Текст книги "Слышишь, Кричит сова !"

Автор книги: Юрий Греков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Или с разбросом в тысячу лет? В памяти неожиданно всплыло: "...знаю, что случилось с Змеем Горынычем..." Антон Давыдович переступил с ноги на ногу, бодренько сказал сам себе: "мы тоже узнаем" и тихонько подул себе на плечо три раза, тут же подивившись собственному ребячеству.

Алексей крутил ручку, время от времени пощелкивая переключателями. Звонок молчал. Если же он в конце концов не звякнет, разбудив индикаторную стрелку, считай– дело кончено. Сворачивай манатки, бери под мышку вонючий череп в виде доказательства прорыва и топай восвояси... Связь, только связь с объектами ответит на вопрос: удался опыт или нет. И только связь может помочь довести его до конца.

"Все зависит от этого паршивого ящика",– подумал Антон Давыдович. Так непочтительно именовался приемник точечных хронограмм, сработанный гениями из черняковской лаборатории и любезно навязанный соседям на предмет практического испытания. Антон Давыдович кривил душой – от ящика, конечно, много зависит, но уже во вторую очередь. Потому что в первую очередь все зависит от того – верна ли его собственная догадка. "Должна быть верна! упрямо подумал Антон Давыдович,– подождем. Эффект не может не проявиться..." Эффект, на котором зиждились все надежды, должен был состоять в следующем: крупный прорыв, подобны!!

вчерашнему, не изолированное явление, он часть процесса, местное возмущение времени. И когда его внешние, зримые признаки исчезают, процесс не прекращается мгновенно – он постепенно затухает. Искривление времени имеет колебательный характер. Скажем, камень, обрушившийся в воду, давно лежит спокойно, а волнение, вызванное его падением, продолжается некоторое время... Эта аналогия позволяла надеяться, что прорыв, достигший пиковой точки, не обрывается резко. Иначе говоря, "дверь" не захлопывается, а относительно медленно закрывается.

И пока существует хотя бы микроскопическая "щелка", через нее может пройти хронограмма. Если это так, если эффект затухания сдвига существует, то кратковременная связь возможна. Сеанс может повториться при очередном прорыве. Но даже если этого не произойдет – очередной сдвиг прогнозу не поддается, регулярность его, если она существует, неизвестна – то и одна-единственная хронограмма, пробившаяся сквозь толщу времени – это победа. Но Антон Давыдович рассчитывал на нечто большее – на... стабильную связь! Впервые предположив ее возможность, он обругал себя нехорошими словами, но по некотором размышлении вынужден был взять эти самые слова обратно. Если искать аналогию в пространственном варианте, эта аналогия вулкан. Иначе говоря, строго локализованная точка прорыва сквозь толщу земной коры. Прорывы – извержения – происходят с относительной редкостью, но это не значит, что спящий вулкан перестает действовать: проход или проходы, соединяющие поверхность с мантией, продолжают существовать. Глазу это не видно, но приборы подтверждают: через микроскопические трещины продолжают просачиваться газы, водяные пары – иначе говоря, процесс продолжается. Аналогия получается очень точная: место резких прорывов сквозь время тоже строго локализовано – это своего рода "временной" вулкан. Отсюда следует: здесь постоянно и непрерывно, с разной степенью интенсивности происходят микроскопические возмущения, прорывы, сдвиги в промежутках между пиковыми "извержениями". Иначе говоря, "дверь" никогда не бывает плотно захлопнутой, покачиваясь на "петлях" туда-сюда. И значит, всегда, постоянно существует щелка, через которую возможна связь...

Все это так. Но звонок молчит...

– Эй, люди, живы-здоровы?

Антон Давыдович вздрогнул. Неслышно подошедший Иван стоял у порога, опершись на карабин. Алексей отозвался от пульта: – Мы-то живы. И даже пашем, между прочим.

– Сейчас еще попашешь,– успокоительно заверил Иван.

Алексей оглянулся, посмотрел подозрительно: – Еще какую-нибудь гадость отыскал?

– Да нет, по этой части у нас план вроде выполнен, даже с лишком,темнил Иван.

Антон Давыдович с усмешкой наблюдал за "петухами".

– В общем, давай пошли, разомнешься немного.

– А это? – кивнул Алексей на пульт.

– А это? – вопросом ответил Иван и показал пальцем на тумблер переключения.

Алексей вздохнул-деваться некуда, не отстанет, да и интересно, что он там еще выдумал,– и поставил тумблер в положение автоматического поиска.

– Иван, а правда, я терпеливый? – подал голос Антон Давыдович.

– Ну? – Иван посмотрел на шефа, ожидая подвоха.

– Нету больше мочи. От любопытства задохнуться могу.

– Зато от вони не задохнетесь,– утешил Иван и пояснил: – препараторов нашел. Черепок этот в два счета почистят.

– Мели, Емеля,– ничего не поняв, сказал Алексей н посмотрел на Антона Давыдовича.

Тот довольно улыбался – его предположение подтвердилось, спросил только: – Далеко?

– Да нет, километра полтора, если напрямик.

Алексей обозлился: – Может, мне выйти? Секретничайте без помех.

– Сейчас вместе выйдем,– успокоил Иван,– побереги энергию, скоро понадобится.

Антон Давыдович не дал раскрыть Алексею рта: – Никаких секретов нет. Есть муравейник. Иван нашел.

– Ну и что?! – взбеленился Алексей.– На кой нам черт еще и муравьи?

– Препараторы,– коротко сказал Иван,– пошли, в общем,– и первым шагнул за дверь.

– Ну и как ты думаешь ее перетащить туда? – спросил Антон Давыдович, оглядев лежащую в нескольких шагах чудовищную голову.

Алексей, с независимым видом глядя в сторону, остановился поодаль.

Иван почесал в затылке, рассудительно сказал: – Хуже было бы, если бы голова осталась там,– он неопределенно мотнул подбородком,– а пузо с ногами здесь.

– Это, конечно, утешительно,– усмехнулся Антон Давыдович,– но и в том, что нам досталось, центнера два, не меньше.

– Да, габариты,– хмыкнул Иван, заходя с другой стороны.– Ну надо же как ножом срезало... Раз – и ваших нет.

– Вполне могло быть: раз – и наших нет,– серьезно сказал Антон Давыдович.

– Могло, могло,– согласился Иван.– Такими зубками и слона сжевать раз плюнуть.

– Тиранозавр,– задумчиво сказал Антон Давыдович,– причем явно из самых крупных.

– Да, здоровенная была скотина, наш Горьшыч против нее птичка божия,проворчал Иван, вспомнив, сколько пришлось попотеть, пока перетащили к подножью скалы контейнер с биором-10.

– Вот я и говорю,– как мы ее волочь будем?

– Разрубить на куски и выбросить,– подал голос Алексей.

– Топора такого нету,– ответил Антон Давыдович, потом строго посмотрел на Алексея: – может, хватит красну девицу строить?

– Противно,– упрямо отрезал Алексей.

– Конечно, противно,– отозвался Иван.– Но если не уволокем отсюда, так противно станет, что – как это говорится? – ни в сказке сказать, ни пером описать. Пахнуть будет не тройным одеколоном, будьте уверены...

Иван потоптался, подумал и решительно сказал: – Перекатим.

Антон Давыдович хмыкнул – ему это тоже пришло в голову, и подтвердил: – Пожалуй, это единственный способ.

– Смотрите, не повредите при доставке,– ехидно заметил Алексей.

– Все будет в лучшем виде,– успокоил его Иван. – При вашем личном участии. Сходи за топором для начала.

Алексей не споря пошел в избу.

– В сенях, за балкой,– сказал ему вслед Иван и, обернувшись к Антону Давидовичу, пояснил: – Вырубим три жерди и покатим...

И много месяцев спустя стоило Алексею вспомнить этот фантастический эпизод: три мужика катят по лесу голову дохлого доисторического ящера,– в ушах его как наяву раздавался голос Ивана: "раз-два, взяли!", а перед глазами – разве такое забудешь? – медленно с боку на бок переваливающаяся, как в замедленной съемке или кошмарном сне, оскаленная пасть. "Раз-два, взяли" – жерди прогибаются, елозят по осклизлой чешуйчатой коже, еще усилие – и, с треском ломая хворост, голова замирает, уткнувшись мордой вниз. "Раз-два, взяли!" – и оскаленная пасть снова смотрит в небо. Раз-два, взяли! Раз-два, взяли... Раз-два...

Наконец, уже почти под вечер, голова перевернулась последний раз, тяжело плюхнувшись у почти двухметровой высоты конуса лесного муравейника.

– За работу, граждане препараторы,– переводя дыхание, объявил Иван.История вас не забудет. Через недельку зайдем за товаром.

Алексей присел на палую лесину рядом с муравейником, полез за сигаретой, передумал, спросил: – Ну теперь, может, объясните – на кой черт мы это сюда волокли?

– Лично я килограммов пять сбросил,– ответил Антон Давыдович.– так что прямой резон было тащить.

Иван, поглядывая на засуетившихся муравьишек, некоторые уже шныряли по ящеровой пасти, сказал: – Через неделю чистенький будет черепок, как полированный. Хоть в витрину ставь.

– А, брось ты,– отмахнулся Алексей.

– Посмотришь,– коротко сказал Иван.– Ну что, пошли?

Назад идти было просто – пока тащили, мало что почти двухметровую просеку проломили, но и укатали, как катком.

Подходя к избе, Иван сказал: – Я сейчас воды принесу, ополоснемся оживем.

Но не успел он шагнуть в дверь, из избы вдруг донесся резкий звонок и смолк.

Антон Давыдович бросился к двери, Алексей за ним.

Иван уже стоял у пульта. Стрелка индикатора застыла неподвижно. Звонок молчал. Иван огляделся, всмотрелся в напряженные лица и, не сдержав улыбки, ткнул пальцем в счетчик – в длинном ряду нулей вместо последнего стояла цифра 2. В их отсутствие пришли две хронограммы.

Антон Давыдович обессилекно привалился к стенке...

"Которая это по счету?" – покосился Иван на окошечко регистратора, хмыкнул: "Ого!" и надписал на только что расшифрованной хронограмме номер: 271. Ну, теперь рассовать тексты по папкам и считай, что ночное дежурство на сей раз не ночное, а просто позднее. В иные дни приходили одна-две хронограммы, в иные же, и довольно часто, сидение у приемника оказывалось напрасным. Но несколько раз, как сегодня, только успевай расшифровывать приёмник то и дело оживает, хронограмма приходит за хронограммой. Сидеть у приемника – не развлечение, но когда дело есть – терпимо. Он и не заметил, как день ушел, как вечер пролетел. Иван перебрал кипу листков восемнадцать пришло. А завтра день может оказаться пустым. Но дежурить все равно надо, так что Лешке – его очередь караулить – туго придется: что уж хуже бездельного ожидания.

Иван, просматривая расшифрованные хронограммы, принялся раскладывать их по папкам. Так, это лингвистам, а это – он вчитался: "зерь-трава, сорочьи слезы, полынница..." Пробежав десяток строк, решил – ботаникам.

А вот это, поди пойми кому – фольклористам ли, географам, историкам? Иван забормотал под нос: "Под морем под Хвалынским стоит медной дом, а в том медном доме закован змей огненный, а над змеем огненным лежит семипудовой ключ от княжева терема, Володимерова, а во княжом тереме, Володимеровом, сокрыта сбруя богатырская богатырей ноугородских, соратников молодеческих.

По Волге широкой, по крутым берегам, плывет -лебедь княжая, со двора княжева. Поймаю я ту лебедь, поймаю, схватаю. Ты, лебедь, полети к морю Хвалынскому, заклюй змея огненного, достань ключ семипудовой, что ключ от княжева терема, Володимерова. Не моим крыльям долетать до моря Хвалынского, не моей мочи расклевать змея огненного, не моим ногам дотащить ключ семипудовой.

Есть на море, на окиане, на острове на Буяне, ворон, всем воронам старший брат. Он долетит до моря Хвалынского, заклюет змея огненного, притащит ключ семипудовой, а ворон посажен злою ведьмой киевскою. Во лесу стоячем, во сырем бору стоит избушка, ни крытая, ни шитая, а в избушке живет злая ведьма киевская. Пойду-ль я во лес стоячей, во бор дремучей..." – Сходи, сходи! – Иван вздрогнул, оглянулся – в углу, приподнявшись па локте, ухмылялся Алексей.

– Спя,– смутись, буркнул Иван.

– С тобой заснешь,– отозвался тот,– орешь, как на площади.

– Как работать, тебя не добудишься,– проворчал Иван, сердясь впрочем больше на себя: "Тоже мне, вздумал вслух колдовать..." Алексей поворочался, пробурчал что-то, Иван не расслышал, пригляделся – кандидат носом в стенку уткнулся. "Спи, спи",– подумал Иван и сунул "заговорную" хронограмму в первую попавшуюся папку – потом разберемся...

Привычно перемигивались от стены до стены цветные огоньки, еле слышно гудел трансформатор, легко посапывал в своем углу Алексей, на топчане под окошком изредка всхрапывал Антон Давидович. А за стеной, в двух шагах, затаилось или замерло до поры до времени то, что уже несколько раз врывалось в спокойное и даже монотонное их житье-бытье, и каждый раз в ином облике.

Но за многоликостью этой всегда стояло одно и то же: Опасность. Опасность, непредставимая заранее и тем.еще более неожиданная и грозная. Иван поежился, вспомнив внезапно распахнувшуюся грохотом копыт и нечеловеческим воем рыжую степь. Отогнав это малоприятное воспоминание, подумал – интересно, управились уже муравьишки с доверенным им делом? Надо бы завтра сходить посмотреть.

Собственно, ему самому этот двухцентнерный доисторический черепок был, что называется, до лампочки. Но вот уж Антону Давидовичу и Алексею нежданный трофей, хлопнувшийся на берег озерца в тот самый момент, когда его хозяин намеревался отужинать их собственными персонами, был нужнее нужного. Антон это сразу сообразил, а Лешка долго еще дулся, пока дошло, что этот самый пятнадцатипудовый черепок с зубками-не что иное, как неопровержимое доказательство, вес которого и не сравним с весом физическим. Элементарное исследование "трофея" покажет, что ящер благополучно здравствовал не полсотни миллионов лет назад, а еще в нынешнем году. И факту этому только два объяснения, выбирай любое: или кто-то смотался в доисторическую эпоху и приволок оттуда этот свеженький сувенир, или... Иван тряхнул головой, отогнал незаметно подкравшуюся дремоту и вдруг подумал: могло ли даже в худом сне присниться такое? Впрочем, не во сне. а наяву ему довелось ткнуться носом в вещи, если и не похлеще, то уж во всяком случае такие, что во второй раз пережить,– извини-подвинься...

Звоночек хроноприемника молчал. Иван посидел, посидел, посмотрел: спят мужики. Сдвинул регулятор громкости к нижнему делению – "звякнет – услышу" – и пересел на свой топчан, привалясь к бревенчатой стене так, чтоб пульт был виден.

Еле слышно гудел трансформатор, перемигивались неоновые глазки, мысли брели неспешно, не перескакивая, а как бы переползая с одного на другое... Вот уже месяц исправно пашет хроноприемник. Иван вспомнил, какой ошеломительной радостью ударили первые, как жадно вчитывались в тексты, едва дождавшись расшифровки.

Потом это, как и следовало, стало просто работой. Только иной раз, прочитав коротенькое сообщение биора, Антон Давыдович хмыкал восторженно, и понятно это было и Алексею и Ивану: стоит только вспомнить, откуда пришло сообщение, так не хмыкнешь, а заорешь – "Рюгевнт – бог войны, с семью лицами, с семью мечами, висящими на бедре и с восьмым обнаженным в руке. Дубовый кумир его весь загажен ласточками, вьющими на нем гнезда. Потрепут – о четырех лицах и с пятым лицом на груди – считается богом четырех времен года"...

Но в последние дни – Иван это сразу приметил – шеф стал что-то чересчур пристально перечитывать расшифровки. Сначала Иван решил, что виной тому явно оборванная хронограмма, пришедшая неделю назад. Действительно, это не насторожить не могло – что хорошего, если техника забарахлит или того хуже – проход закрывается.

Он тогда прямо и спросил: "В чем дело?" Антон Давыдович нехотя сказал: "Есть кое-какие подозрения, говорить рано".

"Чем же его эта хронограмма расстроила?" – подумал Иван, привстал, вытянул из стопки папок красную – в нее складывались хронограммы, требовавшие дополнений. "Чем же она его обеспокоила? – думал Иван, вытащив листок,– непонятностью, что ли?" Света от мигающих лампочек было маловато, но переноску Иван включать не стал – разобрать все-таки можно: "Егда слышим песнивые птице, различными гласы поюще песни красные: елавне же поюще, косы же и сое, влъги и жлъны, щоры же и изоки, ластовицы же и сковранце и ины птице..." Дальше шел пропуск явный, потому что последние строки никак не вязались с предыдущими, это скорее комментарий биора: "подсечно-огневое земледелие, носящее стихийный характер и часто мотивируемое враждебностью леса людям..." Легкое подозрение неясно забрезжило – не ухватить, не понять, но догадка где-то близко, потому что в памяти вдруг ни с того ни с сего всплыла перепалка между шефом и Черняковым, неожиданно вспыхнувшая во время обсуждения окончательной доводки программы биоров.

Черняков, бледный от злости, чуть не орал: – Природу охранять невозможно и не нужно. Если сужать проблему, можно сказать так: человек заблуждается, думая, что он может охранять природу, забывает, что он часть природы и является фактором эволюционным. Наличие человека является частью эволюционного процесса точно так, как и любое другое живое существо или неживое явление, как любая геологическая категория.

Как, скажем, землетрясение, ветер, гроза и так далее. Это все принципиально на одном уровне стоит! Конечно, если говорить не об охране природы, а об охране среды – это на первый взгляд, естественно. Стремление к охране среды обитания диктуется инстинктом самосохранения. Да, возможно, сегодня мы, я, в частности, предпочел бы жить в привычных мне природных условиях. Но это же субъективная, сиюминутная точка зрения человека, живущего в этих – ему привычных – условиях. А ведь и сегодня на земле представления об окружающей среде не только не однозначны, они в полном смысле слова полярны! Для эскимоса, живущего на крайнем Севере, средой обитания являются вечные льды, снега и так далее. И он моментально переселился бы к праотцам, будучи вывезенным в Сахару. То же самое произошло бы в обратном случае с сахарским туарегом, среда обитания которого раскаленные пески и все этому сопутствующее. Тут миллион вариантов! Как их совместить? Но, в продолжение той же параллели "эскимос туарег": вполне вероятно, что в результате естественного развития земной шар, например, будет через миллион лет представлять собой зеркально отполированный шар. И с точки зрения тогдашнего обитателя Земли – это будет единственно прекрасно и абсолютно естественно! И наши попытки законсервировать природу в ее нынешнем, приятном нашему глазу состоянии не что иное, как попытка остановить естественный ход, вещей, затормозить и вовсе остановить эволюцию планеты...

Антон Давидович заговорил ровно, едва сдерживаясь, это было видно: Если позволите, ваши пророчества насчет того, что и как будет на Земле через миллион лет, я оставлю без комментариев. Замечу только, что будущее это продолжение настоящего. И если исчезнет настоящее, будущего просто не будет, извините за невольный каламбур. Так что давайте вернемся к настоящему. Как ни грандиозны масштабы аргументов – от полюса до экватора, тем не менее, коллега, проблема вами сводится примерно к следующему: разводить цветы на подоконнике или не разводить. Однако, когда мы говорим о природе и среде обитания, что в данном случае одно и то же, мы имеем в виду не подоконник. Конечно, туарегу лучше жить в Сахаре, нежели на полюсе. Как и эскимосу лучше не переезжать в Сахару на постоянное жительство. Однако, если тому же туарегу, эскимосу или нам с вами придется пить воду с повышенным содержанием стронция-90 или дышать воздухом, в котором больше дыма, нежели самого воздуха – то все равно, где мы будем это делать: на полюсе, в Сахаре или здесь. Главное, будем делать это недолго – переселение к упомянутым вами праотцам гарантировано...

Так вот, когда мы говорим об охране среды обитания, мы имеем в виду среду обитания не только Дмитрия Павловича Чернякова, а среду обитания человечества. Которое, независимо от того, где живут отдельные его представители, должно дышать чистым воздухом, пить чистую воду, есть здоровую пищу и так далее. Это первооснова.

Что же касается человека, как эволюционного фактора, согласен – это безусловный, причем чрезвычайно действенный фактор. Но в отличие от ветра, молнии, землетрясения– этот "фактор" обладает разумом. И поэтому действие его может и должно быть целенаправленным. Больше того, корректирующим, исправляющим те последствия, которые вызваны воздействием сил стихийных. Если говорить элементарно: ураган повалил лес – мы посадим новый. Если же говорить шире, то предстоит борьба не только и не столько с последствиями действия стихийных сил, сколько с самими собой. Иначе говоря, с тысячелетиями внедрявшимся в наше сознание потребительским отношением к природе, суть которого: после нас хоть трава не расти. И когда мы говорим о срубленном по глупости дереве, мы говорим не об этом самом тополе, липе или березе. Мы говорим о дереве, существование которого – условие нашего собственного существования,,. Мы будем летать к звездам, но дышать мы будем той же прозаической газовой смесью, что и далекие наши предки. Но, если мы будем относиться к природе и, в частности, к дереву так, как предки давние и недавние, как очень часто относимся сейчас – то к звездам летать мы не будем. Некому будет летать...

Вот и сейчас мы надеемся внедриться в эпоху, когда воздействие человека на природу стало активным и очень действенным. Собственно, мы можем и надеемся увидеть, как и на какой идейной базе формировалось отношение к природе – то отношение, с которым мы будем еще долго бороться.

– Хорошо,– неожиданно согласился Черняков. Но тут же стало ясно, что он просто заходит с другой стороны.– Варианты попадания: первый – никуда, второй – в совершенно непонятное место, третий – в реально существующий Китеж, если он, конечно, существовал вообще. Цель в этом, последнем варианте наблюдение, исследование мира, вырванного из общего эволюционного процесса и возможно совершенно непохожего на наш. Мира, где законы иные, ход эволюции иной. Для нас это своего рода модель, созданная природой, своего рода полигон, на котором испытываются другие, а может, и точно такие, как у нас, пути эволюции. Так вот, если мы окажемся свидетелями чего-то с точки зрения нашего опыта совершенно недопустимого, можем мы попытаться направить ход событий в более разумное русло? И следовательно: не должны ли мы заложить в программу наших биоров способность к принятию такого решения?

– Ни в коем случае! – отрезал Антон Давыдович. – По двум причинам: всегда можно ошибиться, экстраполируя свои представления о современном нам мире в качестве последней инстанции истины для всех времен – и будущих, и прошлых. История знает множество таких попыток с трагическим исходом. Гибель великих африканских и американских цивилизаций – результат экстраполяции европейского средневекового содержания моральных категорий, фанатичной попытки направить индейскую или африканскую культуру на так называемый "путь истинный"... Вообще же то, о чем вы говорите, похоже на попытку исправить некрасивый с вашей точки зрения нос вашей прабабушки. При всем благородстве такого намерения результат может оказаться плачевным: исправленный нос может понравиться вам, но вовсе не понравиться вашему прадедушке. И в результате прадедушка не женится на прабабушке и, как естественное следствие,– мы останемся с носом, но без потомков, то есть без нас с вами...

Иван встрепенулся: "звонит?", всмотрелся в подсвечен-, ное окошечко регистратора – цифра стояла прежняя, значит, почудилось. "Да,– мысль вернулась к хронограмме, явно встревожившей шефа,– что-то там происходит либо неожиданное, либо ожидавшееся как худший вариант".

Решив так, Иван был недалек от истины, но знать об этом, конечно, не мог. "Поживем – увидим"-при всей своей неопределенности этот принцип был совершенно справедлив по существу, и Иван, повторив вполголоса "поживем-увидим", вдруг подумал, что и вправду – не поживешь, не увидишь. Ни сном ни духом ведь не мог он и предполагать несколько лет назад, что после той встряски, от которой едва опомнился, обстоятельства снова воткнут его в ситуацию, умом непредставимую, на ту – прежнюю–и близко не похожую, но такую же явную, живую, хоть на ощупь щупай: не город здесь, а тайга, не бродят по улинам Лжедмнтрии и Тутанхамоны, зато то и дело лезет сквозь зыбкую границу между "сегодня" и "сто миллионов лет назад" такое, что на картинке увидать, и то страшно...

Алексей что-то громко сказал во сне, Иван покосился, мельком почему-то вспомнилась история со стрелой в Ленинграде, рассказанная вчера Лешей. "Похоже,– вдруг подумалось.– Вполне может быть". Иван вспомнил объяснения Сверливого насчет того, куда на мгновение девается стрела, прежде чем вонзиться в мишень: она вылетает в другое измерение, и парадокс в том, что здесь она отсутствует мгновение, там – в ином измерении-мгновение растягивается на годы или столетия... "Может, это та са-" мая или такая же стрела?"– Алексей вполне мог принять такое объяснение, но Иван решил: "Поди знай, так оно или не так, что зря трепаться?" Мельком вспомнив об этом, Иван вдруг подумал: "Робин Гуд или не Робин Гуд стрелку эту пускал мыкаться по разным временам, кто его знает.

Но я-то не стрела, что ж меня заносит туда, где обязательно творится что-то такое, от чего, если ум за разум и не заходит, то волосы дыбом встают?" "Спит, Робин Гуд,– покосился на. Алексея Иван,исхитоился-таки меня в это дело воткнуть",– и вдруг встало перед глазами то, что сначала тряхнуло его до стука зубов, вернув в мир, старательно забытый, а потом и потихоньку, исподволь вывело на дорожку, которая в конце концов уткнулась в веселый бережок этого чертова озерца...

Впрочем, ворчал Иван про себя для порядка или, скажем, по привычке. Давно было ему яснее ясного, что бухнув тогда "пойду", он словом этим распахнул дверь в мир удивительный и необыкновенный и, войдя в эту дверь, нашел не только друзей-товарищей настоящих, но и место свое, на котором, если и сидеть кому, так только ему: вся эта электроника, все эти штучки-дрючки существуют во всем мире в единственном экземпляре, и наворотил этот самый "экземпляр" не кто иной, как Иван Петрович Жуков.

Тихо звякнуло, Иван встрепенулся, решив, что ослышался, всмотрелся в окошечко регистратора – нет, не ослышался: в прорези выскочила новая циферка-пришла хронограмма.

Нажав кнопку дешифратора, Иван подождал, пока из прорези выполз листок с текстом, пробежал глазами – всего несколько строк, вроде ничего особенного, хоть и не очень понятно: "однажды ночью... солнце в полнеба... мальчик..." Иван положил листок, прислушался-приемник молчал. Окошко посветлело, на порозовевшем небе четко проступил зубчатый контур верхушек, над озером закурился легкий парок. Подсвеченные встающим солнцем облака медленно уплывали за край окошка, наплывали снова. "Вот и утро,– подумал Иван,– теперь кому вставать, а кому спать ложиться..." Первым, как всегда, проснулся Антон Давыдович,привычку эту свою он объяснял невезением: топчан уж такой достался, стоит так, что первый же солнечный луч прямо в лицо, попробуй поспи.

Приняв это всерьез, Иван как-то попался на удочку – посоветовал: – Да что – нельзя на бок повернуться?

– Никак не научусь,– пожаловался шеф,– поворачиваюсь, а ноги с топчана на пол сваливаются, вот и приходится вставать, что поделаешь...

На этот раз ноги "не свалились", Антон Давыдович просто приподнялся на топчане, потянулся, помахал Ивану рукой, спросил "капитанским голосом": Ну-с, какие новости на борту?

Иван покосился на Алексея – тот тоже проснулся, но по всему видать, собирается поваляться – притворяется, что спит.

– Всем хватит,– отозвался Иван,– восемнадцать штук пришло. Нет, девятнадцать – вот эта уже под утро, последняя.

Антон Давыдович взял двумя пальцами протянутый листок и потемнел.

– Что такое? – спросил из своего угла Алексей.

Антон Давыдович, не отвечая, перечел хронограмму и перебросил листок Алексею: – Прочти вслух.

– Однажды ночью наступит день и встанет солнце в полнеба, и уйдет мальчик, и придет мальчик, и поймут люди, что кончился мир ночи и начался мир дня... Кричит сова...

– Стихи, что ли? – подал голос Иван.

– Похоже,– без особой уверенности отозвался Алексей.

Антон Давыдович молчал.

– Шеф, может, просветите? – подождав, спросил Алексей.– Чем эта лирика обеспокоила вас?

– Это не лирика,– невесело сказал Антон Давыдович,– это сигнал: случилось что-то из ряда вон выходящее...

Иван с Алексеем ждали.

– Боюсь поверить, но думаю, что биору-одиннадцать пришлось нажать красную кнопку..

– Но что он мог послать? – спросил Иван, зная, что ответа на свой вопрос получить не может. Что такое красная кнопка и он и Алексей знали хорошо, но не хуже знали, что вероятность ее включения близка к нулю только теоретически можно представить такое невообразимое стечение обстоятельств, которое может принудить биора к нуль-транспортировке.

– Что же он мог послать? – напряженно повторил Антон Давыдович и вдруг, ни к кому не обращаясь, пробормотал: – и уйдет мальчик... и придет мальчик... однажды ночью...

– Антон Давыдович,– Иван ждал.

– Ну? – как-то нехотя откликнулся шеф.

– Делать-то что будем?

– Делать? – Антон Давыдович пристально обвел исподлобья утыканную приборами стену – будто впервые видел, покосился на Алексея и, тряхнув головой, жестко сказал: – Ждать.

Вертолет невесомо всплыл, завис, упругие толчки воздуха рябью смяли траву, погнали мелкую зыбь oт берега.

Вертолетчик, обернувшись, прокричал: – Круг почета?

Антон Давидович отрицательно мотнул подбородком.

Вертолетчик кивнул, поднял машину повыше и, тарахтя похлеще трактора ДТ-54, вертолет неторопливо поплыл над покачивающимися вершинами, медленно набирая высоту. Уплыла назад вросшая в косогор у самого берега избушка, в которой они прожили без малого три месяца.

Тусклой голубизной блеснула в последний раз тихая гладь с застывшими в глубине опрокинутыми разлапистыми елями.

Иван без особого интереса поглядывал в иллюминатор – глазу остановиться не на чем, во все стороны серозеленое море с редкими островками-проплешинами. Разговаривать не хотелось, да и хотелось бы какой тут разговор, орать надо, тарахтит машинка, попробуй перекричи. Антон Давидович то ли дремал, то ли размышлял, прикрыв глаза. Алексей, привалясь к жестяной стенке, чтото почеркивал в записной книжке...

Первый раз вертолет прилетал неделю назад – вскоре после хронограммы, так встревожившей Антона Давыдовича. Но с тем рейсом улететь не удалось пришлось уступить место доисторическому "сувениру": все вместе – и людей, и аппаратуру, да еще и костяшку в четверть тонны весом – вертолет поднять просто не мог. Тогда Антон Давыдович и решил сначала отправить череп. Это было единственно разумно. Можно было, правда, и часть оборудования погрузить, но шеф, не вдаваясь в подробности, сказал: "Технику потом". Мало того, вертолет вполне мог обернуться за день, ну, в крайнем случае назавтра прилететь, но Антон Давыдович сказал вертолетчику Мите, как само собой разумеющееся: – В общем, ждем через недельку...