдала.

Дядька Танас хохотнул: – Вот визгу-то было бы!

Когда дядя Ваня сказал: ...койку мою ей отдала,.. – Антон Давыдович вдруг вспомнил, и даже удивился – почему не вспомнил сразу. Правда, непонятную эту историю отец рассказал лет десять назад, а то и больше. И скорее всего не ему, он еще мальчишкой был, и просто, видимо, при разговоре оказался.

В общем, главное в этой истории выглядело так.

Однажды, когда дядя Ваня в очередной раз пришел домой за полночь и уже было собрался улечься на топчан под яблоней, вышла баба Донна и встревоженно позвала его. И когда он вошел вслед за матерью в половину, где спала гостья, он сначала не понял, чего хочет мать. Но, приглядевшись, увидел, что койка мелко подрагивает и вдруг услышал где-то пед полом тихое, но явственное постукивание. Надо сказать, что в тот вечер дядя Ваня был несколько поддавши, потому, постояв немного, шепнул матери: – А черт его знает, спать пойду.

Несколько следующих вечеров он являлся совсем поздно, и только дня через три или четыре мать снова перехватила его. На этот раз кровать, на которой спала девушка, не просто вздрагивала, а ходила ходуном. А под полом в непонятном ритме раздавались глухие удары, как будто кто-то колотил в пол кувалдой, обернутой в тряпку.

Дядя Ваня, разозлившись от непонятности, взял керосиновую лампу и, заглянув под койку, трижды постучал кулаком в пол. Чуть погодя... раздался ответный стук. Постучал дважды – в ответ тоже что-то стучит дважды. Триждытрижды. Здесь нужно помянуть две детали. Первая: пол в доме был тогда земляной, и никакого подвала под ним не было. Вторая: девушка ни разу не проснулась, несмотря на то, что стук, нет не стук уже, а грохот из-под пола был таким сильным, что болели уши. А рядом, за перегородкой не было слышно ни звука; если не считать храпа деда Петра. Баба Донна совсем извелась, а когда дядя Ваня было заикнулся – может, разбудить спящую – баба Донна всполошилась, закрестилась, и дядя Ваня отступился. И тут на Следующее утро девушка проснулась рано, встала и, умывшись, сказала: – Дед приходил. Пора домой...

С этого дня все прекратилось – и койка стояла спокойно, как прежде, и под полом не раздавалось ни малейшего звука, как ни вслушивался дядя Ваня.

– Вот такая– в общем чертовщина случилась,– заключил дядя Ваня и, помолчав, добавил: – Вообще-то, отец ее, ну, этой девки, воду умел открывать – его по всему Буджаку знали, А про бабку ее, мамину тетку Минадору вообще черт-те что говорили, Ну, будто она кошкой или собакой могла обернуться...

Тут дядька Танас уже не вытерпел: – А, брехня собачья!

Дядя Ваня не успел ответить, только обиженно заморгал, как снаружи раздался стук калитки, -Aral – крушулся на табуретке дядька Танас. Андрушка с Соней явились. Ну, мы сейчас ему дадим!

Едва дядя Андрушка шагнул через порог, Танас накинулся на него: – Ну, ты даешь, Андрушка! Всего от тебя ожидал, но такого!

– Ч го такое, что такое? – всполошился дядя Андрушка.– Что такое? Что случилось?

Но тут вступила тяжелая артиллерия: дядя Ваня с медленной укоризной проговорил: – Да-а... Ну кто ж так делает, Андрушка?

– Да что такое?! – не понимал или делал вид, что не понимает, дядя Андрушка.

– Что? Как – что? Ключ, говорит, там вон, берите, мое, что ли... Вот и сидим здесь два часа, молимся на твой графин! – вскипел дядька Танас.Племянник приехал, а он...

Дядя Андрушка кинулся в сени, слышно было – принялся шарить, что-то уронил, и вдруг вскрикнул: – Да вот же ключ! Вы что – слепые, что ли?!

– Где ключ, что ты там плетешь? – привстал Танас.

– Брешет,– убежденно сказал дядя Ваня.– Что я его не знаю? – и спросил громко: – За дурачков нас считаешь?

Антон Давыдович едва сдерживался, чтобы не рас хохотаться – возмущение дядек было таким неподдельным, как будто они на самом деле просидели два часа за пустым графином.

– Да вот он ключ, что вы! Вот тут, под половик завалился,– врал дядя Андрушка.

Танас подмигнул и сварливым голосом спросил: – Ну, а дальше что?

Дядя Аидрушка подскочил к столу, схватил пустой графин, метнулся к дверям и через две минуты, суетливо расчистив на столе место, поставил полный графин, Простили его после третьего стакана.

Когда графин снова опустел, Танас повертелся немного, посмотрел туда-сюда, но, убедившись, что графин всетаки последний, глянул на ходики и спросил Антона Давыдовича: – Ну что, Антоша, здесь ночевать будешь или ко мне пойдешь?

– К тебе? – ехидно сказал дядя Ваня.– В твой свинюшник? Хэ!

... Дядя'Ваня в соседней комнате вздыхал, ворочался, Потом встал, тяжело прошел через комнату, звякнула ложка – пил какое-то лекарство...

Антон Давыдович по привычке перебрал все случившееся за день, и тут только до него дошло – он-то лежит на том самом месте. Только вместо "солдатской" койки старенькая тахта... Что же это все-таки могло быть? Дяде Ване он, безусловно, верил. Приврать для красного словца тот, конечно, может, как и всякий. Но сочинить целую историю – зачем? Так что же это все-таки было? Задав себе снова этот вопрос, он тут же подумал – гадать ведь явно бесполезно. Вставать рано, а за полчаса ничего не придумаешь. Вон дядя Ваня за сорок лет и то не нашел объяснения тому, чему оказался свидетелем. Так что давайте, сэр, почивать. И уже на грани сна в памяти всплыло какое-то странное имя, он как будто вспомнил что-то важное– и заснул. Ночью что-то снилось, но, проснувшись в понятном состоянии, он не мог вспомнить ничего или почти ничего – так, обрывки, бессвязные и неясные. Впрочем, вспомнить и не старался особенно.

Под ахи тети Сони: "Смотри, ничего не ест!" – он быстро позавтракал. Встретив выразительный взгляд дяди Вани, в котором только слепой не прочитал бы немого вопроса, покачал головой. Дядя Ваня с сожалением посмотрел на пустой графин и поднялся проводить племянника.

В город шагали той же дорогой. На сей раз дядя Ваня "босяка" не поминал, а только пыхтел – дорога шла в гору.

– Может, останешься переночевать еще? – спросил дядя Ваня.

Антон Давыдович пожал плечами.

– Ну смотри. Я, конечно, понимаю – дела..

К окошку кассы стояло всего три-четыре человека и уже минут через пять он сидел в автобусе, так и не успев повидаться с остальными дядьками.

Здесь, собственно, можно было бы поставить точку.

Дяди Ванину историю Антон Давыдович вскоре наверняка благополучно бы забыл, как это уже однажды было. Но случилось так, как не однажды случалось: совершенно безобидное на первый взгляд происшествие вдруг обернулось ключом к догадке.

Сейчас он уже не помнил, но, кажется, месяца через два однокурсники затеяли КВН и ему было поручено подобрать литературу по древней истории края. И он, листая геродотовскую "Историю", наткнулся в "Мельпомене" на такое, что сразу напомнило полузабытое: Геродот рассказывал о племени невров – "Эти люди, по-видимому, колдуны. Скифы и живущие среди них эллины по крайней мере утверждают, что каждый невр ежегодно на несколько дней обращается в волка, а затем снова принимает человеческий облик". Геродот на всякий случай заключает; "Меня эти россказни, конечно, не могут убедить. Тем не менее так говорят и даже клятвенно утверждают это".

Хотя отец истории категорически отмежевывается от пересказанных сведений – россказней, которым он верит, во всех девяти книгах предостаточно: в людей, принимающих волчий облик, он не верит, а в том, что неподалеку от владений невров лежит страна, жители которой питаются исключительно сосновыми шишками, ни капельки не сомневается! Хотя, если на то пошло, человек может превратиться в "волка", скажем, на тотемическом празднике.

Шаман еще и не такое может выкинуть.

Впрочем, Геродота в любом случае винить ни к чему– во множестве древних сочинений о далеких странах можно встретить байки и похлеще. Этому есть парадоксальное объяснение: если бы путешественник, вернувшийся из далеких краев, стал утверждать, что там живут такие же люди, его бы сочли вралем. Вот и приходилось для "достоверности" выдумывать небылицы, И здесь во второй раз можно было бы поставить точку. Но у него на ладони уже лежал ключ. Правда, что это за ключ, он еще не понимал. Просто вдруг подумалось; почему некоторые сообщения древних можно истолковывать, а некоторые так и остаются небылицами? Например, одноногие люди, о которых сообщает то ли Геродот, то ли Марко Поло. А может, их тоже можно объяснить? И наконец, может быть, тому же волчьему облику можно найти иное объяснение? Более глубокое и одновременно на первый взгляд почти невероятное? Ведь обилие всевозможных оборотней в мифологии и сказках всех народов с древнейших времен вряд ли можно объяснить только как следы тотемизма. И уже совершенно невозможно предположить, что репутацию классической ведьмы, умевшей обернуться собакой или кошкой, принесло сельской бабке Минадоре участие в тотемическом празднике, возможном на этой земле во времена Геродота, но никак не возможном в начале двадцатого века.

И тут, наконец память вытолкнула воспоминание, впервые шевельнувшееся в ту ночь когда он пытался понять существо явления, свидетелем которому был дядя Ваня.

Еще на первом или втором курсе ему случайно попался в букинистическом девятнадцатый том из разрозненного собрания сочинений Ромена Роллана, вышедшего лет за пять до войны, и работа, помещенная в этом томе, называлась "Жизнь Рамакришиы". Имя это ничего не говорило, но книга оказалась поразительно интересной, и это понятно: Рамакришна – один из величайших йогов и философов в истории Индии. Книгу он проглотил в один присест, и не раз перечитывал, пока ее кто то, как говорится, не замотал. Но вот что удивительно – память ли тому виной, или чтение наспех, или годы, минувшие с тех пор – он не помнил сегодня почти ничего из рассказанного Ролланом, кроме названия и двух эпизодов жизни Рамакришны, один из которых, как это ни странно, выглядел прямо относящимся и к дяди Ваниной истории и к рассказам отца истории.

Рамакришна, как и всякий уважающий себя йог, путешествовал исключительно пешком, из одежды на любое время года признавал только набедренную повязку, а, если ему не удавалось переночевать в открытом поле и ночь заставала его в каком-нибудь селении, то спать он укладывался прямо на глиняном полу, отказываясь даже от камышовой циновки, как бы ни настаивали хозяева, потрясенные честью принимать у себя великого йога.

И вот однажды хозяин, у которого остановился Рамакришна, рано утром подсмотрел такую, совершенно поразившую его (и это понятно!) картину: проснувшись, Рамакришна стал медленно прогуливаться взад-вперед по длинной веранде, на которой он ночевал. И вот хозяин с ужасом увидел: когда йог шел в его сторону – на плечах у него вместо человеческой была... львиная голова! Дойдя до конца веранды, человек-лев повернул обратно, но это был уже не человек-лев, а человек-слон... И так с растущим ужасом хозяин дома видел, как на плечах Рамакришны сменяли друг друга головы змеи и тигра, попугая и еще каких-то вовсе невиданных зверей. И, наконец, хозяин с облегчением увидел Рамакришну в привычном облике. И только, когда йог собирался снова в дорогу, хозяин решился спросить: – Учитель, что ты делал утром?

Рамакришна коротко ответил: – Упражнялся...

Объснение с точки зрения Рамакришны, очевидно, исчерпывающее. Удовлетворило ли оно слрашивавшего, неизвестно. Антон Давыдович же в свое время этому эпизоду значения не придал – Ромен Роллан рассказывает о Рамакришне вещи поудивительнее. Но сейчас почему-то именно этот эпизод всплыл в памяти и именно он объединил своим объяснением разделенные двадцатью пятью веками рассказы Геродота и дяди Вани.

Явление, некогда наполнявшее мистическим ужасом, гипноз – в наше время стал привычным гастрольным номером, а в последние годы встал в один ряд с лечебной физкультурой, аспирином и другими медицинскими средствами. Сегодня практически любой врач мог бы дать сто очков вперед графу Калиостро. Но.. Каждый, кому приходилось присутствовать на сеансах гипноза, помнит сверлящий взгляд гипнотизера, пассы, пришепетывание и даже громкие приказы. И если бы, скажем, тот же Рамакришна вздумал гипнотизировать своего хозяина таким манером, он бы мог внушить ему что угодно, и ничего в этому удивительного бы не было. Но Рама-Кришна просто гулял и, по его выражению, упражнялся. В поисках объяснения этой детали, Антон Давыдович наткнулся в энциклопедии на такое утверждение: высокий эффект внушения возможен даже вне гипнотического состояния (внушение наяву). Вот здесь-то, видимо, и заключен намек на отгадку. Сила внушения, присущая великому йогу, была огромной. И то, что обыкновенному гипнотизеру приходится достигать многими усилиями, у Рамакришны получалось само собой. Во время упражнений по перевоплощению (а именно это он, очевидно, и делал) он с помощью самовнушения "становился" львом, змеей, тигром и так далее. Но гипнотическая сила у человека таких громадных возможностей образовывала своего рода поле, и наблюдатель, попавший в пределы этого поля, наяву видел то, что в данный момент йог внушал себе.

Такое объяснение кажется единственно возможным.

А дальше вот что. Геродот, Аристей Проконесский и многие другие древние путешественники и писатели (даже Эсхил!) поселяют своих песьеголовых, одноногих, птицеголовых, лысых, одноглазых не на севере, не на западе, не на юге от Греции, а – на востоке, и только на востоке!

И сегодня не утихают споры о том, где обитали невры, исседоны, нирки, блудины и прочие народы, поминаемые античными источниками, но сами источники твердо указывают общее направление– восток.

Геродот не верил, что невр может превратиться в волка, хотя рассказывавшие ему об этом и клялись, что говорят правду. И вообще-то не верил зря. Хотя бы потому, что восток– это и Индия. И точно так, как случайный очевидец подсмотрел упражнения Рамакришны, древний путешественник, добравшийся до Индии, мог или случайно подсмотреть упражнения йогов или любым другим способом оказаться под воздействием внушения. Это наиболее вероятное, видимо, объяснение категоричности рассказов древних путешественников, потому что народ этот был безусловно глазастый и ритуальная маска вряд ли могла их обмануть.

И если здесь еще можно сомневаться: единственное ли это объяснение или даже – приемлемо ли такое объяснение, то в дяди Ванином случае тень Рамакришны приобретает телесный облик. Иначе говоря, то, что произошло в маленькой каморке старого дома на Измаильской магале и свидетелем чему был не безызвестный индус, а твой собственный дядька, и то, о чем рассказывает Роллан, имеет одно и то же объяснение.

Она не была йогом, эта молоденькая девушка. Но способность к самовнушению и гипнозу не является привилегией йогов. Свидетельство этому. и фольклор и всплески суеверий в средние и не средние века, но это уже другой разговор... Что снилось ей в те давние ночи, почему именно стук и скрежет слышался попавшим в гипнотическое поле, почему от ночи к ночи эффект возрастал, все это – вопросы без ответа. Но принципиальное объяснение самого явления, казалось ему, он нашел верное. Хотя... Обо всем этом он написал дяде Ване, и вскоре получил от него ответное письмо: дядька Танас бузит по-прежнему, Мальчик сорвался с цепи, убежал на свою голову застрелили гицели... Сообщив своим аккуратным почерком остальные такого рода важные и неважные новости, дядя Ваня в конце приписал: "а насчет того, что ты пишешь – так кто его знает, может, и так, а может, и не так..." Соломоново решение, что и говорить. Каждый вправе принять его целиком, либо взять его любую половину...

"Боже, как давно это было",– подумал Антон Давыдович. Луна уже уползала за край окошка. Темнота cry-, стилась, только краснов-атый глазок индикатора подмигивал с невидимой в полумраке стены. Антон Давыдович прислушался – спят мужички, намаялись. И обреченно хмыкнув, нашарил под топчаном рюкзак и в левом кармашке нащупал хрустящую обертку димедрола...

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Рама с треском вылетела, стекла с жалобным звоном брызнули и осыпались на пол, бревенчатая стена заходила ходуном, и в следующее мгновение, заполнив собой весь проем окошка, на него уставилось холодными красными глазищами нечто совершенно кошмарное. Скользкая ноздреватая кожа свисала жабьими складками по краям огромной пасти. Алексей, чувствуя, что сейчас потеряет сознание, увидел, как пасть начала медленно приоткрываться, обнажая синеватые полуметровые зубы, рванулся и закричал...

Несколько мгновений он непонимающе смотрел на встревоженное лицо Ивана, потом перевел взгляд на окно, совершенно целое, и зло выругался.

– Чего ты? Привиделось что-то?– спросил Иван, и с некоторым недовольствием добавил:-Орешь среди ночи, как будто тебя режут.

Алексей выпростался из спального мешка и, уже окончательно придя в себя, снова чертыхнулся: – Дожились, черт побери. Тиранозавры уже мерещатся,– и поежился, вспомнив чудовищную морду, еще несколько минут назад толкавшуюся в окошко.

Уже второй месяц они курортничали в этом райском местечке, откуда до ближайшего жилья было километров триста сплошным лесом да болотами.

– Все-таки напугал тебя охотничек,– зевнув, пробормотал Иван и посмотрел на часы,– ого, пять уже. Так и не дал доспать.

– Завтра доспишь,– отозвался Алексей,– все равно скора Антон явится.

Полтора месяца минуло с того дня, когда вертолет, пройдя зигзагом в поисках места поудобнее, сел, блеснув стрекозиными крылышками винта, почти у самой кромки воды. Алексей, выскочив первым, ахнул: – Ух тв! Берендеево царство!

На берегу озерца, неправдоподобно круглого – прямо будто кто-то циркулем очертил, чуть отбежав от воды, на некрутом косогорчике стояла в гигантских лопухах под самую стреху небольшая бревенчатая избушка, слегка осевшая на один угол. Темнолапые ели подступали почти к самой воде и, словно вдруг споткнувшись, опрокидывались верхушками в зеркальную гладь.

– Налюбуешься еще,– заметил Антон Давидович, – берись с той стороны.

Ящик был тяжелый, и, глядя на маркировку, Алексей знал, что это контейнер БРВ-11. Иван с вертолетчиком подтаскивали ящик за ящиком к грузовому люку. Антон Давыдович с Алексеем подхватывали и оттаскивали чуть в сторону. На разгрузку ушло не больше часа, но упарились все так, .что когда вертолет, круто забрав вверх, завис, один только Иван помахал вертолетчику, перегнувшемуся через борт, Антон Давыдович с Алексеем только покивали.

Но выгрузить все свое хозяйство было даже не полдела. И пока перетащили оборудование в избушку, пока ящики покрупнее сложили штабелем под стенкой в лопухах, пока распаковали все, что понадобится в первую очередь, из-за зубчатой стены леса сначала робко, потом все быстрее и быстрее на небо высыпали звезды и бесчисленные их отражения наполнили озеро призрачным светом.

– Да,– заметил Алексей, когда, разостлав спальники на дощатом полу, они улеглись,– как там поется: на оленях хорошо, вертолетом лучше?

– Как поется, не помню, но по существу верно,– отозвался Антон Давыдович.

Если бы не вертолет, до избушки этой им удалось бы добраться разве что во сне. Вначале, правда, они собирались отправиться к озеру пешим порядком, осмотреться, а потом уже вызвать вертолет с грузом. Но то, что казалось простым там, дома, здесь,– на маленьком полустанке, до которого они добрались с четырьмя пересадками, вдруг оказалось совсем непростым. Начальник полустанка, он же кассир, он же заведующий местным почтовым отделеньицем, еще накануне был извещен об их приезде телеграммой из области. Так что проблем с ночлегом не возникло. Прожить здесь предстояло неделю в ожидании контейнеров и прочего багажа, отправленного малой скоростью. Неделя эта была весьма кстати, поскольку Антон Давыдович рассчитывал, что на поиски проводника среди местных охотников понадобится какое-то время, и не день-два. Это предусматривалось планом, разработанным еще дома, как само собой разумеющееся. Так что Антон Давыдович даже слегка растерялся, когда начальник полустанка на его вопрос, не задумываясь, сказал: – Никто вас не поведет к озеру.

– Что такое вы говорите, Степан Степанович? Может ли быть, чтоб здешние охотники не знали пути туда?

– Знать-то знают, может, и не все, а те, кто постарше, наверняка знают. Только не поведут,– заключил Степан Степанович.

– Но почему?

Степан Степанович помялся, потом, словно решившись, сказал: – Вы, конечно, люди ученые, и это вам, может, смешно покажется. Только никто не поведет,– он запнулся, вздохнул:– В общем, нечисто там.

Анатолий Давыдович переглянулся с Алексеем и тот вмешался.

– Степан Степанович, нам на озеро нужно не любопытства ради. А в интересах науки,– сурово сказал Алексей и подался вперед:-Материалистической науки. А вы нам на какие-то идеалистические штуки намекаете...

Иван чуть не расхохотался, глядя, как искусно гневается Алексей. А Степан Степанович, совершенно ошеломленный непонятным, но явно грозным обвинением, вспотел, пошел пятнами, открыл было рот, но так и не нашелся, что сказать. На помощь ему пришел Иван: – Степан Степанович, да чего проще? Вы бы свели нас с кем-нибудь, кто знает дорогу. Мы бы с ним потолковали.

Антон Давыдович одобрительно кивнул.

– Да я что, это можно, конечно,– Степан Степанович обрадовался неожиданному выходу из положения и с явным облегчением вздохнул.

Пожилой дядька, которого он привел на следующий день, охотно хватанул почти полный стакан спирту, выставленный ему из экспедиционного НЗ и, преисполнясь признательности, раз двадцать повторил: – Не, ходить туда вам не надо. Не...

Потом добавил: – Я бы вас, может, и повел, но очень вы мне понравились,– он с надеждой посмотрел на походную аптечку,– чего ж хороших людей на чистую погибель вести? Один раз водил, хватит...

– Ну, допустим, вы не хотите или не можете,– выжидательно посмотрел на охотника Антон Давыдович,– так, возможно, подскажете, кто бы нам мог помочь?

– А никто,– отрезал тот.– Кроме меня, туда дорогу батя мой знал. Так он помер. Давно.

– Да ты, Петя, расскажи им про учителя-то,– вмешался молчавший до сих пор Степан Степанович.

– Да что учитель. Был и вот нет,– махнул тот рукой. – Рассказать, конечно, можно... Ну, ладно. Андрей Андреевич мужик хороший был. Только вот любопытства в нем на троих с лишком хватило бы,– сожаление послышалось в тоне охотника.– Перед самой войной к нам приехал.

Степан Степанович согласно покивал.

– Где прослышал он про озеро проклятое, леший знает. Только пристал ко мне – сведи да сведи. Ну, я и повел. Месяц с лишком добирались. Добрались. Красота какая, говорит Андреич, а ты вести не хотел. Красотато она красота, думаю, только слух даром не бывает. Но ничего, спокойно, тихо. Срубили мы избенку на бережку.

Еще две недели ушло. Припас кончается, а учитель назад ни в какую не хочет – время еще есть, говорит. И с утра до вечера – температуру в озере меряет, песок ковыряет, камешки подбирает, траву вместе с корешками выдергивает, сушит, в альбомчик клеит, как фотокарточку...

– Гербарий называется,– ввернул Степан Степанович.

– Мусор это называется,– жестко откликнулся тот. – Ну, думаю, делать нечего. Пока он тут травку да камешки собирать будет, схожу-ка поброжу, может, кабана свалю. Припас-то, говорю, кончается, не травку же да камешки жевать. Ну, утречком Андрей Андреич к озеру, а я за берданку и в лес.Охотник помолчал, будто собираясь с мыслями.– Ну вот, только отошел, шагов на сто, не больше, как сзади, из-за деревьев, крик. Как сейчас слышу – не крик даже, а вскрик. Я назад. Продрался через подлесок, глазам не верю озера нет! Стена какая-то, чуть не до неба, колышется, как туман. И что-то,– он передернул плечами,– не приведи бог во сне увидеть, из тумана то кажется, то прячется... – он замюлк, глядя невидящим взглядом.

– Ну-ну,– подбодрил его Степан Степанович, знавший эту странную историю, и, обратясь почему-то к Алексею, широко развел руки: – Вот такие зубищи...

– Как сейчас нечисть эту вижу! – вскинулся охотник.

– Да никто не верил. Люди-то об этом знали. Знали, – убежденно повторил он и с давней неприязнью добавил: – а вот следователь приезжий все допытывался: "что это, мол, вы голову морочите, откуда в наше время могут быть неизвестные науке чудища? Вы, мол, расскажите все, как было". А как было? Так и было... Не хотел дело закрывать, вы, говорит, неубедительно показываете. И так подводит и эдак – куда, мол, ты учителя подевал? Хорошо война скоро началась, я в снайперы пошел. Три ордена имею,– с ожесточением добавил он.

– Да ладно уж,– примирительно сказал Степан Степанович,– поверили ведь тебе. Дело-то закрыли.

– Дело закрыли. А людям рот не закроешь. По сю пору пьянь всякая лезет с разговором: золотишко, мол, нашли, ты его и тюкнул, а? Ну, я, конечно, в морду врежу, отстают.– Охотник помолчал.– Вот такое это озеро...

Степан Степанович деликатно покашлял, потом попросил: – Да ты уж доскажи людям, чего там еще было?

– А ничего не было,– жестко откликнулся охотник. – И минуты не прошло – стены как не бывало. Опять вокруг тишь да благодать. Все, как прежде. Только Андреича тоже как не бывало. Да сосна у самой избы – в щепки. Вокруг ель одна произрастает,– пояснил он,– откуда здесь эта сосна взялась, стояла чуть на отшибе, почти у самого берега. Вот мы около нее избу-то и поставили. Так от той сосны один пенек разбитый остался. И изба вроде как осела на бок немного. А Андрей Андреича нету. Бегал я, бегал кругом озера, кричал, аукал. Нету.

– А может, он в лес метнулся, да заблудился? – осторожно спросил Алексей.

– Да что я след пропустил бы? – жестко прищурился охотник.– Все кругом обыскал. Никто по лесу не шастал... Вот оно озеро какое,– заключил он.– Так что, как хотите судите, а туда ни вас не поведу, ни сам не пойду...

– Да, видать напугал тебя охотничек,– повторил Иван, потянувшись. Потом наклонился, пошарил под топчаном, вытащил тестер.

– Слышь, Алексей Иванович, ты к стенке отвернись, я переноску зажгу.

Алексей, не отвечая, заворочался в спальнике, повернулся к стенке. Сон уже ушел, но вставать не хотелось.

Иван всегда себе дело найдет, пусть встает, если хочет...

Иван воткнул вилку переносной лампы в штепсель шнура, уползавшего в сени, где смирной шеренгой дремали аккумуляторы. Избушка небольшая, строили-то ее на двоих, тал что простору не ищи. Топчаны пришлось поставить углом вдоль двух стен. А третья, глухая стенка и часть той, в которой прорублена дверь в сени, от полу до потолка поблескивала круглыми и квадратными циферблатами, пластмассовыми ручками и никелированными кнопками. Сейчас на темной стене тускловато краснели только три лампочки подсветки. Вот когда вся аппаратура включена, то стена-не стена, а новогодняя елка. Включать ее, правда, только однажды пришлось – когда смонтировали аппаратуру. Две недели провозились с монтажом, потом еще два дня проверяли– тогда стена и вспыхивала елкой. Сейчас же только подсветка контрольная работает, аппаратура спит без дела, поскольку хозяева ее ждут у моря, а точнее сказать, у озера погоды. И ждут уже добрый месяц.

В тот день, когда, наконец, была закончена проверка только что смонтированной схемы, Алексей небрежным движением выключил питание и объявил: – Если начальство не доверяет, пусть еще раз проверяет. Но должен заметить, что даже английский парламент распускают время от времени на каникулы.

Иван продолжал возиться с паяльником, канифоль дымила. Антон Давыдович похлопал его по плечу: – Кончай, Ваня. Все в порядке,– и, помолчав, покосился на Алексея:– Объявляю каникулы.

– Это, как я понимаю, делай, что хочешь? – уточнил Алексей.

– Приблизительно.

– Ну, тогда я в гости,– потянулся всем телом Алексей и, перехватив недоуменный взгляд Ивана, пояснил: – К Морфею. Баюшки-баю...

– Ну, если это называется каникулы, то я извиняюсь, – уже на третий день заворчал Алексей.– На охоту – нельзя. На рыбалку – нельзя.

– Сходи на танцы,– посоветовал Иван, помешивая поварешкой в кастрюле.

– А тебе бы только паять-починять...

Иван отмахнулся, не до споров, обед еще не готов, а Антон Давыдович вот-вот со своего обхода вернется.

Вполне доверяя аппаратуре, он дважды в день и один раз ночью осматривал датчики, установленные по периметру озера по самой кромке. На вопрос Алексея: "ладно еще днем, а зачем и среди ночи– кругом озера мотаться?" Антон Давыдович ответил коротко: – Для моциону.

Иван поставил на сколоченный из ящиков стол три миски и вовремя скрипнула входная дверь. На вопросительный взгляд Ивана Антон Давыдович кивнул – все, мол, в порядке. Иван кивнул в ответ и сказал: – Минут через двадцать обедать можно,– и снова взялся за поварешку, краем уха прислушиваясь время от времени к разговору. Тут он заметил, что не мешало бы подбросить дровишек, а у плитки одна щепа осталась, пришлось сбегать к поленнице за угол избы. Притащив охапку дров, он нечаянно выронил полено, но Антон Давыдович с Алексеем и ухом не повели на неожиданный звук.

– Подтверждений тому масса. Ну, скажем, до совсем недавнего времени отдаленнейшие миры безоговорочно населялись даже не просто человекоподобными существами, а именно людьми, биологически идентичными людям Земли, антропоидами в полном смысле этого слова. Кстати сказать,Антон Давыдович откашлялся,– в первобытные времена человеку тоже был свойственен антропоцентризм – хотя бы потому, что он создавал богов по собственному образу и подобию. И все-таки он был достаточно демократичен, чтобы допустить существование мыслящих существ в ином облике.