Текст книги "Хроника расстрелянных островов"
Автор книги: Юрий Виноградов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)
Стоять насмерть
Все последние дни генерал-лейтенант Елисеев находился на 315-й башенной батарее, куда переместился его штаб. Каждый час к нему поступали тревожные вести с передовой: остатки частей гарнизона с трудом сдерживали упорное наступление немецких войск. Стало ясно, что оборонительный рубеж Каймри, мыс Лыу не удержать. За два дня боев защитники Цереля отбили сорок пять атак гитлеровцев и сами несколько раз ходили в контратаки. Силы гарнизона быстро таяли, резервы были исчерпаны, а фашисты кидали все новые и новые подкрепления.
– Трудно, начпо, очень трудно нам, – пожаловался Елисеев вызванному в штаб Копнову. – Надеяться, судя по обстановке под Ленинградом, ни на кого не приходится. Расчет только на себя, на свои собственные силы.
– Алексей Борисович, политотдел так и ориентирует командиров и политработников, коммунистов и комсомольцев, – ответил Копнов. – Да и люди все это хорошо понимают. Мы ведь обороняем Ленинград.
– Надо послать на боевые позиции всех, кто может держать в руках винтовку, – сказал генерал. – Всех-всех! Независимо от должностей. В том числе и ваших политотдельцев. Собственно, за этим я вас и вызвал, начпо. Вам придется возглавить формирование новых подразделений из тыловиков. Помощниками у вас будут Шахалов и Фролов.
Полдня Копнов с начальником штаба и начальником снабжения БОБРа занимался подбором в отделения, взводы и роты работников штаба, политотдела, особого отдела, трибунала, прокуратуры, хозяйственных и вспомогательных служб. Новоиспеченные подразделения тут же отправлялись на позиции и с ходу вводились в бой. В тылу, оставались только раненые.
Копнов поехал в 3-й пулеметный батальон 79-го стрелкового полка, занимавший оборону на правом фланге, возле самого Рижского залива. Туда как раз направлялся и взвод артистов. Перед боем Копнов намеревался поговорить с актерами, приободрить их, ведь они будут находиться в непривычной для себя обстановке: под разрывами вражеских мин и осколочных бомб. Копнов завернул на 315-ю башенную батарею, забрал газеты и приказал шоферу ехать к пулеметчикам.
Взвод артистов уже прибыл на позиции. Вышедший из машины Копнов застал командира батальона капитана Захарченко за беседой с актерами.
– Я думал, балтийцы к нам с концертиком пожаловали, а они – на пополнение, – сказал он начальнику политотдела БОБРа.
Копнов достал из машины пачку газет и передал комбату. Шофер извлек свежий хлеб и консервы:
– Налетай, братва!
Захарченко развернул газету.
– Пока вы читаете, я побеседую с актерским взводом, – сказал ему Копнов. Он попросил актеров собраться у полуразрушенного сарая. Не успели они разместиться на развалившихся бревнах, как послышался звонкий голос:
– Немцы в атаку пошли!
– Какая по счету-то? – поинтересовался кто-то из бойцов.
– У нас счетовода при пульбате нету…
Подошел Захарченко:
– Нас слишком мало, чтобы выдержать атаку немцев. Поэтому идем в контратаку!
Артисты заволновались, недоуменно глядя на комбата. Не оговорился ли он? При малых силах, наоборот, отбиваться нужно, а он хочет контратаковать.
– От вас требуется для начала одно: погромче кричать «ура!», – как ни в чем не бывало продолжал Захарченко. – Голоса у вас поставлены хорошо. Немец, он ужас как боится нашего «ура!».
Дерзкая по замыслу контратака пулеметного батальона проходила у Копнова на глазах. Когда шедшие во весь рост гитлеровцы приблизились почти вплотную к окопам, Захарченко выскочил из-за бруствера с винтовкой в руке и призывно крикнул:
– Вперед, друзья! Ура-а!
Уже привычные к контратакам пулеметчики стремглав поднялись за своим командиром. Могучее, раскатистое «ура!» заглушило автоматную стрельбу. Копнов пытался наблюдать за актерским взводом, но уследить за ним было невозможно. Актеры вместе с пулеметчиками бежали на дрогнувшие цепи гитлеровцев и, помня наказ комбата, во весь голос беспрерывно кричали «ура!».
Немцы спешно отошли. Пулеметчики не собирались их преследовать, они быстро вернулись на свои позиции.
– Молодцы, артисты! – похвалил раскрасневшийся Захарченко. – Первый раз в бою, а дрались как орлы!
Подошел военфельдшер батальона и доложил о потерях. Девять человек убито и пятнадцать тяжело ранено. Легкие ранения не в счет. Среди убитых оказался один артист.
Захарченко посмотрел на начальника политотдела БОБРа, ожидая услышать от него упрек за актеров, с ходу введенных в бой. Но Копнов угрюмо молчал.
– Хорошие вояки немцы, ничего не скажешь, – произнес Захарченко. – Одного лишь не выносят – рукопашной. Вот мы и пользуемся их ахиллесовой пятой…
– И впредь пользуйтесь, комбат, – согласился Копнов.
От пулеметчиков он поехал по узкому полуострову на левый фланг обороны гарнизона – к берегу Балтийского моря. И где бы он ни появлялся, всюду шли упорные бои. Казалось чудом, что измотанные беспрерывными боями, предельно уставшие моонзундцы все еще сдерживают натиск в десятки раз превосходящего врага.
Первая батарея 76-миллиметровых орудий лейтенанта Некрасова отошла на новую огневую позицию.
– Эта позиция последняя, – предупредил командир батареи. – Дальше отступать нам некуда. За нами – море. Приказываю стоять насмерть!..
Валившиеся с ног от усталости артиллеристы установили орудия и принялись рыть ровики в каменистом грунте.
– К бою! – последовала команда командира батареи.
Командир 4-го орудия сержант Зорин охрипшим голосом подал команду «Огонь!», и ствол выдохнул желтое пламя. Стреляли долго, отбивая атаки гитлеровцев. На огневой позиции стоял грохот, поднимались клубы едкой пыли. В воздухе летали пожелтевшие листья и жухлая трава. Лафет орудия при каждом выстреле все глубже и глубже уходил в землю, ствол раскалялся. Лица артиллеристов почернели от дыма и пыли, глаза воспалились от гари, губы потрескались.
В ответ гитлеровцы обрушили на 1-ю батарею огонь сразу нескольких минометных батарей. Мины накрыли частично третье орудие и полностью четвертое. Увидев точный пристрелочный «крест» немцев, Зорин прекратил огонь и скомандовал:
– В ровики!
Сам он тут же плюхнулся на дно ровика, почувствовав, что кто-то из его бойцов упал на него сверху. В ушах стоял грохот; земля ходила ходуном. Казалось, вот-вот одна из мин угодит в ровик. И тогда конец всем мучениям. Лежа в земле, дышать становилось трудно – и подняться нельзя: вокруг свистят тысячи смертоносных осколков. К тому же какая-то страшная сила вырывала у них из-под ног и головы, с боков глыбы грунта. Чувство такое, что они глубже и глубже уходят в бездну.
Обстрел прекратился внезапно. Зорин пытался приподняться, но не было сил. Его и лежащего на нем красноармейца Грантовского раскопали артиллеристы.
Сержант огляделся. По огневой позиции стлался едкий беловатый дым. Орудийный расчет остался невредимым, не считая полученных царапин и ушибов от камней. Зато само орудие было опрокинуто.
Зорин приказал поставить на колеса опрокинутое орудие. К его радости, система управления была не повреждена, а это значит – можно вести по противнику прицельный огонь.
Едва артиллеристы успели установить орудие, как последовала команда лейтенанта Некрасова:
– Батарея, по фашистам гранатой!..
И снова над огневой позицией прогремел дружный залп. Зорин, оглохший от беспрестанного гула, не слышал, как налетели на них «юнкерсы». Он понял это лишь по черным шапкам взрывов, взметнувшихся перед орудием. Поднял голову: совсем низко над батареей пронесся фашистский бомбардировщик.
– В ровик! – закричал Зорин, но оглохшие артиллеристы его не расслышали. Сам сержант не успел бы добежать до укрытия. Он лег на люльку; спрятавшись за броневым щитом. В следующее мгновение вся земля под орудием со страшным грохотом поднялась в воздух, и взрывной волной Зорина отбросило на кусты…
Очнулся он в непривычной тишине. Возле него стояли трое красноармейцев.
– А… а где остальные? – испуганно спросил сержант.
– Нету остальных… – проговорил Грантовский. – И батареи нет… Одно наше четвертое орудие осталось…
– Есть батарея, раз хоть одно орудие осталось! – произнес Зорин и, превозмогая боль от ушибов, встал на ноги.
Кружилась и болела голова, во рту саднило, к горлу подступала тошнота. Хотелось снова лечь и больше не вставать. Но его ждали артиллеристы.
– Вот что, братва, быстро орудие на место, – распорядился он.
Вчетвером они установили орудие. Зорин осмотрел его: броневой щит изрешечен осколками, разбита панорама, ствол забит землею.
– Ничего, мы еще сможем стрелять из нашей красавицы.
Место было совершенно открытое. Орудие оказалось как на ладони у немцев. Надо было успеть выпустить несколько снарядов по цепям фашистских солдат.
– Орудие! – подал команду Зорин.
Снаряд упал точно в гуще врагов. Били прямой наводкой, и трудно было промахнуться. То тут, то там вздымались черные султаны земли от 76-миллиметровых снарядов. Гитлеровцы заметались и залегли.
– Ага, не понравилось! – орал разгоряченный боем Зорин. – Вот мы еще вам… Давай, братва, не жалей снарядов!
– Товарищ сержант, снаряды… – Грантовский не успел доложить, что больше нечем заряжать орудие, как возле взорвалась вражеская мина. Его отбросило в сторону.
Две минометные батареи немцев обрушили огонь на последнее орудие советской батареи.
Вечером 25 сентября Ленинград передавал концерт для моонзундцев и ханковцев. Ленинградцы помнили о тех, кто мужественно дрался на дальних подступах к их родному городу.
Краснофлотцы и красноармейцы, командиры и политработники обступили громкоговорители. Воцарилась торжественная непривычная тишина. С волнением ждали голос диктора с Большой земли, из города Ленина. И этот долгожданный момент наконец наступил.
– Говорит Ленинград. Говорит Ленинград. Наши дорогие боевые друзья, отважные защитники Моонзунда и Ханко! Передаем для вас концерт мастеров искусств Ленинграда.
Из репродукторов плавно полилась до боли знакомая мелодия песни…
В шторм
Комендант БОБРа Елисеев и военком Зайцев доложили шифровкой Военному совету Краснознаменного Балтийского флота о критической обстановке на полуострове Сырве. Остатки обескровленного гарнизона могут продержаться всего лишь три-четыре дня. Ответ пришел быстро. Командующий флотом вице-адмирал Трибуц разрешил Елисееву со штабом и политотделом перебраться на остров Хиума и возглавить его оборону. Предлагалось эвакуировать туда и бойцов, но в распоряжении окруженных моонзундцев имелись всего лишь четыре торпедных катера, один из которых ремонтировался, два буксира да несколько мотоботов и шлюпок. Мотоботы и шлюпки не годились для такого большого перехода.
В ночь на 3 октября Елисеев решил перебросить на Хиуму сначала свой штаб и политотдел, потом переправить оставшихся. Очень беспокоил генерала начинавшийся шторм. К ночи ожидалось усиление ветра. В такую погоду маленьким, перегруженным катерам трудно будет дойти до Хиумы. Надо бы переждать. Но кто знает, сколько времени может продлиться шторм! Ведь уже середина осени, а в такую погоду Балтика особенно коварна.
– Сегодня в ночь я ухожу на Хиуму. Будем там продолжать борьбу за Моонзунд, – сказал Елисеев Стебелю. – Сдадите командование батареей лейтенанту Червякову и пойдете со мной.
Стебелю только что сообщили, что отряд, посланный им на помощь Ключникову, почти весь погиб под деревней Каймри. Семьдесят лучших краснофлотцев, все один к одному.
– Разрешите остаться на батарее до конца, товарищ генерал? – попросил Стебель.
Елисеев посмотрел на командира батареи долгим взглядом, помолчал, держась за клинышек бородки, тихо сказал:
– Ну что же… разрешаю.
Через несколько минут он уехал в Менту.
Вечером в Менту Елисеев созвал к себе на совещание командиров и политработников БОБРа и частей 3-й отдельной стрелковой бригады. Он сообщил о своем решении перебросить на торпедных катерах штаб БОБРа и политотдел на остров Хиума, где ему приказано Военным советом флота руководить обороной. За себя на Сырве он оставлял командира бригады полковника Гаврилова, а представителем от штаба БОБРа – начальника артиллерии капитана Харламова.
– С Хиумы я пришлю за вами все имеющиеся плавсредства, и, думаю, за два-три дня всех вас снимем с Сырве, – пообещал в заключение Елисеев.
К концу совещания на запыленной машине к пирсу подъехал начальник снабжения.
– У вас все сделано? – спросил его Елисеев.
– Да, товарищ генерал, – ответил Фролов. – Все ценности на триста пятнадцатой батарее.
– Останетесь, чтобы уничтожить их, – приказал Елисеев.
– Есть, – ответил Фролов и зашагал к своей машине. Его догнал Харламов.
– Я с вами на триста пятнадцатую…
После совещания командиры и военкомы частей расходились молча. Каждый по-своему оценивал уход генерала со своим штабом и политотделом на Хиуму. Одни – а их было большинство – считали это правильным: Хиума – второй по величине остров архипелага, и Елисееву целесообразнее там организовать по опыту Саремы оборону; другие хотели, чтобы комендант БОБРа и его штаб до конца находились на Сырве и разделяли судьбу гарнизона. Правда, на полуострове осталось все командование бригады. А это знающие свое дело командиры. Два-три дня, как говорил генерал, они продержатся.
Елисеев вызвал к себе Богданова и приказал готовить торпедные катера к переходу на Хиуму.
Богданов отдал распоряжение Осипову и Гуманенко о подготовке катеров к выходу в море. Сам он пошел в штабную землянку и позвонил на 315-ю башенную батарею. На КП Стебеля не было, и лейтенант Червяков послал за ним посыльного на первую башню. Минут через пятнадцать Богданов позвонил снова. Стебель снял трубку.
– Ну и дозвониться до тебя! – вырвалось у Богданова.
– Связь плохая. Где-то замыкает, – отозвался Стебель и спросил: – Ты чего, Саша?
– Уходим сегодня в полночь…
– Знаю.
– Идем с нами. Место для тебя есть.
На противоположном конце телефонного кабеля замолчали. Богданов слышал лишь тяжелое дыхание Стебеля. Наконец Стебель спросил:
– А если бы твой дивизион остался здесь, ты сам ушел бы от него?
Теперь замолчал Богданов. Ему вдруг стало душно и жарко в низкой землянке.
– Нет, Саша…
– Вот и я нет!
Снова длительная пауза. Командир дивизиона торпедных катеров и командир береговой батареи понимали, что больше никогда не встретятся и что это у них последний телефонный разговор.
– Ну так ты… – заговорил Богданов и почувствовал, что спазмы сдавливают ему горло. – В общем, Саша, прощай…
– И ты прощай, – донесся до него голос Стебеля.
Богданов положил трубку на рычаг и до боли сжал виски ладонями…
В ночь на 3 октября три перегруженных торпедных катера отошли от пристани Менту; четвертый катер, требовавший ремонта, был оставлен в распоряжении командира 3-й отдельной стрелковой бригады полковника Гаврилова. На маленьких палубах катеров с трудом разместились штаб БОБРа, политотдел и моряки дивизиона торпедных катеров. Люди стояли вплотную друг к другу, боясь пошевельнуться. Даже пустые желоба от торпед были заняты моряками.
Едва взревели моторы катеров, как начался обстрел пристани Менту. Небо осветили многочисленные ракеты, на берегу заухали снаряды. Через минуту пристань исчезла в темноте, а с ней стихли и взрывы. Лишь отблески осветительных ракет еще долго виднелись вдали, то исчезая, то появляясь вновь. Рижский залив бурлил, переваливая катера с борта на борт. Приходилось держаться за штормовые леера, чтобы не соскользнуть с покатой палубы в воду.
– Ого, качает здорово. Ишь, штормяга разыгрался, – громко сказал Елисеев, подбадривая ряды стоящих командиров. Сам он примостился возле командира катера, стараясь спрятать голову за ветровой козырек.
«То ли еще будет, когда Ирбенский пролив пройдем, – подумал Богданов. – Здесь хоть полуостров защищает от ветра, а там чистое море». В душе командир дивизиона сомневался в безопасности перехода перегруженных катеров в семибалльный шторм. Как бы волны не опрокинули катера. Или – еще хуже – откажут моторы. Тогда из этого водоворота не выбраться. О своих опасениях Богданов не сказал никому, хотя по задумчивому и сосредоточенному лицу командира отряда Осипова нетрудно было догадаться, что он думает о том же.
Катера шли в кильватерной колонне, близко друг к другу. Больше всех доставалось головному катеру, разбивавшему своим форштевнем встречные волны.
Вскоре катера обогнули южную оконечность полуострова Сырве, вышли в Балтийское море и взяли курс на север – к острову Хиума. Порывистый ветер налетал на них, сбивая с курса; огромные встречные волны, шипя и пенясь, обрушивались на палубы, обдавая людей каскадами холодной воды. Через несколько минут все вымокли до нитки. Катера кидало из стороны в сторону, поднимало на гребни волн и бросало вниз, в шипящий водоворот.
– Держаться крепче! – крикнул Богданов. – Смоет за борт…
Но предупреждение командира дивизиона было излишним. Каждый понимал, что стоит ослабить руки, разжать пальцы – и очередная волна стащит с мокрой и скользкой палубы в кипящую воду, из которой не выбраться.
– Недалеко уже осталось, выдержим, – проговорил Елисеев, хотя все ясно понимали, что путь по бушующему морю еще только начинался. А когда он закончится, никто толком не знал.
Серый осенний рассвет застал катера уже на подходе к полуострову Тахкуна, расположенному в северной части Хиумы. Опасный переход заканчивался. Вот-вот должен был открыться сорокаметровый маяк, за которым имелась маленькая бухточка с деревянным пирсом.
– Воздух! – вдруг крикнул сигнальщик головного катера. – Курсовой пятнадцать правого борта, гидросамолет!..
– «Лапотник», – проговорил Богданов, заметив в серой дымке немецкий гидросамолет.
– Возможно, не заметит, – произнес Елисеев.
С минуту напряженно ждали. Вот бы не заметил, улетел… Но гидросамолет засек торпедные катера, развернулся и на бреющем пошел на сближение. Разом заговорили пулеметы на всех катерах, встречая «лапотника» огнем. Гидросамолет как ни в чем не бывало летел встречным курсом; казалось, вот-вот он накроет своей громадой маленькие катера. И лишь в самый последний момент он вдруг круто повернул к острову и вскоре скрылся в сером тумане: немецкий летчик не выдержал зенитного огня катеров.
– Курсовой десять правого борта, маяк Тахкуна! – доложил сигнальщик.
Елисеев облегченно вздохнул.
Весть о приходе на Хиуму штаба и политотдела БОБРа быстро разнеслась по острову. Одним из первых об этом узнал лейтенант Кудинов. В эту ночь он являлся оперативным дежурным по штабу ОВРа, и посты наблюдения доложили ему о подходе к пристани Лехтма торпедных катеров с Саремы. Утром Кудинов приготовил документы для передачи своему сменщику и думал хорошенько поспать, но за ним неожиданно прислали легковую машину. В комнату дежурного вошел командир ОВРа капитан-лейтенант Оленицкий:
– Генерал-лейтенант Елисеев нас с вами вызывает. Дежурство примут без вас.
Машина быстро доставила их из Кардлы на полуостров Тахкуна, где находился командный пункт коменданта Северного укрепленного сектора. В комнате за столом Кудинов увидел Елисеева. Генерал был одет в длинный китель с четырьмя средними нашивками на рукавах. «Константинов, наверное, ему одолжил. А свой вымочил при переходе», – догадался Кудинов. Рядом с генералом сидел военком БОБРа Зайцев, одетый в матросский бушлат.
– Прибыл по вашему вызову, товарищ генерал, – доложил Оленицкий.
Уставший от бессонной штормовой ночи, Елисеев тяжело приподнял голову, внимательно посмотрел в глаза командиру ОВРа.
– Сколько в вашем распоряжения имеется плавсредств? – спросил он.
– Семь катеров типа «КМ», буксир «Эта» и катер «МБЛ-3», – ответил Оленицкий.
– Немедленно отправить всю вашу флотилию на полуостров Сырве и попытаться как можно больше снять оттуда людей, – сказал Елисеев.
– Моторы требуют капитального ремонта, товарищ генерал…
– Кто пойдет? – перебил Елисеев. Оленицкий, пожав плечами, указал на Кудинова.
– Флагманский штурман ОВРа…
– Ваше мнение о походе, товарищ лейтенант? – вмешался в разговор Зайцев. Кудинов замешкался под пристальными взглядами коменданта и военкома БОБРа.
– Не дойдем мы на таких катерах до Сырве. На рейде даже моторы глохнут.
– А там люди гибнут! – поднялся Зайцев.
Кудинов неловко переступил с ноги на ногу, мучаясь от сознания безвыходности положения. Он хорошо знал, что потрепанные в десантных операциях катера с малосильными моторами совершенно непригодны для плавания в штормовом осеннем море. И не менее был уверен, что именно на этих суденышках он должен пойти и непременно пойдет, потому что иного выхода нет.
– Помощи ждать неоткуда, товарищи. Нужно спасать людей, – сказал Елисеев.
Оленицкий и Кудинов вернулись в Кярдлу. Вечером флотилия катеров и буксир «Эта» вышли из гавани и взяли курс на запад к полуострову Кыпу. Сразу же за маяком Тахкуна на них налетел семибалльный шторм. Катера раскидало в разные стороны, моторы начали глохнуть. Волны яростно обрушивались на терявшие ход маленькие суденышки, швыряли их, как скорлупки, заливали машинные отделения. Мотористы едва успевали ремонтировать отслужившие свои нормо-часы моторы, откачивали холодную воду. Кудинов шел на буксире «Эта», направляя его то к одному катеру, то к другому.
– Много мы с вами, Тихон Митрофанович, ходили по Моонзунду, но такого похода я что-то не помню, – проговорил капитан буксира Васильев. – Дойдем ли?
– Дойдем, Иван Васильевич, – упрямо ответил Кудинов.
К утру флотилия с трудом, но все же дошла до полуострова Кыпу и укрылась от ветра в маленькой бухточке. Моряки мечтали хоть немного отдохнуть после штормовой ночи, но над стоянкой неожиданно появились немецкие истребители. С полчаса они обстреливали из пулеметов и пушек катера и потом так же внезапно улетели. Продолжать поход на полуостров Сырве катера больше не могли.
Елисеев послал для проверки состояния судов комиссию во главе с военкомом БОБРа. На Кыпу приехали на машине Зайцев, командир ОВРа Оленицкий, флагманский механик Роговцев и военком ОВРа политрук Кострикин. Они внимательно осмотрели катера.
– На таких катерах даже на рейд опасно выходить, – заключил Роговцев. – Несколько в лучшем состоянии катер «МБЛ-3».
Зайцев доложил по телефону о проверке судов Елисееву. Катера типа «КМ» решено было отправить обратно в Кярдлу, а буксир «Эта» и катер «МБЛ-3» на Сырве.
С наступлением темноты первым вышел рейдовый буксир «Эта». Кудинов пожал на прощание руку Васильеву:
– Идите, Иван Васильевич. Мы следом за вами…
Очертания буксира быстро растаяли в сгущающейся темноте, но еще долго был виден сноп искр, который валил из трубы. Уголь на «Эта» кончился, и Васильев вынужден был взять дрова. «Так буксир и обнаружить в море нетрудно, – подумал Кудинов. – А немецких кораблей у Саремы много. Не дойдет «Эта».
На катер «МБЛ-3» Зайцев вместе с Кудиновым послал флагманского механика ОВРа Роговцева и политрука Кострикина.
– Ваша задача – снять с Сырве штаб третьей стрелковой бригады, – сказал он и показал на карте место, куда должен подойти катер. – Вас будут ждать в точке траверз кирхи Ямайя.
С Кыпу вышли в первом часу ночи. Кудинов решил уйти далеко в море на запад, чтобы избежать возможной встречи с дозорными кораблями противника. Ветер начал заметно стихать, но море все еще продолжало штормить. Волны, ударяясь о скулы катера, окатывали палубу бурлящей водой и раскачивали небольшое суденышко. Мерно громыхали дизели, за их работой вместе с мотористами следил и флагманский механик. Кудинов и Кострикин находились в ходовой рубке. Штурман то и дело склонялся над картой и сверял курс с показаниями компаса. Расчет его оказался верным: за все время пути катер не встретил дозорных кораблей противника.
Слева в темноте показалось оранжевое зарево: на полуострове Сырве что-то горело.
– Вот тебе и ориентир! – кивнул Кострикин. – Видно, бой еще идет на Сырве…
Кудинов сверил по зареву курс: катер шел правильно. По времени, по счислению они подходили уже к траверзу кирхи Ямайя.
– Идем к берегу, – сказал он и повернул катер строго на восток.
Начало светать. Над головой висели густые облака. Шеренги белогривых волн бугрили темно-серую поверхность моря, переваливая катер с борта на борт. Полуостров Сырве расплылся мутным пятном. Кудинов тщательно искал в нем хоть какой-нибудь ориентир. Постепенно начали вырисовываться пока еще расплывчатые очертания берега. Вот он все ближе и ближе. Стала видна уже темная полоса прибрежного леса.
– Правильно идем, – одобрительно проговорил Кострикин.
– Без берегового ориентира не могу точно сказать, – ответил Кудинов. – А он так нужен! – вырвалось у него. – Камней тут черт понакидал… Не напороться бы…
– Слева по борту «лапотник»! – доложил вдруг сигнальщик. Кудинов выглянул из рубки и увидел немецкий гидросамолет. «Лапотник» перешел на бреющий полет, направляясь к катеру. С гидросамолета выпустили две белые ракеты.
– Позывные требуют, – догадался Кудинов. – Единственный ответ у нас – пулеметы…
На катере имелось два пулемета: крупнокалиберный и станковый. Пулеметчики уже стояли на своих местах и ждали команды. Кудинов перевел ручку машинного телеграфа на «самый полный вперед». Он хотел поскорее подойти к берегу: маневрировать на этом участке нельзя – вокруг банки.
«Лапотник» быстро приблизился к катеру. Оба пулемета тут же открыли по нему огонь. Огненные струи трассирующих пуль полились и из пулеметов гидросамолета. «Лапотник» проскочил над катером и пошел на новый заход. Упал на палубу пулеметчик: очередь прошила ему живот. Кострикин встал на его место, но пулемет не стрелял – заклинило затвор. «Лапотник» пронесся над катером и сбросил две бомбы. Взрывом подбросило корму вверх и чуть не опрокинуло катер. Он стал уклоняться вправо, на темные точки – камни, вокруг которых кипел белый бурун. Кудинов инстинктивно хотел положить руль влево, чтобы удержать разворот катера, но штурвал не вращался. «Заклинило руль!» – пронеслось у него в голове. Обернулся: над кормой полыхало пламя – от бомбы взорвался топливный бак. Клубы черного дыма поднимались к облакам, застилая небо. Роговцев с двумя обожженными мотористами пытались сбить пламя, не подпуская его ко второму топливному баку. Кострикин все еще возился с пулеметом: исправлял повреждение. Ответный огонь вел лишь станковый пулемет, но «лапотнику» он был не страшен. Кудинов бросился на помощь Кострикину, но вскоре понял, что пулемет не починить. Рядом, под ногами, в луже крови стонал смертельно раненный пулеметчик.
– Братцы… застрелите меня… Не могу больше… Застрелите… Братцы… – умолял он.
– Потерпи, друг. Берег рядом. В лазарет тебя отправим, – пообещал Кудинов.
Со звоном резанули палубу пули, выпущенные «лапотником». Пулеметчик дернулся и откинул голову. Лицо его залила кровь. «Отмучился», – подумал Кудинов. Тут же раздался сильный удар – катер выскочил на камни. «Теперь все: неподвижную цель «лапотник» мигом потопит».
Роговцев яростно продолжал тушить пожар. Один моторист был убит, а другой ранен. Упал на палубу второй пулеметчик. Из разбитого кожуха пулемета валил пар. Кострикин и Кудинов стали помогать Роговцеву. Они не обращали внимания на круживший «лапотник», стремясь во что бы то ни стало спасти катер. А гидросамолет делал один заход за другим и с небольшой высоты обстреливал из пулеметов и пушки мечущихся по горящей палубе моряков. Улетел он лишь после того, как расстрелял весь боекомплект.
Вскоре удалось потушить пламя. Обгорелый Роговцев осмотрел катер.
– Если нам удастся стащить катер с камней, заделать пробоины, то мы сможем еще вернуться на Хиуму, – заключил он.
Решено было срочно переправиться на берег, откуда доносились раскаты взрывов: на Сырве шел бой. Спустили за борт «тузик», но маленькая шлюпочка, изрешеченная пулями, ушла на дно. Роговцев связал спасательные круги, получилось нечто вроде плотика. На них положили раненых и поплыли к берегу. Холодная вода перехватывала дыхание, приходилось часто двигать руками и ногами, чтобы не закоченеть.
– Сначала на огненной палубе, как на сковороде, поджаривались, а теперь охлаждаемся ледяным душем. Так обычно закаляют сталь, – произнес Кострикин.
Плотик сел на мель. Моряки подхватили раненых и вынесли на берег. Тут же из-за облаков вывалился «мессершмитт» и спикировал на катер. Над палубой бившегося в камнях суденышка взметнулся столб огня и дыма.
– Все! – Роговцев снял мокрую фуражку. – Взорвался второй топливный бак. Больше мы не вернемся…
К морякам подошли старший лейтенант и политрук, командир и военком только что взорванной зенитной батареи.
– Где штаб бригады? – спросил Кудинов.
– Сам черт не разберет, кто сейчас где, – махнул рукой старший лейтенант. – Немцы прорвались на Церель.
– А лазарет далеко отсюда?
– Вон за той деревней… – Старший лейтенант показал на домики эстонских рыбаков, что виднелись в километре от берега.
У зенитчиков была замаскирована в кустах орешника полуторка. На нее положили раненых и поехали к деревне. С моря налетел «мессершмитт». Шофер резко свернул с дороги и загнал полуторку в кусты. «Мессершмитт» взмыл ввысь и быстро скрылся за лесом. Кудинов выпрыгнул из кузова машины, вышел на дорогу. Метрах в четырехстах от себя он увидел две цепи немецких автоматчиков.
– Немцы наступают! – крикнул он.
Командир зенитной батареи быстро оценил обстановку.
– Бегом в дзот! – показал он рукой на полуразрушенный бугор возле самого берега моря. Через две минуты моряки и зенитчики заняли оборону в разбитом бомбами дзоте.
– Будем биться до конца, – твердо сказал Кострикин. – Отступать нам некуда.
– Долго не продержимся, – покачал головой командир зенитной батареи. – Из оружия у нас одни пистолеты да две гранаты… – Он снял с пояса гранату, ласково погладил ее, положил рядом на землю: – Что ж, драться так драться! Нас голыми руками не возьмешь.
Немецкие автоматчики шли во весь рост по мшистому ровному берегу моря. Исход боя был ясен. Речь могла идти лишь о том – десять минут, полчаса или час могут еще продержаться моонзундцы. О сдаче в плен не думал никто.
Автоматчики подходили все ближе и ближе. Уже отчетливо стали видны их лица.
– Немцы справа! – вдруг крикнул командир зенитной батареи и швырнул гранату в канаву, по которой с фланга подползли к дзоту гитлеровцы. Никто не заметил этой поросшей травой канавы, должно быть для осушки низины прорытой от кустов к морю; ею и воспользовалась группа немецких автоматчиков. Раздались частые автоматные очереди. Командир зенитной батареи, даже не вскрикнув, рухнул на землю. Моряки открыли ответный огонь из пистолетов, но в развалившуюся крышу дзота полетели гранаты. Взрывом свалило с ног Роговцева. Он пытался встать, но перебитые ноги не слушались. Еще взрыв. Кудинов метнул последнюю гранату. В ту же секунду он почувствовал тупой удар по голове. И все сразу поплыло перед глазами. Он ничего больше не слышал, кроме звона в ушах. «Тишка, хочешь малинового звона послушать?» – всплыла вдруг неясная фраза из далекого, милого, почти неправдоподобного детства. Это продолжалось одно мгновение. Кудинов упал, и все пропало.
