Текст книги "Обитель подводных мореходов"

Автор книги: Юрий Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

"Вообще-то, кому ж и быть на лодке замполитом, если не такому правдолюбцу, как он, – подумалось Егору. – А насчёт солдатского сухаря Кузя тут перегнул. Не всё истина, что бросается в глаза. И даже Вадимова ортодоксальность – это чистая показуха, это как раковина, куда он прячет своё ранимое и доброе естество. Таким людям вообще трудно приспосабливаться к морской службе. Но он всё же нашёл себя в ней, и это его личный подвиг".

– Вот кому легко и просто жить, так это нашему Кузьме, – предположил Егор. – Живётся как дышится и никаких тебе раздирающих душу проблем. Уверен, что в прочном корпусе он закрепился, как запасная торпеда на стеллаже – так вот просто не сдвинешь.

– И у него не всё просто, – возразил Вадим, что-то не договаривая.

– Не лады с Региной Яновной? – догадался Егор.

Вадим кивнул.

– Может, надо разобраться, как-то помочь? – предложил Непрядов.

– Подождём, – осторожно ответил дружок. – Думаю, сами во всём разберутся.

– Ну смотри, – неуверенно согласился Егор. – Тебе виднее, ты сейчас ближе к нему.

Колбенев выразительно зажмурился, давая понять, что он всё понимает и вовсе не собирается бездействовать, если у Кузьмы ничего не изменится к лучшему.

Отряхнувшись от снега, друзья снова забрались в сани. И продрогший мерин с места рванул галопом. Вскоре лес кончился, настежь открылась Укромовка. Запахло дымом, повеяло теплом человеческого жилья. Сани лихо взяли под уклон, перемахнули через замёрзшую речку и взлетели на крутой холм, прямо к непрядовскому дому. Дед уже встречал их, стоя на крыльце в накинутом на плечи полушубке.

20

Водоворот событий личного значения продолжал нести Егора и Катю своим путём. К полудню всё уже было готово к свадьбе. Егор был до предела взволнован и весел. Ничто на свете не могло теперь помешать их с таким трудом выстраданному счастью. О чём в эти таинственные минуты ожидания думала Катя, он не знал. До приезда жениха ей надлежало по давнишнему обычаю находиться в родительском доме, утешаемой всей роднёй и оплакиваемой товарками – по крайней мере так утверждала всезнающая бабка Устинья. Только заветных подружек у Кати здесь не было, да и самой вряд ли хотелось рыдать в такой счастливый день. Для порядка чуть всплакнула за свою ненаглядную "ластыньку" сама бабка, теперь уже по-родственному накрывавшая стол в доме жениха. Пустил слезу по единственному внуку и Фрол Гаврилович, посетовав при этом, что не довелось обвенчать молодых – так, по его мнению, было бы вернее и надёжней... Однако самой деловой и распорядительной оказалась Антонина Фёдоровна, мать Петруши. Она пекла, жарила, варила и все ей подчинялись, как боцману во время аврала.

Ровно в полдень, сопровождаемый дружком, Егор отправился за невестой в тех же самых председательских санках. Катя легко и весело, будто на манеж, выпорхнула из дома. За ней валом повалила многочисленная её родня. В светлой шубке, надетой поверх белого платья, она казалась весёлой чайкой, прилетевшей с ни весть каких дальних морей. Глаза её светились радостью и девчоночьим любопытством, ожиданием чего-то необычного. Катя прыгнула в санки, и они полетели... Уже следом за ними со смехом и гвалтом, под переливы гармошки, на которой наяривал Петруша, на двух широких розвальнях тронулась в путь и родня.

По раздавшейся улице, мимо любопытных окон, свадьба мигом домчала до стоявшего на площади сельсовета. Егор вымахнул из саней и помог сойти Кате. Она взяла его под руку, горделиво улыбаясь и чуточку важничая, и они с торжественной степенностью двинулись по расчищенной в снегу дорожке к распахнутым дверям. Их ждали.

Навстречу жениху и невесте из-за стола поднялся председатель сельсовета, сухонький старичок с бородкой и в очках. Он терпеливо подождал, пока просторная комната заполнится народом, стихнет шум и лишь после этого приступил к своим обязанностям. Откашлявшись, старичок стал негромким голосом произносить напутственную речь. Говорил он долго, старательно втолковывая жениху и невесте, какую они берут на себя ответственность перед обществом, вступая в законный брак, и что значит для государства и для колхоза крепкая семья как ячейка общества. Будто во сне, прозвучало в Егоровых ушах негромко и внятно сказанное Катей "да", когда её спросили, согласна ли она стать его женой, приняв фамилию мужа. Почти невероятным казалось, что это прекрасное, в совершенстве слепленное самой природой существо, которое он совсем ещё недавно ощущал на каком-то отдалении, как бы вне себя, теперь становится неотделимой частью его собственного, Егора Непрядова, существа. Будто в нём самом прибыло её доброты, совершенства, разума. Растерянно подумалось: "Возможно ли столько счастья одному человеку! За что оно мне, за какие подвиги, которых пока нет? И всё же теперь она моя, Катя – Екатерина Тимофеевна Непрядова..."

Расписавшись на серой бумаге в толстой амбарной книге, они впервые поцеловались как муж и жена. В мгновенье всё смешалось: молодых принялись наперебой поздравлять.

Егор заметил, как в дверях, с букетом живых цветов, появилась незнакомая высокая женщина в модном пальто и огромной пушистой шапке, отчего её голова походила на распустившийся одуванчик.

– Мама... – радостно произнесла Катя и уже в следующее мгновенье кинулась навстречу вошедшей женщине.

"Вот и тёща из Ленинграда изволила прибыть", – отметил про себя Егор, пряча в снисходительной улыбке свою неловкость. Не зная отчего, но он всё же питал к ней настороженность, хотя прежде никогда и в глаза не видел.

Нацеловавшись, мать и дочь подошли к Непрядову. Светлана Игоревна, как показалось, чуть насмешливо поглядела на зятя, ожидая приветствия.

Егор молчал, немного тушуясь под её сильным взглядом.

– Так вот кто похитил мою дочь, – сказала, наконец, с лёгким вызовом, игриво негодуя.

– С её полного согласия, – нашёлся Непрядов и повинно склонил голову.

– Так и быть, прощаю, – смилостивилась Светлана Игоревна. Она привлекла Егорову голову к своим ярко накрашенным, красивым губам и чмокнула в лоб. – Только чур уважать и слушаться меня, – тотчас потребовала, лукаво погрозив пальцем, как бы намекая: "знаю вас, моряков..."

Толпа вывалила на улицу, все опять расселись по саням, и свадьба устремилась в обратный путь. В присутствии Светланы Игоревны, вальяжно разместившейся на сиденье рядом с дочерью, Непрядов какое-то время продолжал чувствовать себя не совсем удобно. Катина мать точно гипнотизировала его быстрыми, пронзительными взглядами из-под своей огромной шапки. В этих испытывающих взглядах, в манере держаться независимо и смело, как бы себе на уме, угадывалась натура далеко не сахарная. Впрочем, Егор отметил про себя, что таким, вероятно, и должен быть чего-то стоящий хирург: взглядом просвечивать пациента не хуже рентгеновских лучей...

На какое-то время Непрядов почувствовал себя одиноко, будто все забыли о нём, хотя свадьба, как полагается, шла чередом. Он помахал своему дружку, пересевшему на обратном пути в розвальни. Вадим тотчас ответил ему, что-то крича и тоже размахивая руками. Потом он спрыгнул с розвальней и, догнав санки, вскочил на задок. Друзья со смехом и подначкой поехали вместе, развлекая Катю и её в общем-то не такую уж строгую, общительную мать. Вадим и вообразить даже не мог, как нужен он был Егору в эти минуты непонятного смятения и растерянности.

Как только санки остановились около крыльца, Непрядов подхватил раскрасневшуюся на морозе, легкую, как снежинка, невесту и понёс в дом под радостные крики гостей. В сенях, как бы появившись из засады, дед тайком осенил молодых иконой и потом вдруг плеснул из сита им на голову пшеничного зерна.

Просторная горница в дедовом доме заполнилась гостями. Правившая свадебным обрядом бабка Устинья и помогавшая ей Антонина Фёдоровна принялись всех рассаживать за длинным, накрытым белыми скатертями столом. Чего только не было выставлено на нём из домашней снеди: грибочки солёные, яблоки мочёные, пироги подовые, медовуха ядрёная. Нашлась отварная картошечка, благоухала тушёная зайчатина. Бабка вместе со своей падчерицей расстарались от души.

Егора с Катей усадили во главе стола. По обе руки от них восседала принаряженная родня и гости. Но особо выделялись парадными тужурками, блеском золотых погон и шевронов бравые флотские лейтенанты. Егор, пока не прошло волнение, постоянно искал взглядом друга. И тот молча давал знак: "Всё в порядке, мы по-прежнему вместе. Нас всегда трое: ты, я и Кузя... С нами не пропадёшь, – в огне не сгоришь, в воде не потонешь и даже... строптивую тёщу укротишь".

Посажёным отцом вызвался быть Иван Силыч, поскольку в своё время он так же хорошо знал Егорова отца, дружил с ним. Бряцая иконостасом боевых орденов и медалей, он поднялся с лавки, внушительно кашлянул, требуя внимания.

– Знаешь ли ты, Егор, из какой семьи берёшь себе невесту в жёны? начал, упираясь кулаками в стол. – И знаешь ли ты, Катерина, из какой семьи муж твой? Непрядовы, да Плетнёвы так глубоко ушли корнями в землю нашу псковскую, что и до кончиков изначальных не добраться. Да кто они такие, Плетнёвы и Непрядовы, чем прославили себя и наше родное Укромово селище? А были они испокон веку большими патриотами и честными тружениками на этой земле, – повернувшись к Егорову деду, сказал: – Великое тебе спасибо за труды твои, благодаря которым порушенное войной пчеловодство снова стало у нас не только полезным, но и прибыльным делом. Спасибо тебе за партизанский подвиг твой, спасибо за сына, дружка моего Стёпку, геройски погибшего. Правда, не так уж много твоей заслуги в том, что такой хороший внук у тебя, пошедший по стопам своего отца-героя. Так ведь и в нём течёт непрядовская кровь. А Непрядовы, насколько знаю, за землю русскую кровушки своей не жалели, хоть и были поповского звания, – сделав передышку, Шишкарёв обратился к Катиному деду, терпеливо ожидавшему словцо председательское и в свой адрес. – Поклон и тебе, Фёдор Иванович. Вы, Плетнёвы, знамениты тем, что всегда были хлебопашцами, на которых земля наша, её слава и могущество держатся. Не привыкать и вам было браться не только за орало, но и за меч. Старший сын твой Иван также был моим дружком юности. Вот и ему выпала лихая доля сгореть в танке где-то под Прохоровкой, навсегда обессмертив имя своё. Вот они, первые укромовские комсомольцы, сколько их осталось?..

В это самое мгновенье в дверях показался Катин отец. Тимофей Фёдорович выглядел взволнованным и немного обескураженным, оттого что всё случилось не по его воле и он теперь бессилен что-либо изменить.

– Кстати, вот и младший сын Фёдора Ивановича, – продолжал Шишкарёв. Лёгок на помине, коль скоро уж мы заговорили о Плетнёвых. Не ему ли выпала честь прославить наше село на стезе большого искусства, не его ли отечество удостоило звания заслуженного артиста?..

При этих словах Тимофей Фёдорович вынужденно улыбнулся, вероятно, всё более смиряясь с тем, что произошло. Он как бы накоротке, торопливо поздравил новобрачных, поцеловав Катю и обняв Егора. Затем стал пятиться, подняв рука вверх, мол, больше вам не мешаю, и сел в дальнем конце стола.

– И ещё запомните, – продолжал председатель, обращаясь к молодожёнам. – Куда бы судьба-бродяга ни забрасывала, не будет вам дороже уголка, чем родная наша Укромовка. От неё прибудет в каждом из вас таланта и ума, красоты и силы, добра и любви. Сколько бы лет ни прошло, здесь вас всегда будут ждать, здесь вам каждая былинка рада. Трудным будет ваше счастье. То муж в море, то жена на гастролях. Но тем желанней станут минуты встреч. Ведь расстоянья и разлучая – сближают. Поможет вам во всех путях-дорогах любовь ваша чистая. Храни, Егор, в дальних морях Укромовку: одна у нас она, другой не будет... А ты, Катя, дари людям праздник, радуй всех под куполом цирка светлым своим дарованием... – и, крепко зажмурившись, негромко и внятно изрёк: – Горько.

Непрядов и Катя с улыбкой переглядывались, и обоим было хорошо. Между ними воцарился какой-то свой, уже никому неподвластный мир, в котором они как никогда раньше понимали и чувствовали друг друга. А за столом всё перемешалось и спуталось, как после заседания колхозного правления, когда все главные вопросы решены и общая напряженность отхлынула. Пересаживаясь, гости сбивались кучками и вели бесконечные разговоры по своим интересам. Неутомимый Петруша увлечённо пел под гармошку, специально для Вадима, "Бушует полярное море..." И Вадимыч подпевал ему. Шишкарёв о чём-то рассуждал с Фролом Гавриловичем и Фёдором Ивановичем – слушая его, старики степенно кивали бородами. Уловив подходящий момент, подсел к своей бывшей супруге Тимофей Фёдорович: судя по всему, разговор получался между ними не из приятных. Он горячился, что-то высказывая, она язвительно улыбалась, отвечая ему.

"О чём они?.. – подумал Егор. – Меж собой, надо полагать, отношения давно уже выяснили. Выходит, обо мне с Катей?.. Но это будет бесконечная тема, на всю жизнь..."

Как только Тимофей Фёдорович, кажется, ни о чём так и не договорившись, отправился на прежнее место, Светлана Игоревна поманила Егора. Катя украдкой пожала ему локоть, как бы подбадривая.

Непрядов подошел к тёще с двумя бокалами шампанского, не слишком торопясь, подчеркивая тем самым свою независимость и выдержку.

– Что ж, Егор, пора бы нам познакомиться поближе, – сказала она, принимая бокал с видом оказываемого одолжения, горделиво.

Они чокнулись. Непрядов сделал пару глотков и выжидающе глянул на Светлану Игоревну.

– Да вы, как вижу, совсем не пьёте, – бросила она как бы между прочим. – Святым духом живёте?

– Не совсем. Иногда в море приходится и спирта глотнуть, чтобы из самого дух не вышел, – и добавил, простецки улыбаясь: – Вообще-то, с детства обожаю кипячёную воду...

– Пейте сырую, она полезнее. Это я вам как врач говорю. – Светлана Игоревна со значением шевельнула бровью. – Первый штрих к вашему портрету готов.

– Я должен представить остальные?

– Мне легче их самой домыслить. Впрочем, я знаю о вас гораздо больше, чем вы представляете.

– Со слов Кати?

– Не только. Тимофей Фёдорович счёл нужным кое-что высказать о вас. У него, как всегда, есть мнение...

– И вы его разделяете?

– А как бы вы думали?

– Думаю, что – да.

– Ошибаетесь. Я Кате верю больше, чем ему. А Катя верит вам. Считайте меня своей союзницей, другом, – она щёлкнула пальцами. – И давайте на брудершафт. Разве любимому зятю не нужна любящая тёща? – она негромко засмеялась, вскидывая руку с шампанским. Отпив глоток, Светлана Игоревна по-родственному, запросто чмокнула Егора в щёку и перешла на "ты".

– Не сочти мой вопрос слишком банальным, но скажи, – что нравится в жизни тебе больше всего? Чем полна душа твоя?

– Морем, – ответил Егор, не переставая чувствовать себя подопытным кроликом и потому постоянно напрягаясь.

– Какое же тогда место отводишь ты своей жене?

– Самое главное, море и Катя для меня едины.

– Ты чётко отдаёшь себе отчёт в том, как будет складоваться ваша перелётная птичья жизнь?

– Пока в общих чертах. Но я верю в нашу любовь – она и подскажет, как нам быть.

– Не слишком-то определенно, хотя, хотя... Кем ты мыслишь в будущем нашу Катю, помимо того, что она артистка?

– Адмиральшей, – вырвалось у Непрядова с невольной усмешкой. – Вы разве хотите рядом со мной видеть свою дочь в каком-то ином качестве?

– Браво, Егор! – она расхохоталась, откидывая голову с высокой, причудливой причёской. – А ты всё же не так прост, как пытаешься казаться.

– Тогда можно и мне вопрос?

– Да, да, пожалуйста, – согласилась она, успокаиваясь и трогая руками волосы.

– Почему вы расстались с Тимофеем Фёдоровичем? Чем он для вас плох?

– Однако, Егор... – удивилась она.

– Из-за этой самой птичьей жизни? – подсказал Непрядов.

– Нет,– категорически отрезала Светлана Игоревна. – Скорее потому, что он дурак.

У Егора даже слов не нашлось, что на это сказать.

– Ну, не в полном же смысле, – смягчила она свой приговор. – Я просто не люблю камбалу за её двойную окраску и однобокий взгляд на мир вещей и явлений, – и она торопливо продолжала, как бы упреждая Егоров вопрос. Нет-нет, совсем не потому, что он циркач. Среди них немало людей интеллигентных, интересно мыслящих, ярких... Ты не находишь?

– Нахожу. Но только совсем не в том разрезе... Тимофею Фёдоровичу ни в уме, ни в таланте никак не откажешь.

– В таланте – может быть, я просто в его деле плохо разбираюсь. Во всём остальном каждый из нас пускай останется при своём мнении, – она отступчиво улыбнулась. – А знаешь ли, какие семьи бывают самыми счастливыми? – и покачала в разные стороны ладонью, будто заранее отклоняя все Егоровы ответы. – Да те самые, в которых муж и жена либо равно умны, либо равно глупы – как вы с Катей, – и уточнила: – По-моему, у вас обоих и ума и глупости поровну – вот потому-то вы можете быть надолго счастливы. Но потом, когда всё же возобладает рассудок, старайтесь выглядеть друг перед другом чуточку недотёпами. Тогда перед вами не возникнет неразрешимых проблем и противоречий семейной жизни, как у нас с Тимофеем Фёдоровичем. Беда в том, что я до сих пор что-то ещё для него значу, но не он – для меня...

– И вы счастливы со своим новым мужем?

– Да. Представь себе – счастлива, как только может быть счастливой женщина моих лет. Спросишь, за что люблю своего Виктора Фомича? Верно, за то самое, за что Катя любит тебя – второго такого нет и никогда не будет. Как видишь, даже на самый сложный вопрос можно найти простой и понятный, как сама истина, ответ. У нас хорошая, крепкая семья. Вот только общих детей нет. Но Виктор Фомич считает, что и Кати с нас довольно – он любит её, даже боготворит, как если б это была его родная дочь. Знай: мы теперь обоим вам рады и всегда будем ждать вас у себя в Ленинграде. Я хочу, чтобы и там, а не только в Укромовке, был бы у вас родной дом, – и под конец шепнула, приблизив губы к Егорову уху. – Внука хочу.

– Вас понял, – согласился Егор, избегая ворожащего тёщиного взгляда.

Непрядов вернулся на своё место рядом с Катей, испытывая в душе смешанное чувство обожания и настороженности к её матери. Подумал, что с такой сильной, волевой женщиной никакого компромисса быть не может: однажды с ней придётся либо смертельно разругаться, либо стать друзьями на всю жизнь.

Егору не терпелось поскорее остаться с Катей наедине. Бушевавшие весельем гости начали порядком тяготить. Да и бесконечные дежурные поцелуи, чтобы всем стало "сладко", делались какими-то заученными, показными, точно свершались перед зрителями на театральных подмостках. Но редкая деревенская свадьба не принимает затяжной характер, как в позиционной войне, когда жених с невестой оказываются как бы загнанные в тесный окоп и потому стеснённые в своих действиях.

Самой догадливой оказалась бабка Устинья. С выражением на сморщенном, сердитом лице крайней исключительности своих родственных обязанностей, она принялась в Егоровой комнате стелить диван и взбивать пуховые подушки.

Егор и Катя постарались незаметно выбраться из-за стола, когда их на какое-то время оставили в покое. Они затворились в своей комнате до самого утра, и уж ничто на свете не могло помешать их долгожданному уединению. Гости долго ещё шумели и веселились, только Егору с Катей до них не было теперь никакого дела.

21

Настала их первая, самая таинственная и счастливая ночь. Уже сказаны самые заветные слова. Они проваливались в чарующую, сладкую бездну своего супружества. Это был чудесный сон наяву, который страшно было хоть чем-то ненароком спугнуть.

Под утро шум в горнице понемногу стих. Старинный дедов дом окутала тишина. Лишь выла расходившаяся за окном пурга, да чуть позванивал в углу сиротливый сверчок. Егор лежал на спине, стараясь не шевельнуться, и слушал как чудесную музыку легкое Катино дыхание. Она спала, уткнувшись ему в плечо. Непрядов пребывал в каком-то расслабленном, умиротворенно-спокойном состоянии, когда достигнут предел желанного и уже ничто в жизни не может стать лучше того, что есть и что должно быть всегда...

Егор шелохнулся. Катя вздохнула, просыпаясь. Почувствовав Егора, она улыбнулась и ещё теснее прижалась к нему. Егор же притворился, что спит. Стараясь не потревожить его, Катя лёгкой змейкой скользнула с дивана и на цыпочках, чтобы не скрипеть половицами, подошла к окну. В комнате было жарко. Добрая печь, белым боком своим протиснувшаяся сквозь стену, остывала не скоро. Катя приоткрыла форточку, впустив свежее морозное дыхание ночи. Она долго глядел сквозь подёрнутые инеем стёкла во двор, о чём-то думая. Хотелось подсказать ей: "Не простудись, родная, накинь хотя бы платок..." Только не было сил шевельнуть языком. Грациозный Катин силуэт проступал в лунном свете каким-то чарующим, призрачным видением. Она уже не стыдилась перед ним своей обнажённости, и это было ему приятно. "Как хороша она, как совершенна... – думал Непрядов, через прищур глаз любуясь своей юной женой. – Если природа способна творить чудеса, то уж, верно, лучше Кати никогда и ничего не выдумала. Да неужели сама не понимает, не чувствует, какое она чудо!.."

Егор тихонько позвал ее. Вздрогнув, Катя обернулась и погрозила пальчиком: нехорошо притворяться и подглядывать... Она прыгнула к нему под одеяло и обняла. Они застыли в блаженном оцепенении, чувствуя друг друга едва не до кончиков волос. Так продолжалось несколько минут... или целую вечность.

– О чем ты думаешь? – шёпотом спросил Егор, касаясь губами её волос.

Катя долго не отвечала, словно не желая расставаться со своей тайной.

– Мне приснился сон, – призналась, наконец, – будто мы вдвоём работаем под куполом, в огромном и пустом пространстве. Представляешь, кругом нет ни души, только мы вдвоём. И свершилось то самое, о чём на манеже всегда мечтаю, к чему стремлюсь – быть предельно раскованной и свободной, не чувствовать земного притяжения. Ведь иногда так хочется избавиться от лонжи... Кажется, отцепи только её и – взлетишь...

– Не вздумай, котёнок, и на самом деле отцепить, – забеспокоился Егор. – Даже ангелы крылья ломают...

– Я не сломаю, – успокоила она, – я заговорённая.

И Егор почувствовал её удовлетворённую, тихую улыбку.

– Но всё же, всё же, – предупредил он, тревожась за любимую.

– До чёртиков не хочется, чтобы ты уезжал, – с грустью призналась она, меняя тему разговора.

– Ты боишься, что мы долго не увидимся?

– Боюсь, – призналась она. – Не за себя – за тебя боюсь... из-за твоего проклятого моря.

– Оно доброе. Я вас обоих на всю жизнь люблю.

– Как, уже соперница?! – деланно возмутилась Катя. – Не потерплю!

Они оба засмеялись, теснее прижимаясь друг к другу. Это была их ночь, и она стоила того, чтобы потом целый год мучиться в разлуке, предвкушая повторение заветного свидания.

На другой день гости начали разъезжаться. Первым заторопился в дорогу Вадим, а следом за ним отправились на станцию и Катины родители. У всех нашлись какие-то неотложные дела и заботы.

О собственном отъезде Непрядов до поры старался не думать. На какое-то время Катя заполнила все его мысли. Целых три дня были они вместе: душа в душу, рука об руку, глаза в глаза... Встав на лыжи, подолгу кружили по заснеженным полям и перелескам. Катались вместе с Олёнкой на санках, лихо съезжая с пригорка к пруду. А по вечерам, как водится, чаёвничали в компании с Фролом Гавриловичем. Дед налюбоваться не мог ими обоими. Глаза его светились каким-то огромным внутренним удовлетворением, точно в своей долгой жизни он достиг предела желаемого. За столом он по-стариковски мудрствовал, поучая молодых, находя в этом истинное наслаждение. Катя внимала его отвлечённым проповедям серьёзно и даже чуть испуганно. Егор же посмеивался глазами: "Кажется, мог бы кое о чём поспорить, но так уж и быть, не сегодня..."

– Ведь что такое святое таинство семейных уз? – резонёрски вопрошал дед, развалясь в кресле и поглаживая густую бороду. – Это, прежде всего, лебединая верность друг другу до самого последнего мгновенья, до предсмертного вздоха, венчающего неизбежный конец жизненной стези. Впрочем, у Непрядовых верность всегда была в крови, такими уж мы рождаемся и такими умираем. Семья, она ведь, как и родина, должна быть неразменной.

"Всё верно, – размышлял Егор, слушая деда. – Между нами не может быть никакого обмана, потому что всё у нас впервые... И так будет всю жизнь".

22

Перемены в жизни Егора случались разные. Об одних он догадывался и в душе заранее был к ним готов, другие же обрушились как снег на голову, вовлекая в круговерть событий и не давая опомниться. Всё что угодно мог предположить, только не отстранение Жадова от командования лодкой и назначение на его место Виктора Теняева. Егор этому известию так обрадовался, что не мог скрыть своего восторга, представляясь новому командиру по случаю возвращения из отпуска.

Виктор Ильич, казалось, ничуть не изменился, взойдя на командирский мостик. По отношению к подчинённым Теняев не сделался менее требовательным, строгим, как не стал и менее доброжелательным, простым и доступным. Это был всё тот же Виктор Ильич, которого в экипаже знали, побаивались и любили. С его назначением в экипаже как-то сама собой исчезла прежняя напряжённость, которая во многом исходила от прежнего командира. Впрочем, Жадова старались забыть, не поминая ни добром, ни худом. Лишь прошёл как-то слух, что его перевели на другой флот с понижением в должности: случившееся ЧП для него не прошло бесследно. Подплав тем и хорош, что его могучий организм самоизлечивается глубиной. Со временем неминуемо отторгается всякое инородное тело. Давлением нормальных человеческих отношений оно выталкивается на поверхность, и течение жизни плавучим мусором прибивает его к берегу.

Пока Непрядов находился в отпуске, неотложных дел в его заведовании накопилось с избытком. Лодка только что вышла из ремонта, и предстояло в спешном порядке сдавать курсовые задачи, чтобы поднять вымпел к началу весенней навигации. Занятия и тренировки следовали почти непрерывно, а в промежутках надо было успеть многое другое, без чего в море тоже никак не обойтись. Егор дотошно проверял, как после основательной переборки ведут себя механизмы и приборы, выколачивал на складе запчасти, которых вечно не хватало по отсечной описи. Корректировкой штурманских карт приходилось заниматься уже в личное время, засиживаясь в канцелярии далеко за полночь и взбадривая себя крепко заваренным чаем. Здесь же в комнате падал на свою койку и засыпал мертвецким сном, довольный всем, что успевал за прожитый день сделать. Вновь у него служба шла как полагается: работу не искал и от работы не бегал. Дела же на корабле всегда найдутся, сколько ни делай их.

Теняев дал почувствовать Непрядову, что во всём доверяет ему, как это было при Дубко. И Егору не терпелось уже как-то проявить себя то ли на берегу, то ли в море – лишь бы Виктор Ильич убедился, как ценят его командирское доверие. Егор не сомневался, что примерно так же о Теняеве думали во всём экипаже. Разве что мичман Скогуляк явно жалел о случившейся перемене. Ему не взбрело в голову ничего лучшего, как подать рапорт с просьбой перевести его якобы по состоянию здоровья на берег. Толик Стригалов на радостях посулил даже вещи его "бесплатно" снести, как только узнал, что Теняев без колебаний удовлетворил эту просьбу.

В тот год весна не торопилась, застряв где-то на полпути от подогретого Сахарой Средиземного моря до окоченелой Балтики. На календаре значилась середина марта, а береговой припай всё ещё прочно схватывал ошвартованные у пирса корпуса лодок. В море туман, – как бельмо на глазу незрячего. Тяжелые тучи надёжно зашторили весеннюю синь. Лютый норд-ост временами гнал от скандинавских скал слепящие снежные заряды и плевал ими в лица моряков, работавших на погрузке. Отощавшее за зиму чрево теняевской подлодки жадно насыщалось боезапасом для торпедных аппаратов, топливом для дизелей и провиантом для камбуза. Со дня на день синоптики обещали перемену погоды и улучшение видимости.

Пока на лодку не прибыл новый помощник, Непрядову поручили следить за ходом погрузки. На него свалилась прорва забот, о которых он прежде имел весьма относительное представление. Пришлось то и дело мотаться между лодкой и береговой базой, выколачивая у прижимистых интендантов необходимый запас свежих простыней, наволочек, хозяйственного мыла, ветоши. Всё это полагалось разместить по разным закуткам, несмотря на упорное сопротивление старших по отсекам, уверявших, что у них и без того все шпации забиты до предела.

Егор даже с облегчением вздохнул, когда по трансляции дали команду "корабль к бою и походу приготовитъ". Решил, что всем его мучениям приходит конец и можно будет вновь заняться привычными штурманскими делами.

Правда, все волнения с лихвой компенсировались известием, что пришёл приказ о досрочном присвоении Непрядову звания старшего лейтенанта. Об этом ему сообщил вернувшийся из штаба Теняев и первым от души, крепко пожал своему штурману руку. В море Егор выходил уже с ощущением на своих плечах приятной тяжести третьей звёздочки.

Перед самым отходом, когда были уже выбраны дополнительные концы и лодка удерживалась у пирса на двух швартовых, на борт прибыл сам комбриг. В меховом кожаном пальто и огромных яловых сапогах Казаревич выглядел настоящим исполином. Он будто заполнил собой всё пространство и без того тесного ограждения рубки. Комбрига сопровождал флагштурман капитан второго ранга Струмкин, слывший в бригаде большим оригиналом и аккуратистом. Курчавая бородка и старательно подстриженные усы придавали его сухощавому бледному лицу аристократическую выразительность, однако служили постоянной мишенью для острот. Впрочем, Непрядову на этот раз было не до шуток. Он догадался, что "борода" прибыл по его душу. И не ошибся. Пока перед выходом комбриг наставлял командира лодки, Струмкин учинил Егору дотошный расспрос о готовности боевой части. Сделал несколько замечаний, но в целом остался доволен состоянием штурманских дел.

Глянув на часы, комбриг решительно бросил Теняеву:

– Отходим, командир.

– Новый помощник ещё не прибыл, – напомнил Теняев. – Прикажете, Антон Григорьевич, подождать?

– А никого не надо ждать, Виктор Ильич. Я так полагаю, своими силами обойдётесь. Считайте, что помощник выбыл из строя – это вам первая вводная. Действуйте.

– Штурман, – тотчас сообразил Теняев, – исполнять обязанности помощника! – и пояснил, – наряду со своими штурманскими.

– Есть, – удивлённо отозвался Егор.

– Ничего, парень крепкий, – поддержал комбриг, как бы поручительствуя, – за двоих вполне выдюжит. Ну а не справится – кавторанга поможет.