Текст книги "Вадбольский 6 (СИ)"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава 7

Рассвет ещё чуть забрезжил, а Горчаков уже приехал. Я не думал, что он, как потомственный аристократ, способен вставать так рано. Видимо, очень уж хотел представить меня своему отцу, светлейшему князю, канцлеру Российской империи. И заодно лишний раз напомнить о величии своего рода, что издревле верой и правдой служит России.

Я вышел на крыльцо, поправляя манжеты. Горчаков, свежий и энергичный, уже ждал у автомобиля.

– Ну что, барон, готов к аудиенции, что определит будущее твоих дирижаблей? – бросил он с улыбкой.

– Как никогда, – буркнул я. – Только вот не понимаю, зачем мне вообще это надо. Ваш батюшка, насколько я помню, сейчас больше о Крыме печётся, чем о моих прожектах.

Горчаков помрачнел.

– Именно поэтому и надо! Он должен видеть, что будущее не только в пушках, но и в умах. Мы можем ехать? Нехорошо заставлять канцлера ждать.

Я только собрался напомнить, что нам еще надо заехать к Дроссельмейерам, но Горчаков уже распахнул дверцу автомобиля, и оттуда, к моему величайшему изумлению, вышла Сюзанна. Она была в строгом, но элегантном деловом костюме, с портфелем в руках и выражением полной готовности на лице.

– Не ждал? – улыбнулась она. – Саша заехал за мной первым делом. И по дороге к тебе мы с ним весь план презентации обсудили.

Я лишь развёл руками, смирившись с неизбежным. Эта «аудиенция» обещала быть куда более интересной, чем я предполагал.

На дороге начали попадаться фонарные столбы, первые разбиты неизвестными вандалами, остальные в исправности, а когда пошла мощёная камнем дорога, сразу же появились крупные дома из каменных глыб. Чем ближе к центру, тем дома крупнее и выше, хотя, конечно, выше пятого никто не строит, захэкаешься из колодца воду носить.

Народ на улицах спешит по делам, огибая лужи, служащие торопливо проскальзывают под стенами, прижимая к груди портфели, казенные сапоги промокли, уличные торговцы шагают прямо по лужам, тулупы нараспашку, жарко, видите ли, мальчишки уже пускают по ручейкам кораблики из коры, кричат взрослым, что если не дадут копеечку, то кораблик утонет. Вон идут изящная барышня с гувернанткой, барышня как раз чуть подобрала платье и перепрыгнула ручеёк, а гувернантка цапнула её за руку с протестующим воплем, я даже услышал: «Mademoiselle, это неприлично!»

– Отец говорит, – продолжал рассказывать Горчаков, – большой проблемой становится подобрать работника, чтобы работал, а не рассказывал, сколько в его Роде было великих деятелей…

Я сказал с тоской:

– Да разве это проблема? Вон проблема…

Я указал на тротуар, где среди прохожих чуть выделяется молодой парень, одет неброско, идёт с задумчивым видом, даже лужу не заметил, как прошёл по самой середине.

Горчаков проследил за моим взглядом.

– Ты о том парне?

– Да, – ответил я, – Диме Менделееве. Он семнадцатый в семье. Восемь его братьев и сестёр умерли во младенчестве, восемь дожили до совершеннолетия, и только двое до периода гнездования и кладки яиц.

Он кивнул, перевёл взгляд на меня, в глазах полное непонимание и ожидание.

– Эх, – сказал я с досадой. – Смотрю на тебя и думаю, зукариот ли ты вообще?.. В семье Менделеевых семнадцать детей!.. Было семнадцать. А они не бедные вечно голодные крестьяне! Отец директор гимназии, мать из богатой купеческой семьи, у неё стекольные заводы… не понял? Эх… Если уж богатые и зажиточные не могут уберечь детей от ранней смерти, то что о крестьянах? Из десяти рождённых, дай Бог, если выживают двое!

Он вздохнул, в глазах всё ещё непонимание.

– Юра, что тебе тревожит? Да, это печально, но везде так! И в просвещённой Европе…

Я поморщился, словно куснул лимона.

– Да при чём тут Европа? Люди не должны помирать в таком количестве!.. Вообще должны только от старости!

Вообще-то и от старости не должны, но об этом умалчиваю, и так смотрит, как дитя на скелет, действительно, прокариот какой-то.

Наконец он вздохнул и развел руками.

– Юра! Я вообще тебя не понимаю.

Я сказал раздельно:

– Чтобы Россия играла нужную ей роль, необходимо нарастить массу населения. Не меньше трехсот миллионов, это минимальная цифра, но лучше ближе к миллиарду. И тогда можно проводить колоссальные проекты…

Сюзанна посмотрела на меня пугливо и отодвинулась, а Горчаков нервно хохотнул, посмотрел дикими глазами.

– Юра! Ты чего?.. Ну и фантазии у тебя!.. Ладно, болезни – вот так взмахом руки победишь… а чем кормить даже пару сот миллионов? От голода, ранних заморозков и неурожаев мрёт населения больше, чем от родовой горячки!

Я ответил сдержанно:

– Знаешь, ответ ищут во всех странах. А у нас? Кто-то ищет, как повысить урожайность пшеницы, как сделать её зимнестойкой, как не дать ей полегать от засухи?

Он сдвинул плечами.

– Юра, откуда я знаю? Может, кто-то ищет.

– Кто-то, – ответил я с тоской. – Где-то и как-то… А над этим вопросом Государь Император должен ломать голову!.. И весь его совет министров. Или как он называется?

Он вздохнул, посмотрел на меня несколько странно.

– Мне кажется, нет в России дворянина… да что там дворянина, даже просто грамотного, который бы не знал о Государственном совете Российской империи!

– Прости, – сказал я с искренним раскаянием. – А то со всех сторон слышу о самодержавии…

Он нахмурился.

– А это при чём? Самодержавие есть самодержавие. Власть у Государя Императора. Государственный Совет является высшим законосовещательным учреждением при императоре Всероссийском… При императоре!

– А-а-а, – протянул я, – хорошо, что я спросил. Законосовещательное учреждение!.. Слово-то какое, и не выговоришь натощак. Там заседают, прости за вопрос, только вельможи из близкого круга императора?

Он с осуждением покачал головой.

– Юра, там очень умные люди. И подают государю императору дельные советы.

– А проигранная война за Крым?

Он воскликнул:

– Где проигранная? Она ещё фактически не началась!

– Англо–французская эскадра, – сказал я, – везёт десант. И высадит его в Крыму.

– Мы их тут же сбросим в море!

– Сбросят в Петропавловске, – сказал я. – А в Крыму победят Англия и Франция. Там главная цель, и там главный удар. Ты отца расспроси, он наверняка понимает… или начинает понимать, если сравнит их оружие и наше. Саша, они будут расстреливать наших матросов с недосягаемого для нас расстояния! Нет, они сперва выбьют всех генералов и адмиралов, старших и младших офицеров, а уже потом начнут безнаказанно… ну, почти, расстреливать солдат и матросов.

Он стиснул челюсти, потемнел. Мне кажется, уже говорил с отцом, но тот либо не ответил, либо даёт уклончивые ответы. Канцлер, как глава всей исполнительной власти империи, не может быть полным дураком. Другое дело, его власть ограничена самодержцем.

– Слушай, – проговорил он с усилием, – а эта твоя идея насчёт… заботы о простом крестьянстве… это не потому, что боишься?

– Чего?

– Что тебя будут знать только как умелого оружейника? Я же вижу, ты осуждаешь войны, а где ещё мужчинам добыть славу, ордена и милость государя?

Я стиснул челюсти, помолчал, буркнул:

– Менделеевы не бедные. Да и наша аристократия… Есть хоть одна семья, где не умирали дети ещё во младенчестве?.. Вон у князя Барятинского было двенадцать детей, до восемнадцати дожили только двое. Да и то потому, что было четыре жены. Три жены умерли от родовой горячки.

Он скривил губы.

– А ты знаешь способ, чтоб не умирали?

– Знаю, – ответил я.

Он посмотрел на меня дикими глазами, я не улыбаюсь, так что либо псих, либо блаженный.

– Сам придумал?

– Нет, доктор Игнац Земмельвейс.

Мы шли по длинному, пустынному коридору к кабинету светлейшего князя. Саша нервно поправлял манжеты. Сюзанна шла, между нами, необычно тихая и собранная, сжимая в руках портфель с бумагами.

– Канцлер примет нас перед обедом, – сказал он чуточку встревожено, – недобрый знак.

– Веришь в приметы?

– Нет, просто отец на голодный желудок бывает раздражен и придирчив.

Мы переступили через порог, хозяин кабинета за столом что-то торопливо дописывает на крупном листе гербовой бумаги, мы с Сашей замерли в молчании, я окинул взглядом кабинет всесильного канцлера Российской империи.

Тёмные дубовые панели с неглубокими трещинками, другой бы канцлер давно заменил, но Горчаков бережёт государственные деньги. На противоположной от стола стене портрет нынешнего Самодержца, взгляд строгий, дескать, работай, работай, я же не отлыниваю?

Справа и слева от портрета две тумбочки, на обеих по глобусу. Видны отметки чернильного пера, дескать, здесь мы воевали, на втором такие же, но, как понимаю, здесь воевать предстоит, от судьбы не уйдешь, у нас особенная стать.

Письменный стол массивный, с зелёным сукном, испещрённым чернильными пятнами, одно в форме недавно снова покоренной Польши. Кроме кресла самого канцлера в кабинете ещё два, плюс диван для посетителей попроще, жесткий и неудобный, но это и понятно, чтобы не засиживались.

На столе горы документов, одни с красными печатями «Секретно», другие – с жёлтыми «Срочно». Чернильница серебряная, с двуглавым орлом, но подтёки на подставке выдают ночные бдения, большой узкий стакан для перьев.

На полу персидский ковер с вытканными львами, но один лев стёрся: именно там канцлер бесцельно шагает, обдумывая «как бы сохранить Европу и не потерять лицо», ведь Россия – жандарм Европы, а это большая честь.

В кабинете чувствуется аромат свечей, старой бумаги и даже коньяка в нижнем ящике, явно для особо трудных переговоров.

Это не просто кабинет, напомнил я себе, это поле битвы, где сражается перо против шпаги, дипломатия против интриг. Здесь принимались решения, которые меняли границы, так что гордись, Вадбольский!

Канцлер наконец дописал, отодвинул лист, даже не посыпав его мелко просеянным песком, и так высохнет, вскинул голову.

Горчаков–старший, светлейший князь и верховный канцлер Российской империи, мне показался похожим на большую печальную рыбу, что-то вроде сома с обвисшими брылями, такое же водянистое лицо, не совсем здоровое, но кто здесь здоров в его возрасте. В отличие от всех встреченных в министерстве, как в холле, так и в коридорах, канцлер чисто выбрит, ни намека на усы или простонародную бороду, изящен во всем облике, от одежды до жестов и движений, взгляд из полуприкрытых век острый и оценивающий.

Саша выступил вперед и сказал почтительнейшим голосом:

– Ваша светлость, позвольте представить барона Вадбольского, которым вы интересовались.

Ну, понятно, обращаясь к отцу со всем сверхпочтением, имеет в виду меня, дескать, учись этикету, Вадбольский!

Сесть Горчаков-старший нам не предложил, то ли чином не доросли, то ли жирный намек на то, чтобы быстро изложили суть, ради чего добивались встречи с ним, хотя, упаси Господи, я вовсе не добивался, и выметывались из кабинета.

Я набрал в грудь воздуха и начал рассказывать, что для благополучия России нужно резко увеличить количество крупно-рогатого, урожайность земель, а также объявить борьбу с родовой горячкой, из-за которой треть рожениц в родильных домах помирает. А сделать это легко, Игнац Земмельвейс, руководивший Центральной Венской больницей, уже начал борьбу, даже получил прозвище «спаситель матерей»…

Горчаков нервно дёрнул щекой.

Я продолжил почтительно:

– Он снизил смертность в своей больнице до половины процента, в то время как в других больницах умирают шестьдесят процентов рожениц и их детей. Всего лишь заставляет своих сотрудников перед операцией или осмотром мыть руки!

Горчаков недовольно крякнул.

– Ну что за…

– Теперь требование мыть руки в Пруссии принято, – закончил я, – а именем Земмельвейса называют больницы, премии, награды, собираются ставить статуи. А у нас о нём даже не слыхали, общество гораздо больше интересует что изменилось в парижской моде, а наше правительство ему потакает…

– Но-но, – возразил Горчаков строго. – Государь император идёт навстречу желаниям народа.

Я сказал всё тем же робко–просительным тоном:

– Не все желания нужно выполнять, особенно желания народа. Если принять меры против родильной горячки и заставить врачей мыть руки перед операцией, спасем миллионы молодых матерей!..

Горчаков с неудовольствием покачал головой.

– Барон, что-то вы скачете, как блоха, от проекта к проекту. Понимаю, в России работы непочатый край, а у вас у самого горячка: хочется сделать всё и сразу. Но нужно выбрать приоритеты. Что предлагаете в первую очередь?

– Массовое переселение крестьян в Ставропольскую губернию, – сказал я, не задумываясь. – Там самые плодородные земли, но местные племена лишь пасут скот, а вот под рукой завоевавшего эти земли императора, да будет его жизнь вечной, можно превратить эту область в житницу России и навсегда покончить с голодом, недородом, засухой и зимними морозами!

Горчаков посмотрел на меня несколько странно.

– Плодородные земли?

Я позволил себе лёгкую ухмылку.

– Читаю журнал «Записки географического общества», там как раз это и сказано. Но что такое географы! У них ни знатного Рода за спиной, ни родни в правительстве…

– Довольно, – обрубил Горчаков. – Меня в данный момент интересует производство новейших ружей в России. Что для этого требуется, если в широких масштабах, точно знать себестоимость винтовки, патронов, пороха, дерева, металла…

Я ответил с вежливым поклоном.

– Мой финансовый директор, графиня Сюзанна Дроссельмейер, владеет всей информацией лучше меня, ваше высокопревосходительство. Она в точности ответит на любой ваш вопрос. Да-да, на любой.

Он впервые взглянул с некоторой искрой интереса в быстро потухших глазах, сказал прохладным голосом:

– Тогда подождите в приёмной, я поговорю с вашим финансовым директором…

Глава 8

Я только успел поклониться, как распахнулась дверь, вошёл император, громадный, едва не задевший головой притолоку, Горчаков почтительно поднялся из-за стола, приветствуя Самодержца, что выше всех писаных и неписанных законов, я поспешно вытянулся во фрунт.

– Сидите, Александр Михайлович, сидите, – сказал он добродушно. – А что здесь делает удивительный кадет Вадбольский?.. Чем на этот раз загружаете моего канцлера?.. Вольно, кадет. Можете сесть.

Я послушно сел, но виновато смолчал, зато Горчаков ответил сразу:

– Ваше величество, я сплоховал тогда, когда Саша твердил насчёт его необыкновенных винтовок, так хоть теперь слушаю со всем вниманием, хотя мало что понимаю.

Император вперил в меня острый взгляд.

– Ну-ка, с чем пришли к моему канцлеру?

Я развел руками, не зная, как начать объяснять с нуля человеку, который не в теме, но канцлер, уловил моё затруднение, сказал:

– Ваше величество, он говорит о неком пироглицерине, которым можно взрывать горы, прокладывать туннели, строить подземные хранилища. А ещё из этого вещества легко выделывать бездымный порох в большом количестве, а также спасать жизни в медицине!

Прикрывает меня, пронеслось в мозгу ошалелое. Насчёт пироглицерина я говорил с его сыном, но императору слышать о переселении крестьян не интересно, теперь у него все мысли заняты войной, вот Горчаков-старший умело спасает меня, да и себя заодно, канцлер должен заниматься проблемами всей России, сейчас вот военными действиями, а не прожектами.

Император сел в придвинутое ему кресло, с интересом всмотрелся в моё лицо.

– Что скажешь, кадет?

Я разве руками.

– Ваше величество, сейчас время промышленной революции. Изобретения и открытия уже сыплются со всех сторон. Вам некогда читать журналы по науке, вы решаете судьбы мира, вам даже дали почетный титул «Жандарма Европы», а я вот читаю, и вижу, как дальше пойдут эти открытия. Можно жить да поживать, но тогда европейские страны совсем нас обойдут и копытами затопчут…

Он рыкнул:

– Ни слова больше! Мы уже глотнули позора, это они сейчас пусть наслаждаются преимуществом, а мы должны жилы рвать… Что можно делать из этого пиро… как его… глицерина? Бомбы им можно наполнять? А снаряды?

Быстро схватывает, мелькнула мысль. Ну понятно, всё время думает, как отыграться за позорный десант в Крыму и быстрый марш войск противника в сторону Севастополя.

– Всё можно, – ответил я. – Но пироглицерин… хотя проще называть его нитроглицерином, очень трепетная вещь, нужно делать его очень строго по инструкции. Чуть нарушишь – взрыв. А с нашей российской безалаберностью….

Горчаков вставил:

– Думаю, именно поэтому хочет спихнуть эту работу на государство.

Император обратил взыскующий взгляд на меня, я помотал головой.

– Нет, там другое. Нужны огромные помещения, которых у меня нет, целая цепь специальных инжекторов, потом полученную смесь долго разделять в сепараторах, лучше системы Биацци, но если их нет, то могу набросать схему… Просто нитроглицерин спасет сотни тысяч человек в больницах. Он сразу же убирает боль в сердце, кровяное давление упадет до нормы, уйдет отек лёгких… Ваше величество, я проконсультировался с медиками! Дайте им нитроглицерин, они вас расцелуют… ниже спины.

Он смотрел на меня испытующе.

– Ну, курсант… Хотя меня больше интересует взрывчатка. Ладно, Александр Михайлович, изыщите нужные средства для производства этого пирогли… пиро…

– Нитроглицерина, – сказал я. – И просторное помещение. Работников нужно толковых и непьющих, иначе в первый же день всё взорвут.

Дверь распахнулась, через порог порывисто шагнула принцесса Александра со словами:

– Ах, деда, а я тебе везде ищу…

Тут только заметила меня, подобралась, привычно для российской принцессы облила меня презрением в объеме большого ведра, в котором выносят помои, кивнула канцлеру, а я сделал вид, что не вижу её, отвернулся к стене и сосредоточенно начал чертить, как расположить инжекторы, а дальше ещё и поставить цепь сепараторов.

Она сперва вскинула брови, ожидая, когда увижу её, вскочу с усердием и буду отбивать поклоны, но я не отрывал взгляд от листа бумаги, и тогда она подошла и встала у стола, касаясь бедром края столешницы.

Свет не заслоняет, благо люстра прямо над головой, я продолжал вычерчивать, наконец канцлер, что тоже дожидается моей реакции, решился заговорить:

– Ваше императорское высочество пришли проведать своего дедушку?

– Да, – ответила она громко, не отрывая от меня взгляда, – да, пришла проведать!

Я продолжал чертить, такой красивый и задумчивый. Когда человек творит, он близок к Богу, что тоже Творец, так что могу и не заметить какую-то шмакодявку, что считает себя центром мира. Может, для кого-то и центр, но точно не для творца.

– Вот, – сказал я, не отрывая взгляда от наброска чертежа, – примерно в таком аспекте. Осталось только выдержать остальное: температуру, интервалы по времени, длительность инжектирования…

Император заулыбался, поглядывает то на неё, то на меня Я упорно её не замечаю, а она уже красная от ярости, как это я не вскакиваю при виде внучки самого императора и не стучу лбом о паркет. Даже самодержец император заинтересованно смотрит в мою сторону, но я уже закусил удила, я человек творческий, вообще ничего и никого лишнего не вижу.

– Юрий, – сказал Горчаков ласково, – а вот здесь эти чаны совсем одинаковые…

– Это не ошибка, – сказал я со вздохом, – сепарацию в одном не сделать, нужен целый ряд. Зато чистота позволит делать чудеса… ну, в научном смысле. Как спасти человека от грудной жабы, так и взорвать гору.

Император произнёс громко:

– Александра! Ты явилась поблагодарить курсанта Вадбольского за его подвиг? Он спас жизнь моему сыну и тебе, в одиночку остановив террористов!

Я поднял голову, сделал вид, что только сейчас её увидел, рассеяно поклонился и застыл в таком виде, она вообще позеленела и почти покрылась вздутыми пупырышками.

– Ваше высочество…

И голос я сделал как можно пренебрежительнее, пусть бесится, не она решает вопросы строительства и финансирования, и тут же протянул листок с моими каракулями Горчакову.

– Вот примерно так…

Он взял, посмотрел, тут же перевёл взгляд на императорскую внучку. Она топнула ногой, уже злая, вот-вот взорвётся, как начинённая нитроглицерином граната, но я одёрнул полы кафтана и, повернувшись, к императору, церемонно поклонился.

– Ваше величество, я всё сделал. С вашего позволения я отбуду, у меня вот-вот занятия.

Император, похоже, сдерживает ухмылку, кивнул, не поднимаясь из кресла.

– Беги, курсант, не опаздывай!

Я поклонился и Горчакову, быстро прошагал до двери, всё время ожидая услышать за спиной истерический визг, но успел открыть дверь и выскользнуть в коридор без помехи.

Мне кажется, император сдерживал злую усмешку, а Горчаков-старший выглядел очень озадаченным, но это их проблемы, а я выскочил вроде бы целым и не помятым, хотя в коридорах власти чувствую опасностей больше, чем в Щелях Дьявола.

В коридоре ко мне подскочили взволнованные Горчаков и Сюзанна.

– Ну что? Мы видели как туда зашёл Его императорское величество, а потом и принцесса Александра…

– Уйдут, – ответил я, – пойдет Сюзанна. Канцлер желает поговорить, как он сказал, с девочкой. Саша, это Сюзанна у нас девочка, а не ты! Сиди, не дергайся. А я подожду вас на улице.

И торопливо отбыл, меня сопровождал тот же молчаливый, но очень предупредительный обер-шенк.

Императору я твердил, что нитроглицерин очень важен в медицине, но куда больше может применяться и в военном деле, только слишком взрывоопасен, хотя мне его производство нужно для другой цели. На основе нитроглицерина делается динамит, без нитроглицерина никак, а с ним динамит можно производить в больших количествах, не взрывоопасен, так что можно в его производстве задействовать и совсем неграмотных крестьян.

В конце коридора беседовали двое чинов, один оглянулся, я с нехорошим чувством узнал Ренненкампфа, главу безопасности великого князя, цесаревича Александра.

Он тоже меня узнал, кивком отпустил собеседника, а когда мы с обер-шенком приблизились, он сказал ему в приказном тоне:

– Дальше барон найдёт дорогу сам. Задержитесь, Вадбольский!

Обер-шенк коротко кивнул, развернулся через левое плечо и пошёл обратно быстрым и совсем не строевым шагом.

Как догадываюсь, Реннекампф явно получил взбучку за тот наглый наезд, когда попытался согнуть, а то и сломить меня, подчиняя своим интересам. Потому до этого времени лишь смотрел в мою сторону злобно, но как бы не обращал внимание на такую мелочь, кто он, а кто я. Однако я постепенно наращиваю авторитет, обо мне говорят, а тут ещё помолвка с княжной самих Долгоруковых, так что этот умелый в придворной кухне гад постарается как-то наладить некие контакты, потому я заранее ощетинивался.

Когда обер-шенк скрылся за поворотом коридора, Ренненкампф холодно улыбнулся мне и сказал почти благожелательно:

– Барон… Кстати, барон, мне показалось или вы в самом деле всячески избегаете общения с великой княжной Александрой?

Я дёрнулся, вот он откуда заходит, ответил со всем смирением барона:

– Вы со мной разговариваете свысока, я это принимаю, вы знаете и умеете, наверное, больше меня. Во всяком случае, должность обязывает вас быть умным, да? Но когда со мной так же ведет себя эта… барышня, с какой стати я должен терпеть? Она же полная… уж простите, но мы одни, можно без лишних политесов.

Он ухмыльнулся несколько злорадно.

– Так скажите ей.

Я даже дёрнулся, словно мне шарахнули палкой по спине.

– Зачем это мне?.. Пусть другие говорят, если им нужно. Или не говорят. Мне от неё ничего не надо. И здорово, чтобы и ей от меня ничего не нужно было.

Он улыбнулся.

– Не льстите себе. Она великая княжна, внучка императора, а вы кто? Нищий, уж простите за откровенность, барон. Она вас практически не замечает.

На «нищий» я даже бровью не повёл, ответил смиренно:

– Вот и превосходно. Идеально, чтобы не практически, а вообще не замечала. Я могу идти?

Он широко улыбнулся.

– Я вообще не вправе вас останавливать и, Боже упаси, задерживать! Вы сами остановились и поговорили со мной по своей воле.

– А-а-а, – сказал я. – Ну тогда на эту неделю наш разговорный лимит исчерпан. Или на месяц.

Поклонившись, удалился бодрой и устремлённой походкой, я человек дела, а не флирта, политесов и подковёрных интриг, хотя в голове стучит мысль: зачем это он? Если хочет наладить какое-то взаимодействие, то не на ту козу сел. Начал за здравие, а кончил откровенным оскорблением, дескать, нищему барону неча тут пороги оббивать. Или какая-то хитрая игра?

Оказавшись вне здания, хотел было подождать возле входа, но охрана тут же насторожилась, потому лучше не ждать злое «Чего встал? Проходи живо!», вернулся на императорскую стоянку автомобилей, влез на заднее сиденье и стал дожидаться друзей.

Мата Хари, что как затычка к любой бочке, мониторит всех и вся, пусть и в ограниченном диапазоне, записала и передала мне как Горчаков после моего ухода спросил императора с некоторым беспокойством:

– Как-то этот Вадбольский совсем без всякого уважения к цесаревне Александре…

Император лениво отмахнулся.

– А чего к ней с уважением?

– Ну, ваше величество, всё-таки это ваша семья, а такое обязывает!.. Негоже ему так демонстративно отворачиваться. Я на вашем месте приструнил бы…

Император хмыкнул.

– Да ну? А если это он нарочито?

– Так я и говорю…

Император остановил его жестом.

– Нарочито для того, чтобы рассердилась, а потом заинтересовалась им. Единственным, кто не лебезит перед нею! Может, он просто хитрый, старается вызвать к себе интерес!

Горчаков спросил озадаченно:

– Правда? Хотя может быть… Что значит, я уже и забыл эти детские хитрости и уловки.

– Вот-вот. Вадбольский расчётлив, но и Александра не дурочка, она в этих играх выросла с пеленок. Он видит её, и она видит его насквозь. Уверен, она переиграет этого барона с лёгкостью.

Я поерзал на сиденье, словно сижу на неотшлифованном камне. Переиграет! А если вообще не хочу играть в такие великосветские игры?

Из здания вышел Саша Горчаков, покрутил головой, я помахал ему рукой в открытое окно автомобиля, он бодро сбежал по ступенькам и направился в мою сторону.

Мата Хари зависла у другого окна, отыскав позицию, с которой, благодаря плохо задвинутой занавеске, удобнее снимать внутренность кабинета канцлера. Я успел увидеть как в кабинет вошла Сюзанна, а светлейший князь учтиво привстал из-за стола, приветствуя благородную аристократку.

Император с внучкой уже покинули кабинет, канцлер может держаться несколько свободнее вне рамок протокола.

Я вздрогнул, когда Горчаков распахнул дверь и бухнулся на сиденье рядом.

– Вадбольский, ты совсем, да?..

Я покосился на него с неудовольствием, там канцлер указывает Сюзанне в какое кресло сесть, сам тоже садится ближе, то ли глуховат и подслеповат, то ли чтоб удобнее заглядывать в декольте.

– А чё не так?

Он выпалил:

– Ты вывалил целый ворох каких-то странных проблем, но сейчас страна воюет!

– Наконец-то дошло, – пробормотал я.

– Сейчас нужно всё для обороноспособности!

– История учит, – сообщил я, – лучше всего занимаются подъёмом обороноспособности после жестоких поражений.

– Но ты говоришь…

– Говорю, – подтвердил я чуточку рассеянно. – Весьма так зело…

Вот же старый хрыч, любезно поинтересовался здоровьем её родителей, лишь потом приступил к расспросам. Я точно не смог бы отвечать так быстро и правильно, в какую цену обходится каждая деталь винтовки, у кого покупаем металл, какие у нас станки, кто делает патроны и за какой срок можно такой тонкой работе научить вчерашних жестянщиков и кузнецов, но Сюзанна отвечает быстро и чётко.

Рядом со мной Горчаков сказал раздраженно:

– Ты что, заснул?

– Мысля пришла, – ответил я, – не спугни…

А в кабинете в какой-то момент Сюзанна, отвечая на вопрос, сказала простодушно:

– Да и Вадбольский помогает…

Канцлер даже привстал, потом, опомнившись, опустился в глубоком кресле.

– Этот юноша? Да что он может понимать в таких сложнейших вопросах, где даже я останавливаюсь, чтобы свериться со справочником!

Она сказала восторженно:

– Он взаправду знает!.. Если где застряну, сразу подсказывает!.. Только странно это как-то…

Горчаков сразу насторожился, впился в неё острым взглядом.

– Вот и мне странно.

– Да нет, другое, – возразила она. – Он пояснит, как будто сам этим занимался, но если спрошу то же самое через пару дней, он уже ничего не помнит и снова морщит лоб, словно столкнулся с таким впервые.

Горчаков насторожился, спросил уточняюще:

– Сюзанна, мы с вами аристократы из старинных родов, можем говорить откровенно, не во всё посвящая даже дворян… более низкого ранга. Вы доверяете Вадбольскому? Мне видится в нём что-то тёмное.

– Тёмное, – уточнила она, – в смысле, неясное? Ещё бы! Я сколько с ним общаюсь, но всё больше не понимаю. Иногда воспитание, которое ему дали, мне кажется чрезвычайно высоким, но часто я вижу его дурь и непонимание простейших вещей. Или вопиющее незнание того, чему нас учат с пеленок.

Он сказал со вздохом:

– Ну, это понятно, чем не пользуешься, забывается быстро. Но не совсем забывается, а если понапрягать память, снова вспомнится… Но он тёмная лошадка, а вот вы, Сюзанна, словно ясное солнышко освещаете это тёмное царство. Вас хоть сейчас в помощники к министру финансов!

Она засмущалась, сказала мило:

– Он мне такое говорил как-то. Мол, если бы я была парнем, он не боялся бы поручать мне самые сложные вопросы финансирования и привлечения инвестиций.

Горчаков охнул:

– Вот же старый плут!.. Хватка какая, замечает талантливую молодежь. Надо бы вас в виде исключения попробовать ввести в государственный аппарат.

Она живо запротестовала:

– Ни в коем случае! На меня все будут коситься и выказывать превосходство только потому, что мужчины, а у Вадбольского я – королева финансового мира!.. И пока что ни одной битвы не проиграла.

Он усмехнулся краешком рта.

– Как говорят наши либералы, вы наша первая ласточка. Я тоже надеюсь, что умных и образованных женщин будут привлекать к работе на общество, в том числе и на государственную службу. Но, медленно и с оглядкой, а то таких дров наломаем, мы же Россия, чем и гордимся, хотя, казалось бы, как можно гордиться дуростью и бесшабашностью? Но мы ухитряемся. Так, говорите, Вадбольский продолжает работы по укреплению нашей армии?

Она чуть вздрогнула, такого не говорила, но Горчаков сказал с такой уверенностью, что она только смущенно пролепетала:

– Да… он начал совершенствовать нитроглицерин, тот теперь не взрывается, хоть бросай его на пол, ещё делает громадный аэростат, можно и разведку вести, и грузы перевозить…

Горчаков сразу уловил суть, уточнил:

– И бомбы?.. Так-так… Дорогая Сюзанна, я рад что вы посетили моё ведомство. Передавайте наилучшие пожелания вашему батюшке Эвальду, мы как-то в Сенате голосовали за один и тот же проект. Скажите, он может гордиться дочерью!

В прихожей уже топчется встревоженный помощник канцлера, дважды осторожно заглянул в кабинет, этот наглый барон со своими друзьями отжирает чужое время, а там достойные люди ждут, наконец я увидел как Сюзанна вскочила, присела в книксене и поспешно вышла вслед за помощником канцлера.