Текст книги "Вадбольский 6 (СИ)"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Наконец он начал бить меня по голове, на берегу бы точно забил, кулаки огромные, сам как цирковой борец, но вода работает миротворцем, удары вообще не удары, а вот то, что мы опускаемся ко дну… вот оно, родимое, каменистое. Ещё не успело заилиться, порт совсем молодой.

Противник начал пускать пузыри, уже не пытается меня прикончить, вырывается отчаянно, я наконец отпустил, он ринулся наверх, весь в россыпи серебристых пузырей воздуха, поднялся ещё на пару саженей, а там движения потеряли чёткость, начал барахтаться судорожно, постепенно затих, а тело очень медленно начало опускаться.

Я хотел сунуть пистолеты в пузырь, но убоялся, что попадет туда и вода, пришлось закрепить за поясом, оглянулся, стараясь понять, в какую сторону двигаться.

Далеко вверху через толщу тёмной воды рассмотрел нечто похожее на дирижабль, такое же удлиненное и с заостренными спереди и сзади концами. Если зумить зрение, то увижу и налипшие ракушки на широком днище корабля.

Минут десять я сидел на илистом дне в полной неподвижности, кто знает что у них там за маги, вдруг могут через толщу воды засечь, вон Мата Хари чувствует живое под землей вполне уверенно, а под водой ей куда как проще.

Дрожь то и дело пыталась забраться под кожу и встряхнуть меня, нравится ей, видите ли, когда царя природы трясёт, но я подбрасывал в топку калорий, разогревал тело, в котором живу, терпеливо ждал, старательно расходуя запасенный в лёгких воздух по капельке. Вообще-то могу под водой просидеть полчаса-час, но больше моя аугментация не тянет, издохну, если не всплыву глотнуть воздуха.

Наконец огромная тёмная масса вверху медленно сдвинулась, сердце моё радостно ёкнуло, медленно и величественно, словно грозовая туча, начала уползать, как я понимаю, от берега в сторону моря.

Ушла из поля зрения подводная часть корабля, сплошь усеянная ракушками, я выждал ещё пару минут, осторожно всплыл и, стараясь не плескать водой, начал долгое и неприятное движение к берегу.

Пройдет ли сигнал через толщу воды, мелькнула обеспокоенная мысль, сосредоточился, послал мысленный импульс, почти сразу услышал далекий отклик:

– Здесь, прямо над точкой входа в воду!

Я с облегчением перевёл дух, ну да, Балтийское море сейчас ещё не мусорная лужа, полная отработанного мазута, Мата Хари видит меня отчётливо.

– Мата, Горчаков на берегу?

– Да, сидит у самой воды.

– А его автомобиль?

– Наверху на обочине дороги.

– Хорошо, я иду в верном направлении!

– Шеф, вы всё делаете верно, это я подлизываюсь, а то вдруг не поймете. Как там рыбы, красивые?

– В Балтийском? – спросил я устало. – Ну да, семьсот миллионов лет тому здесь были тропики. И рыбы яркие, как попугаи.

Я слышал как она демонстративно со смаком зевнула, изобразила чавканье.

– Вообще-то ночью порядочные рыбы спят.

– Хорошо, – ответил я, – ты не рыба… Хотя…

– Шеф! – вскрикнула она, почуяв неладное. – Рыбой не хочу! Там темно и страшно!

– Если партия велит, – сказал я строго, – мы хрен во что превратимся, лишь бы мир во всем мире! Только пулеметов надо побольше.

По дну идти тяжело и медленно, потому я плыл, время от времени интересовался у Маты Хари, сколько ещё осталось, уже замерз и устал, организм отказывается бросать в топку калории, самому нужны.

– Сколько ещё до берега?

– Семь с половиной тысяч верст, – отрапортовала она бодро.

– Чего–о–о?

– Разе вы не в Дарданеллы… Ох, я не то направление задала?

Я не ответил, дно начало резко повышаться, сквозь толщу воды увидел светлое пятно, ещё пара мощных гребков, и я вынырнул на поверхность, берег уже в десяти шагах, а у самой воды сидит с фонарем в руках скукоженый Горчаков и стучит зубами.

Я торопливо выдернул пистолеты из-за пояса и сунул в пузырь, Горчакову их видеть не обязательно, только затем выпрямился во весь рост и двинулся к берегу, тяжело разгребая воду, что сперва по грудь, потом быстро начала опускаться.

Горчаков вскочил, ринулся навстречу, вбежав в тёмную ледяную воду по колени, сорвал с себя шинель и набросил мне на плечи.

– Юра!.. Ты уцелел!

– Бумаги при мне, – сообщил я сразу. – Где автомобиль?

Он подхватил меня под руку, помогая выбраться по крутому берегу, по причалу пробежались, стараясь согреться. Дорогой автомобиль притулился у бетонной стены, изображая сироту, мы ввалились вовнутрь, наконец-то ощутил животворное тепло, Горчаков не жалеет кристаллы на обогрев, богатенький, гад.

Его руки не дрожали, а тряслись, пока запускал двигатель, наконец авто послушно понёс нас из порта. Горчаков то и дело посматривал с тревогой на меня, я ответил вымученной улыбкой:

– Я же сибиряк, забыл? А мы не только медведи, но и моржи.

Он сказал тихо:

– Документы… Ты в самом деле?

– В самом, – согласился я. – Им стыдно стало, извинились и сразу отдали.

– А сами застрелились от позора?

– Далеко пойдешь, – восхитился я. – Ничего, что я в твоем будуаре намочил?

– Юра! Да хоть всё здесь промочи, я так счастлив, что ты мой друг!

– И ты мой друг, – ответил я. – Вон даже ноги ради меня промочил! Я ценю, Саша. Да, кстати, мне кажется, будет лучше, если твой отец не будет знать о моей роли в возврате этих документов.

Он на миг повернул ко мне голову с выпученными глазами.

– Почему?

– Потому, – отрезал я. – Мне только не хватает для счастья, чтобы ещё и Тайный Отдел начал вербовать работать на благо Отечества.

Он вывел автомобиль на широкую улицу, даже извозчики спят в своих пролетках на обочине, можно гнать, он поддал скорости, но что-то явно мучит, спросил смущенно:

– А что плохого работать на благо Отечества?

Я сказал чуточку резко:

– Мне виднее, где я и как могу принести пользу. Саша, каждый человек вообще хочет, чтобы кто-то другой делал его работу, а ему только деньги и титулы. Потому заранее категорическое нет!

– Тогда что плохого, – сказал он разочарованно, – если будут знать о твоем подвиге?

– Да на хрен это всё! Не было никакого подвига!.. Взял бумаги и вернул владельцу!.. Это знаешь ты, а так вообще и отцу не говори!

Он замялся.

– Юра, а как я объясню, что бумаги вернулись?

– Ну… он просто сразу не нашёл, у стариков такое бывает, даже очки ищут, а они у них на лбу. Переложил на другой стол и забыл, что переложил.

Он взглянул растерянно.

– Попробую. Но слишком уж как-то…

– У нас вся жизнь слишком, – сказал я. – И ничего, выжили. Будь проще, Саша!.. Чем проще, тем ближе к народу. А народ, знаешь, «бей богатых!» Потому демократия победит.

– Да ну тебя, – сказал он. – В общем, Юра, я твой должник вовеки!.. Ты спас весь наш род от позора.

– Да? – удивился я. – Ты оптимист. Ничего, ещё всё щасте впереди.

Вдали показался величественный особняк их семейства, Горчаков всё мрачнел, наконец сказал с тяжёлым вздохом:

– Прости, Юра, но врать нехорошо. Не могу обманывать отца!..

Я окрысился.

– Да все родителей обманывают!

– Пусть все, – ответил он упрямо, – но я не буду. Всю жизнь знать, что я обманул? А любая ложь рано или поздно вылезает наружу. Юра, отец никому не скажет, что ты помог. Просто… будет благодарен тебе.

Автомобиль только подъезжал к воротам, сбрасывая скорость, а привратник уже торопливо распахнул, то ли ждал, то ли рассмотрел издали.

– Пойдем, – сказал Горчаков настойчиво. – Это недолго отдать бумаги… Ты в самом деле их взял?

Я вытащил из пузыря папки, отдельные листы тоже сложил в первую попавшуюся папку. Глаза Горчакова расширились, бумаги совершенно сухие, правда, и я за обратную дорогу успел высушиться, в то время как в сапогах Горчакова всё ещё хлюпает.

Он схватил папки и прижал к груди, так и поднялись по лестнице в дом, где всё так же везде горят свечи.

Горчаков-старший сбежал вниз, лицо бледное, цветной платок, изображающий галстук, сдвинут в сторону.

– Саша! – вскрикнул он. – Ты где пропадал в такое время?

Он запнулся, увидев в руках сына знакомую папку. Тот кивнул и быстро направился в сторону кабинета отца. Мы поспешили следом.

И только в кабинете, когда дверь захлопнулась за нами и отрезала от чужих ушей, он протянул отцу папку.

– Посмотри, ничего не пропало?

Канцлер дрожащими руками распутал тесёмки завязок, открыл, быстро просмотрел бумаги, там не больше десятка листков, вскинул на нас испуганный и в тоже время ликующий взгляд.

– К-как?

Горчаков-младший указал на меня.

– Это всё он! Я пожаловался ему, он же друг и никому не скажет, а он быстро помчался на «Звезду Ливерпуля», там ухватил эту папку и быстро вернулся.

Канцлер вперил в меня обжигающий взгляд. Мне показалось, что такие люди и без всякой магии могут видеть собеседника насквозь, но он тут же опустил взгляд на бумаги, раскрыл другую папку, что я захватил из сейфа.

– А это… что это?

– Да так, – ответил я. – Вдруг пригодится. Камин растопить, к примеру.

В дверь кабинета постучали, Саша быстро подбежал, распахнул, молчаливый дворецкий стоит с подносом в руках, там тарелка сахарного печенья и три чашки кофе.

– Спасибо, Гаврила! – сказал Саша счастливо. – Ты всегда знаешь, что нужно…

Он взял из его рук поднос и, пройдя к столу, опустил на край и переставил чашки и печенье.

– В-вов-ре-мя, – проговорил я, чувствуя как тело начинает подрагивать от холода и голода. – Спас-сибо…

А канцлер продолжал всматриваться и всматриваться, брови поползли вверх, перевернул ещё лист, отшатнулся. Следующий наполовину залит кровью, уже подсыхает, но видно, что свежая.

– Это…

– Компот, – сказал я с набитым печеньем ртом. – Или кисель. Я не совсем повар, но это не морс, точно скажу.

Он брезгливо отодвинул забрызганный лист в сторону, продолжал рассматривать другие, наконец поднял на меня взгляд, полный изумления.

– Юра, – сказал он медленно, – как вы это сделали?

Почудилось, что даже меня можно заподозрить в похищении, вот бумаги исчезли, а через несколько часов я их возвращаю, что-то как-то слишком гладко.

Я проглотил ещё пару печенюшек, слишком мелкие, сделал огромный глоток обжигающего кофе и только тогда ответил сиплым голосом:

– Пришёл, нашёл, изъял.

Он криво усмехнулся.

– Veni, vidi, vici?.. Это очень-очень… ювелирно.

– Я не ювелир – пояснил я, чувствуя неясную тревогу. – Правда-правда, вот и Саша говорит, что я прост и прям для аристократа, никакие хитрые ходы и всё такое!.. Чистый простолюдин. Саша попросил, я пошёл и взял. Но я никого не убил, даже не ранил!

Брови Горчакова-старшего полезли вверх, даже глаза округлились, мне показалось, что сейчас укажет на лист с кровью, потому поспешно отмахнулся.

– Просто уменьшил количество живой силы противника. Да и то вынужденно. Потому с убийством ничего общего! Спать буду спокойно и плакаться ни к кому не побегу.

Он всматривался в меня очень внимательно.

– Вы просто рождены для самых важных операций Тайного Отдела.

Я вскрикнул встревожено, ещё чуть и вообще сорвусь на крик:

– Ваше высочество, какие нахрен тайные операции?.. Вы хотите приобщить меня к той гадости?.. Я что, малолетний идиотик, которому это кажется романтичным и героическим?.. Когда руководят тайными операциями аристократы, не покидая кабинетов, а всю эту грязь, убийства, кражи, похищения, шантаж и снова убийства в спину делают перевербованные воры, убийцы, насильники, грабители из простолюдинов?

Канцлер явно чувствует себя не в своей тарелке, сел, смотрит с упреком на сына, наконец прокряхтел:

– Но для Отечества… Конечно, в работе на Тайное Отделение нет ничего романтического, но стране нужны и такие службы.

– И золотари нужны, – согласился я разозлено, – но что-то не вижу дворян, что стремятся на эту работу. В оперативники Тайного отдела набираете людей по всем тюрьмам России, всё правильно, лучше им сгинуть на задании, чем на виселице, но…ваше высочество, я же изобретатель!.. Вот вы, к примеру, пошлете своего министра финансов зар-р-рэзать французского консула?

Он вздохнул, развел руками.

– Сдаюсь, Юра, был не прав. Обманут лёгкостью, с которой вы вернули украденное.

Я ответил, старательно показывая, что с огромными усилиями беру себя в руки:

– Какая лёгкость, ваше высочество?.. Я в ночи плыл по холодному морю к берегу, ориентируясь только по звездам, которых не видно за тучами, чуть не утоп, мог подхватить инфлюэнцу, рядом страшные рыбы с вот такими зубами, еле-еле выполз на берег… А сколько времени потерял, мог бы с чертежами аэростата разбираться?

Канцлер вздохнул.

– Да-да, понимаю, это важнее… если смотреть широко.

Саша сказал быстро:

– На берег я его еле вытащил!

Горчаков старший бросил на него быстрый взгляд.

– А как ты оказался там?

Саша слегка дёрнулся, что явно заметил и отец, сказал торопливо:

– А что мне оставалось, он же помчался к «Звезде Ливерпуля»!.. Не знаю, успел запрыгнуть или нет, потому остался там сидеть на берегу, всё думал, что теперь будет с нами… А тут слышу, вода хлюпает! Подбежал с фонарем, а там Юра еле живой старается вылезти на берег, но сил нету… Мы его чуть не погубили!

Горчаков посмотрел на него, на меня, ничего не сказал, только добавил мне в чашку горячего кофе и придвинул ближе тарелку с пирожными.

– Юра, – произнёс он после долгого молчания, – мы у вас в большом и неоплатном долгу. Знаю, как вы относитесь к орденам и титулам, наслышан, но есть моменты, когда могу вам точно помочь.

Саша торопливо перебил:

– Отец, он ничего не примет. Я знаю. Разве что финансирование… и то не из казны, он панически избегает любой зависимости, что-то у него, видимо, случилось в детстве, но если из наших личных средств…

Горчаков перевёл дух, теперь он канцлер Российской империи, уже пришёл в себя, документы снова в сейфе, слесари с утра поставят на окна стальные решетки из толстых прутьев, что потом ещё и зачаруют, а охрану особняка усилят, вздохнул уже свободнее, спина выпрямилась.

– Это проще, – сказал он и впервые улыбнулся. – Юра, изобретателям деньги всегда нужны, знаю. Я готов помогать финансово, вы не стесняйтесь. Не для себя стараетесь, все мы работаем на матушку-Россию!

Я как бы подумал, изображая тяжкие размышления, наконец проговорил:

– Не финансирование… а… просто плата за выполненную работу. И никто никому не должен!

Саша вскрикнул с энтузиазмом:

– Отец, в этом он весь!.. Чтобы никому не быть должным, ни от кого не зависеть! Чудак, да?

Горчаков пробормотал:

– Все от кого-то зависят. Но это грустное понимание придёт с возрастом. Саша, отвези друга, он ещё и поспать успеет.

Я промакнул губы салфеткой, не забыл загнуть уголок и положить на тарелку, дескать, использована, поднялся и отвесил церемониальный поклон.

– Ваша светлость, разрешите… у вашего подъезда мой авто, я доберусь сам. А Саша пусть тоже поспит, он переволновался больше меня.

Горчаков-старший ответил пронзительным взглядом, дескать, да, его сын волновался, сидя на берегу, ну а ты почему волновался меньше?

Через несколько дней Саша Горчаков прибыл в гости и сообщил таинственным голосом:

– Слушай… в газетах написали, что фрегат «Звезда Ливерпуля» загорелся вскоре после того, как покинул порт Санкт–Петербурга и затонул, никому спастись не удалось. Как думаешь, почему так получилось?

Я сдвинул плечами.

– Ну… капитан корабля обязан утопнуть вместе с кораблем, так принято. Могли из солидарности утопнуть и пара его помощников.

Он изумился.

– Ты убил… прости, ликвиднул всего троих? Ничего себе, каким стал милосердным!..

– Я и был таким, – буркнул я. – Но куда денешься, если жизнь заставляет?.. Какой же я человек, если никого не убил? Эволюция ещё не закончилась, как она считает, и по–прежнему выталкивает на вершину пищевой цепочки самых кровожадных.

– Юра!

– Пусть знают все о том, – продекламировал я, – Один убьет жестоким взглядом, другой – обманным сном, трусливый – лживым поцелуем, а тот, кто смел, – мечом!.. В общем, искусство убивать совершенствуется.

Он вздохнул.

– Ты такие слова говоришь… Вершина пищевой цепочки… Странно, не сразу и поймешь.

Глава 10

По случаю отъезда княжны Глорианы Романовой в Крым с благотворительной миссией её родители дают прощальный бал, на котором обещался поприсутствовать сам император, потому весь свет всполошился и началась борьба за пригласительные билеты.

Я ощутил приближение неприятностей, и не ошибся: нарочный доставил мне пригласительный, а Максим Долгоруков сообщил, что такой же получила и Ольга. Явно работа Рейнгольда, он делает всё по замыслам императора, так что не отвертеться.

Я хотел взять коляску, она легче и быстрее, но Максим настоял на карете, уж и не знаю, в чем её преимущество. Разве что в движущуюся цель попасть труднее, или это для начала сплетни, что в закрытой карете эти двое помолвленных вели себя очень раскованно, а что, это же будущие супруги.

К Зимнему мы подкатили ровно в девяти часам вечера, как мне кажется, в числе первых. По словам Горчакова княжна может опоздать почти на час, но я, как всего лишь барон, обязан появиться ровно в назначенное время, но как, если мы вместе?

Женщина да идёт за мужчиной, как сказано в Писании, если, конечно, впереди не минное поле. В общем, мы прибыли по бароньему счету.

В девять вечера уже ночь, но фасад Зимнего ярко освещён тысячами свечей из чистейшего пчелиного воска, что дают чистый яркий свет и хорошо пахнут.

Швейцары в напудренных париках и ливрейные лакеи в белых перчатках выскакивают к самим каретам. Дверцы открывают, правда, те лакеи, что едут на запятках кареты, но императорские лакеи приветствуют поклонами и указывают путь, как будто никто кроме них не видит огромного императорского дворца.

Я оттопырил локоть, Ольга прикоснулась двумя пальчиками, и так мы пошли на расстоянии вытянутой руки один от другого, словно в парадном полонезе.

Одна роскошная пара, генерал с огрядной дамой, оглянулись в нашу сторону, дама сказала громко:

– Вот видишь, не такая уж молодежь и распущенная.

Он ответил так же громко:

– Молодцы, блюдут старые обычаи.

Сказано было явно для нас, дескать, продолжайте так и дальше, Ольга гордо вскинула носик, я нагло фыркнул, чуть придержал княжескую дочку, чтобы эта пара первой прошествовала по главной Иорданской лестнице.

Гигантские канделябры с десятком свечей дают не только яркий свет, но и жар, гостей пока не видно, наверху встречают придворные чины в белых лентах и звездах, эти ребята следят за порядком, там впереди слышно, как гофмаршал пафосно выкрикивает:

– Его сиятельство князь Ростовский с супругой!

– Её светлость графиня Путятина с дочерью Светланой!

– Светлейший князь Паскевич с супругой!

Я чувствовал, как Ольга заранее напряглась, ожидая как непристойно прозвучит «Барон с невестой», словно бы явился конюх с дояркой, я сказал тихо:

– Ваша светлость, не стоит так уж демонстрировать неприязнь ко мне. Иначе на вас будут смотреть с брезгливой жалостью. Сделайте вид, что вам накакать на их мнение.

Она дёрнулась, я чересчур груб, об этом предупреждали, но сейчас в самом деле лучше собраться и смотреть на всех свысока, поняла, надела на лицо снисходительную улыбочку.

Гофмаршал звучно, чересчур звучно провозгласил:

– Его благородие барон Вадбольский с невестой!

Мы вошли в зал, там уже где-то с полсотни пар, и все повернулись в нашу сторону. На мне скрестились взгляды: острые, прощупывающие, злобные, просто любопытствующие, даже равнодушные, а вот Ольга всё же вздрогнула.

Я сказал улыбаясь шепотом:

– Мне, барону, на них насрать, а вам, ваша светлость, тем более!

Она чуть дёрнулась то ли от моей грубости, то ли от принизывающих любопытных взглядов, даже дыхание задержала, но я бестрепетно вел её в глубь зала, где много дам в парчовых платьях с тугими талиями, бриллианты и жемчуга от заколок в волосах и серьгах, до ожерелий в три, а то и в пять рядов. С ними кавалеры в тёмно-зелёных, синих и чёрных мундирах, эполеты золотые, как и аксельбанты, шпоры при каждом шаге легонько позванивают, в воздухе запах помады, духов «Флер де Оранж», пчелиного воска и, понятно, недостаток кислорода, потому эти затянутые барышни, когда ни вздохнуть, ни выдохнуть, так часто падают в обмороки.

В Георгиевском зале гостей встречает сам хозяин всего этого великолепия, великий князь Андрей Петрович Романов, такой же рослый, статный, с добродушной улыбкой на румяном лице, каждый гость, приближаясь, отвешивает почтительный поклон, дамы приседают в реверансе, а он каждому говорит мягким добродушным голосом: «Рад видеть», «Хорошо смотритесь», «Привет родителям», как и положено любителю искусств, меценату, собравшему немалую коллекцию картин российских и немецких художников.

По нам тоже мазнул взглядом доброго дедушки, сказал пару добрых слов, но вряд ли даже знает, кто мы, далек от политики и светских сплетен, целиком преданный своим коллекциям и обществу художников.

Залов в Зимнем множество, но гости расходятся, в основном, по трем. В Белой галерее будут исполнять полонез, им откроют бал, В концертном зале всё отдано под мазурку и котильон, а вот Малахитовая гостиная издавна использовалась для сплетен, ибо там множество диванов и диванчиков, несколько видов кресел.

Тут же в Малахитовой гостиной я углядел толпу военных, среди которых выделяется один в красном мундире, громогласный и напористый, говорит громко и убедительно, но его слушают внимательно.

Ольга спросила нейтральным голосом:

– Почему он в красном?

– Мундир англичан, – буркнул я. – Похоже, посол. Что, хотите ему наше Отечество продать?

Она ответила, не поворачивая головы:

– Среди старых родов нет предателей. Предают выскочки из новых…

– А вы старорежимная? – спросил я. – Похвально, похвально.

Она произнесла тем же ровным голосом:

– У вас «похвально» звучит, как оскорбление.

Слуги быстро сновали по залу, держа на растопыренных пальцах правой руки подносы с фужерами шампанского, левую заложив за спину.

Я схватил у одного два фужера, один протянул своей спутнице.

Она покачала головой.

– Не употребляю.

– Шампанское? – удивился я, потом догадался: – Ах да, вы же там к водке привыкли!.. Найти вам стакан водки? Или лучше самогона?

– Вам виднее, – ответила она, – что вам пить.

Я осушил свой бокал, второй сунул в руку лакею, перевёл дыхание. Хорошо… Уютный зал, под двумя стенами расставлены столы с закусками, я кивнул в их сторону.

– А поесть на халяву? Бояре все обязаны быть толстыми. Особенно боярыни!

– Может, баронессы? – уточнила она. – А я княжна.

– Молодец, – сказал я. – Уела. Сегодня бить не буду.

Она наконец-то повернула в мою сторону голову.

– Меня никто бить не будет. Ни сегодня, ни когда–либо.

– Почему это?

Она поднесла палец к ожерелью, там в середине был зелёный камень, изумруд или хризолит, в ответ на приближение её пальчика он засиял чуть ярче.

– Он в состоянии меня защитить, – сообщила она свысока. – Кто прикоснется, станет калекой.

– Ого, – сказал я. – Но по закону муж имеет право бить жену!

– Только не из рода Долгоруковых, – возразила она с издевкой.

– Это подстава, – заверил я. – И вызов. Сразу же после венчания отлуплю, как сидорову козу.

Она посмотрела на меня с брезгливым интересом.

– А коза здесь при чем?

Я подумал, согласился:

– Да, козу бить не буду. А вот княжну с удовольствием.

– Хам, – произнесла она с аристократическим презрением.

Аристократы пальцем не показывают, как простолюдины, и в носу прилюдно не ковыряются, но сплетничают не меньше кухарок. Я спиной чувствовал десятки пар глаз, что чуть ли не прожигают мой камзол, но как только поворачивался, всяк смотрит куда угодно, но только не в мою сторону, а вот чесать языками не перестают.

Отделившись от толпы, в нашу сторону, двинулся мужчина в генеральском мундире, звезды с бриллиантами и рыцарские ордена от эполетов до пояса, я не сразу узнал Комаровского, героя почти всех суворовских походов.

Я поклонился ему первым:

– Счастлив видеть вас во здравии, Евграф Федорович!

Он кивнул, окинул княжну внимательным взглядом.

– Приветствую, курсант, как и вашу прелестную спутницу, – он галантно приложился к ее ручке. – Рад вас видеть, княжна. Сегодня только о вас двоих и разговоров. Поздравляю! Все в вашем стиле, юноша: все либо одобряют вас, либо ненавидят, а равнодушных нет.

Он не назвал меня бароном, мелькнула мысль, а именно курсантом, ведь курсанты у нас в лицее все, как бароны, так и княжата. Спасибо, граф, ценю.

– Значит, я жив, – ответил я бодро.

Точно «Либо одобряют, либо ненавидят». Значит, пока я тут стою с надутой куклой, за моей спиной уже решается, к какой категории меня отнести. От этого зависело, кто подойдёт следующим, друг или враг. Не успела мысль оформиться, как с бокалом шампанского в руке к нам подошел еще один весьма импозантный мужчина, по-свойски поздоровался с Комаровским.

– Надеюсь, я не помешал вашей беседе, князь? Прошу, представьте меня вашему собеседнику, весьма о нём наслышан… Моё почтение, княжна Долгорукова, – поклонился он Ольге. Та склонила головку в знак приветствия.

– Юрий, позвольте представить вам моего хорошего знакомого майора Михаила Яковлевича Волынского, – отрекомендовал подошедшего Комаровский, – человека весьма отважного, и истинного патриота России.

– Спасибо, ваша светлость, – откликнулся я, и повернулся к Волынскому – Очень приятно познакомиться, майор.

– Барон, – обратился Волынский ко мне, – не могли бы вы удовлетворить моё любопытство.Меня уже довольно продолжительное время занимает вопрос, что заставило вас помогать группе девушек-суфражисток в их походах в Щели Дьявола?

– А почему вас это так удивляет, Михаил Яковлевич? – я не стал скрывать своё удивление, вызванное его вопросом. – Я посчитал возможным присоединиться к их группе потому что во многом поддерживаю идею равноправия мужчин и женщин

– Ну-у-у… – несколько замялся он, – всё же, не женское это дело – ходить в Щели…

– Вы так считаете? – поинтересовался я, – Вы считаете что женщины во многих областях деятельности не способны работать наравне с мужчинами?

Он посмотрел на меня с укором и покачал головой.

– Вас так уж волнует вопрос женского равноправия?

– Естественно, – ответил я учтиво, но твёрдо, – женщина почти такой же человек, как и мы, люди, потому ей должны быть предоставлены все те же права, пусть это и кажется смешным. Иначе нам не догнать просвещенные страны Европы… послушайте, как это звучит «просвещенные страны Европы»! А мы, значит, по собственной воле остаемся непросвещенными? В лесу родились, пням молились? Я уж не говорю о более значимой причине, по которой мы обязаны дать женщинам все права…

Волынский хмыкнул.

– Какая же это более значимая?

– Промышленно-техническая революция, – сказал я. – Нам не только нужно спешно строить железные дороги и металлургические заводы, о которых сейчас говорит каждый. Крымская война показала целесообразность и нужность санитарок и медсестер, а использовать солдат в качестве медбратьев можно, но расточительно, армия такое долго не потянет!.. Женщины должны встать у станка, взять на себя работу воспитателей в детских садах и младших классах, телеграфисток, работу в почтовых отделениях, высвобождая мужчин для более тяжелой и нужной стране работы…

Майор слушал со все растущим интересом, а когда я сказал, что женщины вообще могли бы не только выносить с поля боя раненых, но и служить снайперами, он гоготнул и сказал Комаровскому с удовлетворением:

– А вы говорили, какой-то иисусик! А это глянь-ка, хыщник!

Комаровский взглянул на меня с неодобрением.

– Иисусик с топором, – буркнул он. – Такие особенно опасны.

Волынский сказал весело:

– Надеюсь, для врага?

– Если бы только для врага, – буркнул Комаровский. Говорят же, козла бойся спереди, коня сзади, а Вадбольского со всех сторон!

Ольга слушает внимательно, держится по-домостроевски смирно, даже смиренно, но я чувствовал, что всё быстро схватывает, на что-то уже есть свое мнение, но помалкивает, воспитанная женщина в присутствии людей должна молчать в тряпочку раз не спрашивают.

Комаровский увидел кого-то нужного в толпе, сказал нам благожелательно:

– Развлекайтесь, молодежь. Ещё увидимся!

Волынский проводил его чуть завидующим взглядом.

– Вот старый конь, ничто его не согнуло, хотя в Итальянском походе Суворова спину вроде бы повредил, а в Швейцарском ему ядром чуть ногу не оторвало напрочь, но выжил и сейчас по балам скачет! И службу покидать и не думает…

– Хорошая жизнь, – сказал я.

Волынский вздохнул.

– А я вот моложе на десять лет, но уже разваливаюсь…

– По́лноте, Михаил Яковлевич, вы ещё молодых за пояс заткнете, – сказал я уважительно, – вы же пример для нас, молодых!

Он хмыкнул, оглядел нас отечески.

– Развлекайтесь, как сказал мой старый друг. А я пойду послушаю, о чём старики беседуют.

Когда он удалился, Ольга чуть сжала мой локоть изящными пальчиками.

– Зачем пожилых людей обманывать?

В её голосе прозвучал укор, но глаза смотрят серьёзно и вопрошающе.

– Какой обман? – буркнул я. – Всё идёт к тому, что женщины скоро наравне с мужчинами займут места как в правительстве, так и на всех остальных работах.

Она поморщилась.

– Чушь.

– Ну и сиди в своей горнице, – сказал я, – дура набитая, пряди… что там у вас прядут? А я лучше женюсь на ткацком станке, он работает быстрее и лучше.

Она фыркнула, задрала нос, демонстративно повернулась и начала рассматривать вделанные в стены огромные часы, украшенные глазурью и финифтью.

– Уже скоро, – сказал я. – Через полчаса прибудет Его Величество. Надо его дождаться, после чего сразу слиняем.

– Скорее бы, – ответила она чисто ангельским голоском. – Дождаться не могу. И руки помою.

– Не забудь пальцы пересчитать, – посоветовал я.

– Уже пересчитываю.

– Сиськи у тебя классные, – сказал я, – но всё равно придушу после свадьбы. И скажу, что такой и пришла.

– Хам, – сказала она, но, когда я отвернулся посмотреть на новых гостей, она скосила глаза на свои перси и чуточку подвигала ими, чтобы смотрелись заметнее.

Я поймал её взгляд в отражении массивной позолоченной рамы. В этих глазах, таких же наглых и расчётливых, как у меня, не было уже прежней светской скуки. Был азарт игры. Опасной, глупой и единственно возможной в наших обстоятельствах. Мы стояли в самом центре блистательного бала, а вокруг нас медленно, но, верно, сгущалась тьма будущих сражений. И, кажется, мы оба это понимали.