Текст книги "Хроника расстрелянных островов"
Автор книги: Юрий Виноградов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)
Перед Букоткиным появился Дубровский.
– Товарищ командир, разрешите мне на второе орудие. Там никого не осталось, – попросил он.
– Идите, – согласился Букоткин.
Дубровский решил сначала осмотреть, все ли механизмы орудия в исправности. Около затвора уже возился комендор-наводчик, заменивший командира орудия.
Из старого орудийного расчета остались лишь два комендора-наводчика да установщик прицела. Вместе с наводчиком Дубровскому удалось снять разбитое стреляющее приспособление и заменить новым. Подбежали присланные на помощь Кухарем три краснофлотца с соседних орудий.
– К бою! – послышалась команда. – По катерам… Снаряд осколочно-фугасный…
Заряжающий потянулся за снарядом, вынесенным подносчиком из погреба, но Дубровский показал ему на убитого товарища, который лежал возле щита, придавленный снарядом. Краснофлотец разжал руки погибшего товарища, подхватил обрызганный кровью снаряд и вогнал его в камору канала ствола.
– За него первый залп! – приказал Дубровский, вставляя ударную трубку в запальное отверстие.
– Товсь!
– Поставить на залп! – донеслась команда.
Дубровский потянулся к затвору, но так с вытянутой рукой и застыл на месте. Впопыхах он забыл зацепить клевант за спусковой крючок, и теперь нечем было произвести выстрел. Дубровский оглянулся, отыскивая клевант, но нигде его не увидел. Как же теперь быть? Вот-вот последует команда «Залп», а орудие не может стрелять. Нет, он должен вместе со всеми произвести выстрел. Но как это сделать? Можно бы найти какой-нибудь шнурок, по где его найдешь так скоро, да и чтобы зацепить, нужно время.
– Батарея, залп!
«А что, если произвести спуск рукой?» Он понимал: малейшая неточность – и откатом орудия его может убить. Но что же делать? Приложив левую руку к раме затвора вплотную, чтобы ее не переломило откатом, он нажал пальцем на спусковой крючок. Раздался выстрел. Руку с силой отбросило назад. Не устояв, Дубровский упал, но тут же поднялся и снова встал на свое место.
«Теперь не страшно», – успокоился он.
Дружно прогремел второй залп; второе орудие на этот раз не запоздало. Затем-третий, четвертый.
– Есть! Еще один фашист тонет! Седьмой, – сообщил наводчик. – Катера удирают к миноносцам!
К орудию подошел Песков и стал выносить из погреба снаряды.
– Как командир батареи? – спросил Дубровский.
– Изрешетили всего, – ответил Песков. – А с поля боя не уходит. Пытались мы с командиром взвода увести его…
Потеряв семь катеров, гитлеровцы отказались от попытки высадить десант на берег и отвели оставшиеся десантные корабли к транспортам. Но самолеты и миноносцы с прежней силой наносили удары по батарее. Огневая позиция превратилась в гигантский костер. Все, что могло гореть, горело. Над батареей стояла завеса дыма и поднятой пыли. Казалось невероятным, что орудия продолжают стрелять.
Одна из бомб упала около радиорубки. Прекратилась связь со штабом БОБРа. Радист Яценко доложил об этом командиру батареи.
– Связь со штабом нужна. Необходимо восстановить ее. Сейчас это означает жизнь или смерть для батареи, – сказал Букоткин. – Попытайтесь собрать из поврежденных радиостанций одну.
– Есть! Постараюсь, товарищ командир, – ответил удрученный радист, плохо веря, что это возможно.
Теперь стреляло только первое орудие. Так распорядился Букоткин, чтобы враг думал, будто остальные два ему удалось вывести из строя.
Прекратив стрельбу по катерам, Букоткин перенес огонь на головной миноносец. Третьим выстрелом миноносец был накрыт. На корме возник пожар. Оставляя за собой полосу клубящегося дыма, миноносец увеличил ход и повернул в сторону залива. Тогда второй миноносец дал самый полный ход и, обогнув горящий корабль, поставил дымзавесу. Миноносцы прекратили обстрел батареи.
Вести прицельный огонь стало невозможно. Густой белый дым, подхватываемый ветром, быстро расползался по заливу, скрывая уходящие вражеские корабли. Неравный бой был выигран батареей. Букоткин решил прекратить огонь: надо было экономить снаряды, которых осталось не так уж много.
– Дробь! – скомандовал он и, отойдя от стереотрубы, устало опустился на взрыхленную снарядами землю. Не переставая ныло плечо, голова кружилась от слабости, начинало тошнить. Бинты затрудняли дыхание. Хотелось лечь и закрыть глаза…
Оглушительный взрыв бомбы, разорвавшейся впереди орудия, заставил Букоткина очнуться.
– Личному составу уйти в укрытие, – приказал он Кухарю.
Гитлеровские бомбардировщики снова налетели на батарею. «Юнкерсы» кружили в воздухе стаей, поочередно пикируя на орудия.
– Не успокоятся до тех пор, пока не уничтожат батарею, – сказал Кухарь.
– Ну что ж, мы им поможем, – проговорил Букоткин. – Сделаем вид, что действительно разбиты. Разверните первое орудие на юг. Второе – на север. Третье – на восток. Поняли? Не жалейте керосину…
– Понял, товарищ старший лейтенант, – ответил Кухарь.
Гитлеровцы, видя, как ярко вспыхнули орудийные дворики, прекратили бомбардировку. «Юнкерсы» покружили над дымящейся огневой позицией и, взяв курс на залив, вскоре скрылись из виду. Над батареей воцарилась непривычная тишина.
Дубровский подозрительно посмотрел на пропитанные дымом низкие облака: не появятся ли из них новые самолеты? Но бомбардировщики больше не появлялись. В ушах все еще продолжал стоять грохот сражения, болела левая рука, ушибленная откатом ствола.
К орудию подошел Букоткин. Дубровский ужаснулся, увидя перевязанное лицо командира батареи: из-под бинтов виднелись лишь нижняя губа, кончик носа и глаза. Захотелось сделать командиру что-нибудь приятное, обрадовать его, успокоить. Командир часто подходил к клумбе и подолгу простаивал около нее. Может, букет живых цветов обрадует его? Он же был первым героем в этом бою, наш командир батареи!
Оставив за себя наводчика, Дубровский заторопился к камбузу. Но на месте цветущей клумбы он увидел лишь круглую воронку от снаряда. Опустившись на колени, он стал ползать вокруг воронки в надежде найти под землей вырванные цветы. Под руки попадались только обрывки стеблей и корней. «Вот и сделал подарок командиру!» Он нехотя встал и поднял опрокинутую взрывом скамейку, на которой когда-то в свободные часы сидели краснофлотцы, любуясь цветами. Под скамейкой росла одинокая розовая астра, чудом уцелевшая от взрыва. Присыпанная землей шапка цветка отяжелела и склонилась набок, выгнув дугой тонкий стебелек. Ни огонь, ни взрывы, ни смерть не коснулись его. Цветок прошел все испытания боя и остался невредимым.
Через две минуты Дубровский уже находился на огневой позиции.
– Это вам, товарищ командир, – протянул он астру Букоткину.
– Мне?! – растерялся удивленный Букоткин.
– Берите-берите. Это же ваш любимый цветок. Последний…
– Спасибо, Дубровский, – здоровой рукой потрепал по плечу краснофлотца Букоткин и, чтоб не выдать своего волнения, отвернулся. От цветка повеяло близким и таким дорогим его сердцу. «Ведь это любимые цветы Маши! Как там она одна без меня, да еще с сыном?..»
Заметно прихрамывая, Букоткин по лесной тропинке направился с огневой позиции в землянку, где размещалась санитарная часть батареи. С перешейка доносились сухие винтовочные выстрелы и короткие пулеметные очереди: Карпенко вел бой с воздушным десантом. «Что-то у него там?» – вспомнил Букоткин о комиссаре, решив после перевязки сразу же отправиться на перешеек.
Едва он открыл дверь землянки, как в нос ударил терпкий непривычный запах йода и эфира. Букоткин даже закашлялся.
Военфельдшер, за несколько недель до войны призванный на службу из запаса, был чем-то раздражен и обеспокоен.
«Тяжеловато ему приходится», – подумал Букоткин о фельдшере, терпеливо ожидая, когда тот снимет с него пропитанные кровью бинты.
Военфельдшер наклонился к лицу командира батареи, на Букоткина пахнуло спиртом.
– Вы что, пьяны?!
– Разве в этом соль? – хрипло заговорил военфельдшер.
– В чем же?
– Раненых вон сколько. А конца боя и не видно. Батарея же окружена. Немцы гуманные люди. Они…
– За всех немцев говорить не буду, – перебил Букоткин, – но о фашистах… Извольте. На себе испытал. Вот, – приподнял он раненую руку.
Военфельдшер опустил голову, покраснел. Букоткин с трудом дождался конца перевязки и торопливо вышел из душной землянки на улицу. И тут он увидел высокий столб дыма, поднимавшийся из-за рощи с того места, где стоял дом Каалей.
«Подожгли все же дом фашисты. Хорошо, что хозяева ушли».
Внезапно наступившая тишина несколько встревожила Карпенко. Странным показалось, что «юнкерсы» перестали кружить над полуостровом и улетели на материк. Что бы это могло значить? За все время боя только один человек, сигнальщик Кудрявцев, был послан к нему, чтобы сообщить обстановку. Значит, тяжело, если Букоткин не смог больше прислать связного, а телефонная связь еще в самом начале была выведена из строя. Отправить своего связного на батарею Карпенко тоже не имел возможности: все люди были на счету.
Гитлеровский воздушный десант уже четыре раза пытался пробиться через перешеек к батарее, но, встречая меткий ружейно-пулеметный огонь краснофлотцев, фашисты всякий раз отступали, оставляя на поле боя убитых и тяжелораненых. Не помогли им и самолеты. Зарывшимся в землю краснофлотцам бомбы почти не причиняли вреда. Карпенко не ставил себе цели уничтожить весь воздушный десант. Это было невозможно. Достаточно хотя бы сковать действия десанта и не дать ему возможности приблизиться к батарее.
Воспользовавшись минутой затишья, Карпенко хотел было уже послать на батарею своего связного, но в это время по дороге загромыхала батарейная повозка. На ней ехал Букоткин.
– Здорово тебе досталось, – огорчился Карпенко, подойдя к повозке.
– Ну да и мы им вложили по первое число, – краешком губ улыбнулся Букоткин. – Семь катеров с десантом пустили на дно. Сбили «юнкерс» и подожгли миноносец.
Букоткин молча пожал руку комиссару, глядя в его близорукие глаза.
– Если бы не вы здесь, нам пришлось бы совсем туго, – сказал Букоткин.
Карпенко стоял перед Букоткиным, широко расставив ноги, поддерживая кобуру с пистолетом. На поясе у него висели гранаты. Он был похож на боевого революционного матроса, каких Букоткин видел в кино или на рисунках в книгах. Не хватало разве только пулеметной лепты через плечо.
Стали обходить огневые точки. Карпенко шел сзади и подробно расспрашивал о прошедшем бое. Букоткин говорил тихо, с большими паузами. Мешала повязка на лице. При упоминании фамилий погибших Карпенко качал головой. Всех их он хорошо знал с первого дня существования 43-й батареи.
– А кто отличился в бою? – помолчав, спросил он.
– Труднее ответить, кто не отличился, – сказал Букоткин.
Над перешейком показались два «юнкерса».
– Летят. Сейчас будут бомбить. А потом снова пойдут в атаку, – устало сказал Карпенко.
Букоткин повернул к дзоту, где находился станковый пулемет. Не дойдя до укрытия, он увидел, как от головного «юнкерса» стали отделяться точки. Казалось, бомбы надают прямо на них, но взрывы послышались сзади. Букоткин ускорил шаги, но, потеряв равновесие, упал. Глухой взрыв потряс воздух.
«Что с комиссаром?» – подумал он, с трудом приподнимая голову. Из земли торчали лишь рука и голова Карпенко. Комиссар, отфыркиваясь, старался высвободиться. К месту взрыва бежал Кудрявцев. Быстро работая руками, он разгреб землю и помог Карпенко подняться.
– Ты ранен? – испуганно спросил комиссара Букоткин.
– Кажется, нет, пронесло. А тебя не задело?
– Отделался легким испугом, – пошутил Букоткин, радуясь благополучному исходу.
Карпенко отозвал в сторону Кудрявцева и тихо сказал:
– Будете находиться с командиром батареи. Следите за ним. Отвечаете за него головой. Поняли меня?
– Все понятно, товарищ старший политрук, – заверил Кудрявцев. – Все, что в моих силах, сделаю.
Карпенко подошел к Букоткину.
– Кудрявцев будет находиться всегда с тобой, – сказал он и, видя, что Букоткин хочет возразить, добавил: – И не возражай, Василий Георгиевич.
На батарею с перешейка Букоткин уехал вместе с Кудрявцевым. У камбуза, возле того места, где раньше красовалась цветочная клумба, а теперь лежала вспаханная земля, в ожидании обеда на скамейке сидели краснофлотцы. Дубровский хлопотал за плитой. Его белый поварской колпак то и дело показывался в окне.
– Садитесь, садитесь, товарищи. О чем речь ведете? – спросил Букоткин командира зенитной установки Байсулитова, который сидел с забинтованной левой рукой.
– Совсем мирный разговор ведем, – ответил Байсулитов. – Наш главный санитар Песков свой тайна рассказал. Конец войне – большая работа в Сибири будет.
– А вы кем бы хотели быть после войны?
Байсулитов, не ожидая такого вопроса, растерялся:
– Моя… моя трактором управлять учиться будет…
Из окна камбуза по пояс высунулся Дубровский. Лицо кока раскраснелось, на лбу выступили капельки пота.
– А я вот выбрал самую скромную профессию, – вмешался он в разговор. – Пойду по стопам отца и деда. Они у меня садовники. Отец даже с Мичуриным был лично знаком…
Слушая непринужденный разговор краснофлотцев, Букоткин невольно вспомнил утренний бой. Ведь только полтора часа назад не на жизнь, а на смерть они дрались с врагами, не думая о собственной безопасности, и победили. А сейчас вот спокойно беседуют друг с другом, строят планы на будущее, верят в свою победу. Иначе разве бы стали говорить о том, чем хотят заняться, когда закончится война!
После обеда Букоткин направился к радисту. Яценко сидел на земле под молодым дубом и копался в разобранной радиостанции. Сбоку на разложенном брезенте лежали радиолампы, провода, инструменты.
– Есть надежда отремонтировать рацию? – спросил Букоткин.
– Есть, товарищ командир, только не скоро, – ответил Яценко.
Букоткин молча постоял около радиста, наблюдая за его сноровистой работой, потом зашел с противоположной стороны дуба и опустился на мягкую траву. Стянутое бинтами тело разламывало от усталости и неутихающей боли. Положив голову на свернутый бушлат, заботливо пододвинутый Кудрявцевым, он незаметно задремал.
Очнулся от легкого прикосновения руки Кудрявцева. У дуба стоял мокрый от быстрого бега краснофлотец Божко.
– Товарищ командир, старший политрук Карпенко просит прислать патроны. У нас кончаются, а фашисты все лезут и лезут. Только побыстрее бы, – сказал он.
Букоткин сел, опершись здоровой рукой о землю.
– Сейчас отправим. Привезем на машине. Передайте это старшему политруку, – сказал он, а когда Божко скрылся в кустах, приказал Кудрявцеву взять у лейтенанта Мельниченко машину и краснофлотцев и отвезти патроны на перешеек.
– А с вами кто же будет? Старший политрук мне строго-настрого наказал не оставлять вас, – забеспокоился Кудрявцев.
– Ничего со мной не случится. Побуду пока с Яценко, дождусь вас здесь. Поезжайте.
Кудрявцев ворчливо проговорил что-то невнятное, поправил сбившийся бушлат и, махнув рукой, побежал к машине. По дороге он завернул на камбуз.
– У меня к тебе просьба, – сказал он Дубровскому. – Сейчас еду на перешеек… с патронами. Оставляю на тебя комбата. Он там, с Яценко. Последи за ним. Сам знаешь…
Когда Кудрявцев вернулся, Дубровский помогал радисту.
– Теперь можешь идти, я буду здесь сам, – сказал ему Кудрявцев.
Услышав голос Кудрявцева, Букоткин открыл глаза и привстал:
– Ну как?
– Все в порядке, товарищ старший лейтенант. Патроны доставил вовремя, – доложил Кудрявцев и потом добавил: – Бьют там наши фашистских десантников вовсю.
Неравный поединок
Высадка немецких войск на восточном побережье острова Муху и воздушного десанта в тыл 43-й береговой батареи заставила коменданта БОБРа спешно перегруппировать части гарнизона и сосредоточить главные силы на ориссарских позициях. Елисеев приказал начальнику инженерной службы майору Навагину с помощью местного населения приступить к сооружению второй линии обороны на Сареме на рубеже бухт Куниста и Трииги. Особые опасения вызывал у генерала десант в юго-восточной части Саремы. Он сразу же понял замысел противника пробиться к Ориссарской дамбе и отрезать Ключникова от остальных частей гарнизона. Надежда его теперь была на 43-ю береговую батарею. Он вызвал майора Шахалова, назначенного вместо Охтинского начальником штаба.
Генерала Шахалов застал в своем кабинете. Заложив руки за спину, Елисеев возбужденно прохаживался по ковровой дорожке. За последнее время он сильно изменился. Под глазами стали набухать мешки, лицо осунулось. Видимо, очень уставал да и переживал гибель начальника штаба подполковника Охтинского. Шахалов понимал беспокойство Елисеева. С утра ему стало известно от авиаразведки о движении двух групп немецких кораблей в Рижском заливе. Первая группа в составе четырех миноносцев и одного сторожевого корабля подошла к острову Абрука и начала обстрел Курессаре. Вторая, более многочисленная группа направлялась к полуострову Кюбассар, к 43-й батарее. Шахалов собрался ехать к Букоткину, но ему сообщили, что связи с батареей нет, а в тылу у нее выброшен воздушный десант.
– Что с сорок третьей батареей, начальник штаба? – спросил Елисеев.
– Жарко там, товарищ генерал. Помощь нужна Букоткину, – ответил Шахалов.
– Сам знаю, что помощь требуется, но где ее взять?! Оголить западный берег – немцы кинутся на нас с тыла.
– Да, трудно, – согласился Шахалов. – У Абруки легче. Миноносцы отошли на юг, сторожевой корабль поврежден батареей.
– Меня сейчас интересует сорок третья батарея! От нее зависит во многом наш успех. Чем дольше она будет держаться, тем прочнее мы закрепимся на ориссарских позициях.
– Батарея продержится до тех пор, пока останется хоть один снаряд, – заверил Шахалов. – Я Букоткина знаю.
– И, как на грех, связи с ними нет. Начальника связи ко мне! – сняв трубку, приказал Елисеев телефонисту.
Начальник связи майор Спица пришел быстро. Вместе с ним в кабинет вошел дивизионный комиссар Зайцев.
– Налажена связь с сорок третьей батареей? – нетерпеливо спросил Елисеев начальника связи.
– Нет связи, товарищ генерал. Мои радисты и телефонисты тут не виноваты. Сам лично проверял: работают они отлично. Причина кроется, по-моему, на батарее. Должно быть, рации разбиты…
– Тогда пошлем самолет. Пилот узнает, что там творится, и сбросит вымпел Букоткину с приказом. Как вы думаете, начальник штаба? – повернулся Елисеев к Шахалову.
– Как я думаю? – повторил Шахалов, не ожидая такого вопроса. – Я думаю… бесполезно посылать самолет на Кюбассар. Над полуостровом кружит до двух десятков «мессеров», они собьют наш самолет на подходе. Потом – самолеты у нас сейчас все на боевых заданиях, а те, что на аэродромах, ремонтируются.
– Я согласен с мнением начальника штаба, – поддержал Зайцев.
Елисеев вынужден был согласиться, хотя ему нужна была связь с 43-й батареей. От нее одной зависело не допустить высадки немецкого морского десанта, а это было жизненно важно для гарнизона Саремы. Хотя бы до завтрашнего утра продержалась батарея.
– Букоткин будет держаться до последнего патрона, в этом я уверен, – повторил Шахалов.
– То же самое могу сказать и о военкоме батареи старшем политруке Карпенко, – подтвердил Зайцев.
Елисеев отпустил начальника связи и, сев в кресло, задумался. Выждав с минуту, Зайцев положил перед ним на стол папку с бумагами:
– Это доклад Главному политическому управлению Военно-Морского Флота.
– Прочтите нам вслух.
Зайцев начал читать. То, что он читал, хотя и было написано им самим, воплощало в себе желание и решение всех защитников Моонзунда.
– «Весь личный состав полон решимости сражаться за каждую пядь земли, не щадя своих сил и жизни. Можете заверить Центральный Комитет ВКП(б), что личный состав островов будет по-большевистски драться и оправдает долг перед Родиной…»
– Хорошо написано. Главное, правильно написано! – поднялся с кресла Елисеев и возбужденно зашагал по ковровой дорожке. – Будем драться до последнего человека!
– Как насчет помощи Букоткину, товарищ генерал? – осторожно спросил Шахалов.
Елисеев подошел к карте островов Моонзундского архипелага. Лицо его помрачнело, седые брови недовольно нахмурились. 43-я батарея является бастионом гарнизона на юге. Сейчас батарея отражает десанты противника. Ей надо помочь, начальник штаба прав, но чем… Все подразделения и части 3-й стрелковой бригады находятся на своих местах. Снять их – значит ослабить круговую оборону, а этого только и ждет противник. Потом – помощи ждет и Ключников. И все же нужно кого-то посылать… Генерал мысленно перебирал в памяти подразделения гарнизона и в конце концов остановился на велосипедной роте, сформированной по инициативе погибшего начальника штаба.
– Велосипедную роту перебросить на Кюбассар против воздушного десанта. Потом послать ее на помощь пулеметной роте моряков, – распорядился Елисеев.
Шахалов торопливо вышел из кабинета. Он спешил в велосипедную роту, дорога была каждая минута.
…Букоткин лежал под дубом и морщился от боли.
– Как дела со связью, Яценко? – нетерпеливо спросил он радиста.
– Приемник собрал. Работает. А что с передатчиком, не знаю.
– Связь нужна. Поторопитесь, Яценко.
Букоткин видел: торопить радиста не следует. Яценко и так старается, работает без отдыха. Но нужна срочная связь со штабом.
– Настройтесь на волну штаба, – сказал Букоткин. – Может быть, что и узнаем.
Яценко надел наушники и осторожно стал подкручивать ручки настройки. Прошло полчаса, прежде чем он поймал радиста штаба. Тот передавал зашифрованный текст для какой-то береговой батареи. Потом Яценко услышал позывные 43-й батареи. В наушниках послышались цифры. Рука Яценко заскользила по бланку.
– Товарищ командир! Товарищ командир! – расшифровав текст, закричал обрадованный Яценко. – Нам радиограмма. Вот.
Букоткин поднялся на ноги, схватил протянутый бланк. Пробежал текст глазами один раз, второй.
– Велосипедная рота нам выслана на помощь. – Повернулся к Кудрявцеву: – Пулей на перешеек. Передать старшему политруку… Нет, стойте. Повозку сюда. Сам поеду.
Пока Кудрявцев бегал на конюшню, Яценко настраивался на волну Москвы. Диктор передавал сообщения Советского информбюро. Радист принялся записывать текст. И вдруг он услышал название своего острова. Вскочил, схватил запасной наушник и протянул его Букоткину:
– О нас говорят. О нас!..
Букоткин прислушался, думая, что его вызывает штаб. Но это был голос московского диктора, который он узнал бы из тысячи.
– …Тринадцатого сентября противник предпринял операцию по высадке десанта на побережье острова Сарема, – звонко чеканя слова, читал диктор. – Действиями наших кораблей, авиации и огнем береговых батарей десантный отряд немцев разгромлен…
– А я думал, про нас, – с сожалением произнес Яценко.
– А то про кого же? Ясно, про нас. Триста пятнадцатая батарея капитана Стебеля топит фашистов у Ирбена, – пояснил Букоткин. – Сейчас же передайте сводку на все боевые посты, – приказал он радисту.
Карпенко не ожидал приезда на перешеек командира батареи и был удивлен его неожиданным появлением.
– Помощь идет! Велосипедная рота! – обрадовал его Букоткин. – Продержись, Григорий Андреевич, до вечера.
– До вечера выстоим. А вот ночью…
Карпенко не договорил. Из кустов можжевельника посыпались частые автоматные выстрелы: гитлеровские десантники готовились к очередной атаке. Карпенко бросился к дзоту, на ходу отдавая приказания. Тут же из дзота застрочил станковый пулемет, на правом фланге – второй. Все реже и реже появлялись дымки над можжевельником, который сплошной стеной обступил единственную дорогу, связывающую батарею с Ориссаре. Атака фашистских десантников захлебнулась в самом начале.
– Вижу, командир батареи здесь не нужен, – пошутил Букоткин. – Перешеек в надежных руках. Еще бы! Такая силища – комиссар и комсомольский бог, – добавил он, увидя секретаря комсомольской организации батареи Божко, выходившего из дзота. – И все же по окопам я пройду.
В сопровождении Кудрявцева Букоткин зашагал к соседней стрелковой ячейке. Хотелось самому поговорить с краснофлотцами, сообщить о помощи, которая им выслана.
Со стороны Рижского залива показались два «юнкерса». Они летели на небольшой высоте, направляясь к перешейку. И едва Букоткин и Кудрявцев дошли до озера, как возле дороги, где остановились Карпенко и Божко, ухнула бомба. Букоткин оглянулся: дзот не задело. Одна из бомб угодила в озеро, подняв столб воды и ила.
Кудрявцев хотел предложить командиру укрыться в соседнем окопе, но услышал свистящий звук и, потеряв равновесие, упал. Вскочив, он увидел – Букоткин в пяти шагах от него поднимается с земли. Бинты на голове и руке командира стали грязными, ноги присыпало землей. В нескольких метрах чернело небольшое углубление от бомбы.
– Повезло нам, Кудрявцев. Не взорвалась, – сказал Букоткин.
Прибежали Карпенко и Божко. Комиссар с укором посмотрел на командира батареи.
– Черт знает, почему они все в меня метят, – пытался оправдаться Букоткин, по Карпенко было не до шуток.
– Ехал бы ты лучше на батарею, Василий Георгиевич, – сказал он.
– Гонишь, значит?
– Гоню.
Букоткин хотел ответить шуткой, но от батареи бежал к ним посыльный.
– Товарищ командир! Товарищ командир, на горизонте немецкие корабли. К нам идут, на батарею. Меня лейтенант Мельниченко послал, – задыхаясь, выпалил он.
– Кудрявцев, повозку! – скомандовал Букоткин и заковылял к роще.
Немецкие корабли приближались к полуострову Кюбассар с юга. Впереди конвоя шел миноносец, за ним в колонну по два двигались четыре транспорта, которые тянули на буксире катера и шлюпки. С правого и левого бортов их охраняло по миноносцу и сторожевому кораблю. Конвой замыкал едва различимый в дымке третий сторожевой корабль. Десять больших кораблей, на шести из которых – мощное артиллерийское вооружение.
В стереотрубу Букоткин легко опознал знакомые по утреннему бою миноносцы. Правда, одного из них не было: очевидно, повреждение, нанесенное батареей, вывело его из строя. Теперь, видимо предполагая, что 43-я батарея уничтожена авиацией, вражеский конвой смело шел к берегу.
В воздухе показалась первая восьмерка «юнкерсов», минут через пять – вторая. Бомбардировщики закружили над батареей, готовые в любую секунду обрушить на нее бомбовый удар. Но батарея не подавала никаких признаков жизни; огневая позиция по-прежнему дымила, а орудия застыли в том положении, в каком оставили их артиллеристы после утреннего боя. Высоко в небе, под облаками, появилось около десятка «мессершмиттов». Истребители кружили над конвоем, охраняя его от нападения советских самолетов.
Время тянулось медленно. Нервы у артиллеристов напряжены до предела. Хотелось бы уж скорее вступить в этот, должно быть, последний для батареи бой. К тому же у Букоткина нестерпимо ныла стянутая бинтами рука. Казалось, что горит и лицо, любой поворот головы вызывал жгучую боль.
Лейтенант Мельниченко стоял рядом с Букоткиным, рассматривая в бинокль вражеский конвой.
– Громада какая прет. Выстоим ли? Снарядов совсем мало осталось.
Букоткин не ответил. Он обдумывал, как лучше использовать огонь батарей, чтобы нанести возможно больший ущерб противнику. Командир взвода управления прав: снарядов мало, их надо беречь. Боеприпасов едва ли хватит на час боя. Как необходима сейчас связь! Хотя бы только поставить командование в известность… И узнать, каково положение армейских частей гарнизона. Букоткин понимал опасность сложившейся обстановки. Он знал, что вся ответственность лежит на нем, на командире батареи. От него во многом будет зависеть успех сражения.
Немецкие корабли приближались к батарее. Первый миноносец оторвался от транспортов. В пятидесяти кабельтовых от береговой черты он повернул влево и, развернув орудия в сторону батареи, остановился, ожидая подхода первых транспортов.
Букоткин отчетливо видел высокие черные борта транспортов. Два уже выходили на траверз головного миноносца, остальные шли за ними вслед.
– Большого водоизмещения транспорты, – нарушив молчание, проговорил Мельниченко.
С приближением к берегу немецких кораблей он начал терять выдержку и спокойствие и искоса посматривал на забинтованное лицо командира батареи с упрямо закушенной нижней губой и устремленными вдаль слегка прищуренными глазами. Букоткин, казалось, не замечал нервозности помощника. Ему и самому стоило больших усилий оставаться спокойным, хотя бы внешне. Он терпеливо ожидал, когда корабли с десантом подойдут поближе, и не сводил глаз с идущего впереди левого транспорта, выбрав его для первого удара.
Транспорты, постепенно замедляя ход, вскоре остановились совсем. Началась посадка десанта на катера, мотоботы и самоходные баржи. Третий и четвертый транспорты подошли вплотную к первым и тоже приступили к подготовке десанта. Букоткин зычным голосом подал долгожданную команду:
– К бою!
Транспорт удалось накрыть четвертым залпом. Два всплеска выросли у самого борта в гуще катеров, третий снаряд упал где-то за транспортом. Катера и мотоботы стали отходить от открытого борта, чтобы укрыться за корпусом корабля с другой стороны. На палубе суетливо забегали люди, посадка на катера прекратилась.
Падения последующих снарядов Букоткин не видел: встала плотная завеса из пыли и дыма, поднятая взрывами бомб. Первая восьмерка «юнкерсов» пошла по кругу над огневой позицией, пикируя на орудия. Бомбы падали, посыпая осколками броневые щиты. С третьего орудия поступил доклад: убито два краснофлотца, и один тяжело ранен. Открыли огонь и миноносцы, но, к счастью, их снаряды рвались позади батареи, в роще.
Когда завеса, подхваченная ветром, поредела, Букоткин увидел транспорт с вздыбленным носом и наполовину ушедшей в воду кормой. По наклоненной палубе ошалело метались люди, в страхе прыгая за борт. Вода около тонувшего корабля кишела плавающими гитлеровскими солдатами. Катера и мотоботы пытались их подбирать, но, попав под обстрел, отказались от своей затеи и отошли к другому транспорту. Подбитый транспорт между тем, осев на корму, встал почти вертикально, обнажив красное днище. Стоящие на палубе танки, пушки и машины покатились в воду. Еще мгновение – и огромное судно свечой ушло под воду. На месте его виднелась лишь огромная воронка, которая всасывала плавающих поблизости людей.
Мельниченко, не помня себя от радости, обнял Букоткина, закричал:
– Ура! Потопили фашиста, Василий Георгиевич. Ура!
От пронизывающей боли в правом плече Букоткин чуть не вскрикнул. Ему было понятно волнение лейтенанта, но сейчас нельзя терять ни секунды – надо бить врага. Второй транспорт стоял на одной линии с потопленным. На том же прицеле, без пристрелки, Букоткин обрушил огонь батареи на второй корабль. Первые всплески выросли перед носом транспорта, потом около самого борта, захлестывая палубу водой. Снаряды падали кучно, временами все три всплеска сливались в один мощный столб воды. Всплески вырастали среди многочисленной десантной флотилии, облепившей неповоротливый транспорт. Пересадка десанта на вспомогательные суда прекратилась. На треть загруженные катера, мотоботы и шлюпки стали поспешно отходить от бортов.