Текст книги "Обитель подводных мореходов"

Автор книги: Юрий Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

– Ты надолго? – спросил Непрядов, в тайной надежде получить ответ, что навсегда.

– Только на три дня, – разочаровала она его. – Еле отпросилась у отца.

Непрядов грустно присвистнул.

– Ты не рад?

– Это не то слово, котёнок, – с приливом душевной нежности признался Егор, притягивая к себе жену. – Я согласился бы даже на полминуты нашей встречи. Но три дня – это уже целая вечность.

– Два дня прошло, Егорушка, пока вы пробыли в море. Осталась одна ночь.

– Хоть бы ещё на день! – взмолился Егор.

– Никак не могу. Мы начали готовить новую программу. Всего через полтора месяца будем её сдавать. А потом большие летние гастроли по всему Черноморью. Правда здорово?

– Да уж конечно.

– А если у тебя будет отпуск, ты приедешь ко мне. Ведь приедешь?

Непрядов лишь пожал плечами, так как хорошо знал, что на флоте нет ничего более неопределённого, чем очередной отпуск. И уж тем более летом, в самый разгар навигации. Как водится, с корабля на берег отпускали всегда неожиданно и в самое неподходящее для загара время.

– А какой у меня будет шикарный костюм! – тормошила она погрустневшего мужа за рукав. – Голубой-голубой и весь в серебряных блёстках, короткая юбочка гофре.

– Умереть – не встать, – с иронией промолвил Егор, хорошо понимая, что ни на чём настаивать у него нет права. Он принимал Катю именно такой, всегда обременённой своей вечно изнурительной и радостной работой в цирке.

Унылая, слякотная дорога от городка к посёлку не казалась скучной. По ней можно было бы идти, обходя лужи талой воды, целую вечность, лишь бы Катя всегда оставалась рядом, лишь бы никуда не уезжала. Как он любил её, стройную, лёгкую, с озорными русыми прядками, выбивавшимися из-под вязаной шапочки. На её по-девчоночьи нежном лице всё так же тепло и весело лучились ясные глаза. Вот только губы слегка подведены помадой, да на ресницах тушь – это уж наверняка затем, чтобы как замужней женщине хотя бы чуточку выглядеть постарше и посолиднее. "Девчонка, совсем ещё девчонка, – думал Егор, неторопливо шагая и слушая негромкий, мягкий голос своей подруги. Такой уж недолго останется, пока не родит мне сына или дочь..."

Всё ближе раскиданные по склону холма огни посёлка. Навстречу потянуло горьковатым печным дымком. Неподалёку побрехивали собаки. А где-то у рыбацкого пирса завывала лебёдка, разгружавшая улов припозднившегося сейнера.

Судя по всему, в доме Стригаловых их давно ждали. Все окна были освещены, слышалась бодрая музыка, начальственный голос самого хозяина, любившего и у себя дома распоряжаться не меньше, чем в носовом отсеке лодки.

– Ну вы даёте! – сердито напустился он вместо приветствия. – Хотел уже отвязывать собаку да идти разыскивать вас.

Затем, как полагается, по-морски лихо представился Кате, назвав себя по имени и отчеству. Однако поймав на себе укоризненный взгляд Егора, тут же поправился.

– ...А можно запросто – Толик.

И все трое из прихожей вошли в комнату, где Шурочка накрывала стол.

Непрядов смутился, здесь же увидав Нинон. Впрочем, как рассудил, между ними ничего же не было серьёзного – так себе, мимолётный случай из холостяцкой жизни. Да и чего ж опасаться, если вместе с Нинон находился её муж, лысоватый и кряжистый человек лет сорока с капитанскими шевронами на рукавах форменной тужурки.

И всё же Нинон лукаво улыбнулась, первой протягивая Непрядову руку. По отношению к Кате она тотчас приняла слегка покровительственную позу, вероятно, потому, что была старше и опытнее.

Непрядов догадался, что Нинон успела уже познакомиться с Катей. И он пожалел, что не рассказал жене о своём знакомстве с "быстроногой рыбачкой", отчего-то вообразив в ней свою мать в её молодые годы, и уж совсем не помышляя об отношениях более серьёзных и близких, чем простое знакомство. Теперь же зубной болью сверлила неотвязная мысль, что женщины говорили о нём...

Сели за стол. Григорий Львович, как звали мужа Нинон, принялся разливать по рюмкам коньяк. Шурочка начала всех угощать блинами, которые напекла по случаю возвращения мужа с моря.

Выпив и закусив, мужчины повели разговор о делах, которые всех одинаково беспокоили: вновь судили да рядили о сокращении вооружённых сил на "миллион двести", от которого флот лихорадило несколько месяцев, о шпионских кораблях радиолокационного дозора "Осте" и "Траве", неожиданно появившихся в нейтральных водах.

– У берега вроде бы корректно ведут себя, – рассуждал об этих кораблях Григорий Львович, – при встрече гафельным флагом салютуют, команду на верхней палубе по большому сбору выстраивают. Зато в море наглеют: перед самым форштевнем курс пересекают, всякие оскорбительные семафоры дают. Только чувствую, неспроста это всё. Вроде бы как у вас, – капитан поочерёдно ткнул пальцем в сторону Егора и Толика, – слабина обнаружилась. Всякие там демобилизационные бары-растабары, а служба где, спрашиваю вас? Будь вы, орлы-военморы, пожёстче, тогда бы и нам, рыбачкам, поспокойнее.

– Это ты зря, – Толик с укоризной погрозил Григорию Львовичу вилкой, такие настроения у нас давно кончились, хотя, – он бросил на Егора извиняющийся взгляд, – были кое у кого. Что правда, то правда. Теперь этого нет.

– Я капитан, а потому реальным фактам в море всегда верю куда больше, чем самым обнадеживающим предпосылкам теоретиков. Порезать бы вас всех к едрене-фене на металлолом, – что здесь, что там... Вот тогда бы я сказал, что дело пошло. А так разговорчики одни... В море нам одна морока от них.

– Не режь нас, Григорий Львович, – с ехидинкой попросил Толик, – мы ещё пригодимся.

– А на что ты мне, если защитить не сможешь! – горячился капитан. Раньше-то, ей-ей, на Балтике потише было.

– А вот по-моему, – сказал Непрядов, прожёвывая блин, – куда более странным выглядело как раз то, если бы эти самые "Осте" и "Траве" не засуетились.

– Парадоксальная мысль, – усмехнулся капитан.

– Отнюдь, – отвечал Егор, постепенно возбуждаясь в своём желании во что бы то ни стало рассеять капитанский пессимизм. – Да разве ж непонятно, что мы всё больше наступаем им на больную мозоль. Наш флот перестал быть прибрежным.

– Кроме нас, разумеется, – не преминул Толик вставить словцо.

– Да не в нас дело, – толковал Егор. – У наших "малюток" совершенно иные, ограниченные задачи. Радиус их действия, в общем-то, невелик. Зато североморцы начали обживать Атлантику, черноморские вымпела гуляют в Средиземном, а уж про ТОФ и говорить не приходится – эти в океане давно, как у тёщи на блинах. Уж поверь, есть отчего забеспокоиться и приуныть как раз не нам, а им... – Егор большим пальцем небрежно показал себе за спину, в сторону окна, за которым где-то в кромешной тьме крейсировали два натовских корабля.

– И всё-таки я должен быть уверен, – настаивал капитан, вальяжно откинувшись на стуле и расстегнув тужурку. – Нам рыба – вам консервы. Так уж будьте добры!

– Непременно будем, – согласился Толик, подмигивая Егору. Капитан захмелел и спорить с ним на серьёзную тему уже не имело смысла.

– А ты почему, Егор Степанович, обозначаешь шаг на месте? – придрался Григорий Львович, кивая на Егорову рюмку, которую тот лишь слегка пригубливал, – или подплав здоровьем ослаб?

– Он вообще не пьёт, – пояснил Толик, – потому что спортсмен.

– Правильно делаешь, если не употребляешь, – согласился Григорий Львович и тут же предупредил: – Но старпомом к себе я бы тебя не взял.

– Это почему же? – ухмыльнулся Егор.

– Да парень ты, видать, себе на уме. Про таких говорят: если не пьёт непонятно о чём думает...

– Но разве это делу повредит?

– Ты не обижайся на меня, старый, – Григорий Львович запросто хлопнул Егора по плечу. – Это ведь я к чему говорю? Вот, случись, демобилизуют тебя: до пенсии тебе далеко и потому ты ко мне же придёшь наниматься на сейнер. Так?

– Ну, допустим. Хотя и не обязательно на ваш.

– А-а, не в том дело на чей, – капитан махнул рукой, вновь наполняя рюмку. – У нас в море работа адская и народ простой, грубый. Есть и такие, которым палец в рот не клади. И всё же они все передо мною как на ладони на то я и капитан. Но если ты не пьёшь вместе со мной, я тогда не знаю, что ты думаешь обо мне.

– Ты лучше спроси его прямо, так он и без водки скажет, что думает о тебе, – вдруг с раздражением вмешалась Нинон. – Ведь обещал же...

– Ну-ну, любовь моя, – примирительно сказал Григорий Львович. – Разве я когда-нибудь терял свой горизонт или разум? В море без этого нельзя. И потом, работа собачья.

– Жизнь у нас собачья! – зло выдала Нинон.

– Да уймись, – отмахнулся капитан. – Не понимаю, что тебе надо. Команда моя за каждый рейс по полторы нормы гонит, заработки у нас – дай Бог каждому. А чья фотография на доске почёта висит! Ась, не скажешь ли на всякий случай? – и он приложил ладонь к уху.

– От скромности ты не умрёшь! Заодно скажи тогда, кому выговор влепили за то, что судно по пьяному делу на мель посадил. А фотографию твою просто снять не успели...

– И вовсе не по пьяному делу, любовь моя, – обиделся капитан. – С кем не случается! Море есть море. Это тебе не на складе ящики с килькой считать.

Егор не ввязывался в спор между мужем и женой. Он ловил мимолётные Катины взгляды, чувствуя, что она гордится им, – вероятно за то, что он чем-то не похож на других, что умеет всегда оставаться самим собой, не изменяя собственным убеждениям и взглядам.

Порассуждав о своей нелёгкой рыбацкой доле, капитан вдруг заявил, что у него разболелась голова, что он должен подышать свежим воздухом и вообще... побыть наедине. Когда он поднялся из-за стола и, слегка покачиваясь, подался за дверь, Нинон бросила ему вдогонку:

– Не простудись, фуражку надень!

Она всё-таки любила своего мужа таким, каков он был, со всеми его заботами, промашками и грехами.

– Эх, милая ты моя Катюша, – сказала Нинон, грустно улыбаясь и как бы продолжая какой-то неоконченный между ними разговор. – Вот за это самое мне больше всего и нравится твой Егор: не тряпка он, не хвастун, а настоящий мужик. Что бы ни случилось, к другой он от тебя ни днем, ни посреди ночи никогда не уйдёт... Ему можно верить. А вот капитану моему... – вздохнув, Нинон умолкла на полуслове.

Разговор за столом больше не ладился. Толик ещё пытался рассмешить всех анекдотами, но было уже ясно, что весёлое застолье иссякло. Часы пробили полночь, и пришла пора отправляться спать.

Егор и Катя поднялись в мансарду. Но обоим было не до сна. Обнявшись, они долго стояли у окна, глядя на мельтешившие в бухте корабельные огоньки. Егору очень хотелось спросить, был ли у них разговор о нём, но потом понял, что не стоит любопытствовать, раз Катя сама об этом молчит. Верно, между женщинами всегда будет существовать какая-то извечная, самой природой данная тайна, в которую мужчинам вторгаться не положено. Всё должно оставаться на своих местах, как и много лет назад, когда мужчина впервые возвышенно признался женщине, что любит её.

Катю больше всего занимал их новый воздушный аттракцион, который ставил её отец. И она увлечённо рассказывала о какой-то сложной подвесной аппаратуре, разработанной специально для них и позволявшей находиться в состоянии непрерывного полёта.

– Ты представь, – с тихим восторгом говорила она. – До нас никто ещё ничего подобного не делал. Ни в одном цирке такого не было! Целых десять минут стремительное перемещение по горизонтали, вертикали и диагонали. Правда, здорово?!

– Может быть... Скорее всего, так и будет. Только мне трудно это представить, – сознался Егор, продолжая обнимать Катю и слегка покачиваясь вместе с ней. Он испытывал истинное состояние полного покоя и отрешённости. Он держал в своих руках удивительно совершенное, грациозное и нежное существо, воображая, как на арене любуются им люди. В полутёмной комнате от неё исходили тепло и свет, как от сошедшей с небес богини. Думалось, что вот она, его вожделенная цель, о которой так неистово мечталось в море: всего несколько часов семейного счастья, за что придётся платить долгими месяцами разлуки. Только это всё будет потом, не сейчас... Пока же он ловил счастливое мгновенье и наслаждался им.

В ночной тишине было слышно, как на соседней улице заворчал мотор заблудшей грузовой полуторки. Началась перебранка потревоженных собак. Где-то в отдалении настойчиво завыла корабельная сирена.

Катя принялась разбирать постель, а Егор продолжал стоять у окна, блаженно зевая и потягиваясь. Только теперь он почувствовал усталость от свалившихся на него за минувший день волнений, хлопот и радостей. Но до сна ли теперь, когда рядом была Катя. Судьба оставляла им целых пять часов обыкновенного человеческого счастья, когда уже ни до чего не будет никакого дела, кроме их молодой любви...

А мотор все ближе и слышней, пока не стих рядом с калиткой. В дверь настойчиво застучали. Внизу раздались приглушённые голоса и тотчас заскрипели под чьими-то ногами деревянные ступеньки, ведущие в мансарду.

Сердце Непрядова сжалось и заныло, предчувствуя что-то недоброе.

– Товарищ старший лейтенант! – позвали его.

Непрядов открыл дверь и на пороге увидал старшину Бахтиярова.

– В чём дело, Рустам? – спросил скорее раздосадованно, чем строго.

– По флоту объявлена готовность номер один. Приказано срочно выйти в море.

Обернувшись, Непрядов виновато посмотрел на растерянную, притихшую Катю.

– Ждите внизу, – бросил старшине.

Егор напялил на себя шинель, привычно пробежался пальцами по латунным пуговицам. При этом старался не глядеть на Катю, чтобы не выдать своей тоски, если не отчаянья.

– Егорушка, ты сможешь меня хотя бы проводить? Ведь сможешь? Обещай! шёпотом взмолилась Катя, вероятно не отдавая отчёт собственным словам и настойчиво прижимаясь всем телом к мужу.

Но что он мог обещать, уже не властный распоряжаться собственными желаниями и поступками. Даже любимое дело, которому он оставался предан всей душой, оборачивалось для него самой невыносимо постылой стороной испытанием на внезапную разлуку.

Непрядов бережно и с трудом отцепил от себя настойчиво зовущие Катины руки. С сожалением глянул на оставшуюся непримятой постель и решительно шагнул за дверь, в сырую и ненастную ночь, стараясь не оборачиваться, чтобы не искушать себя очарованием своей юной жены. Он сел в кабину, потеснив Толика. Снова заработал мотор, и грузовик рванулся вперёд по неровной слякотной дороге, лихо разбрызгивая по сторонам лужи.

Катя, вышедшая вместе с Шурочкой на крыльцо, что-то кричала им вслед, но Егор ничего не мог разобрать. Все мысли его уже начали постепенно отключаться от береговых забот. Море ждало от него своей доли неразменной любви. С привычным деспотизмом ревнивой владычицы оно настойчиво входило в его сознание, наслаждаясь неутихавшей Егоровой тоской по земной и не менее желанной женщине.

25

Подлодку экстренно приготовили к "бою-походу", пополнив запасы топлива и продуктов. Но вышли всего лишь на внешний рейд, встав вблизи берега на якорь.

До самого утра Непрядов не спускался с ходового мостика. Кутаясь в просторный полушубок, он сидел на ограждении рубки, со щемящей тоской глядя на берег. Где-то ведь рядом была его Катя. Возможно и она глядела из окна мансарды на залив, пытаясь в медленно светлевшей дали разглядеть силуэт лодки. В какие-то мгновенья он ощущал её почти рядом с собой, и это его немного успокаивало. В нём теплилась ещё надежда, что их кораблю скоро вновь позволят ошвартоваться у стенки. Тогда можно было бы отпроситься хоть на полчаса, чтобы проводить Катю. Но и эта возможность иссякла. В бинокль Непрядов отчётливо видел, как от станционного здания точно по расписанию отошел светившийся огоньками окон поезд. В одном из вагонов, вероятно, находилась Катя, покидавшая приморский городок.

Вскоре состав исчез где-то за поворотом железнодорожного полотна, только Егор не двигался со своего места. Беспросветно серая хандра незаметно подкралась к нему и словно схватила за горло, не давая даже пошевельнуться. "Да что это за жизнь такая, – с отчаяньем вырвалось где-то из глубины души. – Неужели теперь вот так и всегда страдать: не лучше было бы совсем уйти на гражданку, да устроиться хотя бы ковёрным или грузчиком циркового реквизита – лишь бы с Катей не разлучаться".

Непрядов стиснул зубы и что есть мочи саданул кулаком по загудевшей обшивке. Вахтенные с удивлением глянули на него. Непрядов кивнул им: всё в порядке, просто слегка закоченел... И начал сползать со своего места внутрь ограждения, нацеливаясь на отверстие рубочного люка. Близилось время завтрака и проворачивания механизмов.

Трое суток лодка оставалась на якорной стоянке, готовая по приказу тотчас выйти в море. Где-то у самых берегов появились чужие корабли, осложнив тем самым оперативную обстановку.

Мимо лодки, подняв крутую волну, курсом в открытое море прошёл крейсер. В кильватер ему пристроились три эсминца. Где-то под самыми тучами просвистели турбинами патрульные истребители, а ещё выше – невидимые глазу, но схваченные радарами – шли тяжёлые ракетоносцы.

По тому, какие большие силы приводились в действие, можно было лишь догадываться о надвигавшихся тревожных событиях. Никому не хотелось верить, что устоявшаяся на рейде тишина в какие-то мгновенья вдруг взорвётся и вся Балтика, все океаны и материки придут в движение, независимо от того, сколько возвышенных и правильных слов было сказано с высоких трибун о мире и благоденствии народов. Настанет черёд общечеловеческого безумия, в котором не будет места простой человеческой любви, которой живёт он, Егор Непрядов. Она заживо сгорит...

Но ничего не произошло. Вероятно, выполнив свою задачу, натовские корабли подались за Датские проливы. И по флоту дали отбой готовности.

После Катиного отъезда жизнь Егора опять пошла привычным, хорошо устоявшимся путём. Он успокоился, окончательно смирился со своей судьбой, как только от жены вновь пошли тёплые, полные любви и страсти письма, в которых жила надежда на их новую, более удачную встречу, когда не нужно будет расставаться столь нелепым образом, как последний раз.

Писал Егору дед, звавший как-нибудь приехать хотя бы на недельку. Жаловался, что здоровьем слабеть начал и службу свою в храме еле до конца дотягивает – пора-де о покое подумать... Егор, как мог, успокаивал старика, обещая непременно быть, как только представится такая возможность. И в который раз убеждал, не лучше ли выйти на пенсию и по мере сил заниматься одними пчёлами, без которых Фрол Гаврилович жить не мог. Однако чувствовалось, шибко загрустил старый о своём внуке. И Егор начал всерьёз подумывать, как бы ему и впрямь отпроситься с корабля на недельку.

С Северов приходили весточки от старых друзей. Письма Вадима Колбенева были полны оптимизма и всевозможных планов, которыми он делился с Непрядовым. Сообщал, что готовится к экзаменам в академию, а кроме того, начал собирать материал для книги по проблемам воспитания личного состава.

Письма Кузьмы Обрезкова были короткими и приземлённо деловыми. Судя по всему, он не строил никаких далеко идущих планов, а просто тянул служебную лямку, как умел, и тем был доволен – во всяком случае, Егору так казалось...

Непрядов аккуратно отвечал дружкам, несмотря на всю свою занятость. Вадиму от души советовал "так держать", и, любя, поругивал Кузьму за унылый тон и самоуспокоенность в жизни. Тогда он ещё не знал, что спустя четыре года им всё же суждено будет свидеться.

26

Пришло время, когда Непрядова вызвали в штаб и без долгих объяснений вручили предписание немедленно отправиться для дальнейшего прохождения службы на Северный флот. И Егор с радостью начал собираться в путь, в душе давно уже готовый к переменам в судьбе. К тому времени он не только получил звание капитан-лейтенанта, – досрочно, опередив всех своих однокашников, но и сдал все полагавшиеся зачёты на самостоятельное управление кораблём.

Теняев поначалу никак не хотел Егора отпускать. Бегал в штаб, убеждая начальство, что неразумно разбрасываться кадрами, когда Непрядову и в этой бригаде нашлось бы должное место с повышением. Ведь не секрет, что кандидатура Непрядова была одной из первых на командирскую должность. Но Казаревич остался непреклонным: предписание получено и его надлежит выполнять. К тому же Непрядову и самому хотелось большего простора. Севера всё сильнее манили и притягивали к себе, обещая романтику дальних океанских походов. Заманчиво было бы в двадцать семь лет стать командиром "малютки" на Балтике, только и на другом флоте, надо полагать, командирский мостик не заказан. Придётся малость повременить. Пока же и старпомовская должность на среднетоннажной лодке – желанный дар судьбы.

27

Севера встретили Егора Непрядова серыми сумерками надвигавшейся полярной ночи. Получив в штабе флота назначение на лодку, он в тот же день с попутным рейдовым буксиром отбыл к новому месту службы.

До Майвы-губы, где располагалась бригада лодок, путь не близок. Непрядов до костей продрог, пока тупорылое судёнышко валко тащилось извилистым фарватером узкой губы. Единственный носовой кубрик оказался битком набитым людьми – какая-то крепко подгулявшая рыбацкая компания возвращалась с берега на свой сейнер, стоявший на якоре где-то у выхода из фиорда. Поэтому Егор счёл за лучшее устроиться на корме, втиснувшись в какой-то закуток между громоздившимися ящиками и бочками. Несмотря на толстый водолазный свитер, надетый под всепогодную спасительницу-шинель, ветер-колотун всё больше донимал его, заставляя высекать зубами мелкую дробь. Злой норд-ост без передышки сквозил с океана. Тяжело просевшее небо наглухо задёрнулось отсыревшим брезентом серых туч. Медленно, будто коченея, пластались над самой водой унылые чайки.

Буксир на свежей волне порядком встряхивало, отчего он походил на крестьянскую телегу, волочившуюся с базарным грузом по ухабистому просёлку. По бортам, неспешно уходя за корму, неприступно дыбились чёрные базальтовые скалы. Кое-где по ним кровоточили ниспадавшие к самой воде шрамы розового гранита. Чуть поотдаль проступали сопки, прикрывшие лысины снежными тюбетейками. Кругом ни деревца, ни кустика, за что можно было бы зацепиться тоскующему взгляду. Севера оставались такими же нелюдимыми и мрачными, как и миллионы лет назад. Будто все концы и все начала самой природы сошлись в этом Богом забытом крае, чтобы дать человеку почувствовать истоки его давнего первородства, когда он только ещё начинал с трудом осмысливать себя.

Вот буксир сбавил обороты и начал уваливать влево. За скалистым мыском открылся широкий проход в Майва-губу. Собственно, это была довольно просторная бухта, со всех сторон окружённая скалами, поверх которых громоздились сопки. В дальней оконечности её выделялся огромный силуэт плавбазы, стоявшей к берегу лагом. Подлодки были ошвартованы у пирса. Одинаково похожие, как близнецы-сёстры, они зябко жались бортами одна к другой.

Посёлок издали представился Непрядову не таким уж маленьким, как он поначалу думал. Приземистые финские домики дружно карабкались по склону горбатой сопки, преодолев полпути от основания к вершине – они как бы остановились передохнуть. В окошках слабо мерцали огоньки чьих-то семейных очагов, на расстоянии таких заманчивых и недоступных, словно миражи в немом безмолвии таинственных Северов.

Егор взбодрился. Опустив воротник шинели, поправил за размашистый, крутой козырёк щёгольскую фуражку. Пошлёпал в ладони, оживляя пальцы, зашедшие от холода в тонких кожаных перчатках. Взяв увесистый чемодан, приблизился к тому месту, откуда матросы готовились подать на берег сходню.

Громада плавбазы вырастала на глазах, яснее обозначились бортовые номера, выведенные белой краской на тёмных рубках субмарин. Свою лодку Непрядов разглядел ошвартованной в обойме крайним бортом. Судя по всему, она недавно вернулась с моря. Матросы в канадках и телогрейках занимались привычным делом: чистили железными щётками поржавевшие борта, шмурыгали по палубе разбухшими швабрами, драили до блеска медные поручни на ограждении рубки. По баку начальственно расхаживал высокий офицер в меховой куртке. Из-под лихо заломленной пилотки выглядывала густая волнистая шевелюра. По голосу, по манере держаться, Непрядов узнал в нём своего бывшего однокашника Эдуарда Чижевского. Подумалось, что это все ж не подарочек, если придётся теперь вместе служить. Впрочем, столько ведь лет прошло: оба теперь не те, что раньше были...

Много в тот день свалилось на Непрядова неожиданных и приятных встреч. Начались они ещё на плавбазе, где размещался штаб бригады. Дежурным офицером оказался не кто иной, как Кузьма Обрезков. Друзья крепко обнялись, накоротке поговорили, условившись непременно вечером свидеться. Вадим Колбенев также находился где-то здесь, после возвращения с моря бегал с докладами по начальству и встреча с ним была впереди. Но прежде надлежало предстать не перед кем иным, как перед самим Христофором Петровичем Дубко именно он был командиром бригады лодок.

Сняв шинель и забросив чемодан в каюту дружка, Непрядов наскоро привёл себя в порядок. Длинным лабиринтом коридоров, трапов и переходов рассыльный проводил его до двери с надписью "командир части".

Одёрнув китель, выпрямившись, Непрядов решительно постучал.

– Да-да, – раздался знакомый мощный голос.

Надавив на ручку, Егор отворил дверь и шагнул через коммингс в разверзнувшуюся пасть комбриговской каюты. И оказался в просторном салоне, отделанном ореховым деревом и матерчатой драпировкой со всей изысканностью, на которую только были способны корабелы. В помещении никого не оказалось. Пришлось немного подождать, пока, наконец, из соседнего отделения вышел сутулый и кряжистый капитан первого ранга, – самый первый и самый любимый командир лодки, которого Егор по своей бесшабашности когда-то подвёл. И сознание своей давнишней вины перед ним тотчас всколыхнулось с новой силой. Ощущение растерянности и мучительного стыда долго не проходило – хоть сквозь палубу провались.

Дубко же и бровью не повёл. Какое-то время комбриг молча и строго смотрел на Егора, будто не торопясь признать в вытянувшемся перед ним бравом капитан-лейтенанте своего прежнего штурмана. С тех пор, как расстались они, Христофор Петрович мало изменился. Всё то же грубоватое, будто вытесанное из бревна топором лицо и ледянистые, глубоко посаженные под мохнатыми бровями глаза. Толстые губы неулыбчивы и вид суров – все тот же "рыжий тролль".

– Здравствуй, Непрядов, – всё-таки изрек, протягивая руку, и жёсткие губы его чуть обмякли в улыбке. – Рад тебя видеть, – и широким жестом пригласил к столу. – Садись, докладывай, как там у нас на Балтике?..

Немного успокоившись, Егор принялся подробно рассказывать о том, как идут дела в бригаде "малюток", где им довелось некогда вместе служить. Вскоре вестовой принёс им на подносе чаю и беседа продолжалась почти по-домашнему, за журнальным столиком. Христофор Петрович засыпал Егора вопросами. Он так живо интересовался своей прежней лодкой и её экипажем, будто вновь собирался вернуться на прежнее место.

Разговаривая с комбригом, Непрядов всё время ждал, что ему всё-таки припомнится тот его бесшабашный поступок, когда он попал на губу. Однако Христофор Петрович об этом и словом не обмолвился. Он вкратце рассказал о состоянии дел на лодке, где теперь предстояло Егору служить, посоветовал, с чего следует начать и как лучше утвердиться на новом месте. Егор согласно кивал, а сам всё больше мучался недоговорённостью в их отношениях. Не такая уж была у Христофора Петровича худая память, чтобы он мог напрочь забыть тот злосчастный случай, однако почему-то предпочитал старое не ворошить.

Куда больше, чем простое любопытство, Христофора Петровича интересовало случившееся на их "малютке" ЧП, едва не стоившее Егору и двум его матросам жизни. Егор ничего не скрывал и не преувеличивал, – рассказал всё, как было на самом деле: как они до изнеможения боролись за живучесть, как им не хватало воздуха и как всем нестерпимо жадно хотелось жить...

Дубко слушал Егора молча, лишь тугие желваки ходили на его крепких скулах. Комбриг страдал оттого, что кто-то едва не угробил из-за бестолковщины и глупости его с таким трудом сплочённый, выпестованный и любимый экипаж.

– Помнишь, из-за чего и как погиб линкор "Новороссийск"? – спросил Дубко.

– Ещё бы! – подтвердил Егор. – И не просто запомнил, я этим переболел...

– Понятно. Что у вас на лодке, что там на линкоре – по сути, аварийная ситуация примерно была одинаковой. Недаром же за одного тонувшего да выплывшего добрый десяток не умеющих плавать дают... Вот обо всём этом расскажешь нашим офицерам: пускай знают, что служба в подплаве – это им не ягода-малина. Всякое бывает...Но никогда не должно происходить ничего такого, чему оправдания нет и не будет. – Он качнул головой, отчего-то раздражаясь. – Как это просто у нас на флотах стало собственную дурость покрывать роковой неизбежностью, фатальным стечением обстоятельств! И не оттого ли случаются ЧП?.. Я так мыслю, что корабельная служба – не для дураков. У нас в подплаве, как нигде, нужна трезвая голова и ясный ум. Океан ошибок не прощает.

В дверь постучали. Вошёл среднего роста, слегка полнеющий капитан второго ранга с серебристой командирской лодочкой на тужурке.

– А вот и ваш новый старпом, Леонид Мартынович, – указал комбриг вошедшему на Непрядова. – Я вам прошлый раз о нём говорил.

– Так точно, Христофор Петрович, – кивнул тот стриженной под бобрик лобастой головой.

Непрядов поднялся перед командиром, назвавшись, как положено по форме. Они крепко пожали друг другу руки.

С первых же минут знакомства Леонид Мартынович Крапивин пришёлся Непрядову по душе. В разговоре держался с должной мерой командирского достоинства, но без малейшего желания как-то выпятить перед старпомом свою значимость и обозначить характер. Непрядов понял, что они сработаются.

Можно было предположить, что приезд Непрядова ни для кого здесь не был неожиданностью. Во всяком случае, Крапивин уже имел со слов комбрига кое-какое представление о своём новом старшем помощнике. Но уж, могло статься, ещё более подробно и заинтересованно о нём рассказал замполит Вадим Колбенев. Судьба вновь сводила однокашников вместе – на этот раз в прочном корпусе одной лодки. Да и Чижевский, в общем-то, был Непрядову не чужой: как-никак под одной крышей прошла их курсантская юность.

Плавбаза во многом походила на комфортабельный пассажирский лайнер. Только интерьер офицерских кают и матросских кубриков был строже и проще. Здесь имелись просторные салоны, где трижды в неделю стрекотали узкоплёночные кинопроекторы, в обширных трюмах можно было заниматься едва ли не любым видом спорта, разве что кроме коньков и лыж. Была своя бильярдная с усатым "маркёром" боцманского звания. А душевые с парилками, по утверждению знатоков, не знали себе равных в пределах полярного круга и даже несколько южнее, вплоть до Сандуновских бань. Подводники – народ привычный к аскетической жизни в отсеках. И не потому ли стальная громада плавбазы представляется им райским дворцом, что хотя бы на время олицетворяет собой крышу родного дома, где можно отдохнуть от бесконечных вахт, отоспаться и отогреться, прежде чем снова далеко и надолго уйти на глубину.