Текст книги "Хроника расстрелянных островов"

Автор книги: Юрий Виноградов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Черная смерть

Роту, сформированную Букоткиным из артиллеристов батареи, полковник Ключников передал в распоряжение капитана Ковтуна.

Краснофлотцы заняли оборону в полуразвалившихся окопах. Утром ждали появления противника, но немцы за весь день не предприняли ни одной атаки. Зато их самолеты с утра до позднего вечера кружили над перешейком и беспрестанно бомбили передний край обороны моонзундцев. Из района Курессаре била тяжелая немецкая артиллерия, снаряды глухо рвались за поселком у дороги. Ей вторили минометы, обстреливая каждый метр площади от Рижского залива до северной части бухты Лыу.

С большими потерями защитники полуострова отошли к Каймри. Ковтун распределил участки обороны. Он прошел к краснофлотцам и показал, где лучше установить пулеметы, как оборудовать стрелковые ячейки и ходы сообщения.

– Самый трудный участок даю – дорогу! По ней фашисты хотят пройти на Церель. Ваша задача – не пропустить их, – сказал Ковтун Воробьеву. – Вашими соседями будет рота политрука Денисова.

Старшина Воробьев разместил краснофлотцев на вершинах холмов по левую сторону от шоссейной дороги и приказал окапываться. Он связался с начальником артиллерии, наблюдательный пост которого находился недалеко от деревни Каймри. Харламов корректировал огонь 315-й батареи и обещал Воробьеву в случае необходимости оказать огневую поддержку.

Дубровский рыл окоп, когда к нему неожиданно свалился сержант Сычихин.

– Ты с сорок третьей береговой батареи? – спросил он.

– С сорок третьей. А что? – удивился Дубровский.

– Дружки у меня там были. Сигнальщик Кудрявцев и радист Кучеренко.

Дубровский с силой вогнал лопату в каменистый грунт, тяжко вздохнул:

– Не вырвались они с нами. Вышло нас всего четырнадцать человек.

– Слышал я об этом, – тихо проговорил Сычихин.

– Девять человек с батареи нас всего осталось. Одного убило под Сальмой, а четверых ранило. А ты-то откуда? – спросил Дубровский.

– Связной полковника Ключникова.

– Значит, вместе будем бить фашистов…

Утро наступило серое, туманное. Заморосил холодный дождь. Воробьев напряженно всматривался в густую пелену, за которой в лесу прятались фашисты. Моросить перестало, видимость постепенно улучшилась, и командир роты увидел продолговатую поляну, тянувшуюся от залива к бухте Лыу. Над ней несколько ближе к холмам, около самой дороги, одиноко возвышался полукруглый бугор, где окопались пулеметчики Денисова.

Ждать долго не пришлось. Воздух вдруг прорезал ноющий свист, и сзади послышался сухой звук разрыва мины. Через минуту все вокруг свистело, рвалось, грохотало: немецкие минометные батареи начали обработку переднего рубежа обороны.

Потом стрельба прекратилась, и из леса на поляну выкатилась длинная цепь фашистов. За ней вторая, третья. Воробьев впервые видел врагов так близко, всего в каких-нибудь двухстах метрах. От волнения у него перехватило дыхание, он расстегнул крючки на воротнике кителя и выхватил из кобуры пистолет. С соседних холмов по фашистам застрочили два пулемета, вслед за ними защелкали винтовочные выстрелы.

– Огонь по фашистам! – скомандовал Воробьев.

К его удивлению, гитлеровцы продолжали бежать и, только когда с бугра в упор резанул станковый пулемет, залегли.

До обеда гитлеровцы четыре раза пытались атаковать дорогу. После неудачных атак в бой вступила немецкая артиллерия. Минометы открыли огонь по холмам. Появились убитые и раненые. Обстрел длился около часа, потом на поляну снова выбежали немецкие солдаты. С гиком они ринулись вперед. Пулемет на бугре молчал.

Гитлеровцы быстро приближались.

– Гранаты к бою! – не выдержав, скомандовал Воробьев.

С холмов полетели десятки гранат; передние ряды фашистов дрогнули и остановились. На противоположной стороне поляны взметнулись вверх черные фонтаны дыма и земли – это 315-я батарея открыла огонь по наступающему противнику. Возбужденный, Воробьев встал во весь рост на вершине холма и, подняв руку с, пистолетом, призывно крикнул:

– В атаку! За мной! Ура-а! – и сбежал вниз.

Краснофлотцы, бросились за ним. Дубровский бежал рядом с командиром роты и до хрипоты кричал «ура!», стреляя в толпу врагов. Контратаку краснофлотцев поддержала рота Денисова. Гитлеровцы отступили в лес. Ковтун подошел к Воробьеву:

– Смелая контратака, хвалю! Только впредь прошу согласовывать действия со мной.

– Есть! – ответил Воробьев и, показав на развороченный бугор, предложил: – Я посажу там своих пулеметчиков. Это наш участок.

Около него, точно из-под земли, вырос сержант Сычихин.

– Разрешите мне? Я мигом…

– Переждать надо, теперь немцы по нему откроют огонь, – сказал Ковтун.

Через полчаса, когда обстрел бугра прекратился, он положил руку на плечо сержанта:

– Теперь давайте.

Сычихин надвинул на лоб каску, взял винтовку, связку гранат, быстро спустился в ложбинку и по-пластунски пополз к бугру. С холмов наблюдали за ним. Гитлеровцы заметили Сычихина, и тотчас же с десяток мин разорвалось на поляне.

– Сейчас пойдут в атаку, – предупредил Ковтун.

Действительно, вскоре гитлеровцы показались на поляне. С бугра сразу же застрочил станковый пулемет и прижал их к земле. Атака захлебнулась в самом начале.

Снова бугор начали тщательно прощупывать минами, отыскивая пулеметчика. Когда гитлеровцы пошли в седьмую атаку, пулемет замолчал.

– Разрешите, я узнаю, в чем дело? – подошел Дубровский.

– Давайте. Только скорее, – согласился Воробьев.

Краснофлотец побежал, пригнув голову к земле. Мимо него со свистом проносились пули, одна задела каску, но он продолжал бежать.

Вот и бугор. Дубровский взобрался на него и рухнул в разваленную ячейку. Медлить нельзя – дорога каждая секунда. Он схватился за рукоятки станкового пулемета, присыпанного землей, и с силой нажал на гашетку.

Огонь был неожиданным для немцев, и они повернули обратно. Дубровский в азарте стрелял до тех пор, пока не кончилась лента.

Гитлеровцы отступили. Поляна была усеяна ранеными и убитыми.

Дубровский вытер потное лицо грязной рукой и осмотрелся. Сбоку, засыпанный землей, неподвижно лежал сержант Сычихин; виднелись лишь его голова и руки.

«Может быть, еще жив», – подумал Дубровский, нащупывая пульс. Осколками Сычихину рассекло шею и перебило правую ногу. Дубровский принялся разгребать землю, освобождая сержанта. Около бугра взорвалась мина, и со свистом рассыпались осколки. Взрывы с каждой минутой становились все чаще и ближе. Дубровский лег, прикрыв собой Сычихина. Их совсем завалило, стало трудно дышать, а обстрел все не прекращался. Наконец последняя мина резко хлопнула над самым ухом, и все стихло. С трудом освободился Дубровский от земли и приподнял голову над бруствером. Из леса упрямо шли фашисты. Дубровский смахнул с пулемета землю, придвинул запасные коробки с лентами и стал ждать, решив подпустить гитлеровцев поближе. Пусть они думают, что пулеметчик убит, он им сейчас покажет. Ни одна пуля не пропадет даром, он будет бить только наверняка. Раненый Сычихин застонал и приподнял голову. Еще одно усилие – и он сел на взрыхленную землю, потом, увидев за пулеметом моряка, пополз к нему.

– Ползи к нашим. Я задержу фашистов, слышишь? – не оборачиваясь, сказал ему Дубровский.

Сычихин схватил винтовку и, не целясь, выпустил все пять патронов, потом перезарядил ее и стал стрелять снова.

– Ползи, говорю, пока затишье! Слышишь?

– У меня ноги…

Дубровский хотел перевязать сержанту раны, но, приподняв голову над развороченным бруствером, увидел: гитлеровцы уже совсем близко. Стал забрасывать их гранатами, а потом лег за пулемет и расстрелял всю ленту. Перезаряжать пулемет было, нечем – коробки оказались пустыми. Оставалось только одно – отходить к своим. Но в ячейке лежал раненый товарищ.

– Беги, дружище, – сказал Сычихин.

Вместо ответа Дубровский поднял обмякшее тело пулеметчика на руки и торопливо спустился с бугра…

Краснофлотцы и красноармейцы с напряжением следили за тем, как Дубровский, пригнувшись, быстро шел через поляну. На руках он нес сержанта Сычихина.

– Ложись – убьют! – кричали ему.

Но Дубровский знал: если лечь, подойдут фашисты и обоих захватят в плен.

Дубровский приближался к холмам, потом, качнувшись, точно споткнулся обо что-то, замедлил шаг. Споткнулся второй раз, тяжело поднялся и, пошатываясь, пошел вперед, снова остановился и вместе с Сычихиным упал на землю.

Защитники Цереля, затаив дыхание, с волнением ждали, что Дубровский поднимется снова, но он лежал неподвижно.

– Готовьтесь к бою, – предупредил Ковтун, показывая на цепи гитлеровцев.

Начальник артиллерии, видя, что пулемет не стреляет, приказал 315-й батарее открыть огонь. Несколько снарядов, разорвавшихся в расположении немцев, сломали их ряды и отбросили цепи назад к лесу. Краснофлотцы, воспользовавшись этим, вынесли пулеметчиков.

К старшине Воробьеву подошел Песков.

– Мы просим на бугор посылать только нас, – сказал он.

– Кого вас?

– Нас, букоткинцев. Тех, кто пришел с сорок третьей батареи. Мы так решили…

Командир роты не возражал. И вскоре два краснофлотца, нагруженные пулеметными лентами, побежали на бугор.

Моряки-артиллеристы стали готовиться к отражению новой атаки.

Возле полуразрушенной от бомбардировки казармы, на изрытом воронками плацу, построились саперы.

– По порядку номеров рассчитайсь! – подал команду Егорычев.

– Первый… Второй… Третий… Четвертый… Двадцать седьмой… Расчет окончен, – доложил последний сапер с перебинтованной головой.

«Значит, я двадцать восьмой, – произнес про себя Егорычев. – А ведь перед войной нас в роте было сто восемьдесят пять человек…» Он подошел с докладом к начальнику инженерной службы БОБРа Навагину, стоявшему перед строем:

– Товарищ майор, десятая отдельная саперная рота в количестве… двадцати семи человек построена по вашему приказанию.

Навагин молча обошел строй, заглядывая в усталые глаза саперов. Половина из них были ранены. Отдохнуть бы дать бойцам хотя бы день, да дорог каждый час – противник рвется к Менту.

От Навагина саперы узнали, что немцы прорвали последнюю линию обороны в Каймри, подошли к деревне Винтри и прижали к Рижскому заливу часть подразделений правого сектора обороны майора Ладеева. Полковник Ключников готовил сводный отряд, который должен был ночью выбить немцев из Винтри и выровнять линию фронта. Саперам предстояло идти вместе с отрядом. В их задачу входило минирование проходов и строительство двух дзотов.

Егорычев распорядился разобрать ротную баню и погрузить бревна на машину. С пристани на повозке катерники привезли непригодную для боя торпеду и три глубинные бомбы.

– Вот вам, друзья саперы, подарочек от моряков Краснознаменной Балтики, – сказал плечистый старшина 2-й статьи.

– Давай на машину, – приказал Егорычев.

К нему подошел шофер:

– Бензина нет, товарищ младший лейтенант.

Саперы раздобыли в соседних хуторах семь бутылок бензина и ведро керосина. Егорычев взял с собой отделение саперов, остальные бойцы должны были пойти с Буковским.

На развилке дорог Егорычев увидел Ключникова, Пименова и Ладеева. Они сидели на откосе дорожной канавы, перед ними лежала развернутая карта. Рядом на пригорке виднелась землянка – командный пункт заместителя командира бригады. Егорычев остановил машину и подошел к Ключникову:

– Саперы прибыли в ваше распоряжение, товарищ полковник.

Ключников о чем-то задумался и с минуту молчал. Потом наклонился к карте, на которой Пименов наносил линию фронта. Через плечо полковника Егорычев увидел черную жирную стрелку, идущую от Каймри к Винтри, – прорыв противника.

– Занимайте пока оборону на этих горках, – сказал Ключников. – А ночью пойдете к Каймри.

Саперы быстро окопались на склонах холмов, или горок Вийеристи Мяед, как называли их эстонцы. Эти холмы тянулись по всему узкому перешейку полуострова Сырве от Рижского залива до бухты Лыу и служили надежным естественным препятствием для продвижения к Менту техники врага. Справа от них стояла 45-миллиметровая противотанковая пушка.

Подошли остальные саперы и небольшая группа бойцов инженерной роты во главе с командиром лейтенантом Савватеевым.

– И это вся ваша рота? – оглядев саперов, спросил Савватеев.

– Да, – ответил Егорычев.

– И у меня не больше…

– Вас тоже на прорыв?

– А куда же еще?

– Окапывайтесь быстрее, – показал Егорычев на небо – вдоль линии фронта с запада на восток летели «юнкерсы». – А то ударят.

Едва успели бойцы инженерной роты зарыться в землю, как над развилкой дорог появились самолеты. Минут двадцать на бреющем полете они настойчиво обстреливали из крупнокалиберных пулеметов развилку и близлежащие холмы и под конец сбросили серию мелких бомб. К счастью, никто из саперов не пострадал.

Вскоре на развилку дорог выскочили немецкие автоматчики. Егорычев и Савватеев поняли: немцы хотели во что бы то ни стало захватить важную для них развилку, от которой одна дорога шла на Менту, а вторая – к бухте Лыу. Особенно противнику необходима была дорога к Лыу: по ней можно было бы зайти в тыл левому сектору обороны майора Марголина.

– Огонь, саперы! Огонь! – скомандовал Егорычев и сгоряча выпустил из пистолета всю обойму.

Рядом с ним стрелял из винтовки политрук Троль. Спокойно прицеливаясь, он хладнокровно нажимал на спусковой крючок и привычным движением правой руки перезаряжал винтовку. «Выдержка же у политрука», – спохватился Егорычев и, спрятав в кобуру пистолет, взял винтовку.

Открыла огонь и противотанковая пушка. Немецкие автоматчики, не ожидавшие такого сопротивления, быстро очистили развилку и отошли назад, за песчаный бугор. Вместо них появились мотоциклисты. На большой скорости они хотели проскочить опасный район, но артиллеристы первым же выстрелом сшибли головной мотоцикл. Еще один мотоцикл прямым попаданием снаряда был перевернут вверх колесами. Два других пытались объехать дорогу стороной, но артиллеристы в упор расстреляли и их.

Прорыв был ликвидирован. Больше немцы не появлялись на развилке.

– Последний ящик снарядов остался, – сказал кто-то.

Подошел взвод красноармейцев из 79-го стрелкового полка.

– Значит, сейчас в атаку пойдем, – догадался Егорычев.

– Не думаю. Полковник не разрешит, – возразил ему Троль. Он достал из кармана чистую белую тряпку и тщательно протер ею темный от нагара затвор.

– Почему? – спросил Егорычев. – Ведь фашисты отступили!

– А самолеты у них летают. Ночью же немцы будут слепые без авиации. Вот тогда и бить их надо, – ответил Троль.

Действительно, контратаки не последовало. Ключников не хотел днем рисковать людьми и ждал темноты.

– Вы оказались правы, Арнольд Яковлевич.

– Не я прав, а полковник Ключников, – спокойно ответил Троль.

Егорычев улыбнулся и дружески протянул политруку пачку папирос.

– Спасибо, – поблагодарил Троль. Он долго мял пальцами папиросу и, не торопясь, закурил. Егорычев молчал и дымил рядом, время от времени посматривая на сосредоточенное лицо политрука.

К вечеру на развилку дорог пришел отряд артиллеристов с 315-й береговой батареи. Краснофлотцы были обвешаны гранатами, у многих через плечи перекинуты пулеметные ленты, у некоторых висели на груди трофейные автоматы. Следом за батарейцами подошла рота 34-го инженерного батальона. Последней прибыла 76-миллиметровая зенитная батарея, ранее охранявшая от налетов вражеской авиации 315-ю башенную батарею. В группу прорыва вошли и остатки инженерной роты лейтенанта Савватеева.

С наступлением темноты самолеты противника улетели. Постепенно начала уменьшаться трескотня немецких автоматов. К полуночи лишь кое-где разрезали напряженную тишину короткие очереди. Зато в небе то и дело вспыхивали осветительные ракеты и почти по всей линии фронта светили мощные прожекторы.

Сборный отряд готовился к прорыву. Ключников вызвал к себе в землянку всех командиров подразделений.

– Задача одна: выбить противника из деревни Винтри и гнать до Каймри. Линию фронта восстановить любой ценой, – сказал он.

Саперы Егорычева должны были двигаться вслед за отрядом и, когда противник будет отброшен за Каймри, немедленно восстановить дзоты и поставить на важных участках минные поля.

В полночь зенитная батарея по команде Ключникова открыла огонь по деревне Винтри. На стороне противника затрещали автоматы, где-то в стороне глухо начала бить немецкая батарея. Сборный отряд повел в атаку майор Ладеев. Первыми в деревню ворвались краснофлотцы 315-й береговой батареи.

К утру линия фронта на участке Каймри, бухта Лыу была полностью восстановлена.

С каждым часом моонзундцам все труднее и труднее было сдерживать натиск врага на последнем рубеже обороны Каймри, южный берег бухты Лыу. Ряды защитников полуострова Сырве таяли на глазах, силы противника росли. Кончались снаряды, на исходе были гранаты и патроны. Атаки противника следовали одна за другой, моонзундцы отбивали их штыками и прикладами. То тут, то там завязывались рукопашные схватки. Особенно остервенело дрались в рукопашных боях краснофлотцы, за что немцы и окрестили их «черная смерть». С рассвета и до темна гремели на узком перешейке жаркие бои. Земля под ногами моонзундцев ходила ходуном от тысяч взрывов бомб, снарядов и мин; в воздухе стоял сплошной грохот, от которого разламывалась на части голова. К тому же то и дело шел мелкий холодный дождь. Осенняя Балтика неприветлива. В окопах появилась вода. Приходилось терпеливо лежать в ней, спасаясь от града осколков и пуль. Моонзундцы ясно понимали, что отступать дальше некуда: кругом море. Важно было выиграть неделю, день, даже лишний час, чтобы приковать к себе немецкие войска, предназначенные для захвата Ленинграда. Город на Неве, осажденный противником, стал самым близким и родным для моонзундцев. Кто-то из бойцов даже сложил песню о Ленинграде:

 
Пока под тельняшкой морской, полосатой,
Матросское сердце стучит,
К мостам Ленинграда,
К причалам Кронштадта
Врагу будет доступ закрыт…
 

Капитан Двойных, направленный Ключниковым в левый сектор обороны майора Марголина, впервые услышал эту песню в окопе. А сейчас ее вполголоса пела группа краснофлотцев с батареи номер 25-А. Им подпевали красноармейцы из 46-го стрелкового полка. Песня ширилась, росла, она переходила из окопа в окоп, и Двойных уже казалось, что ее поют по всей линии фронта – от южного берега бухты Лыу и до Каймри. Над головой свистели пули, градом рассыпались осколки, но песня о Ленинграде не умолкала.

– Громче, громче, братишки, – подбадривал бойцов командир участка капитан Ковтун. – Пусть фашисты слышат. – Он обернулся к Двойных: – Людей, которые поют перед смертью, никогда не победишь!

Капитана Ковтуна Двойных впервые увидел на полуострове Сырве. От Ключникова он знал, что Ковтун был военным комендантом Лиепаи. Оттуда на торпедном катере пришел на Сарему, где его назначили командиром эстонского оперативного батальона. С отходом моонзундцев на Сырве комендант БОБРа доверил Ковтуну один из участков левого сектора обороны, в который входили все рода войск, в том числе и взвод из бывшего эстонского батальона. Бойцы очень быстро полюбили своего нового командира. Его приземистую, атлетически сложенную фигуру можно было видеть на всех участках обороны левого сектора. Ни одна контратака не обходилась без его участия. В последней рукопашной схватке Ковтуну разбило кисть левой руки, и теперь он носил руку на повязке, перекинутой через плечо.

Над окопами моонзундцев на небольшой высоте пролетел немецкий самолет-разведчик и сбросил листовки. Белые листы бумаги, точно огромные хлопья снега, обсыпали мокрую землю. Одна из листовок прилипла к шинели Ковтуна.

– Ну, чего там еще немцы брешут, – проговорил он, разглядывая разрисованный лист плотной белой бумаги.

Двойных заглянул через плечо Ковтуна. В глаза бросилась карта западной части СССР. Вся она по изломанной линии фронта от Ленинграда через Москву и до Крыма была закрашена черным цветом. И лишь на крошечном кусочке южной оконечности полуострова Сырве стояла красненькая звездочка. Маленьким, но ярким огоньком жизни она горела на темном, зловещем фоне карты. Остров Хиума был заштрихован частыми черными линиями.

Глаза Ковтуна радостно заблестели. Он набрал полную грудь воздуха, с шумом выдохнул:

– Горит наша красная звездочка, Иван Яковлевич! Горит! Не залить ее черной краской, не спалить огнем. Она будет светить вечно!

Немецкое командование, называя моонзундцев героями, предлагало прекратить бессмысленное сопротивление и сложить оружие.

– В общем, приглашают в гости, – прочитав текст, произнес Ковтун и задумался: – Послушай, Иван Яковлевич, не навестить ли нам фашистов, а?

– Все зависит от того, как они будут нас встречать, – усмехнулся Двойных, принимая слова Ковтуна за шутку.

– Надо все же подумать…

Немецкие самолеты временно прекратили бомбардировку позиций моонзундцев и улетели на север. Прекратилась и стрельба из автоматов. Лишь откуда-то издалека била тяжелая немецкая батарея; ее снаряды рвались в тылу моонзундцев. Ковтун знал, что несколько часов немцы не будут беспокоить его бойцов, давая время на раздумье, а потом ударят с новой силой. Пользуясь затишьем, он решил обойти линию фронта своего участка. Двойных он взял с собой. В одном из окопов Ковтун встретил своего бывшего переводчика из эстонского батальона Клааса и вестового Люйса.

– Где ваш командир роты? – спросил он.

– Политрук Денисов ушел на КП, – ответил Клаас.

– Пойдете со мной, – приказал Ковтун и, не оглядываясь, зашагал в сторону бухты Лыу.

Молча, погруженный в думы, прошел Ковтун по своему участку фронта. Молчал и Двойных. Да и о чем было говорить?! Оба они без слов понимали, что мало, слишком мало осталось бойцов в окопах. На обратном пути они попали под огонь немецкого снайпера, но Ковтун даже не обратил внимания на одиночную стрельбу. К счастью, пули никого не задели. Вскоре они вышли к командному пункту, на месте которого осталась дымящаяся груда развалин: прямым попаданием немецкий снаряд разворотил КП. Навстречу двое санитаров несли носилки. На них лежал раненый политрук Денисов. Ковтун подошел к носилкам, санитары остановились.

– Неладно получилось, товарищ капитан, – обессиленным голосом проговорил Денисов. – Все погибли на КП, а я вот… Не везет. Второй раз…

Ковтун наклонился над носилками, неловко поцеловал Денисова в губы.

– Прощай, Ваня. Идем в последний бой, – сказал он и кивнул санитарам: – Несите… – С минуту он напряженно глядел вслед своему политруку, потом распорядился: – Всех командиров сюда, ко мне. Быстро!

Клаас и Люйс побежали выполнять приказание, и вскоре к разрушенному КП начали подходить первые командиры подразделений.

– Что вы задумали? – спросил Двойных у молчавшего Ковтуна.

– В гости к немцам сходить, – с угрозой в голосе сказал Ковтун и показал на листовку. – Ведь приглашали! В последний раз пойдем.

– С полковником Ключниковым надо бы согласовать.

– Он возражать не будет…

Подошли запыхавшиеся Клаас и Люйс.

– Всем передали, товарищ капитан, – доложил Клаас.

– Добро! – отозвался Ковтун.

Собрались почти все командиры подразделений.

– Идем в гости к немцам, товарищи, – заговорил Ковтун. – Но только во флотской форме. Извини, Иван Яковлевич, – обернулся он к Двойных, – фашисты больше любят черную форму. – Двойных неопределенно пожал плечами, но промолчал. В левом секторе обороны он был лишь личным представителем полковника Ключникова. Ковтун между тем продолжал: – По возможности всех бойцов переодеть во флотскую форму.

– А если у кого не будет флотской формы? – спросил лейтенант – командир стрелкового взвода.

– Тот останется в окопах, – ответил Ковтун и поглядел на часы: – Даю на сборы один час. Место сбора здесь. Отсюда и пойдем…

Командиры подразделений ушли. Ковтун сбросил с головы каску и извлек из-за пазухи измятую фуражку. Одной рукой он ловко расправил ее, сдул пылинки с золотого краба и надел. Достал из кармана кругленькое зеркальце, поглядел на себя. Не понравилось, как сидит фуражка, чуть сдвинул ее набекрень и положил зеркальце в карман.

– Я могу вам одолжить шинель, Иван Яковлевич. Если вы пойдете с нами в гости. В кителе мне сподручнее, – сказал Ковтун.

– Спасибо, – улыбнулся Двойных, в душе одобряя затею командира участка левого сектора обороны. – Как-то немцы встретят нежданных гостей?

Постепенно начали собираться бойцы. Каждый из них надел на себя что-нибудь флотское. Одни были в бушлатах, другие в шинелях, третьи в форменках или просто в тельняшках. Но флотской формы на всех не хватило, и часть красноармейцев заменила каски на бескозырки. Некоторые красноармейцы сумели раздобыть лишь расклешенные краснофлотские брюки. Смешнее всех выглядел белобрысый красноармеец, которому достался только синий с белыми полосками форменный воротничок. Он прицепил его на воротник серой шинели и старался скрыться от взгляда Ковтуна за спиной товарищей. Ковтун все же заметил его, подозвал к себе. Красноармеец чуть не заплакал от обиды, боясь, что капитан не возьмет его с собой.

– Ничего больше мне не досталось, – упавшим голосом сказал он.

Ковтун улыбнулся:

– Сойдет…

Лицо красноармейца просияло.

Назначенное время для сбора подходило к концу. Двойных увидел, что половина бойцов отряда ранены, однако никто не хотел оставаться в окопах. Что подумают немцы, завидев таких пестро одетых людей, похожих скорее на анархистов времен гражданской войны? Вот бы Ключников поглядел – не поверил бы.

– Пора, – решительно сказал Ковтун. – Не подобает гостям задерживаться. Терпение немцев вот-вот кончится.

От окопов моонзундцев до окопов противника простиралась ровная поляна метров триста шириной. Вся она была усеяна трупами: убирать убитых днем, под перекрестным огнем, никто не решался. Немцы были весьма удивлены, когда на противоположном конце поляны появилась большая группа краснофлотцев. Они шли клином, во весь рост. Винтовки у них болтались за спинами, у некоторых на груди висели трофейные автоматы, и почти у всех на ремнях подвешены гранаты. Впереди, не торопясь, точно на параде, вышагивал коренастый капитан; раненая левая рука у него была на перевязи. Раздалась короткая, очередь из пулемета – и четыре моонзундца рухнули на землю. Среди них был и белобрысый красноармеец с синим форменным краснофлотским воротничком на шее. Немцы не стреляли. Они показывали друг другу на приближающуюся толпу, громко смеялись, еще бы, ведь гитлеровцам за все время войны впервые приходилось видеть, как сдаются в плен моряки! Совсем плохи дела у Советов, если их хваленые матросы сами сдаются в плен.

Моонзундцы между тем приближались к окопам противника. Нужно было пройти еще несколько метров вон к тому брустверу, за которым стоит группа немецких офицеров. Очевидно, им и поручено принять в «гости» моряков. Шаг, второй, третий… Как тяжелы они сейчас для моонзундцев! Но еще немного… Совсем немного… Чтобы последние ряды моряков достигли немецких солдат… Так… До того кустика… Шагов десять будет… Лучше считать: раз… два… три… восемь… девять… десять… Кустик под ногами…

– Полундра-а-а! – крикнул вдруг Ковтун. Вмиг все перемешалось. Моонзундцы кинулись на растерявшихся немцев, смяли их ряды.

– Шварце тод… Шварце тод[2]2
  Черная смерть (нем.).


[Закрыть]… – то тут, то там слышались крики обезумевших немецких солдат.