Текст книги "Хроника расстрелянных островов"
Автор книги: Юрий Виноградов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)
Батарейцы идут на прорыв
После проводов командира батареи Карпенко расставил в наиболее опасных местах часовых. Больше всего он опасался за перешеек. Кто знает, не попытаются ли немцы ночью выбросить через пролив новый десант. Пришлось половину личного состава держать в охранении. Остальные отдыхали не раздеваясь. Сам Карпенко не спал уже двое суток. Пошатываясь от усталости, он ходил по постам, боясь остановиться и заснуть. Он понимал, что после ухода Букоткина за батарею отвечает он, комиссар: Мельниченко молод и неопытен. Да и до сна ли, когда фашисты рядом – отголоски ночного боя у Ориссарской дамбы доносились до батареи.
Рассвет застал Карпенко около первого орудия. С Рижского залива тянуло свежестью и прохладой. Неугомонный ветер очищал его от тумана и тревожно шуршал высохшими от пожаров листьями изуродованных деревьев. Розово-желтая полоска на востоке постепенно расширялась, расплавляя темно-синие облака. День обещал быть солнечным и теплым.
К Карпенко бесшумно подошел секретарь комсомольской организации батареи Божко.
– Поспали бы вы, товарищ старший политрук. А я за вас проверю посты.
– До сна ли тут. Того и гляди, фашисты полезут.
– Все равно отдохнуть нужно, – стоял на своем Божко.
– Потом. А теперь, раз вы встали, поговорим. Нам приказано держаться до конца. Комсомольцы должны везде быть первыми, в самых опасных местах. Потолкуйте об этом с комсомольцами.
– Говорили мы вчера, – ответил Божко. – Злы ребята на фашистов. Умрут, но не сдадутся. Вот Байсулитов ранен. Рука висит как плеть, а ехать в тыл отказался. Говорит, что другая рука сможет нажать на гашетку пулемета.
Разговор прервал гул моторов. Он доносился со стороны залива и приближался к батарее.
– Отдохнули, – нахмурился Карпенко. – Уже летят.
На втором орудии Мельниченко в стереотрубу отыскивал вражеские самолеты.
– Летят транспортные, семь штук, – сообщил он. – Наверное, с воздушным десантом. К нам в тыл.
Но предположения нового командира батареи не подтвердились. Немецкие самолеты пролетели на северо-запад.
– Сбросят парашютистов где-нибудь в центре острова, – сказал Карпенко.
Вместе с Мельниченко они прошли к радиостанции и доложили в штаб обстановку за ночь.
– Пожалуй, нам прикажут отходить. Как вы думаете, Григорий Андреевич? – спросил Мельниченко.
– Сейчас узнаем у генерала.
Комендант приказал оставаться на местах и держаться до конца. 43-я береговая батарея по-прежнему оттягивала на себя значительные силы южной группировки противника, что давало возможность окруженному гарнизону выиграть время и закрепиться на новых рубежах. Генерал сообщил, что машина с Букоткиным благополучно прибыла в Курессаре, раненые помещены в госпиталь.
– Что ж, будем готовить краснофлотцев к новому бою, – сказал Карпенко. – Фашисты думают, что с сорок третьей батареей все покончено. Они еще получат от нас! Идемте, командир батареи, на огневую позицию.
Теперь Мельниченко стало ясно, почему велосипедную роту моряков так срочно перебросили к Ориссаре. Батарея тоже должна помочь окруженным. Только вот артиллерийские и стрелковые боеприпасы кончаются, орудия требуют капитального ремонта, мало сжатого воздуха, нечем наполнить накатники.
Во второй половине дня в секторе стрельбы батареи неожиданно появились силуэты двух немецких кораблей. Они шли на север, – должно быть, на Виртсу. Мельниченко изготовил батарею к стрельбе, но огня так и не открывал. Корабли шли на предельной дистанции, не предпринимая агрессивных действий против батареи. Угрозу для нее представляли лишь три «юнкерса», которые настойчиво кружили над огневой позицией. На этот раз немецкие летчики не торопились. Чувствуя себя в безопасности, они производили прицельное бомбометание, рассчитывая прямыми попаданиями уничтожить орудия.
В следующие два дня налет повторился. Несколько бомб разорвалось на втором и третьем орудиях, разворотило приборы и механизмы. Теперь отремонтировать их было невозможно. В строю осталось одно первое орудие.
Мельниченко приказал зенитной установке открыть огонь по бомбардировщикам. Раненый Байсулитов прильнул к пулемету и здоровой рукой нажал на гашетку. Трасса прошла перед носом «юнкерса» и заставила его отклониться от намеченного курса. Один из бомбардировщиков спикировал на зенитную установку и сбросил на нее серию мелких бомб. Взрывной волной пулеметчиков отбросило в сторону, опрокинуло пулемет. Байсулитов потерял сознание: осколками его тяжело ранило в живот, в голову и перебило ноги.
Когда «юнкерсы» улетели, Карпенко пошел к пулеметчикам. Санитар Песков уже перевязывал раны Байсулитову.
– А где военфельдшер?
– В землянке санчасти. Его оттуда трактором не вытащишь, – с усмешкой ответил Песков.
Раздраженный и злой, вернулся от пулеметчиков Карпенко. Прошел в землянку санчасти, резко открыл дверь. В нос ударил терпкий запах йода и спирта. Увидел военфельдшера и начпрода, сидевших за столиком. Начпрод при виде комиссара стремглав вскочил на ноги и вытянулся по стойке «смирно». Военфельдшер только равнодушно покосился на вошедшего старшего политрука и не тронулся с места.
– Потрудитесь встать, когда входит начальник! – вскипел Карпенко.
– А я не военный. Я гражданский, – с дрожью в голосе ответил военфельдшер, но все же встал. Начпрод, воспользовавшись шумом, незаметно выскользнул из землянки.
– К сожалению, военный. И отвечаете мне за всех раненых, – стараясь быть спокойным, сказал Карпенко, – Почему лично не оказали помощь тяжелораненому младшему сержанту Байсулитову? Боитесь нос высунуть из убежища?!
– Я не боюсь. У меня много раненых: более тридцати человек. А я один. Не разорваться же мне. Даже перекурить некогда…
– А спирт пить есть когда? – снова вскипел Карпенко. – Учтите, еще раз замечу, вам несдобровать.
Карпенко вышел. Только на улице он успокоился, решив не спускать глаз с военфельдшера. Рассказал об этом лейтенанту Мельниченко. Лейтенант тут же предложил вместе пойти в землянку санчасти и там разобраться.
– Вечером сходим. Пусть подумает над моими словами, – сказал Карпенко.
К концу дня в проливе Вяйке-Вяйн показалось около десятка шлюпок с немецкими солдатами; они отошли от острова Муху. Две шлюпки направились к батарее, остальные на север, в район Ориссарской дамбы.
– Хотят опять ударить с тыла… – вопросительно глядя на комиссара, проговорил Мельниченко.
– Не допустим, – скорее себе, чем лейтенанту, твердо сказал Карпенко.
Он выделил две группы краснофлотцев, по пятнадцать человек в каждой, и приказал скрытно двигаться к тому месту, где немцы намеревались, видимо, высадить десант. Одну группу он поручил командиру огневого взвода, вторую повел сам.
– Помните, ни один фашист не должен выйти на нашу землю, – наказал Карпенко на прощание Кухарю.
Шлюпки гитлеровцев, очевидно посланные на разведку, подходили к полуострову примерно в полукилометре одна от другой. Одну из них в северной части Кюбассара на берегу залива ждала группа Карпенко, вторую – краснофлотцы младшего лейтенанта Кухаря.
– Человек двадцать будет, – выглядывая из-за кустов, шепотом передал Кудрявцев старшему политруку.
– Огонь открывать только по моему сигналу, – передал краснофлотцам Карпенко. – Подпустим ближе…
Шлюпка с гитлеровцами смело подходила к пологому берегу. На корме сидел офицер и что-то говорил солдатам.
«Наставляет перед боем. Давай наставляй. Сейчас получишь», – думал Кудрявцев, готовый в любую секунду выдернуть чеку и бросить гранату.
Гитлеровцы не ожидали засады и спокойно подходили к берегу. Под шлюпкой зашуршала галька, нос ее мягко коснулся берега. Офицер скомандовал, и два солдата, выскочив на землю, принялись разматывать конец, чтобы закрепить шлюпку за камень. У Кудрявцева от нетерпения горело лицо, граната жгла руку. Почему медлит старший политрук? Уже пора… Стоило больших усилий сдержать себя, чтобы не бросить гранату раньше времени. И тут Кудрявцев увидел, как около шлюпки взметнулся фонтан воды и гальки; немцы в страхе попадали. Это метнул гранату Карпенко, подав сигнал к началу боя. Тотчас же в шлюпку полетело еще несколько гранат; гитлеровцы кинулись в сторону. Они попытались укрыться в прибрежной роще, но из кустов их встретил огонь краснофлотцев. Другая группа солдат во главе с офицером, беспорядочно отстреливаясь из автоматов, пыталась столкнуть шлюпку в воду. Но их настигли осколки гранат; с каждым взрывом солдат становилось все меньше и меньше.
– Вперед, за мной! Ура, товарищи!
Карпенко побежал к шлюпке, увлекая за собой краснофлотцев.
Кудрявцев, помня наказ Букоткина, ни на шаг не отставал от комиссара, оберегая его от опасности. Но, застигнутый врасплох, враг и не думал обороняться. Лишь офицер с перекошенным от бессильной злобы лицом стрелял из пистолета, но Кудрявцев ударом приклада вышиб у него оружие из рук.
Вдалеке послышались частые глухие взрывы; краснофлотцы с тревогой посмотрели на комиссара.
– Это младший лейтенант Кухарь доканчивает вторую шлюпку, – сказал Карпенко. – Пошли, товарищи…
Оставив на перешейке небольшое охранение, Карпенко с краснофлотцами отправился на батарею.
– Хорошая весть, – сказал Мельниченко, когда услышал, что немецкие шлюпки уничтожены. – Но у меня вести не из приятных. Генерал передал: наш полуостров отрезан от остальных частей гарнизона. Мы окружены. Фашисты взяли Ориссаре. Завтра на рассвете на нашу батарею ожидается наступление усиленного немецкого батальона. Задачу мы свою выполнили. Нам приказано взорвать орудия, уничтожить все материальные ценности и пробиваться к своим.
Пробиваться из окружения решено было двумя группами: так больше шансов проскочить мимо заслонов врага. Первой группой командовал Карпенко, второй – Мельниченко. Младший лейтенант Кухарь с краснофлотцами первого орудия и радистом Яценко оставался на батарее, чтобы в случае надобности артиллерийским огнем поддержать товарищей при прорыве. Расстреляв снаряды, он должен был на рыбацкой лайбе переправиться через залив на соседний полуостров Кейгусте и добираться в Курессаре.
Пока командир батареи вместе с краснофлотцами ломал приборы и механизмы на втором и третьем орудиях, Карпенко прошел в свой чудом уцелевший от бомбардировки дом. Возле двери он заметил девушку и, всмотревшись, узнал дочь старого рыбака Кааля.
– Мария? Откуда ты?
– Оттуда. – Мария показала рукой в сторону перешейка. – Отец послал. Немцы на Кюбассар идут.
– Как же ты пробралась?! – удивился Карпенко.
– Я здесь родилась. Каждую тропинку знаю, – ответила девушка и рассказала о заслонах немцев на пути к полуострову.
– На карте ты можешь показать? – спросил Карпенко, но девушка отрицательно покачала головой.
– На дороге немцы стоят. На хуторе. На опушке леса. Возле сарая тоже. Сама видела. Много их. Очень, очень много. Отец сказал: предупредить надо. Он партизаном будет…
Дорогу от батареи до Ориссаре Карпенко знал хорошо. На своем стареньком мотоцикле он часто ездил туда. И все же со слов Марии было трудно понять, где находятся немцы. Может быть, девушка сумеет вывести батарейцев из окружения? Но пока она шла, немцы, без сомнения, передвинулись. Значит, это риск и для Марии. Одна она может проскользнуть незамеченной мимо вражеских заслонов, но вся батарея…
– Спасибо тебе, Мария, – пожал Карпенко руку девушке. – Отцу тоже передай спасибо. И матери, конечно. Для нас это очень важно, очень. А сейчас беги обратно.
– А вы?
Карпенко промолчал. Потом спросил озабоченно:
– Проскочишь?
– Надо проскочить. Отец ждет, – ответила Мария.
Карпенко проводил ее до опушки, еще раз пожал девушке руку и вернулся на батарею.
Поздно вечером к развалинам казармы – месту сбора артиллеристов – стали подходить краснофлотцы. Измученные, они валились на траву, ожидая остальных товарищей. Отсюда они все пойдут в последний бой. Песков пересчитал раненых; многие еще не пришли, хотя он предупредил всех, кто мог двигаться. Вспомнил о тяжелораненом командире зенитной установки, побежал на косу. Перебинтованный Байсулитов с закрытыми глазами лежал возле своего разбитого пулемета.
– Я сейчас вернусь с носилками. Пойдешь с нами, слышишь? Мы тебя не оставим, – сказал Песков.
– Не надо, – слабым голосом остановил его Байсулитов. – Останусь тут… Мешать не хочу товарищам.
– Что ты мелешь! Разве мы тебя оставим? – наклонился Песков. – На спине, если хочешь, понесу тебя, слышишь? Я же здоровый…
Байсулитов замотал головой:
– Дай гранаты. Фашистов бить буду. Письмо домой посылай. – Байсулитов протянул смятый исписанный лист бумаги.
– Сам еще перешлешь, – отстранил его руку Песков. – Лежи спокойно. Я сейчас позову краснофлотцев с носилками.
Он побежал к месту сбора. Байсулитов что-то прокричал ему вслед, но Песков не расслышал. Он бежал напрямик, через кусты. Когда сзади вдруг раздался взрыв гранаты, он в страхе обернулся. Раскинув руки, командир зенитной установки лежал мертвый. В стороне виднелось присыпанное землей письмо к матери.
Вернулся Песков к развалинам казармы, когда почти все уже были в сборе. Мельниченко и старшина батареи отбирали ценные документы и укладывали их в сейф, чтоб перед уходом зарыть в землю. Карпенко сидел возле рации, стиснув голову руками, и, казалось, дремал. Песков подсел к нему и рассказал о Байсулитове.
– Хороший был краснофлотец, – вздохнул Карпенко и еще ниже опустил голову.
В его памяти возникли образы погибших в боях батарейцев, события недавнего сражения…
Карпенко встал. Подойдя к Мельниченко, спросил:
– Все собрались? Пора выступать.
– Кажется, все… Кроме первого орудия.
– Военфельдшера нет, – подсказал Песков.
– Сбегайте-ка за ним, – послал Мельниченко санитара.
Песков быстро добежал до землянки санчасти, толкнул рукой дверь, но она оказалась закрытой. Торопливо постучал кулаком, за дверью послышался стук, должно быть упал стул, и на пороге появился начпрод. Широко расставив ноги и покачиваясь, старшина загородил своим грузным телом вход в землянку.
– Чего тебе? – дохнул он винным перегаром в лицо опешившему Пескову.
– Все уже собрались. Ждут вас…
– Мы не пойдем. Мы останемся здесь, – отрезал начпрод, намереваясь закрыть дверь.
– Оставайся с нами, Песков, – услышал санитар голос военфельдшера. – Немцы – гуманные люди…
Песков не дослушал военфельдшера. Он сорвался с места и помчался к казарме. Запыхавшись, он сбивчиво рассказал о случившемся Карпенко и Мельниченко.
– Теперь повторите еще раз, – приказал Карпенко. – Для общего суда.
Песков дословно передал товарищам свой разговор с начпродом и военфельдшером. Это известие настолько ошеломило артиллеристов, что первые несколько секунд никто из них не мог произнести ни слова. Потом вдруг, как по команде, заговорили все разом, повскакали с мест и плотным кольцом окружили Карпенко.
– От трусости до предательства один шаг? – выкрикнул Дубровский.
– Не место таким среди нас! К стенке их! – решительно сказал Божко.
– Согласен, товарищи! – поднял руку Карпенко и, когда артиллеристы стихли, повернулся к Пескову, твердым голосом сказал: – Слышали мнение батареи? Приказываю… расстрелять трусов и предателей как изменников Родины.
– Правильно! – не выдержал Кудрявцев.
– А на помощь себе возьмите Кудрявцева, – распорядился Карпенко.
К землянке санчасти Песков и Кудрявцев подходили тихо. Санитар держал в руке трофейный кольт, а сигнальщик – винтовку. Возле двери остановились и прислушались. Из землянки доносились приглушенные голоса военфельдшера и начпрода. Песков налег плечом на дверь, она была закрыта изнутри. Тогда санитар с силой ударил по ней ногой – и дверь раскрылась. Кудрявцев увидел начпрода и военфельдшера, сидящих за столиком, на котором возвышалась бутылка, наполовину наполненная спиртом.
– Песков?! Я знал, что ты придешь к нам, – поднялся из-за столика начпрод, но, увидев за санитаром Кудрявцева с винтовкой, схватился за свой пистолет, – Арестовать нас хотите? Да?
– Нет, – сдерживая волнение, проговорил Песков.
– Тогда входите, – потянулся начпрод за спиртом.
– Входи, Николай, – сказал Песков и, когда Кудрявцев вошел в душную землянку, глухо произнес: – Именем Союза Советских Социалистических Республик за трусость и измену Родине приговариваются к расстрелу!..
Когда Песков и Кудрявцев вернулись к развалинам казармы, отряд начал собираться в путь. Краснофлотцы тяжело поднимались с земли и приводили снаряжение в порядок.
Наступала холодная осенняя ночь. Роща темнела, лощины и полянки накрывал туман, образуя белесые озера, отчетливо вырисовывающиеся на темном фоне леса. Туман, мешаясь с дождем, вползал в рощу, сгущая темноту. Вскоре уже ничего не было видно.
Тревожно было на душе у комиссара. Он знал, какая опасность подстерегает их. Очень трудно, почти невозможно пробиться с такими силами через расположение фашистских войск, ожидающих их у полуострова. Знали об этом и краснофлотцы. Знали и шли на прорыв. Другого выхода не было. Лучше смерть в бою, чем плен, так думал каждый. Карпенко, окинув беспокойным взглядом молчаливых краснофлотцев, спокойно сказал:
– Товарищи, друзья! Вы геройски сражались с фашистами, честно выполняли свой долг. Для вас наступает последнее испытание – выход из окружения к нашим частям. Не скрою, трудно. Но иного пути нет. Бейте врагов, как били в эти дни. – Карпенко помолчал, потом негромко, но твердо добавил: – Коммунисты и комсомольцы пойдут впереди.
– Мы, беспартийные, тоже пойдем впереди, – подошел к комиссару Дубровский. – Верно я говорю, ребята?
– Правильно! Все вместе пойдем, не отстанем, – послышались одобрительные возгласы.
Через минуту первая группа краснофлотцев во главе с комиссаром двинулась по дороге на север. Следом за ней, с небольшим интервалом, повел свою группу и Мельниченко.
Благополучно миновали узкий перешеек, где еще недавно батарейцы оборонялись от гитлеровского воздушного десанта. Шли молча, осторожно ступая ногами в хлюпающую грязь. К счастью, стало еще темнее, появилась надежда незамеченными вплотную подойти к фашистским заслонам. Они начинаются где-то здесь.
Полуостров стал расширяться, и Карпенко приказал краснофлотцам построиться в цепь: так легче будет прорываться. Прошли травянистую поляну. На пути стали попадаться кусты. Карпенко помнил: где-то возле них находился эстонский хутор. В нем и затаились немцы. Он повел цепь в обход хутора слева, к лесу, как вдруг наткнулся на свежевырытый окоп. Послышалась немецкая речь. Стало ясно: дорога отряду перерезана. Единственная возможность – с ходу прорвать вражескую оборону. Об отходе назад не могло быть и речи.
Карпенко метнул в окоп гранату.
– Ур-ра, товарищи! – закричал он и первым ринулся на окоп.
Кудрявцев побежал за ним. Он видел, как Карпенко, размахивая карабином, прокладывал себе путь к спасительному леску. Бил он наотмашь, наверняка. Кудрявцев догнал комиссара, за которым неотступно следовал Божко, оглянулся. На опушке светло как днем. В небо одна за другой взвивались ракеты. Справа на полянке с диким ржанием метались лошади. Временами слышались стоны раненых, но их заглушали громовые крики батарейцев. Кудрявцев видел, как падали краснофлотцы. Скорее в лес! Там спасение. Последний рывок – и по лицу больно ударили колючие ветки. Рядом, тяжело дыша, бежали товарищи. Часто натыкались на стволы деревьев, падали на землю, но снова поднимались и продирались сквозь чащу. Кудрявцев чувствовал, что задыхается, но Карпенко не давал останавливаться.
– Торопитесь, товарищи, торопитесь! За ночь мы должны подальше уйти, – подбадривал он краснофлотцев.
Остановились на небольшой полянке в чаще леса. Карпенко пересчитал краснофлотцев – их было немного, и они с трудом держались на ногах. А отдыхать было нельзя. Сзади опять взвились ракеты. Очевидно, группа лейтенанта Мельниченко тоже напоролась на немцев.
Снова устремились на запад, к Курессаре. Шли лесом, обходя хутора и дороги: опасались немецкого заслона. К утру, усталые и разбитые, углубились в самую чащу. Днем Карпенко идти опасался, к тому же краснофлотцы едва передвигали ноги.
Вечером вновь двинулись на запад. Шли друг за другом – так легче было прокладывать путь по высокой траве и кустам. В полночь лес неожиданно кончился, впереди простиралось поле. Карпенко повел группу по опушке. Не успели они пройти и двухсот метров, как наткнулись на немецкий конный разъезд. Божко метнул гранату под ноги лошадей, красно-желтая вспышка прорезала темноту ночи. В ответ раздались длинные автоматные очереди.
– В лес скорее! В лес! – крикнул Карпенко и, прикрывая отход краснофлотцев, бросил гранату. В небо взвились ракеты, но было уже поздно – батарейцев надежно скрыли деревья.
К утру артиллеристы снова нарвались на засаду. Они пересекали длинную поляну, когда слева застрекотали два пулемета. Карпенко догадался, что немцы отрезали путь к отступлению. О прорыве не могло быть и речи. Попытались повернуть назад, в лес. Но немецкие пулеметы не давали возможности поднять головы: пули с визгом проносились над залегшими краснофлотцами. На противоположной стороне поляны появились темные фигуры гитлеровских солдат.
– Огонь по фашистам! – скомандовал Карпенко и, приподнявшись, метнул гранату.
Еще несколько гранат полетело в фашистов, но силы оказались не равны. Краснофлотцы отступили в лес. Семерых товарищей оставили на поляне.
– Окружают, – проговорил Карпенко. – Придется идти на юг, к Рижскому заливу. Может, там проскочим.
Днем краснофлотцы отсиживались в болоте по колено в ледяной воде. У Кудрявцева зуб на зуб не попадал от холода. Он с трудом дождался ночи, чтобы на ходу хоть немного согреться. Часа два шли на юг к Рижскому заливу, потом снова повернули на запад. Вышли на дорогу и оказались возле хутора. Артиллеристы приготовились к бою, но в хуторе немцев не было.
– Значит, мы прошли линию фронта, – свободно вздохнул Карпенко. – Теперь будет легче.
К полночи миновали еще несколько хуторов и подошли к эстонской деревне. Карпенко на всякий случай послал вперед двух краснофлотцев во главе с Кудрявцевым. Едва краснофлотцы подошли к крайнему дому, как застрочил станковый пулемет. Падая на землю, Кудрявцев увидел, что стреляют из дзота.
– Бросай гранату в амбразуру! – крикнул один из краснофлотцев.
Кудрявцев, зажав в руке гранату, пополз к дзоту, но стрельба неожиданно прекратилась.
– Мы свои! – выкрикнули из дзота. – Не стреляйте!
Кудрявцев опешил. Он ожидал чего угодно, только не этого.
– Комиссар Карпенко здесь? – спросил все тот же голос из дзота. – Пусть подойдет к нам.
Кудрявцев насторожился. Он хотел предостеречь Карпенко, но тот сказал:
– Наши здесь. Строительный батальон. Я у них весной был. Вон в том доме, по-моему, у них штаб. Я сейчас узнаю.
Кудрявцев, помня наказ Букоткина, пошел было за комиссаром, но Карпенко взял с собой другого краснофлотца.
Карпенко направился в сторону дзота. Прошла минута, вторая, третья, показавшиеся Кудрявцеву вечностью. Что там у них? О чем долго говорить, если в деревне свои. Тишину ночи прорезала вдруг длинная пулеметная очередь. Ошеломленные краснофлотцы кинулись в стороны, спасаясь от пуль. Кудрявцев заметил – стреляли из дзота. «Карпенко там! Что с ним?!»
Он побежал к дзоту, чтобы швырнуть в амбразуру гранату. Но прямо перед ним бросал раскаленные угольки в темноту второй пулемет. Сколько же тут их?! Невольно попятился – наткнулся на убитого товарища. Перешагнул через него – и снова убитый. Где же остальные? В темноте, кроме желтых грохочущих огоньков, ничего не видно. Пригнувшись к земле, побежал к лесу, но оступился и упал в яму, наполненную водой. Над головой со свистом пронеслись пули и где-то за канавой, совсем рядом от него, впились в землю. Кудрявцев в бессильной злобе выхватил из-за пояса гранату и метнул ее в сторону дзота. Потом, не оглядываясь, побежал по канаве и вскоре очутился в невысоком кустарнике. Теперь пули были не страшны: враги стреляли в другом направлении. Кудрявцев торопливо перебежал кустарник, за ним начиналось небольшое поле и лес. На опушке он догнал четырех краснофлотцев, один из которых придерживал раненую руку.
– А где остальные?
– Не знаем. Еле выбрались сами, – отозвался раненный в руку краснофлотец.
Теперь они впятером должны были пробираться в Курессаре.
Ночь на 18 сентября 1941 года была, пожалуй, самой напряженной и страшной в жизни младшего лейтенанта Кухаря. После ухода комиссара и Мельниченко с краснофлотцами он остался старшим на батарее. Расчет первого и единственного способного стрелять орудия находился возле механизмов, готовый в любую секунду открыть огонь. Кто знает, может быть, во время прорыва потребуется помощь, ведь для этого они и остались на батарее.
– В случае чего открывай огонь прямо по вспышкам ракет, – предупредил Мельниченко. – А когда снаряды кончатся, уходи на лайбе Кааля в залив.
Кухарь приказал артиллеристам снаряды, оставшиеся на втором и третьем орудиях, перенести на первое. Один снаряд он отложил в сторону – подорвать орудие.
Тревожно и тоскливо было на душе у младшего лейтенанта. Он опасался за товарищей: смогут ли они пробиться из окружения? Ночь выдалась на редкость темная, дождь усилился. В двух шагах ничего не видно. Это на руку ушедшим. Но темнота и пугала. Как вести огонь в таких условиях? Определить дистанцию по звукам выстрелов и вспышкам ракет почти невозможно, а стрелять наугад по огромной площади бесполезно: снарядов едва ли хватит на пять минут боя. Темнотой могут воспользоваться фашистские разведчики и высадиться со стороны моря. Выставить дозоры Кухарь не мог – артиллеристов хватало лишь на обслуживание орудия. Все же он приказал двоим краснофлотцам из расчета и радисту Яценко лечь с трех сторон на бруствер орудийного дворика и внимательно вглядываться в темноту. Главное, чтобы противник не застал их врасплох.
Время тянулось медленно. Кухарь то и дело смотрел на свои ручные часы, осторожно подсвечивая карманным электрическим фонариком. По его подсчетам, группы Карпенко и Мельниченко должны были уже миновать узкий перешеек. А дальше идти не так опасно.
«Прошли. Не заметили фашисты», – подумал он. И тут же сквозь пелену частого дождя увидел тусклые мерцающие блики. Донесся слабый звук выстрелов. Значит, одна из прорывающихся групп наткнулась на врага.
Но где находились товарищи? В пяти километрах, в семи или десяти? Кухарь хотел забраться на броневой щит орудия и с него попытаться что-нибудь разглядеть, но мерцающие блики пропали, а вместе с ними прекратилась и стрельба.
– Группа старшего политрука Карпенко, наверное, напоролась, – проговорил Яценко.
Радисту никто не ответил, хотя каждый думал о том же. Тревожила мысль: какая же участь ждет их, оставшихся на батарее? Если ночью пробиться трудно, то днем это вообще невозможно. Попытаться уйти на рыбацкой лайбе в Рижский залив? Но там рыщут фашистские торпедные катера.
– Бой был короткий. Значит, прорвались, – ни к кому не обращаясь, продолжал Яценко. Ему опять никто не ответил, и радист, успокоившись, занял свое место наблюдателя на бруствере орудийного дворика. Примерно через полчаса он заметил на севере мерцающие блики огня. Слух уловил частую стрельбу.
– Стреляют, товарищ младший лейтенант!
Кухарь торопливо взобрался по скобам на броневой щит орудия, поднес к глазам бинокль, но ничего не увидел. Попытался определить дистанцию до вспышек ракет – что это были ракеты, он не сомневался, – но опять безуспешно. А при ошибке ведь легко попасть в своих. Пока он искал выход из положения, вспышки прекратились. Затихла и стрельба.
– Группа лейтенанта Мельниченко. Кому же еще быть?! Пробились ли? – покосился Яценко на спустившегося со щита командира огневого взвода.
– Ведите наблюдение за своим сектором, товарищ Яценко, – перебил радиста Кухарь и, когда краснофлотец улегся на бруствере, добавил: – Стрелять в белый свет как в копеечку какой прок? А утром мы можем каждый снаряд направить точно в цель. Понятно?
Яценко не ответил. Младший лейтенант, конечно, прав. Как стрелять в такую темноту? У артиллеристов есть правило: не вижу – не стреляю. Но так хотелось помочь товарищам! Радист плотнее укрылся плащ-накидкой и поудобнее устроился на бетонном бруствере. Неожиданно небо на севере стало светлеть. Что это? Опять ракеты? Не похоже. И стрельбы не слышно. Скорее всего, зарево от пожара. Очевидно, немцы подожгли хутор.
– Пожалуй, так, – согласился с радистом Кухарь. – Боятся нового нападения. Вот и освещают перешеек.
Зарево между тем расползалось, оранжевым полукругом охватывая всю ширину полуострова Кюбассар. К утру дождь перестал и пожар усилился. Кухарь направился на опушку рощи, взяв с собой радиста Яценко. Возле обгорелых развалин дома Каалей он остановился и в бинокль стал рассматривать место пожара. Горел прибрежный лес, окутывая черным дымом и без того темные облака, затянувшие осеннее небо. Кухарь прошел вперед, ближе к перешейку, и тут в редеющей серой дымке увидел цепи фашистских солдат, направляющихся к батарее.
Яценко сбегал к первому орудию и принес телефон. Кухарь приказал ему подсоединить телефон к полевке, в свое время протянутой для Карпенко на перешеек, и держать связь с орудийным расчетом. Сам он взобрался на развалины дома Каалей и навел бинокль на вражеские цепи. Быстро подсчитал дистанцию и передал ее на орудие.
– Огонь! – скомандовал Кухарь, как только первая цепь фашистских солдат поравнялась с поворотом дороги.
Над головой, рассекая упругий воздух, прогудел снаряд и разорвался точно у цели. Гитлеровцы залегли. Через каждые пять – семь секунд снаряды рвались в гуще врагов. Потом стрельба вдруг прекратилась.
– В чем дело?
– Снаряды кончились, товарищ командир, – упавшим голосом доложил Яценко.
Увлеченный стрельбой, Кухарь совсем забыл об этом и теперь, растерявшись, не знал, что делать. Посмотрел в бинокль – немцы продолжали наступать. Самое большее через час они будут на батарее. За это время можно далеко уйти на лайбе.
Артиллеристы понуро стояли возле орудия, когда запыхавшиеся Кухарь и Яценко подбежали к ним. Возле командира орудия на стеллаже поблескивал холодком металла последний осколочно-фугасный снаряд.
– Орудие зарядить! – крикнул Кухарь и, когда тяжелый снаряд был дослан в камору, скомандовал: – Набить ствол землей. Да побыстрее.
Краснофлотцы выполнили приказание. Кухарь сам надел на орудие дульную крышку и привязал к спусковому крючку длинный шнур. Артиллеристы ушли в землянку, где обычно коротали свободное от дежурств время. Кухарь размотал шнур на всю длину и спрятался в стрелковый окоп, вырытый на случай обороны орудия. В последний раз посмотрел на орудие и с силой дернул за шнур. Раздался мощный взрыв. Звонкое эхо прокатилось над опустевшим полуостровом Кюбассар. Выскочившие из землянки краснофлотцы не поверили своим глазам: вместо последнего орудия 43-й береговой батареи валялась груда дымящегося металла.
