Текст книги "Обитель подводных мореходов"

Автор книги: Юрий Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Непрядова вселили в каюту, не слишком тесную, чтобы вообразить себя мучеником вагонного купе, и не очень просторную, чтобы позволить себе иллюзию присутствия в отдельной квартире. Каюта – всё же морское жильё.

Под иллюминатором письменный стол, справа рундучок для белья и одежды, слева задернутая плотным зелёным пологом койка с высокими бортиками – чтобы не вывалиться из неё во время качки. Хочешь – усаживайся в кресло, а надоест – перебирайся на узкий кожаный диван. Ну чем не роскошь после тесноты отсечной жизни!

Вполне удовлетворённый своим новым жильём, Непрядов принялся разбирать слежавшиеся в чемодане вещи. Парадную тужурку водрузил на вешалку, сорочки сунул в рундучок, а бритвенный реквизит разложил над умывальником на полке. Прежде чем подсунуть Катину фотокарточку под лежавший на столе плексиглас, немного полюбовался ею. Подумалось, что теперь и врозь – как бы всегда вместе...

По пути на Север ему удалось на несколько дней завернуть в Ленинград. По счастью, Катя находилась там, отрабатывая в экспериментальных мастерских вместе со своей группой очередной трюковой номер. Почти всё свободное время Егор терпеливо околачивался около манежа, наблюдая, как стремительная, изящная Катя вместе с её неизменным ловитором Сержем до изнеможения работали высоко под куполом на трапеции. Тимофей Фёдорович по-прежнему был ко всем деспотично строг, и уж тем более по отношению к собственной дочери, добиваясь от неё то филигранной отточенности движений, то безукоризненного чувства ритма, то музыкальной пластики, а то вообще чего-то такого, в чём Егор признавал себя полным профаном, даже не понимая, о чём между отцом и дочерью идёт речь. Егору, на его непосвященный взгляд, и так бы вполне сошло – лишь бы Катя поскорее освободилась. Когда же Тимофей Фёдорович как режиссёр и руководитель номера, наконец, выдыхался, Непрядов благодарил судьбу, что это случилось поздно вечером, а не глубокой ночью – и такое бывало. Разрядившись напоследок напоминанием, что "цирк необходим человеку как зелёная ветка за окном", Плетнёв отпускал до утра вконец измученных, растрёпанных и потных гимнастов.

Набросив на лоснящиеся плечи пёстрый махровый халатик, Катя убегала в душевую, потом торопливо переодевалась в своей уборной и выходила к Егору посвежевшей, улыбающейся, будто и не было за плечами изнурительной манежной работы.

Что это были за необыкновенно прекрасные мгновенья! Из мастерских они возвращались домой непременно пешком. Не спеша брели по улицам, счастливые и как впервые влюблённые друг в друга. Что им дождь, что им слякоть, если они были вдвоём. А дома – жили они у Светланы Игоревны – их ждал поздний ужин. Тёща всячески старалась показать, что обожает зятя и, по её словам, отнюдь не считала замужество своей Кати необдуманным поступком, на что Тимофей Фёдорович по-прежнему не упускал случая намекнуть. В душе он всё же не смирился с выбором дочери, хотя и непонятно, на что теперь мог рассчитывать. Ни Егор, ни Катя – оба уже не представляли себе жизни друг без друга...

Вечером, когда Непрядов решил с книгой поваляться на койке, дверь вдруг без стука распахнулась. В каюту ввалился широко улыбающийся Кузя. Следом за ним шагнул Вадим Колбенев, как всегда серьёзный и чем-то озабоченный. Вскочив с койки, Егор с сияющим лицом подался навстречу друзьям. И все трое разом обнялись, сомкнувшись лбами. На какое-то мгновенье замерли, крепко стискивая друг друга, до бесконечности счастливые и немного смущённые от нечаянно прорвавшейся взаимной нежности. Потом, как бы встряхнувшись, захохотали и загалдели, рассаживаясь, кому где удобнее.

– Это ж просто здорово, что Егорыча прислали к нам в бригаду, – с восторгом изрёк Кузьма, опускаясь в кресло, и переспросил, как бы не веря случившемуся. – Не, правда, Вадимыч? Да ещё на твою лодку!

Расположившийся на диване Вадим сдержанно кивнул и при этом добавил:

– Вот только лучше было бы...

Но договорить не успел. Снаружи постучали. В дверном проёме возник румяный, улыбающийся вестовой. Он шагнул через комингс, держа на растопыренных пальцах мельхиоровый поднос. Чуть прогнувшись, с видом циркового иллюзиониста, метнул на письменный стол белоснежную салфетку и ловко расставил на ней стаканы с крепко заваренным чаем. Выпрямившись, выжидающе глянул на замполита.

– Отлично заварили, Шустов. – Колбенев в знак благодарности зажмурился. – Свободны.

– Плохо не умеем, товарищ капитан-лейтенант, – весело отозвался матрос, поворачиваясь и выходя из каюты.

– Ребя-ят, – протянул Кузьма, хлобыстнув себя ладонью по лбу. – Совсем забыл! У меня ж на такой случай в заначке полкило "шила" есть, – и он покосился на Вадима. – Так я сбегаю?

– Табань, Кузя, – осадил его Колбенев. – Суши вёсла и не дёргайся.

– По самой малости, мы ж не дистрофики, – пробовал сопротивляться Обрезков. – В духе, так сказать, славных традиций флота Российского, как это повелось ещё со времён Петра. "Великий шкипер" тоже ведь не дурак был выпить.

– Оставь Петра Алексеевича в покое, – урезонил друга Вадим, назидательно помахивая перед его носом чайной ложечкой. – В его времена всё проще было: богатый служил в кавалерии, умный – в артиллерии, дурак – в пехоте, а пьяница – на флоте. Забыл?..

– Ну вот, опять намёки, подозрения, – Кузьма разочарованно вздохнул. И зачем?..

– А вот затем, – напирал Вадим. – Из-за этого проклятого "шила" ты и засиделся в "бычках" дольше обычного. Разве я не прав?

– Ну, было раз, чего уж там... – Обрезков болезненно поморщился, не желая ворошить прошлое. – А вообще-то, мне и в штурманах неплохо живётся, и Кузьма вызывающе громко захрупал галетой.

– Хоть бы ты проветрил ему черепную посудину для мозгов, – Вадим взглядом попросил у Непрядова поддержки.

Однако Егор не торопился высказываться на этот счёт. Отпивая по глоточку чай, он всего лишь кивнул головой, не то соглашаясь, не то просто принимая всё услышанное к сведению.

– Надо же! – продолжал Колбенев напирать на Кузьму. – Дважды в прошлом году оставляли тебя за помощника. Ну, кажется, как тут не развернуться, как не показать себя с наилучшей стороны, – и горестно развёл руками. – А ты?..

– А что я? – невозмутимо отозвался Обрезков. – Работу свою, между прочим, знаю не хуже других. Даром хлеб на лодке не ем. И ты это знаешь.

– Да не в том суть. – Вадим поглядел на него как на бестолкового школьника, с учительским сожалением и горечью. – Всегда у тебя чуть-чуть чего-то не хватает. Какая-то бескрылая приземлённость во всём, что ты делаешь.

– А нам крылья ни к чему, – Кузя заговорщицки подмигнул Егору, как бы приглашая в соратники. – Мы ведь все служим не в авиации, а в подплаве. Нам и плавники на заднице сойдут...

Егор невольно хохотнул. Вадим фыркнул.

– Между прочим, – продолжал Колбенев, – поучился бы у того же Чижевского. При любых обстоятельствах он всегда своего добивается.

– Ему легче, у него папа адмирал, – и со вздохом признался Егору: Всё-таки, ей-ей жаль, что тебя не к нам на лодку.

– Да при чём здесь папа! – Вадим раздражённо глянул на Кузьму. – Сам знаешь, что я имею в виду... Суть в характере, а его-то у тебя явный недогруз.

– Хорошо же ты меня знаешь! – Кузьма обиженно заёрзал в кресле.

– Вадим прав, – открылся Егор, твёрдо поставив на стол стакан в мельхиоровом подстаканнике. – Пора тебе, Кузьмич, из подручных выходить в сталевары...

Дружба обязывала. Взглядом Непрядов дал понять, что совсем не намерен оставлять Кузьму в покое.

Серьёзный разговор пришёлся Кузьме не по вкусу, и потому он переменил тему.

– А знаешь? – с интрижкой в глазах глянул на Егора и, вытянув руку с "указующим перстом", убеждённо произнес. – Ничего ещё не знаешь.

– Что тут у вас есть такое, что мне позарез надо знать? – добродушно сказал Егор.

– Только держись покрепче, а то с койки свалишься, – предупредил Обрезков.

– Держусь, – заверил Егор.

– Эдик, наш несравненный вундеркинд, недавно женился.

– Да-а? – с напускным удивлением протянул Егор. – Ну и что?

– А на ком, смекаешь? – допытывался Кузьма.

– Неужели на Брижит Бардо?

Обрезков зажмурился и резво покрутил головой.

– На Лерочке! – выдал, наконец.

Теперь Егор действительно удивился. Такое и в самом деле трудно было предположить. Ведь он знал, какого мнения Лерочка была о Чижевском. Подумалось, что и вправду мир тесен, если не избежать той встречи, которая для него совсем ни к чему.

– Что здесь поделывает? – полюбопытствовал, как бы на всякий случай.

– Заведует у нас в посёлке медпунктом, – пояснил Кузьма.

– Медпунктом?.. – сам не зная зачем, переспросил Непрядов.

– Она же медицинский кончила, если помнишь.

– А, ну да... конечно же помню, – рассеянно согласился Егор, желая на этот счёт выказать своё полное равнодушие. А про себя подумал, что теперь нет никаких причин волноваться и ворошить прошлое. Лерочка, надо полагать, уже не та прежняя "раба любви", которую он знал.

Дружки засиделись допоздна. О чём только не переговорили, перебирая в памяти всё самое дорогое, что пережито ими вместе. Втроём им снова стало надежнее, спокойнее и веселее.

В иллюминатор глядела глухая полярная ночь. Разгулялся ветер, и поднялась волна. Только в каюте по-домашнему тепло и уютно. С подволока мягко изливался свет матового плафона. В грелках весело потрескивал сухой пар, будто горевшие поленья в деревенской печке.

Друзьям не хотелось расходиться. И всё же первым каюту покинул Обрезков. Его зачем-то вызвали к дежурному "по низам".

– Так что же ты не договорил? – напомнил Егор, как только за Кузьмой затворилась дверь.

– Ты о чём?

– Да что там для меня было бы лучше?..

Колбенев ответил не сразу. Допил давно остывший чай и лишь после этого сказал:

– Видишь ли, Егорыч, при всей раскладке данных получается, что нелегко придётся тебе с Чижевским.

– Догадываюсь, – согласился Егор. – Только мы теперь оба не мальчики, драться не станем. Да и делить, кажется, нечего.

– Скорее, некого, – поправил Колбенев, усмехаясь, – но в остальном... Чижевский до твоего прихода спал и видел себя старпомом. И всё вроде бы к этому шло.

– Хочешь сказать, что снова перешёл ему дорогу?

– Не в том дело. Если не тебя, то прислали бы кого-то другого. Кадровикам виднее.

– Допустим. Только вот не пойму, какой таракан тебя гложет?

– Боюсь, опять на чём-то схлестнётесь вы и – пошло... А в результате лишь дело пострадает.

– Но если стоит схлестнуться, то именно в интересах дела, а не личных мелочей ради. На том стоим.

Колбенев пересел к Егору на койку и сказал, кладя на его руку ладонь.

– Надеюсь на твою старпомовскую мудрость, – и слегка подтолкнул плечом. – Понимаешь? На то самое, что называется у нас жить и дышать интересами лодки, презрев самого себя.

– В чём ты меня убеждаешь, замполит! Разве я против?

– Тебя понимаю, но и ты пойми меня...

Вскоре, сославшись на позднее время, вышел и Вадим. Зевнув, Непрядов принялся устало раздеваться. Забравшись под жёсткое суконное одеяло, он продолжал думать о друзьях, какими нашёл их после нескольких лет разлуки. Вадим заметно подобрел, так что под кителем начала выпирать "морская мозоль", грозя однажды сорвать пуговицы. В придачу к усам он отпустил ещё и шотландскую бороду, которая густой рыжеватой щёткой обрамляла его полное лицо. А Кузя, тот оставался всё таким же крепко слаженным, мосластым и цыганистым. И если один из них, в меру своей должности, сделался дипломатом, то другой по-прежнему подкупал бесшабашной весёлостью и простотой. Но сам-то он, Егор Непрядов, – насколько изменился в их глазах? Да разве ж стал он каким-то иным, не похожим на самого себя, прежнего?..

Засыпая, он согревался теплом и покоем собственных мыслей.

Они легко всплывали откуда-то из сокровенных глубин памяти и невесомо таяли, как снежинки на ладони. Так всегда бывало, когда прожитый день оказывался удачным и назавтра не предвиделось ничего такого, что могло бы огорчить или расстроить его.

28

С непривычки заполярное утро показалось Непрядову слишком затянувшимся. На Балтике в это время давно уже настал бы рассвет. Но Майва-губа всё ещё лежала окутанная мраком непроходящей ночи. В нервном свете фонарей ветер гнал вдоль пирса колючую позёмку, выл в проводах тоскливым голосом подбитой собаки. Тяжело дышала мертвенно остекленевшая вода, и притянутые к пирсу корпуса лодок чуть ходили, скрипом швартовых жалуясь друг другу на тесноту береговой стоянки.

Команды строились на подъём флага. Столпившиеся на пирсе моряки гуськом сбегали по трапам на палубы кораблей. Непрядов хотел было следом за своим экипажем сойти на лодку, но Крапивин, стоявший поодаль, взмахом руки позвал его к себе. Егор догадался, что командир собирается непременно сам представить его личному составу.

Выждав, когда на баках прекратится толчея, они по наклонному трапу спустились на ближайшую лодку и по перекинутым с борта на борт сходням добрались до своего корабля. Навстречу им шагнул Чижевский, пока ещё исполнявший старпомовские обязанности. Лихо вскинув к каракулевой шапке затянутую в кожаную перчатку руку, он отрывисто и чётко, как бы нарочито повышенным голосом, отдал рапорт.

Крапивин выслушал его, немного поморщась, мол, не так же громко. После рукопожатия кивнул на Непрядова, как бы предлагая любить и жаловать. Эдуард какое-то мгновение помедлил, будто раздумывая, как ему следует поступить. Егор также не выказал особого нетерпения, но всё же заставил себя первым улыбнуться бывшему однокашнику. Они поздоровались, крепко стиснув руки и сойдясь глазами. Чижевский при этом лишь подёрнул уголками губ. Подумалось, что и вправду, как предупреждали друзья, лёгких отношений у него с Чижевским по-прежнему не будет. Эдуард умел оставаться самим собой, каким он запомнился Непрядову с прошлых лет. Зато приветливо помахал рукой с соседней лодки Кузьма. Будто успокаивая, тепло подмигнул Вадим. И Егор, становясь на правом фланге в строй, успокоенно примкнул к плечу друга.

Бодро запел горн. Эхом отозвались дальние сопки. В резком свете бортовых прожекторов на кормовых флагштоках вскинулись и затрепетали полотнища бело-голубых флагов, возвещая начало рабочего дня.

Командир попросил Егора встать перед строем, чтобы представить его, как полагается, и тем самым официально ввести в должность. Эта необходимая формальность всегда вызывает ощущение повышенного напряжения и неловкости. Непрядов слегка волновался, как невеста на выданье. Несколько нацеленных на него десятков пар глаз настороженно и с интересом вопрошали: что ты за птица, старпом, каково нам будет с тобой, а тебе – с нами?..

Крапивин говорил о своём новом старшем помощнике коротко и просто, без лишних эпитетов и эмоций, будто в экипаже Непрядов давно свой человек и в его послужном списке нет ничего такого, что не было бы всем хорошо известно. Егор оценил командирскую сдержанность. До общего сведения доведено не больше и не меньше того, что позволяет судить о новом человеке, с которым предстоит служить. Однако более подробно и обстоятельно Непрядову пришлось исповедоваться перед командиром ещё вчера, как только они вышли из комбриговской каюты. Чтобы не показаться менее откровенным, также подробно Крапивин рассказал Егору и о себе самом, отчего у них возникло взаимное расположение друг к другу.

После проворачивания механизмов Чижевский сдавал Непрядову лодочную документацию. Они просидели в кают-компании почти весь день, лишь однажды прервавшись на час, чтобы пообедать. Егор торопился поскорее закончить дела, но едва управились лишь к вечернему чаю.

Чижевский держался независимо, при случае не прочь был как бы невзначай блеснуть своей компетентностью в корабельных тонкостях, тем самым намекая на Егорову неосведомлённость. Егора так и подмывало поставить "милорда" на место, только в его положении ничего другого пока не оставалось, как до поры стерпеть, Чижевский действительно кое в чём разбирался лучше его.

– Не знаю, старик, как у тебя дальше пойдёт, – разглагольствовал Эдуард, свободно расположившись на кожаном диване и разметав поверх его спинки руки. – Прямо скажу: проворачивание механизмов ты провёл далеко не с блеском, команды подавал какие-то длинные, вяло – мы к этому не привыкли. Я у тебя насчитал десятка полтора спотычков. Как это всё на Балтике проходит, не понимаю, – и он выразил крайнее удивление, вскинув плечи, отчего оттопыренные погоны вылезли из петель выше ушей.

– Ну, что ж, – невозмутимо сказал Егор, сидевший в кресле напротив Эдуарда, – на каждой лодке свои особенности. Окажись ты сейчас на моей "малютке", я бы этих самых "спотычков" насчитал у тебя не меньше.

– Сравнил! – Эдуард прищурился. – Как же можно организацию службы на вашем тюлькином флоте сравнивать с нашей. Севера это же тебе не Маркизова лужа.

– Нет службы ни вашей, ни нашей, – твёрдо сказал Егор, – а есть одна единственная, которая в правилах на проворачивание механизмов. Вот их-то я и старался придерживаться.

– Понимаешь, милорд, – Чижевский снисходительно ухмыльнулся, – не мне напоминать, что со своим уставом в чужой монастырь не лезут. Это тебе твой дед мог бы втолковать на основе своего житейского опыта.

– При чём здесь мой дед! – повысил голос Непрядов, начиная терять терпение и не сомневаясь в том, что Чижевский напрашивается на ссору. Всякий устав тем и хорош, что не для дураков писан.

– Стари-ик, – язвительно улыбаясь, протянул Эдуард. – Нет ничего глупее, чем обижаться по всякому пустяку. Я же просто привёл пример, желая более образно выразить собственные мысли.

"Были бы они у тебя..." – подумал Егор, с неприязнью глядя на Чижевского, и тут же уязвил: – А между прочим, хозяйство ты мне сдаёшь далеко не в полном блеске, если уж откровенно говорить.

– Не уловил, – Чижевский подался вперёд, ожидая разъяснений.

– Плафоны освещения, скажем, давно проверяли?

– Это в каком смысле?

Егор вскинул глаза к подволоку, приглашая Чижвского убедиться лично.

– Под стёклами скапливается конденсат. Значит, их давно не проветривали. Неужели не понятно, что это может привести к короткому замыканию?

– Но за это отвечает механик.

– А старпом – вдвойне. Я уж не говорю, что в твоей каюте электрогрелка без защитного кожуха – грубейшее нарушение правил корабельной техники безопасности.

– И всё-таки о нашей организации можно судить, лишь досканально изучив лодку. Собственный опыт, увы, не заменит никакая вызубренная инструкция, да будь она лично от Христа или Магомета. Это всё равно, что бабу учить рожать, а грузина – жарить шашлык.

Егор смолчал. И Чижевский, удовлетворённый достигнутым попаданием в цель, заговорил более примирительно:

– Не обижайся, милорд. Ну, в самом деле: разве ты знаешь нашу лодку от киля до клотика?

– Нет, не знаю, – согласился Непрядов. – Но я буду её знать не хуже тебя. И ты мне в этом поможешь.

– Собственно, как это? – прикинулся Чижевский непонятливым. – Где логика, старик? Мне будет крайне неудобно учить учёного, тем более с таким блестящим символом на груди, – он глазами показал на Егорову серебристую командирскую лодочку, дававшую право самостоятельно управлять кораблём.

– Что ж, если это тебя смущает, то сделаем так, – Непрядов расстегнул китель и принялся отвинчивать нагрудный знак.

– Решил разжаловать сам себя? – удивился Чижевский. – Ну, к чему этот жест! Такую лодочку у меня вырвали бы разве что вместе с мясом.

– Она справедлива была там, на Балтике... Здесь её надо заново оправдать, – сказал Егор, пряча нагрудный знак в карман. – Надену её, когда буду знать корабль до последней гайки.

– Хочешь успокоить меня?..

– А понимай это, как знаешь.

Вечерний чай они пили здесь же, в кают-компании. Шустов расстарался для них, раздобыв лимон и кусок яблочного пирога. Разговор между однокашниками пошёл более умиротворённый, почти дружеский, точно обоим надоело испытывать терпение друг друга и они решили сделать передышку. Перебрали общих знакомых: кто и где служит, чего добился или, как водится, на чём "погорел". Эдик как бы к слову вставил, что его "предок" недавно получил контр-адмиральскую звезду и теперь занимает в штабе флота солидную должность. Намекнул, что он сам, по всей вероятности, на лодке долго не задержится – пора и об академии подумать. Егор на это с полным равнодушием отвечал, что лично собирается служить на лодке "до упора" и в академики пока не торопится.

Показалось странным, что Эдуард ни разу не упомянул о жене, будто нарочно ждал, когда Егор сам его об этом спросит. Можно было только догадываться, каких трудов самолюбивому Чижевскому стоило уговорить гордую Лерочку стать его женой. Только Егор на этот счёт не проявлял никакого любопытства.

– Не пора ли по домам? – сказал Чижевский, поглядев на часы. – Лично я рискую получить втык от моей благоверной за опоздание.

– Так в чём же дело? – отозвался Егор, доливая в стакан чаю. – Лично я тебя не задерживаю, можешь идти.

– А мы как-то с Лерочкой вспоминали о тебе, – будто невзначай припомнил Чижевский, пропустив Егорову реплику мимо ушей. – Слышали, что и ты женился?

Непрядов кивнул, пригубливая стакан.

– Если не ошибаюсь, на этой самой, на цирковой артистке?

Егор снова кивнул.

– Прими поздравления, милорд.

– И ты мои – тоже.

– Надеюсь, наши супруги как-нибудь познакомятся. В этой богом забытой дыре мир особенно тесен, – и предположил: – Глядишь, и семьями сойдёмся,

– Всё может быть, – обнадёжил Егор, при этом добавив: – Только они давно знакомы.

– Разве? – удивился Эдуард. – Это новость. Вот уж никак не подумал бы...

– Полагал, что Лерочка тебе об этом говорила.

– Да знаешь, как-то не пришлось. В отношении сугубо женских дел я не любопытен.

– Вот и я тоже.

Выбравшись из-за стола, Чижевский стал одеваться. Напоследок извинился, что не может, по старой памяти, пригласить Егора в гости, так как затеял у себя дома ремонт. Впрочем, Непрядов и не напрашивался, – забот у него столько, что на берег и шагу не ступить.

На другой день Чижевский проводил с молодыми матросами занятия по устройству лодки. Выстроив их в центральном отсеке, он минут десять говорил о технике безопасности на корабле – для молодых вещь, конечно же, особенно важная. Егор тем временем облачился в комбинезон и пристроился к шеренге моряков как рядовой член экипажа, чем нимало всех удивил. Чижевский, не обращая на это никакого внимания, продолжал уверенно и зычно говорить. Лишь командир, находившийся поблизости, удовлетворённо кивнул своему старпому, вероятно догадавшись, что стоило тому снизойти до уровня "салажонка", только ещё начинающего понимать сущность корабельного нутра.

Однако Егор вполне научился управлять собственным самолюбием, если этого требовала корабельная служба. Её он ставил превыше собственного раздражения от той иронии, которая иногда выплескивалась из глаз руководителя занятий.

Они вскрыли паёлы и спустились в трюм. Егор терпеливо лазал по всем закуткам и шхерам, безоговорочно выполняя все указания Чижевского. Тот оставался на палубе, посвечивая сверху фонариком. Его острый лучик указательным перстом упирался в трубопроводы и клапана, назначение которых необходимо было твёрдо усвоить.

Начало было положено. А после Егор сутками не вылезал из прочного корпуса, одержимо насыщаясь всем, что ему надлежало знать не хуже других. Своими бесконечными вопросами он измучил Чижевского и едва не доконал механика, капитана третьего ранга Хворостова – тот начал даже на сердце жаловаться и норовил из отсека улизнуть, как только старпом оказывался в его поле зрения.

Все положенные зачёты Егор сдал раньше установленного срока. Не так уж много потребовалось ему времени, чтобы подтвердить затем и право на самостоятельное управление кораблём. После этого серебристая лодочка вновь закрасовалась на Егоровом кителе, привинченная чуть выше нагрудного кармана. По такому случаю командир лично поздравил своего старпома, крепко пожав руку. А заодно обрадовал, что выхлопотал для него в посёлке комнату.

29

В тот же вечер Непрядов сошёл с корабля, решив посмотреть своё новое жилище. Ему не хотелось оставаться в каюте, которая за три месяца добровольного затворничества порядком поднадоела. Каким убогим ни представлялся посёлок в своей скромной благоустроенности, но там текла иная, отличная от корабельной жизнь, к которой всё больше тянуло после душной кубатуры лодочных отсеков и казарменного уюта плавбазы.

Сразу же за пирсом начинались деревянные мостки да лесенки с гладко выструганными поручнями перил. Цепляясь за мерзлую землю и стылый гранит, они ломаными штрихами перечеркнули уклон сопки, упираясь в ближние дома. Непрядов шёл по ним, словно по рельсам, с которых невозможно сбиться и заплутать, – на сотни километров кругом лишь океан да глухая тундра. Запуржит ли в непроглядной темени полярной ночи, рванёт ли слепящим шквалом взбесившийся норд-ост, мостки да лесенки спасут, выведут к теплу и свету человеческого жилья.

Посёлок оказался не совсем обычным. Здесь даже улицы не существовало в привычном виде. Приземистые, почерневшие от дождей и стужи деревянные дома искусственными зубами вживлялись в скалы на разных уровнях, где только удавалось отвоевать более-менее ровную площадку. Зауженные окна походили на крепостные бойницы, на крышах сторожевыми бульдогами улеглись тяжёлые валуны – на тот случай, чтобы кровлю не сорвало ветром.

Чем ближе дома, тем круче становился подъём. Егор взбирался по мосткам и ступенькам, цепляясь за поручни. Злая позёмка путалась в ногах, сбивая шаг. Ветер ледяными зубами хватал за полы шинели, по-собачьи люто их теребя.

Навстречу попадались редкие прохожие, торопившиеся, также как и он, поскорее к теплу, В морозном воздухе веяло горьковатым угольным дымком. Неярко светившие оконца воспалённо моргали, – где-то поодаль надсадно стучал движок подстанции, питавшей дома электричеством.

Непрядов заметил шедшую навстречу ему высокую статную женщину в меховом пальто и большой лисьей шапке. Сторонясь ветра, она прятала лицо в поднятый воротник. И всё же по той царственной осанке, с которой она выступала наперекор ветру, нетрудно было признать в ней Лерочку.

– Егор?.. – спросила она вместо приветствия с каким-то тревожным удивлением, точно Непрядов свалился перед ней с неба.

– Суда-арыня, бесконечно рад вас видеть, – попытался Егор сразу же придать их встрече непринуждённую лёгкость, как и подобает старым друзьям.

– Я тоже рада, сударь, – настороженная улыбка скользнула по её капризным, подведённым помадой губам.

Егор не мог не заметить, что замужество пошло Лерочке на пользу. Она казалась всё такой же надменно очаровательной и неприступной, какой он помнил её со студенческих лет. Только заметно похудела. Да и карие глаза под густыми чёрными бровями уж не горели прежней нетерпеливой страстью, приводившей его в смущение. Лерочка выглядела слегка усталой и вполне спокойной.

– Ну, как живётся-можется под лучами Полярной звезды? – продолжал Непрядов всё в том же легкомысленно-весёлом тоне, который полагал наиболее подходящим для такого случая.

– Как куропатке на снегу, – ответила она, стараясь поддерживать его игривое настроение. – Скажу, что слишком жарко – это будет неправда, скажу, что чересчур холодно – ведь не поверишь. В зоне вечной мерзлоты всегда и всё считается как более-менее: более существуют и менее живут.

– Ты не права, сударыня, – Егор с улыбкой развёл руками, как бы предлагая в свидетели всю заполярную ширь, – жизнь по-своему и здесь хороша. И потом, разве мы не сами выбирали свои пути?

– Наши пути... А ты вспоминаешь нашу Ригу? – продолжая прятать лицо в воротник, она стрельнула из-под пушистого меха просветлённым взглядом, точно одно лишь упоминание о её родном городе уже само по себе доставляло радость.

– Эх, Лерочка, – признался Егор со всей откровенностью. – Столько всяких дел на голову сваливается – какие там воспоминания! Не забыть бы, сколько в сутках часов, да как самого себя зовут.

– А впрочем, зачем я об этом спрашиваю... – она с сожалением вздохнула. – Здесь все живут по расписанию ваших корабельных авралов и тревог. Интро– и ретроспекция, как говорит мой супруг, уставом корабельной службы в Майве-губе не предусмотрены.

– Может быть, – поразмыслил он. – Хотя, полотно грядущего может быть соткано лишь из нитей времён минувших, из прожитого и пережитого каждым из нас.

– Вот и я о том же, – вновь оживилась Лерочка. – Иначе зачем же тогда светят эти звёзды и к чему терпеть эти морозы?.. Да и мы сами для чего здесь, если не помнить самих себя?..

Стоя на ветру разговаривать было трудно, и она предложила:

– Я покажу, где твой дом, если не возражаешь.

Они пошли рядом. Непрядов с беззаботным видом говорил, что на ум взбредёт, и совсем не думал о том, интересно ли это его спутнице. Ему казалось, что Лерочка со страхом ждёт, когда ей напомнят о той самой выходке с мнимым ребёнком, которая Непрядову едва не стоила полного разрыва с Катей. Но ворошить прошлое совсем не хотелось. Егор великодушничал, будто ничего не случилось.

И почувствовав это, Лерочка успокоилась и повеселела. Слегка поскользнувшись, она ойкнула и как бы невзначай оперлась на Егорову руку. Они засмеялись, совсем уже не чувствуя между собой прежней напряжённости.

– А мне наша Рига часто снится, – сказала она, нарочно замедляя шаг и тем самым придерживая Егора. – Неповторимый Межа-парк, наш дом под высокими соснами. И такой милый, такой тёплый снег... – потом вдруг предложила, заглядывая Егору в глаза. – Знаешь, а давай на Новый год соберёмся у нас. Как прошлый раз, помнишь?..

Непрядов заколебался, не зная, что на это сказать.

– Ну же, Егор! – настойчиво потормошила она его за рукав. – Решайся.

– У вас ремонт, – вспомнил он. – Удобно ли стеснять?

– Какой там ремонт! – удивилась она. – Да мы летом его сделали.

– Твой супруг, по-моему, будет не в восторге...

– Да ты что! Эдька только будет рад. И потом, я так хочу, – она тут же принялась мечтать. – Достанем ёлку под потолок. Регина Обрезкова испечёт свой фирменный пирог – мы уже об этом с ней говорили. И соберёмся все свои, рижане. Наших наберётся человек десять.

– Надо бы с ребятами потолковать, – всё ещё колебался Егор. – А вообще, доживём до Нового года, там и видно будет.

На этом и порешили. Сойдя с мостков, Лерочка ступила на протоптанную в снегу дорожку, тянувшуюся к её дому, а Егор направился дальше, куда ему указали. Вскоре он добрался до своего нового жилья. Дом как дом – не лучше и не хуже других, из печной трубы валил густой дым, и светились узкие оконца.

На первый случай Непрядов не предполагал здесь долго задерживаться. Хотелось лишь посмотреть и прикинуть в уме, как лучше здесь обустроиться. Ведь не в голые же стены войдёт его Катя, как только приедет сюда хотя бы на недельку или даже всего на день. Его комната, как порешил, должна по всем статьям походить на нормальное благоустроенное жильё вполне солидного семейного человека.