Текст книги "Хроника расстрелянных островов"
Автор книги: Юрий Виноградов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)
Клятва моонзундцев
В ночь на 19 октября никто не спал. Немецкая артиллерия и минометы беспрестанно вели огонь, изматывая и без того обессиленный малочисленный гарнизон. Константинов еще раз связался с Ханко. Оттуда обещали с утра в любую погоду выслать за осажденными корабли. Всю ночь к наиболее удобной пристани Лехтма на машинах или прямо на носилках подвозили и подносили тяжелораненых. Их было так много, что комендант сомневался, заберут ли корабли всех с первого захода.
Утро выдалось серое, хмурое. Шторм не утихал. Монотонный шум прибоя стоял над берегом, заглушая взрывы вражеских снарядов и мин. Все с нетерпением ждали появления кораблей с Ханко, и они вскоре показались на горизонте. К полуострову подходили сторожевики, катера, шхуны, мотоботы. Однако к длинному деревянному пирсу пристани, куда между камней вел узкий фарватер, ни один из них не решался подойти: волны могли выбросить корабль на валуны и разбить его. В нескольких кабельтовых корабли встали на якоря и начали спускать шлюпки за борт.
Комендант вызвал к себе майора Навагина.
– Прошу вас, Сергей Сергеевич, взять на себя руководство по эвакуации гарнизона, – сказал он.
– Добро, Александр Сильвестрович, – согласился Навагин. – Я сейчас же еду на пристань Лехтма.
– Поедем вместе, – предложил Константинов.
Переброска раненых на корабли продвигалась медленно. Переполненные шлюпки с трудом двигались навстречу волнам. Гребцы выбивались из сил, стараясь удержаться на бурлящей воде. К тому же немцы с Кярдлы засекли советские суда и открыли по берегу артиллерийский огонь.
К Константинову подбежал связной от майора Столярова и сообщил о наступлении противника по всему фронту.
– Держаться! Во что бы то ни стало держаться! Передайте командиру батальона, – приказал он.
Связной убежал.
– Только бы до вечера удержаться, – сказал комендант полковому комиссару Биленко, который с двумя краснофлотцами подошел из леса к пристани. – Немцы начали наступление. Эвакуацию не закончим.
– Я к Столярову, – повернул обратно Биленко.
Он разыскал командира батальона, приполз к нему в окоп.
– На ваш батальон вся надежда, – сказал полковой комиссар.
– Какой это батальон, – усмехнулся Столяров. – Одна рота лейтенанта Боданина осталась, да и в той половина покалеченных.
– Так что же теперь, отступать? – в упор спросил Биленко. – А куда отступать?
– Отступать некуда: за спиной – море, – согласился Столяров.
– Нам бы огонька артиллерийского побольше, товарищ полковой комиссар, – попросил Боданин. – Тогда бы фашистам и шагу не шагнуть.
– Будет вам морской огонек, – пообещал Биленко и поспешил на батарею Галанина…
Там он увидел Селиванова, который вместе с краснофлотцами тащил во дворик два пороховых заряда, обшитых серой парусиной.
– Руби! – скомандовал Селиванов.
Один из краснофлотцев взял топор и рассек трубчатый пироксилиновый порох на две равные части.
– Это чтобы поближе снаряд падал, – объяснил младший сержант Биленко. – Фашисты же рядом. Ближе, чем на прямой выстрел… Орудие зарядить! – подал он команду, и краснофлотцы дослали в камору увесистый снаряд и затем половинку отрубленного заряда.
– Поставить на залп!
Галанин приказал стрелять поорудийно. Один за другим выдыхали стволы орудий алые языки пламени. Звуки выстрелов больно били в уши. Рядом в лесу в гуще врагов рвались снаряды.
«Помощь Столярову оказана, – думает Биленко. – Теперь главное – удержать пристань…»
– Пошлите половину краснофлотцев на оборону Лехтмы, – приказал он Галанину.
– Мой помощник лейтенант Федоровский пойдет, – ответил Галанин. – Возьмет все вторые номера.
Биленко собрался уходить.
– Кончатся снаряды – батарею взорвать, – распорядился он.
…Бои за пристань Лехтма не прекращались ни на минуту. Красноармейцы заняли оборону в лесу. Все проселочные дороги и тропы были завалены спиленными соснами, на главных направлениях начальник артиллерии установил зенитные пушки. Противник стремился ликвидировать завалы, чтобы пустить по дорогам к пристани танкетки, но зенитчики всякий раз отбивали атаки врага.
Лейтенант Федоровский прибыл в район пристани с отрядом краснофлотцев 26-й береговой батареи в разгар боя. Противник усиленно обстреливал из минометов и орудий позиции моонзундцев.
Федоровского вызвал к себе Константинов, приехавший на пристань.
– Будете со своим отрядом обеспечивать эвакуацию, товарищ лейтенант, – приказал он. – Ваша главная задача – не допустить прорыва немцев к пристани.
– Понял, товарищ полковник.
– А прорываться они будут, – продолжал Константинов. – Так что глядите в оба. На вашей совести сотни жизней.
– Снаряды кончаются, – сказал Федоровский.
– У Никифорова тоже, – потупился Константинов и заторопился к своей машине. – До ночи держитесь любой ценой!
Краснофлотцы заняли оборону слева от дороги вместе с красноармейцами инженерного батальона.
Возле зенитного орудия Федоровский увидел начальника артиллерии. Вместе с командиром он осматривал раскаленный ствол. Федоровский подошел к зенитчикам.
– Голенький ствол, – показал ему Бранчевский. – Сгорели нарезы, расплавились.
– У нас на батарее то же самое.
– Ни в какие нормы не входит, а стрелять надо, – горестно согласился Бранчевский.
– Комендант приказал до ночи выстоять любой ценой, – передал Федоровский.
Немцы прекратили минометный и артиллерийский обстрел, взрывы слышались лишь сзади, в районе пристани Лехтма.
– Сейчас в атаку попрут, – произнес командир зенитного орудия и скомандовал: – Расчет, к бою!
Действительно, вскоре послышался шум моторов.
– Танкетки идут первыми, а за ними пехота прикрывается, – пояснил Федоровский.
Шум нарастал с каждой секундой. Открыли огонь прямой наводкой. Послышалась ответная стрельба. Застрекотали пулеметы и автоматы. Лес наполнялся гудящим шумом затяжного жаркого боя.
…К вечеру уже больше половины раненых было переправлено на корабли. На самой пристани по указанию майора Навагина погрузкой распоряжался старший лейтенант Катаев. Ему помогали краснофлотцы с 44-й береговой батареи. Противник, видя, что моонзундцы грузятся на суда, усилил прицельный огонь по пристани. Один из снарядов угодил в грузовую машину, та на ходу опрокинулась и загородила узкую лесную дорогу к Лехтме. Создалась пробка. Навагин взял с собой трех краснофлотцев и побежал к месту аварии. Машина горела, ее невозможно было стащить с дороги. Оставалось прорубать объезд лесом.
– Рубите, – приказал Навагин краснофлотцам, а сам пошел к другим машинам, чтобы успокоить тяжелораненых. До машин он не дошел: перед глазами дважды встали земляные смерчи, взрывная волна отбросила его далеко в лес…
– Майор Навагин убит! – прибежал к Катаеву на пирс краснофлотец. – Снарядом его…
Катаева ошеломило это известие. Возле пирса плюхнулся в воду снаряд, брызги залили Катаеву лицо.
– Быстрее, быстрее отходите! – поторопил он шлюпку, до отказа наполненную ранеными.
Шлюпка отвалила от пирса и тяжело пошла по узкому фарватеру в море, к катерам. Вокруг нее выросли всплески от взрывов. Один из снарядов угодил в борт, и шлюпка опрокинулась. Над пенистой волной мелькнуло несколько голов краснофлотцев – и все пропало. Только одному краснофлотцу удалось добраться до берега: волны выбросили его на покатую скалу.
У пирса грузилась еще одна шлюпка. Тяжелораненые, кто мог, сами прыгали в шлюпку. Командир шлюпки, высоченный старшина 2-й статьи, протянул руку Катаеву:
– Скорее, товарищ старший лейтенант! Приказано вас забрать.
Катаев обернулся: рядом стоял военком батареи Паршаев. Он схватил его за руку, подтолкнул к шлюпке:
– Прыгай, Иван! Быстрее…
Паршаев пытался освободиться из цепких рук командира батареи.
– Ты уходи.
– У тебя же дети, жена, – толкнул Катаев военкома на шлюпку. – А я на следующей приду…
Больше шлюпок к пристани не подходило. Немцы открыли огонь по кораблям, и те вынуждены были сняться с якорей и уйти в море на северо-запад, ближе к маяку Тахкуна.
Катаев собрал своих артиллеристов.
– Здесь нам больше делать нечего. Гитлеровцы вот-вот появятся на пристани. Идемте к маяку. Возможно, там удастся добраться до катеров.
Все, кто был на пристани, потянулись на запад. Едва отошли метров двести, как на опушке соснового леса появился Навагин. Майор, пошатываясь, брел к воде, держась руками за голову.
– Вы?! – радостно закричал Катаев, не веря собственным глазам.
– Что ж, пошли вместе к маяку, удивляться будем потом, – сказал Навагин.
…Штаб Северного укрепленного сектора спешно готовился к эвакуации.
– Жгите документы, – приказал Савельев своему шоферу краснофлотцу Доронину.
Доронин схватил в охапку бумаги и вынес их на улицу. Бросил смятые листы возле своей машины, облил их из ведра бензином и поджег.
– Кажется, все отобрано, – проговорил Савельев и вышел на улицу. – Машину тоже сожгите.
– Как?! – не понял Доронин. – Это же наша машина!
– Не фашистам же ее в подарок оставлять!
Доронин вылил через резиновый шланг в ведро весь бензин из бака и облил машину.
– В мотор больше, в мотор! – подсказывал Савельев.
– Хватит и мотору, – вздохнул Доронин. Он зажег спичку, огромное пламя поднялось вверх.
– А теперь живо на берег. Там на отмели шлюпка. Доберитесь до нее вплавь. Она вас доставит на шхуну «Мария», – распорядился Савельев.
– А вы как же, товарищ полковник? Я не пойду без вас, – решительно сказал Доронин.
– Мы ночью уйдем…
К горящей машине подошел раненый краснофлотец. Он опирался на палку и с трудом волочил левую ногу.
– Товарища с собой забери, – кивнул Савельев на подошедшего краснофлотца. – Торопись, Доронин…
Доронин подставил плечо раненому, обхватил его за пояс и потащил к морю:
– Идем, братишка…
Савельев вернулся в штабную комнату, захватил свою планшетку и прошел в кабинет к Константинову.
– Все документы уничтожены, – доложил он.
Комендант вызвал к себе капитана Никифорова.
– Ваша батарея уходит с Хиумы последней. Вы будете прикрывать отход. Когда кончатся снаряды – башни взорвать.
– Есть! – козырнул Никифоров и повернулся, чтобы идти. Комендант положил ему руку на плечо:
– Держитесь, Алексей Александрович…
От коменданта Никифоров прошел на свой командный пункт. Устало опустился на табуретку, задумался. На каждое орудие осталось по несколько снарядов, стрелять приходится прямой наводкой. Немцы не подойдут к батарее, пока в погребах есть хоть один снаряд. А кончатся боеприпасы, противника долго не сдержать: он засыплет батарейцев минами. За ночь надо укрепить полосу обороны вокруг огневой позиции, но людей мало.
– Будем драться, комсорг, – сказал Никифоров вошедшему в боевую рубку секретарю комсомольской организации краснофлотцу Сабельникову. – Уйдем с Хиумы последними…
– За нами еще пришлют катера? – осторожно спросил Сабельников.
– Сейчас надо думать о том, как бы немцев подольше к батарее не подпускать.
– Давайте поговорим с комсомольцами, товарищ командир. Проведем собрание, – предложил Сабельников.
– Поговорим. Только потом, – согласился Никифоров. – А сейчас времени в обрез. Надо укреплять сухопутную оборону. Передайте в башни: оставить на орудиях одни первые номера расчетов, – приказал он. – Всем остальным на сухопутную оборону.
Всю ночь батарейцы восстанавливали дзоты, стрелковые ячейки и окопы. Изредка стреляли орудия. В ответ немцы вели методический обстрел огневой позиции минами и то и дело освещали небо ракетами.
В полночь раздались три взрыва в районе 26-й береговой батареи. «У Галанина что-то случилось. Уж не орудия ли рвет? – подумал Никифоров. – Надо послать к нему на связь. Да и разведку провести необходимо».
– Кто из вас, товарищи, все тропинки знает вокруг батареи? – спросил он краснофлотцев командного пункта.
– Я, товарищ командир, – первым ответил шифровальщик батареи краснофлотец Баранов.
– В разведку пойдете, – просто сказал Никифоров. – Узнайте по возможности, где немцы, какие у них огневые силы. Кого с собой возьмете?
– Один пойду, – подумав, ответил Баранов и, встретив недоуменный взгляд капитана, пояснил: – Удобнее одному прошмыгнуть возле фашистов.
– Добро! – согласился Никифоров. – К Галанину еще загляните. Что там у него?
Баранов ушел. Время потянулось еще медленнее, С нетерпением Никифоров ждал утра, хотя и понимал, что облегчения оно не принесет: немецкие самолеты начнут атаковать огневую позицию.
Утро 20 октября встретило батарейцев неприветливо. Шторм не утихал. Море напоминало гигантский кипящий котел. Временами стеной валил мокрый снег, и тогда в нескольких шагах ничего не было видно.
– Катера в море! – передал Сабельников командиру батареи.
Никифоров поглядел в визир и увидел несколько маленьких суденышек в двух милях от берега. Точно скорлупки, они раскачивались на крутых волнах, подставляя форштевни ветру. Палубы катеров то и дело заливало водой.
– Возможно, за нами, товарищ командир? – с надеждой спросил Сабельников. Никифоров покачал головой: в такую непогоду катера не в состоянии отправить шлюпки на берег. К тому же противник поставил свои пушки у самого уреза воды и открыл огонь по судам.
Вернулся измученный Баранов. По тому, как озорно сияли глаза краснофлотца, Никифоров понял, что разведка прошла удачно.
– Ну, где фашисты? – поторопил он, раскладывая на столике карту.
– Везде, товарищ командир, – ответил Баранов. – Обложили нас со всех сторон. Но главные ударные силы у них, по-моему, на дорогах. Особенно вот на этой, – показал он по карте дорогу, идущую от батареи к Кярдле. Никифоров отметил на карте указанные разведчиком места, затем спросил:
– У Галанина были?
– Был. Но самого комбата не видел. Узнал только, что орудия взорваны…
Никифоров отпустил Баранова:
– Смените-ка бушлат. Весь мокрый.
Он высчитал исходные данные для стрельбы по дорогам, записал их на бланк и подозвал Сабельникова:
– Передайте на орудия.
Сабельников передал прицел и целик для каждого орудия в башни.
– Старшина батареи звонил, – сообщил он. – К огневой позиции отходят группы бойцов. Что с ними делать?
– Как что?! – удивился Никифоров. – Размещать по самообороне вместе с нашими. А командиров ко мне.
Через полчаса на КП, прихрамывая, пришел лейтенант Федоровский.
– Иван Дмитриевич?! – обрадовался Никифоров, протягивая Федоровскому руку. – Вот не ожидал встретить у себя на батарее. Откуда?
– С пристани Лехтма, – ответил Федоровский. – Оставили ее… Как только два торпедных катера забрали штаб СУСа, так мы сюда… Катера нас будут у маяка Тахкуна ждать. Так нам передали.
– Будут, раз передали, – неопределенно ответил Никифоров. – Что с ногой?
– Да так, пустяки. Сосна при взрыве свалилась. Пухнет как на дрожжах. Но пока еще терпимо.
Вошел старшина Суздаль. Никифоров подал ему руку, как старому знакомому. Уже в дни войны учитель математики из Белоруссии был назначен к нему командиром отделения комендоров, но должности в башнях были все заняты, и он послал его на сухопутную оборону командиром стрелкового взвода. Неделю назад Суздаль со своим усиленным взводом был брошен под Кярдлу.
– Сколько с собой привели батарейцев? – спросил Никифоров.
– Ровно половину, товарищ капитан, – смутился Суздаль, точно он был виноват в гибели вверенных ему краснофлотцев. – Зато у меня теперь все стали автоматчиками!
– Где же вы достали столько автоматов? – полюбопытствовал Никифоров.
– У немцев их много… Поделились с нами малость…
– Побольше бы нам такой дележки! – поглядел Никифоров на Федоровского. – Тогда фашисты не скоро бы нас выбили с батареи.
Он поставил Федоровского на левый фланг обороны, автоматчиков Суздаля расположил в центре. Правый фланг поручил военкому. Сам оставался на КП и оттуда управлял огнем и руководил сухопутной обороной.
Как и следовало ожидать, противник обрушил на батарею шквал артиллерийского и минометного огня, потом по всей полосе перешел в наступление. Башни стреляли поорудийно, прямой наводкой. Там, где вздымали каскады взрыхленной земли шестипудовые осколочно-фугасные снаряды, враги не продвинулись ни на метр. К полудню немцы усилили атаки на стык обороны 26-й и 316-й батарей, стремясь расчленить моонзундцев на части. Это им удалось сделать лишь во второй половине дня, когда в башни были поданы последние четыре снаряда. 316-я береговая батарея оказалась отрезанной от остальных подразделений. Катера к этому времени отошли на запад и держались на траверзе маяка Тахкуна.
– Орудия зарядить! – скомандовал Никифоров.
Через минуту Сабельников доложил ему:
– Батарея готова, товарищ командир.
Никифоров сам взял в руки телефонную трубку:
– По фашистским захватчикам… батарея… залп!
Раскаленные стволы выплеснули четыре длинных языка пламени.
– Спасибо, артиллеристы! – Голос командира батареи дрогнул. Но Никифоров быстро овладел собой. – Башни взорвать! – приказал он и передал трубку Сабельникову.
Сабельников растерянно молчал.
– Ну-ну, держись! – Никифоров сжал плечо краснофлотцу. – Понимаю, брат, тяжело…
Сабельников одним из первых прибыл когда-то на место будущей батареи. Вместе с Никифоровым выбирал, где лучше построить огневую позицию, и особенно командный пункт.
Никифоров прошел во вторую башню: хотелось поглядеть, как краснофлотцы готовят к подрыву орудия. Встретил его командир третьего орудия сержант Родин. Вместе с шестью оставшимися артиллеристами он таскал ящики с толом в подбашенное отделение. Остальные батарейцы ушли на сухопутную оборону.
– Хватит ли? – кивнул Никифоров на уложенные в ряд ящики с толом.
– У нас еще столько есть, – ответил Родин. – Разнесет башню на куски от такой махины.
– Уложите всю взрывчатку – тут же и подрывайте. Потом на самооборону, – сказал Никифоров.
– Есть, товарищ командир! – ответил Родин и подхватил ящик с толом.
Никифоров зашел и на первую башню, где тоже забивали взрывчаткой подбашенное отделение, потом вернулся на КП. Баранов сжег документы и ушел на самооборону. Сабельников кувалдой бил приборы управления.
Раздался оглушительный взрыв, потом второй. Казалось, дважды под ногами раскалывалась земля.
– Башни?! – влетел в рубку Сабельников. В руках он держал полупудовую кувалду. Никифоров устало опустил голову. Он не видел, как выбежал краснофлотец, до слуха донесся лишь звон битого стекла. Сабельников с яростью крошил кувалдой хрупкие приборы.
Последняя береговая батарея Моонзунда перестала существовать. У гарнизона нет больше ударной силы, а значит, и часы его сочтены. С винтовками и пулеметами долго не продержишься, да и патроны уже на исходе. К противнику же подходят свежие подкрепления, его минометы не дают бойцам ни минуты покоя.
Возле огневой позиции разгорелся бой, его отголоски доносились и до КП. Гитлеровцы, на глазах которых была взорвана башенная батарея, бросили на артиллеристов мотоциклистов. Батарейцы встретили их дружным огнем, особенно автоматчики старшины Суздаля.
Мотоциклисты вынуждены были развернуться и скрыться в лесу.
Никифоров снова пошел на башни: хотелось узнать, что стало с ними после подрыва. Метрах в сорока от второй башни он увидел распростертое тело сержанта Родина. Наклонился к нему, пощупал пульс: командир орудия был жив. «Очевидно, взрывной волной отбросило его сюда», – подумал Никифоров и поглядел на дымящуюся башню: где же его шестеро помощников?
Его отвлек связной, прибежавший от лейтенанта Федоровского.
– Немцы готовятся к новой атаке, товарищ капитан!
До башни донеслась частая стрельба.
– Уже пошли в атаку, товарищ капитан!
– Раненого перетащите к КП, – показал Никифоров на Родина и, не оглядываясь, побежал к лесу, на опушке которого из окопов отстреливались батарейцы.
…Воспользовавшись относительным затишьем, комитет комсомола 316-й башенной береговой батареи решил провести комсомольское собрание. Весть об этом мигом облетела батарею. От каждого отделения были посланы делегаты-комсомольцы; остальные находились в окопах, готовые в любую минуту отразить очередную атаку врага.
Возле командного пункта батареи уже собралось около ста человек. Подошли краснофлотцы с 507-й зенитной батареи СУСа и несколько человек из инженерного батальона.
Курочкин взобрался на камень-валун, поднял руку.
– Товарищи, есть предложение открыть наше комсомольское собрание. Повестка дня: «Положение на острове», – объявил Курочкин.
Сбоку от него, за двумя сосенками, разорвался снаряд. Ветер разметал над собравшимися мелкие кусочки земли. Курочкин покосился на взрыв и еще громче сказал:
– Мы окружены, товарищи! Отступать нам некуда. Предлагается одно-единственное решение: драться с фашистскими захватчиками до последнего патрона, до последней капли крови. Других мнений нет, товарищи комсомольцы?
– Не-ет! – хором ответили батарейцы.
– Есть предложение принять клятву балтийцев, – воодушевился Курочкин. – Глеб, зачитывай, – повернулся он к Конкину.
Конкин встал на валун, ветер трепал в его руках исписанный корявым почерком лист бумаги. Вблизи опять разорвался вражеский снаряд, потом еще один. Но никто не обращал на них ни малейшего внимания.
– «Товарищи краснофлотцы! – громко читал Конкин. – Мы, моряки Балтийского флота, находившиеся на острове Даго, в этот грозный час клянемся нашему правительству и партии, что мы: лучше все до одного погибнем, чем сдадим наш остров. Мы докажем всему миру, что советские моряки умеют умирать с честью, выполнив свой долг перед Родиной. Прощайте, товарищи! Мстите фашистским извергам за нашу смерть!..»
– Правильно! Не сдадимся! Лучше смерть! Биться до последнего! – неслось со всех сторон.
– Фашисты в атаку пошли! – крикнул один из краснофлотцев. Комсомольцы двинулись было на позиции, но их остановил Курочкин.
– Одну минуту, товарищи! Принимаем клятву балтийцев? – спросил он.
Комсомольцы подняли винтовки над головой:
– Принимаем! Все до единого!..
– Значит, единогласно! А теперь в бой, друзья! – призывно крикнул Курочкин, и комсомольцы тут же разбежались.
– Клятва же не подписана! – воскликнул Конкин. – А без подписи какой же это документ?!
– Мы и подпишемся, – сказал Курочкин.
Конкин вывел под клятвой: «По поручению подписали Курочкин, Орлов, Конкин». Подумав, он дописал: «Полуостров Тахкуна».
– Теперь все как положено, – взял лист Курочкин и сложил его вчетверо. – Вот что, Орлов, найди бутылку, спрячь туда нашу клятву, закупорь ее как следует и бросай в море. Понял?
– Понял, – ответил Орлов. Он хотел спросить, найдут ли когда-нибудь клятву балтийцев, но Курочкин и Конкин уже бежали на огневую позицию. Возле первой башни отстреливалась группа батарейцев. Курочкин и Конкин легли рядом, заряжая винтовки.
– Огонь! – подал команду лейтенант Федоровский, и Курочкин, почти не целясь, выпустил все пять патронов по густой цепи врагов. Набил магазин новыми патронами, и снова пять раз дернулось правое плечо от выстрелов. В третий раз полностью зарядить винтовку он не успел: гитлеровцы ворвались в окопы. Завязалась рукопашная. Курочкин со злостью выкинул вперед винтовку и воткнул штык в живот рослому фашисту. Солдат взвыл от боли и покатился к ногам в окоп. Появились еще три фашиста. Курочкин выскочил наверх и с размаху ударил прикладом ближнего солдата по каске. На помощь ему бросился Конкин и сбил прикладом второго солдата с ног. Но слева подбежали сразу пять гитлеровцев. Перед глазами появился дрожащий ствол немецкого автомата и жидкий сизый дымок над ним… Это было последнее, что промелькнуло в сознании Курочкина.
…К вечеру ценой больших потерь противнику удалось выбить батарейцев из окопов и оттеснить их к башням. С КП Сабельников сообщил командиру батареи, что катера все еще находятся на траверзе маяка. Никифоров приказал военкому батареи со своей группой пробиваться из окружения сначала в район 26-й береговой батареи, а потом к маяку Тахкуна. С собой военком забирал и всех раненых, намереваясь их в первую очередь переправить на катера. Никифоров оставался на батарее и принимал всю тяжесть удара противника на себя. Ему помогали лейтенант Федоровский и старшина Суздаль.
Прорыв удался. Батарейцы во главе с военкомом пробились по берегу моря на 26-ю береговую батарею. С собой они вывели и раненых. Немцы вновь сомкнули кольцо вокруг 316-й батареи. Краснофлотцы вынуждены были уйти в подземные блоки башен. Немецкие солдаты ринулись следом. Завязался бой под землей.
– Отступай в глубину, – скомандовал Никифоров. Он надеялся, что немцы, боясь подземной темноты, не пойдут дальше, но в руках гитлеровцев появились ручные электрические фонари. Колючие лучи ощупывали серые стены, загоняли батарейцев в тупик. Все реже и реже отстреливались краснофлотцы – кончались патроны. Отступать уже было некуда: выход наверх был завален при взрыве башни. Семеро краснофлотцев скрылись в ближнем левом бункере, остальные с капитаном Никифоровым свернули в правый.
– Живыми не сдаваться! – крикнул Никифоров и выстрелил из пистолета в сторону лучей.
Гитлеровцы осторожно подошли к левому бункеру. В лучах света они увидели семерых краснофлотцев, прижавшихся к бетонной стене.
– Бросай винтовка! Сдафайс! – потребовал унтер-офицер. Узкий лучик своего карманного фонаря он переводил с лица одного краснофлотца на другого, точно считал их. – Шнелль-шнелль! Поднимай рука!
Вперед выступил рослый краснофлотец. В руке у него была зажата граната…
Никифоров услышал подземный взрыв. В это время он находился над патерной и отступал к командному пункту. Его бойцам удалось разобрать полузаваленный люк, через который они и выбрались на поверхность.
Возле КП уже шел бой. Федоровский с бойцами отбивали атаки врага. Поодаль держали оборону автоматчики Суздаля. С подходом группы батарейцев Никифорова тяжелое положение защитников КП несколько облегчилось, но ненадолго. Немцы подтянули станковые пулеметы и перекрестным огнем начали обстрел небольшой площади, занятой моонзундцами. Никифоров надеялся, что хоть с темнотой придет облегчение батарейцам, однако противник не давал им покоя и ночью: над КП висели белые ракеты. Лишь далеко за полночь ослаб пулеметный огонь противника. Реже стали гореть в воздухе и ракеты. К этому времени у автоматчиков Суздаля не осталось ни одного патрона. Кончался боезапас и у других бойцов. Никифоров приказал небольшими группами выходить из кольца и пробиваться к маяку Тахкуна.
– Иначе утром они нас все равно возьмут, – сказал он Федоровскому.
– Но всем ведь не удастся выйти! – вырвалось у лейтенанта. – Кто-то должен остаться здесь, Алексей Александрович. Отвлечь на себя немцев.
– Останутся, – согласился Никифоров.
– Разрешите мне? – попросил Федоровский. – У меня нога…
Никифоров недоверчиво покачал головой:
– Не-ет. Это моя батарея. И, как командир, я останусь на ней до конца…
Федоровский уходил одним из последних. В его группу входили восемь краснофлотцев.
– Ишь ведь как получилось, комсорг! Первыми мы с вами пришли на батарею, последними уйдем, – услышал он разговор Никифорова с Сабельниковым. Что ответил командиру комсорг батареи, Федоровский не разобрал – пулеметная очередь заглушила голоса.
…В ночь на 21 октября артиллеристы 26-й береговой батареи уничтожили то, что еще уцелело после подрыва орудий. Они подожгли камбуз, казарму и продовольственный склад. С нетерпением ждали утра, чтобы вновь попытаться переправиться на катера, которые стояли в море. Вечером батарейцы вместе с красноармейцами из 33-го инженерного батальона попробовали на бревнах, досках и наспех сколоченных плотах вплавь добраться до катеров, но волны отбрасывали моонзундцев обратно на берег. Часть бойцов погибла в ледяной воде.
Утро наступило холодное и серое. Грязноватая дымка медленно отступала на север, открывая для взора пустынное штормовое море. До боли в глазах всматривалась в даль группа краснофлотцев и красноармейцев, собравшихся на обрывистом берегу, но катеров нигде не было видно. Лишь бесконечные шеренги тяжелых волн гнал ветер из-за горизонту со стороны Ханко, откуда пришли и куда ушли катера. Рядом, под ногами, в черных валунах грохотал прибой, взбивая бело-желтую пену. Шквальный ветер поднимал ее в воздух, кружил в вихре и, точно снежинки, кидал в хмурые лица бойцов.
К группе подошел капитан Морозов.
– Катера вернутся вечером, – сказал он. – Днем их прямой наводкой могут расстрелять немецкие орудия. Сейчас занять оборону и держаться до ночи! – В голосе командира 33-го инженерного батальона было столько уверенности и твердости, что бойцы сразу же прониклись к нему доверием.
С командирами орудий и отделений Морозов распределил участки обороны. Батарейцы направились на огневую позицию, а строители расположились у бетонного завода, на котором приходилось им работать при сооружении батарей на Хиуме.
– Как орудия? – спросил Морозов у младшего сержанта Селиванова.
– Взорваны.
– Но стволы остались?!
– Остались, – неуверенно ответил Селиванов. – Покалечены они.
– Не имеет значения. Лишь бы глядели в сторону немцев.
– Понял вас, товарищ капитан! – догадался Селиванов.
Его расчет занял оборону в развалинах орудийного дворика. Лишь своего установщика прицела и целика краснофлотца Федорова с ручным пулеметом он выдвинул далеко вперед, дав ему в помощь трех артиллеристов.
– Продержаться до вечера любой ценой, – наказал он краснофлотцам. – А когда придут катера – сообщим.
Федоров занял оборону в старой пулеметной ячейке, возле огневой позиции, где до войны не раз бывал в секрете. Установил на бруствере пулемет, осмотрел небольшую открытую поляну, за которой в сосновом лесу прятались немцы, показал места для боя своим помощникам. Рядом стояла землянка, и батарейцы укрылись от минометного обстрела, оставив в ячейке наблюдателя.
Обстрел противником огневой позиции из минометов и пушек продолжался до полудня. К удивлению моонзундцев, немцы не предпринимали ни одной атаки. Как и рассчитывал Морозов, они боялись огня 26-й береговой батареи, три орудийных ствола которой были направлены на них. Во второй половине дня гитлеровцы наконец догадались, что у моряков не осталось ни одного снаряда. Одновременно с трех сторон они атаковали маленький гарнизон, прижатый к воде.
Федоров первым открыл огонь из своего ручного пулемета по высыпавшим из леса гитлеровцам. На таком небольшом расстоянии трудно было промахнуться; короткие очереди, точно по команде, клали немецких солдат на землю. Послышалась стрельба в районе бетонного завода, где оборонялись строители капитана Морозова. Гитлеровцы, не ожидая такого плотного огня, залегли. Они не хотели рисковать, зная, что окруженному малочисленному гарнизону не вырваться больше из огненного кольца. Стрельба медленно нарастала, временами сливаясь в сплошной дробный гул, и уже не прекращалась до вечера. Федоров стрелял из пулемета не торопясь, тщательно прицеливался, точно был на полигоне, а не в последнем бою. Он берег патроны, да и ствол не выдерживал перегрева. Куча пустых черных дисков валялась на дне ячейки. Набивать их уже было нечем. Его помощник бережно положил на бруствер диск, со вздохом предупредил:
