Текст книги "Хроника расстрелянных островов"

Автор книги: Юрий Виноградов

– Теперь уже все, – проговорил Кухарь. – Осталось одно: уходить отсюда. Еще не все у нас потеряно…

По подсчетам Кухаря, лайба должна была выдержать десять человек. На север не пробиться; если же благополучно пересечь бухту Кейгусте, можно укрыться в прибрежных лесах, а оттуда пробраться в Курессаре.

Послышался гул моторов. Кухарь узнал «юнкерс». Теперь им не выйти на лайбе в залив, а иного выхода нет. Через минуту «юнкерс» пролетел над орудием, потом развернулся и закружил над батареей.

– Настраивайте рацию, Яценко, – распорядился Кухарь.

Пока радист крутил ручки настройки и называл позывные штаба, Кухарь, туго затянув шинель ремнем, прикрепил к нему гранаты. То же сделали и краснофлотцы.

– Штаб не отвечает, – доложил Яценко, – на этой волне говорит кто-то другой.

– Все равно. Давайте открытым текстом. Может, кто и услышит, – сказал Кухарь и, оглянувшись на боевых товарищей, передал: – Всем, всем, всем! Кончились снаряды. Идем в последний бой…

Отступление

С пристани Талику Харламов вернулся в Курессаре. Елисеев был в кабинете один.

– Как там на ориссарских позициях? – спросил он. – Рассказывайте.

Харламов рассказал о тяжелой обстановке, создавшейся на северо-восточном побережье Саремы: кончались снаряды, поэтому пришлось взорвать береговую батарею.

– Еще вчера майор Навагин приступил к оборудованию второй линии обороны на рубеже бухта Кунисти, мыс Трииги, – Елисеев подошел к карте. – Саперам помогает местное население.

Харламов только сейчас заметил у Елисеева новые нашивки: он стал генерал-лейтенантом.

– А подкрепления взять негде. И флот не обещает. Москва в опасности, Ленинград… Фашистская эскадра постоянно курсирует вдоль западного берега Саремы. Вероятно, попытаются еще раз высадить морской десант.

– Нельзя допустить, чтобы с запада немцы ударили нам в спину, – горячо сказал Харламов.

– В этом случае надежда на вашу артиллерию. А двадцать пятая батарея еще не поставлена на основание.

– Я потороплю строителей, товарищ генерал, – заверил Харламов.

– Полуостров Сырве для нас очень важен, – задумавшись, произнес Елисеев и повторил: – Понимаете, очень!..

В тот же день Харламов выехал в бухту Лыу, где на временных основаниях строилась новая береговая батарея.

Ленинградский батальон морской пехоты отходил с ориссарских позиций последним. В его рядах едва ли насчитывалась третья часть личного состава: остальные полегли на поле боя. Моряки отступали с боями, цепляясь за каждый куст, за каждый камень. Отделение старшины 2-й статьи Плечева прикрывало отход. Огнем из ручных пулеметов его бойцы приостанавливали наседавших врагов. И лишь перед самой бухтой Кейгусте удалось оторваться от противника. Батальон отошел на свои старые позиции, где заняли оборону две роты эстонского оперативного батальона капитана Ковтуна, переброшенные на усиление из Курессаре. Над ними уже кружили два немецких бомбардировщика.

Плечеву хотелось поскорее встретиться со своими новыми друзьями с береговой батареи, на которой служили почти все ленинградцы, и рассказать им о боях на ориссарских позициях. По дороге на командный пункт он догнал двух артиллеристов. Лица батарейцев были неприветливы и хмуры. Они даже не ответили на приветствие Плечева и лишь ускорили шаг.

– Что, от немецкой авиации попало? – по-своему понял Плечев состояние артиллеристов.

– У нашего Бати обе ноги оторвало, – чуть не плача, произнес один из артиллеристов.

Батей звали командира 130-миллиметровой береговой батареи лейтенанта Будаева, которому было всего лишь 23 года. Его командный пункт находился на самой высокой ели, возвышавшейся над всем лесом. С помоста – маленькой деревянной площадки, построенной у самой вершины, – Будаев управлял огнем батареи и топил вражеские корабли, пытавшиеся высадить морской десант в бухте Кейгусте. Вскоре немецкие летчики заприметили громадную ель и догадались, что оттуда ведется корректировка огня береговой батареи. Несколько дней с утра до вечера самолеты кружили вокруг пушистой ели и поливали ее огнем из крупнокалиберных пулеметов. Однако батарея Будаева продолжала стрелять по фашистским кораблям, не подпуская их к берегу. В конце концов пули срезали почти все ветви на дереве; ель превратилась в одинокий голый столб с помостом наверху, на котором во весь рост стоял лейтенант Будаев и кричал оттуда своим артиллеристам:

– Ленинградцы! Постоим за свой любимый город! Батарея, залп!..

Когда Плечев с артиллеристами прибежали на командный пункт, вокруг Будаева уже собрались почти все краснофлотцы. Командир батареи полулежал, прислонившись спиной к совершенно голой ели, испещренной пулями. Лицо его было белым как снег, сухие губы посинели. Непостижимым казалось, что лейтенант еще но потерял сознание. Артиллеристы не знали, чем помочь своему командиру, и испуганно глядели на него.

– Кончатся снаряды – батарею взорвать, – еле слышно прошептал Будаев своему помощнику. – Ничего не оставляйте…

– Выполним, товарищ лейтенант…

– Бейте фашистов, – сказал Будаев и закрыл глаза: силы явно покидали его. С трудом приподнял голову, широко раскрыл глаза. – Жене…

Казалось, вот-вот командир батареи потеряет сознание, но он вдруг правой рукой рывком вытащил из кобуры наган и выстрелил себе в грудь. Это было настолько неожиданно для окружавших его краснофлотцев, что никто даже не успел выхватить у лейтенанта оружие. Ошеломленные, артиллеристы растерянно переглядывались, многие плакали.

– Отмучился наш Батя, – произнес кто-то тихо.

– Здесь его и похороним, товарищи, – сказал помощник командира батареи. – Со всеми воинскими почестями…

Плечев вернулся в свое отделение подавленный и злой. Ленинградцы уже знали о случившемся на береговой батарее и молча переживали героическую гибель лейтенанта.

Раздался дружный залп батареи, потом второй и третий.

– По немецким кораблям стреляет батарея? – спросил Плечева из соседнего окопа политрук 3-й роты эстонского оперативного батальона Денисов, бойцов которого отделяла от ленинградцев дорога, идущая от Кейгусте на Ориссаре.

– Нет. Салютует батарея.

– Как салютует?! – не понял Денисов.

– Как положено. Погибшему в бою командиру батареи…

Денисов хотел расспросить Плечева поподробнее, но в воздухе показались немецкие бомбардировщики.

– В укрытие! – разнеслась по окопам команда.

Загрохотали взрывы бомб, вздымая султаны черной пыли. Денисов почувствовал, как по спине застучали мелкие комья земли. «Боевое крещение для батальона», – отметил он про себя и поглядел на своих бойцов – эстонских парней, распластавшихся на дне окопа. Каждый из них фактически еще не обстрелян, если не считать нескольких операций по ликвидации на Сареме воинствующих групп кайтселитов. Как-то теперь они поведут себя при атаке немцев, которая последует после налета авиации?

Совсем рядом громыхнула бомба, и два эстонца застонали от боли. «Первые раненые», – подумал Денисов. Он хотел успокоить бойцов, но не знал эстонского языка, а переводчика поблизости не оказалось. Появились раненые и убитые и в других окопах. Когда самолеты улетели, Денисов облегченно вздохнул. Но уже через минуту на них обрушились артиллерия врага и минометы. Простреливали буквально каждый метр площади, обороняемой моонзундцами. Свист мин, грохот снарядов и стоны раненых стояли над окопами; десятки черных смерчей то и дело вырастали вокруг, закрывая выглядывавшее из-за облаков солнце. Рота таяла на глазах. Денисов поднялся во весь рост и поглядел на дорогу – на них надвигались грузовые машины, с кузовов которых били минометы. Тут же открыла огонь стоявшая за окопами полевая батарея и первыми же снарядами подожгла две головные машины. Автоколонна остановилась.

– Всыпали им наши артиллеристы! – возбужденно прокричал Денисов. Со дна окопа бойцы недоуменно глядели на своего политрука, не понимая его радости. Тут только они наконец почувствовали, что артиллерийский и минометный огонь заметно стих.

Показалась первая цепь вражеских автоматчиков. Они шли во весь рост, не ожидая сопротивления.

– Приготовиться к встрече! – передал по окопам Денисов и, когда гитлеровцы подошли на прицельную дальность стрельбы, скомандовал: – По врагу… Огонь!

Дружный пулеметный и винтовочный огонь моонзундцев внес замешательство в ряды немецких автоматчиков. Сраженные пулями, они падали на землю.

Немцы вынуждены были отступить. На глазах у всех они без стеснения удирали к своим все еще горевшим машинам.

– Побережем патроны, товарищи, – прекратил огонь Денисов. – На следующую атаку…

Слова его потонули в грохоте – немцы снова начали обстрел позиций моонзундцев из пушек и минометов. Высокий столб огня взметнулся из-под земли перед Денисовым и ослепил его.

…Очнулся он вечером. Кругом было тихо. Вдали в предночном небе то и дело загорались красные и зеленые ракеты. Попытался встать, но не смог приподнять точно налитое свинцом тело. Увидел, что он по горло завален землей и камнями. Рядом с ним лежали убитые бойцы его роты. С трудом высвободился и попробовал встать – левая нога не слушалась. Дотронулся до лица, пальцы ощутили липкую массу. «Умыться бы…» Вспомнив, что рядом находится бухта, он пополз к ней по изрытой воронками земле. К счастью, берег бухты был рядом, и уже через полчаса он смывал холодной водой кровь с лица.

В нескольких шагах, за кустами, послышались голоса. Денисов выхватил наган и притаился за камнем. Потом он увидел моряков из ленинградского батальона морской пехоты, среди которых был и его сосед по окопу старшина 2-й статьи Плечев. Вместе с ними он доковылял до полусгоревшего дома, где уже собрался небольшой отряд моонзундцев. Денисов едва ли насчитал половину бойцов своей 3-й роты.

– А где же первая рота? – спросил он.

– Нет ни одного человека, – объяснил ему переводчик. – Рота была окружена фашистами, и все погибли… И мы окружены. Будем прорываться в Курессаре…

Разрозненные группы подразделений 46-го стрелкового полка, моряков ОВРа и береговых батарей с боями отошли от пристани Талику в район бухты Трииги. Противник вышел на восточный берег бухты и начал из минометов обстреливать пирс и поселок. Ему удалось поджечь стоящий на якоре транспорт «Хелга», команда которого перешла на берег. Стало ясно, что и остальные суда ждет такая же участь. Командир ОВРа приказал всем оставшимся судам немедленно уйти на остров Хиума.

Весть об уходе судов из Трииги встревожила бойцов.

– Если моряки ушли, значит, Трииги сегодня же придется оставить, – сказал политрук Василевский. Вместе с бойцами и командирами своего полка он находился на почте, где ему заново перебинтовали раненую ногу.

– Правильно сделали, что ушли. Не гореть же им здесь свечками за упокой души, – ответил кто-то из командиров, показывая на все еще дымящийся транспорт «Хелга».

– Морякам легче, чем нам, пехоте, – жаловался Василевский. – Сели на свои коробочки и поплыли куда хотят. А мы топай под огнем врага.

– Тебе же предлагали в госпиталь. Ехал бы сейчас на санитарке, – ответил ему тот же голос.

– Если все будут ездить на санитарных машинах, кто же тогда воевать на острове будет?! – оглядел Василевский присутствующих бойцов, большинство из которых, как знаками, были отмечены белыми повязками. Ему не ответили: понимали – политрук прав.

– Как ты думаешь, Георгий? – спросил он Ладонщикова, с листом бумаги разместившегося на подоконнике.

Вопрос политрука застал Ладонщикова врасплох. Он совсем не слышал, о чем говорили в комнате: до его слуха в полуоткрытое окно доносился с бухты только шум прибоя, прерываемого взрывами мин и снарядов.

– О, да наш боевой поэт, оказывается, стихи сочиняет…

Ладонщиков действительно хотел написать стихи. Он все еще был под впечатлением горячего боя на ориссарских позициях. Перед его глазами отчетливо стояла кровавая картина неравного сражения, яростные крики бойцов, на которых лавинами накатывались серые цепи немецких автоматчиков. Казалось чудом, что моонзундцы все еще держатся на своих позициях, точно огненным волнорезом разбивая бесконечные шеренги наседавших гитлеровцев. Сколько было этих атак, сколько было убито и ранено его товарищей по оружию, он не помнил. В затуманенном сознании – единственное: успевать заряжать винтовку и стрелять, стрелять, стрелять. Невольно складывались строки будущего стихотворения, пусть еще не совсем твердые и недостаточно четко отработанные.

 
Стояли холодные серые дни,
Балтийское море шумело…
За остров с врагами сражались они —
Достойно, решительно, смело.
Кровавые волны на берег несли
Вражьего флота обломки,
На остров живыми взойти не могли
Псов-рыцарей злые потомки.
Кончались снаряды, а враг напирал,
Озлобленный сильным отпором,
Десант за десантом на остров бросал
Иль крался испытанным вором.
Море валы ледяной воды
С коричневой тенью последней беды
Все чаще на берег бросало.
Редели героев стальные ряды,
Но мужество их возрастало…
 

Звон разбитого стекла отвлек Ладонщикова. И тут же все потонуло в захлебывающихся пулеметных очередях.

– Немцы окружают почту! – раздался чей-то крик. – Через окно прыгать!

Комната стала быстро пустеть: все, торопясь и мешая друг другу, прыгали в окно. Выпрыгнул и Ладонщиков…

Очнулся он только под утро в картофельной борозде. Кружилась голова, и нестерпимо болела левая нога. Поблизости дымилась догоравшая почта. Из своих никого не было. Значит, им удалось уйти. Пополз и он к темневшим за картофельным полем кустам. Навстречу шли три кайтселита, вооруженные немецкими автоматами…

Через два дня после вторжения немцев на Сарему части гарнизона вынуждены были отойти на вторую линию обороны – бухта Кунисти, мыс Трииги. Но к утру следующего дня стало ясно, что долго на этом рубеже не удержаться. Разведчики и пленные сообщили, что немцы получили новое подкрепление и теперь развивают наступление тремя основными группами: вдоль северного берега Саремы – на запад с задачей помешать гарнизону отойти на остров Хиума; с центра – на город Курессаре; вдоль южного побережья – с целью ликвидации береговых батарей и частей.

Елисеев собрал совещание командиров частей. Защитники Саремы должны были решить: отходить на остров Хиума или на полуостров Сырве. Генерал стоял за отход на полуостров Сырве. Для переправы на Хиуму требовались плавсредства, а их в распоряжении БОБРа не было. К тому же отходить к Хиуме можно было только ночами, так как днем фашистские самолеты господствовали в воздухе, а на это бы ушло несколько суток. Отход на Сырве сулил некоторые преимущества. На узком, вытянутом полуострове можно было соорудить несколько линий обороны и сдержать атакующих немцев. К тому же 315-я башенная береговая батарея могла служить главной ударной силой. Весь полуостров ею свободно простреливался.

Решено было срочно в самом узком месте полуострова по линии Сальме, Мельбри построить мощный рубеж обороны, а боеприпасы, снаряжение и продовольствие эвакуировать на мыс Церель, в район 315-й батареи.

Больше всех предстояло потрудиться начальнику снабжения. За два-три дня нужно было вывезти все, что имелось на складах. А машин не хватало. Придется мобилизовать и подводы. Фролов заторопился на склады, но его задержал Елисеев.

– Поедете со мной в уездный комитет партии, – сказал он.

«Вот и хорошо, – сообразил Фролов. – У секретаря укома попросим помощи. Он знает, где достать повозки».

В помещении уездного комитета партии было многолюдно. То и дело входили и выходили люди, слышался приглушенный деловой говор. Эстонские коммунисты уходили в подполье, чтобы оттуда продолжать борьбу с фашистами.

Муй встретил Елисеева и Фролова в коридоре и провел их в свой кабинет. За столом сидел высоченный эстонец и листал папки с документами. Елисеев поглядел на секретаря укома партии и перевел взгляд на незнакомца. Муй улыбнулся, догадываясь, о чем думает генерал.

– Карл Томинг, – представил он своего товарища. – ЦК Компартии Эстонии поручил ему организовать подпольную работу на островах.

– Очень рад с вами познакомиться, – протянул Елисеев руку Томингу.

Муй предложил гостям стулья, приготовился слушать Генерала. Елисеев оглядел строгий кабинет первого секретаря укома партии, придвинул стул ближе к столу.

– Обстановка складывается тяжелая, – начал генерал. – Мы вынуждены оставить Курессаре и отойти на Сырве. Там будем продолжать борьбу…

– Мы все понимаем, – вмешался в разговор Томинг. – Враг силен. Но мы ему не дадим покоя на территории нашей Эстонии. Организуем партизанский отряд.

– Только оружия нет, – сказал Муй.

– Оружием, патронами, снаряжением мы вас обеспечим, – ответил Елисеев и показал на Фролова. – Я специально пригласил с собой начальника снабжения.

– Когда можно будет получить оружие? – спросил Муй.

– Сейчас, – ответил Елисеев.

Муй позвонил. В кабинет вошел его шофер Курикян.

– Поедете с товарищем Фроловым и привезете оружие, – передал шоферу Муй.

– Прямо сюда? – спросил Курикян.

– Сюда…

Фролов и Курикян направились к двери. «А как же повозки? Совсем о них забыл», – остановился Фролов.

– Товарищ Муй, просьба у нас. Повозки нужны. Боеприпасы и продовольствие на Сырве переправить нужно. А машин не хватает. Помогите, – сказал он.

– Поможем, – произнес Муй.

Фролов и Курикян вышли. Встал со стула и Елисеев.

– И мне пора… Что нужно – обращайтесь, пока здесь, – проговорил он. – Я пришлю к вам начальника особого отдела. С ним договоритесь о связи.

Елисеев протянул руку Мую:

– Ну, желаю удачи. Прощайте…

– Почему прощайте?! – удивился Муй. – До свидания.

Елисеев улыбнулся, пожал руку Томингу:

– До свидания, товарищи…

Об отходе гарнизона Саремы на полуостров Сырве Букоткин узнал от начальника штаба стрелкового батальона, которого поздно вечером доставили в военно-морской госпиталь с перебитыми ногами.

Сообщение нового соседа Букоткина по палате подтвердилось на другой же день. Военно-морской госпиталь стал спешно готовиться к эвакуации. Раненым не говорили об этом, но по тому, как суетливо бегали сестры и санитарки, сердито покрикивали врачи, нетрудно было догадаться о готовящемся переезде.

Букоткин решил сам выяснить все до конца. Если моонзундцы действительно отступают, то ему в госпитале делать нечего: его место в строю. Слава богу, он крепко держится на ногах и может стрелять левой рукой. Правда, тело и голову по-прежнему стягивают бинты, но осколки извлечены, опасаться нечего.

В коридоре он остановил проходившую мимо белокурую сестру:

– Скажите, сестричка, что здесь происходит?

– Вам надо лежать смирно. Нам нельзя говорить об этом раненым, – с эстонским акцентом ответила сестра.

– Все равно мы узнаем. Как ваше имя?

– Минна.

– Минна, дорогая, ну пожалуйста, скажите! – Букоткин умоляюще посмотрел на сестру.

– Госпиталь переезжает на Церель. Теперь идите в палату.

Поблагодарив, Букоткин направился к своей палате, но, когда Минна скрылась в перевязочной, повернул обратно и постучал в дверь начальника госпиталя.

– Я прошу вас выписать меня.

– Как же я вас выпишу? На вас живого места нет! – удивился начальник госпиталя.

– Все равно выпишите. Не такое время сейчас, чтобы разлеживаться.

– Не выпишу, и не просите.

Отчаявшись, Букоткин решил дозвониться до коменданта. Наконец его соединили.

– Не выписывают, товарищ генерал.

Боясь, что генерал не дослушает, Букоткин торопливо убеждал Елисеева, что совсем здоров. Но Елисеев выслушал молча. Потом в трубке послышался его глухой голос:

– Я позвоню начальнику госпиталя.

Через полчаса Букоткину вручили направление.

Повеселевший, он вышел из кабинета, нашел сестру-хозяйку и получил обмундирование. По пути к штабу на узких улочках ему попадались перегруженные машины, повозки и даже трактор с прицепом. Все двигалось на запад – к полуострову Сырве.

В штабе Букоткин направился к начальнику артиллерии за назначением, но тот был где-то на батареях. Букоткин походил по пустым коридорам, потом его вызвали к оперативному дежурному.

– Вам приказано выехать к капитану Стебелю. Сейчас все к нему эвакуируются. Кстати, заберите своих подчиненных во дворе.

– С сорок третьей батареи? – удивился Букоткин.

Обрадованный, он выбежал из дежурной комнаты. Во дворе, под ветвистой липой, на скамейках сидели усталые краснофлотцы его батареи – люди, о которыми он сражался. Силы вдруг покинули его, и он не смог тронуться с места.

– Дубровский! – узнал он кока.

Дубровский вздрогнул, повернул на окрик лицо с рассеченной щекой и встал со скамейки.

– Товарищ командир?! Вы?! – В следующее мгновение он бросился к Букоткину: – Думали, не придется больше свидеться. Ведь мы с того света, можно сказать, пришли…

Подбежали и другие краснофлотцы. Букоткин каждому жал руку, обнимал, что-то говорил. Вот они снова с ним, его питомцы, его лихие и бесстрашные артиллеристы, не дрогнувшие в неравной схватке с врагом. Но как их мало осталось! Всего четырнадцать человек…

– А где остальные?

– Остальные… – замялся Дубровский, – остальные, товарищ командир, погибли при прорыве. А раненые попали в плен. В общем, точно мы и сами не знаем…

Из рассказа краснофлотца Букоткин узнал о последних часах 43-й береговой батареи и о прорыве из окружения.

…Капитан Стебель приветливо встретил батарейцев и пригласил своего боевого соратника к себе в комнату, которая находилась в первой башне. Командир 515-й батареи был на несколько лет старше Букоткина. Широкое, почти круглое лицо, толстые губы, голубые глаза, застенчивая улыбка – все говорило о добродушии и спокойствии прославленного артиллериста, батарея которого уже два раза упоминалась в сообщениях Советского информбюро. Букоткину показалось, что Стебель внешне совсем не изменился, разве только складки возле уголков рта углубились. Последний раз они встречались в начале войны в Курессаре, когда отправляли свои семьи на Большую землю. Потом изредка говорили по телефону до того злополучного дня, когда гитлеровский десант обрушился на 43-ю батарею. И вот снова встретились.

– Куда теперь? – поняв состояние Букоткина, спросил Стебель.

– Не знаю.

– Хочешь ко мне? Должность помощника свободна. Командир первой башни совмещает. С начальством договорюсь…

Зазвонил телефон. Стебель торопливо снял трубку.

– Объявляйте воздушную тревогу, – приказал он и пояснил Букоткину: – Бомбардировщики летят курсом на батарею.

Букоткин услышал далекий, точно подземный, глухой взрыв. Через минуту взрывы стали доноситься отчетливее: бомбы падали вблизи башни.

– Полтора месяца бомбят ежедневно, – сказал Стебель. – Нашу ложную батарею каждый раз в щепки разносят. И хорошо! Обе стороны довольны.

Налет так же быстро прекратился, как и начался. Стебель предложил. Букоткину осмотреть его хозяйство. Они вышли из первой башни, зашли на вторую, потом свернули на тропу, которая, извиваясь через лес, кратчайшим путем вела от башни к центральному посту и командному пункту батареи.

День обещал быть солнечным и жарким, хотя первое дыхание осени уже чувствовалось по обильной холодной росе, по желтизне листьев березок и орешника. На прозрачном голубом небе – ни облачка, не по-осеннему спокойно и море. Его синяя бескрайняя гладь застыла в лесистых берегах, и сейчас оно напоминало тихий деревенский пруд.

Тишину утра нарушил раздирающий вой сирены: на батарее опять объявили воздушную тревогу. Стебель и Букоткин ускорили шаг. Послышался рокот фашистских бомбардировщиков. Их было около двадцати. Когда первая бомба гулко хлопнула в районе ложной батареи, Стебель и Букоткин входили уже в центральный пост. Там, в оперативной комнате, были комиссар батареи старший политрук Беляков и командир первой башни лейтенант Червяков.

– Второй налет за утро. Неспроста, по-моему, это. Что-то задумали фашисты, – озабоченно проговорил Беляков.

– Посмотрим, – спокойно ответил Стебель. Он взял со стола лист бумаги и передал его Букоткину: – Вот весь наш боезапас. Начальник артиллерии приказал экономить. Пополнения не будет…

– Да-а, – задумчиво протянул Беляков. – При такой активности немцев больше месяца не продержимся.

– Кончится боезапас – взорвем батарею и пойдем на сухопутный фронт, – сказал Червяков.

– Взорвем! – возмутился Стебель. – Не для того мы ее строили. – Он нервно прошелся по маленькой комнате и остановился перед Беляковым: – Здесь будем биться до последнего патрона. Ясно? Никуда отсюда не уйдем. Так всем и передай.

Беляков впервые видел командира батареи таким возбужденным. Обычно Стебель всегда был спокоен и несколько флегматичен, что порой не нравилось комиссару.

Второй налет продолжался около часа. Когда «юнкерсы» улетели, с боевых постов начали поступать доклады.

– На батарее никаких повреждений нет, – доложил командир первой башни.

– Ясно? А вы – взрывать, – усмехнулся Стебель.

Букоткин понимал состояние Стебеля. Он сказал бы то же самое сейчас. Ведь гарнизон полуострова Сырве не продержится и двух дней без огневой поддержки 315-й башенной батареи. Да и Ирбенский пролив она держит на замке. Фашистские корабли не смогут доставлять грузы в Ригу, пока на батарее имеется хоть один снаряд.

Два дня, которые прожил Букоткин у гостеприимного командира 315-й батареи, показались ему вечностью. Он с завистью наблюдал за работой артиллеристов. Ходил на ложную батарею к своим краснофлотцам. Он не мог сейчас, когда каждый человек был нужен на передовой, сидеть без дела. У него вскрылись раны, ноющая боль не давала покоя, он хотел скорее заняться настоящей боевой работой, чтобы не слечь. Теперь он не отходил от телефона, звонил в штаб. В конце концов ему предложили обследовать армейские полевые батареи и ознакомить командиров с правилами стрельбы по морским целям.

– Тереби Харламова. Просись на двадцать пятую батарею в бухте Лыу, – посоветовал Стебель. – Там командир еще не назначен. Соседями будем.

На другой день, вернувшись из поездки на полевые батареи, Букоткин позвонил начальнику артиллерии. На его просьбу Харламов ответил неопределенно. Но Букоткин стоял на своем, и Харламов сдался:

– Доложу генералу. Вечером сообщу.

Не дождавшись ответа, Букоткин отправился в штаб.

– Вам трудно будет командовать в таком состоянии, тем более что батарея еще не вошла в строй, – сказал Елисеев.

– Справлюсь, товарищ генерал! Я здоров, – уверял Букоткин. – Краснофлотцев батареи знаю: я начинал там службу командиром огневого взвода. – Букоткин умоляюще поглядел на Харламова, но тот в ответ только пожал плечами.

– Добро! – наконец нерешительно произнес Елисеев. – Приказ о вашем назначении я подпишу.

Букоткин облегченно вздохнул. Он плохо слушал, о чем говорил генерал, мысленно был уже на новой батарее, где ему снова предстояло сражаться с врагами.

Из штаба он проехал к Стебелю, забрал своих краснофлотцев и, не теряя времени, направился к бухте Лыу. Их встретил молодой инженер и старшина батареи сверхсрочник Воробьев. Узнав, что Букоткин назначен командиром батареи, они повели его на огневую позицию.

– Пока готово к отстрелу одно орудие. Второе смонтируем через неделю.

Букоткин внимательно осмотрел деревянное основание и его крепление со станком орудия.

– Липа. После первого же выстрела орудие опрокинется, – заключил он. – Не так ли, старшина?

– Пожалуй, – согласился Воробьев.

– Не опрокинется, не беспокойтесь. Расчеты правильные, – уверял инженер.

Букоткин вместе с Воробьевым облазил орудие и топом, не терпящим возражения, сказал:

– Не приму. Крепите дополнительно, да быстрей.

Инженер пытался было спорить, но, поняв, что это бесполезно, приказал строительной бригаде дополнительно крепить пушку.

На следующий день произвели отстрел. После первого выстрела Букоткин и Воробьев подбежали к орудию и стали осматривать крепление.

– Сойдет, – решил Букоткин, замерив небольшой сдвиг. – Теперь заканчивайте со вторым орудием, – сказал он инженеру. – Время не ждет…

Время действительно не ждало. Немецкие войска перешли в наступление по всему фронту. Части гарнизона, с трудом сдерживая натиск врага, с боями отходили на запад, минируя дороги и наиболее доступные участки местности. Утром 19 сентября гитлеровцы, объединив центральную и южную группы, начали наступление на Курессаре. Стало ясно: город не удержать. И защитники острова с боями отошли к Сырве. Противник наступал до тех пор, пока не натолкнулся на подготовленный рубеж обороны у перешейка. Прорвать оборону с ходу ему не удалось. Гитлеровцы вынуждены были остановиться. Они спешно начали подтягивать артиллерию, а их самолеты весь день тщательно обрабатывали передний край обороны гарнизона.

Обе стороны готовились к последней, решающей схватке.