Текст книги "Обитель подводных мореходов"

Автор книги: Юрий Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

– Ошибаешься, у тебя просто галлюцинация. Потряси ушами, ловитор...

– Повторяю, тебе здесь нечего делать. Катя презирает тебя, как последнего...

– Ну, говори!

– Как подлеца и подонка.

Этого Непрядов уже стерпеть не мог. Резким, точным ударом в челюсть он положил Сержа на ковёр. Тут же с кресел вскочили ещё двое парней и бросились к Непрядову. Администраторша что-то визгливо закричала, торопливо накручивая телефонный диск. Где-то рядом захлопали двери, раздались тревожные голоса.

Приняв стойку, Непрядов затанцевал, легко уворачиваясь от беспорядочно сыпавшихся на него ударов. Вскоре и второй парень, как бы споткнувшись, встал на четвереньки. "Верный нокдаун", – определил Егор со злорадством. Третий же, видимо смекнув с кем имеет дело, начал пятиться спиною к лестнице. Но здесь-то и нужно было как раз Егору проскочить. Парень пятился, Непрядов продолжал на него напирать. Очухавшись, Серж попытался напасть сзади, но снова от Егорова удара отлетел куда-то в угол. Нетерпение и злость придавали Непрядову силы. Ничего так не хотелось, как любой ценой увидать Катю. И он почти добрался до лестницы, но в дверях появился патруль – четверо матросов во главе со старлеем. За явным преимуществом комендантской власти бой пришлось прекратить.

36

В училище Непрядов вернулся, отсидев на гарнизонной гауптвахте десять суток, щедро отпущенных ему заместителем коменданта. Похудевший, осунувшийся, он покорно выслушал полагавшийся разнос от командира роты и приготовился держать ответ, как положено, на ближайшем партийном собрании.

Мнения ребят по поводу случившегося ЧП резко разошлись. Большинство всё-таки сочувствовали Егору, хотя и не видели смысла в затеянной им драке. Однако Чижевский, возмущавшийся больше других, рьяно утверждал, что Непрядову не место на флоте, а уж в партии – тем более. Порешили всё же объявить Непрядову выговор, но почти все дружно стояли за то, чтобы оставить Егора старшиной класса. Страсти по этому поводу долго ещё не утихали. Только близилось событие куда более важное – государственные экзамены, и тут уж было не до бедолаги-жениха, потерявшего голову от своей несчастной любви.

Непрядов с головой ушёл в учебу. Переписывал конспекты, вгрызался в учебники, навёрстывая упущенное за время сидения на губе. Всеми силами он старался вытравить из своей памяти Катю, но как ни пробовал, – ничего не получалось. Он думал о ней тем больше, чем невероятнее становилась их встреча, даже в отдалённом будущем, когда улеглись бы страсти и остыли их сердца. Незаслуженной обиды Егор никому не прощал. Видимо, бурлила в нём гордая рыбацкая кровь его матери, просыпался неистовый характер отца...

Однажды вечером, когда рота после занятий вернулась в кубрик, Вадим с таинственным видом поманил Егора в пустую баталерку и сообщил, что полчаса назад встретился на улице с Катей, разговаривал с ней. Вечерним поездом она уезжала в Ленинград.

– Что же из того? – Егор ухмыльнулся. – Я в этом ей не препятствую.

– Ты серьёзно? – удивился Колбенев Егорову равнодушию.

– Вполне, – бросил тот небрежно, – шутки побоку.

– Да ты что, Егорыч, в самом деле крупный идиот или только им прикидываешься? – возмутился Вадим, как бы нарочно стараясь побольнее уколоть. – Неужели ты на губе настолько отупел, что ничего не понимаешь, не видишь, не чувствуешь, наконец?!

– Она ненавидит меня... Так за что же я должен любить её?

– Ну ты даёшь... – только и мог вымолвить Колбенев. Возбужденно пройдясь из угла в угол, он заговорил отрывисто и резко, словно вдалбливая каждое слово в непонятливую голову дружка.

– Ненавидит?.. Ха-ха-ха. Это и в самом деле смеху подобно! Зачем же ей следовало сообщать мне, когда и каким поездом она уезжает?

– Да так, к слову пришлось.

– Ты ошибаешься. И встретила она меня, думаю, совсем не случайно, настаивал Вадим, – назвала даже номер вагона и какая платформа...

– Не верю, – упорствовал Непрядов.

– Тоже мне, Станиславский нашелся: не ве-ерю... – передразнил Вадим и кивнул на часы: – Пока мы трепемся, поезд вот-вот уйдёт.

Непрядов заколебался, уже не столь непримиримый в своей решимости не прощать обиды.

– Всё равно ж теперь не успею, – сказал он как бы в своё оправдание.

– Всё будет зависеть от того, сколько ещё будешь думать и как быстро бежать.

– И потом, у меня же нет увольнительной. И отпроситься не у кого...

– Как дежурный по роте я отпускаю тебя, – и с этими словами Вадим скрылся за дверью, собираясь отыскать в кабинете у ротного увольнительный жетон.

Непрядов подумал, что нет смысла ждать. Каждая секунда уменьшала его шансы на последнюю встречу с любимой. Он выскочил на лестницу, мимоходом сдёрнув с вешалки чей-то бушлат и прихватив чужую бескозырку. Во дворе единым махом перебросил своё упругое, сильное тело через забор и устремился через проходные дворы к городскому вокзалу – благо находился он неподалёку от жилого корпуса. Он вихрем летел через привокзальную площадь, не обращая внимания на лужи, на злую матерню тормозившей шоферни и пронзительный свист постового. "Только увидать бы её, – мелькало в голове. – А там – хоть на куски пускай меня рвут..."

На перроне Егор появился в тот самый момент, когда ленинградский скорый уже покидал привокзальную зону. Насмешливо, как два фингала на подбитой физиономии, светили на последнем вагоне красные фонари.

Непрядов плюнул с досады и снова повернул к подземному переходу, откуда только что выскочил. "Сколько же мне так вот по-дурацки может не везти?.." – подумал с отчаяньем. Но поразмыслив, всё же решил, что всё к лучшему. За какую-то минуту или две ничего уж не могло бы измениться в их отношениях. "А то и ловиторы могли бы запросто на смех поднять, – больно укололо его. – Явился, мол, не запылился..." Непрядов уже досадовал на себя, что так легко и доверчиво "клюнул" на разгулявшуюся фантазию Вадима.

37

Как ни пробовал, Катю Непрядов забыть не мог. Она стала теперь его не проходящей тоской, не утихающей болью, от которой избавиться не было сил. Не так уж угнетал разрыв между ними, как полная неясность, из-за чего всё это могло произойти. Что там наговорила о нём Лерочка, он мог только догадываться. Непрядов несколько раз пытался объясниться с ней по телефону, только из этого ничего не вышло – она попросту отказывалась с ним разговаривать, да и на танцах в училище перестала бывать.

Иногда Егору казалось, что все недоразумения развеются как бы сами собой: пройдёт какое-то время, и он снова будет любим и счастлив, как некогда прежде. Не могла же Катя так вот просто уйти от него, даже не попытавшись во всём как следует разобраться. Но все же надежды с каждым днём становилось гораздо меньше, чем сомнений. На все его письма Катя отвечала упорным молчанием. Да вскоре он и сам перестал ей писать.

Не менее тягостными и мрачными становились его отношения с Чижевским. С некоторых пор "милорд" сделался раздражительным и злым, почти ни с кем не разговаривал. Впрочем, его по-человечески стало немного жаль, особенно после того, как намечавшаяся женитьба на Лерочке не состоялась. Во всём случившемся тот, конечно же, винил Егора: не мог не догадаться, что невольно служил для капризной Лерочки чем-то вроде разменной карты, которая пускалась в ход каждый раз, как только надо было хоть чем-то досадить Егору. Чижевский держался так, будто для него Непрядова в классе вообще не существовало. И Егору ничего другого не оставалось, как отвечать Эдуарду тем же самым – полным равнодушием, а то и презрением. Каждый из них желал поскорее разъехаться, с тем чтобы никогда уже по своей воле не встречаться. Слишком неудобными оба они стали друг для друга.

38

А вот у Обрезкова и его преданной Регины Яновны, казалось, не существовало никаких проблем. Во всяком случае уже не было причин откладывать помолвку. По настоянию Кузьмы на взморье, где жила Регина, друзья выбрались накануне экзаменов. Устоялись погожие майские дни, когда меньше всего хотелось бы корпеть над учебниками и конспектами, когда сама душа неудержимо рвалась поближе к морю.

У Егора, впрочем, настроение было прескверным. Мысли о Кате по-прежнему не выходили из головы. Он попробовал от этой поездки отказаться, но Кузьма с Вадимом едва не силой выволокли его за КПП. В конце концов Непрядов смирился, и они отправились на вокзал. По пути зашли в цветочный магазин – какая же помолвка без цветов, затем и в гастроном за шампанским. Вскоре дружки стояли в тамбуре, где можно покурить и запросто поболтать, а шустрая электричка с перестуком колёс и посвистом несла их в Саулкрасты.

Спустя минут сорок сошли с поезда и направились в сторону посёлка, видневшегося неподалёку от станции. Аккуратные, утопавшие в юной зелени домики вытянулись вдоль берега. Море начиналось где-то за могучими старыми соснами. Заштилевшая, ленивая вода проглядывала меж стволами деревьев, как бы шелушась на солнце рыбьей чешуёй.

Субботний день близился к вечеру. На улице не видно ни души. Лишь куры, недовольно квохтая, горделиво расхаживали вдоль штакетников. Пахло разогретой сосновой смолой и дымком тлевших в угасавшем костерке прошлогодних листьев.

Кузя смело пихнул дверь калитки и размашистым жестом владетельного хозяина пригласил дружков во двор. Они прошли по тропинке мимо вскопанных грядок, обогнули пышный куст зацветавшей сирени и ступили на крыльцо. Пока для порядка шмыгали ботинками по половичку, в дверях появилась улыбающаяся хозяйка. Регина Яновна выглядела моложе своих тридцати с небольшим лет. Широкая в кости, но не полная, крепко сбитая, с короткой спортивной стрижкой, она производила впечатление подвижной и решительной чемпионки по баскетболу. Лицо её могло бы показаться миловидным, если бы его слегка не портили веснушки. Но Кузя уверял, что для настоящей женщины даже в этом имеется свой шарм, надо лишь поставить себя превыше досужих предрассудков и прежде заглядывать в душу, чем обращать внимание на внешность и даже на возраст. Друзья не возражали, целиком доверяя его вкусу.

В просторной, обставленной старой мебелью комнате был накрыт широкий стол. У окна о чём-то таинственно перешёптывались две молодые женщины, примерно одних лет с Региной, – верно, её подруги. При виде вошедших курсантов они перестали "секретничатъ", приготовившись знакомиться с неприступно серьёзным, едва не деловым видом. Регина тотчас представила подруг. Одну из них, с рыжеватыми волосами, поджарую, бойкую, звали Вероникой. Другая же, немного полноватая и поскромнее, назвалась Линдой.

Ещё не сели за стол, а Вероника с ходу "положила глаз" на Егора, вызвав его на разговор о каких-то пустяках. Она слегка, как бы нарочно, картавила, несомненно убеждённая, что это ей идёт. Непрядов с трудом, скорее из приличия втягивался в разговор – он всё ещё был не в духе. Однако ему не хотелось показаться в чьих-либо глазах нелюбезным, и потому он, как мог, пересиливал хандру.

Пришли ещё несколько человек, уже немолодых и степенных родственников Регины, как догадался Егор. Кузьма со всеми запросто расцеловался и радушно пригласил к столу. Чувствовалось, что в этом доме он давно освоился и потому держался едва ли не полноправным хозяином.

Махнув рукой на прежний аскетизм и воздержанность, Егор пил шампанское и на душе становилось спокойно – по крайней мере, он старался себя в этом уверить. Рыжеволосая Вероника забавляла его манерами провинциальной аристократки. В разговоре она постоянно старалась брать верх. Как бы уверовав в свою неотразимость, немного жеманилась и капризно дула губки, если с ней не соглашались. Ленивым мановением руки требовала положить ей на тарелку то салата, то колбасы, то заливной рыбы. Аппетит у нее был пролетарский. Вероника всё время как бы давала почувствовать, какое великое одолжение оказывает Егору своим вниманием. Она не столько заинтересованно разговаривала с ним, сколько пыталась о чём-то попросить, либо чему-то возразить. Это всё Непрядову надоело. Девица с её непомерным самомнением Егору совсем не нравилась. "Вот рыжая бестия, – нескромно думал о ней. Попадись такой в мужья – всю жизнь отравит. Начнёт пилить как бревно в козлах, пока всего на опилки не переведёт..."

Вадим недвижно сидел за столом, скрестив руки на груди и предавшись молчаливой меланхолии. Погрустневшая толстушка Линда, всё ещё остававшаяся рядом с ним, его нисколько не интересовала. Она уж, верно, потеряла всякую надежду завладеть вниманием непроницаемо-серьёзного кавалера. Вадим был верен себе. Он и Егору, казалось, не прощал его легкомысленного флирта с Вероникой. Лишь Кузя понимающе подмигивал Непрядову, мол, не дрейфуй, так держать... и плюнь ты на этого интеллигента, который баб как кораблекрушения боится...

Однако Егору всё больше становилось не по себе. И он постарался найти повод, чтобы избавиться от "рыжей бестии". Сперва вышел на крыльцо, будто покурить, а там и до калитки рукой подать. Хотелось побыть наедине с самим собой и немного проветриться. Он брёл по улице наугад, радуясь полнолунию, звёздам и упиваясь ощущением полученной свободы.

По дороге попалась колонка, и Егор, надавив на рычаг, сунул голову под холодную струю. Вода взбодрила. Распрямившись, он провел рукой по мокрому лицу, прогоняя хмельной дурман. Вскоре от него не осталось и следа. Мысли были ясными и весёлыми. Его разбирал смех, как только он вспоминал о Веронике, пытавшейся столь нелепым способом приручить его наподобие "ничейного" кота: "Меня-то, свободного альбатроса!.." И он тихонько захохотал.

Неведомыми задворками Непрядов выбрался на берег. У самых ног чуть плескала вода. Немного мористее покачивались на волне сонные чайки.

Откуда-то сбоку, из-за кустов ракитника, появился Колбенев.

– Ты здесь? – удивлённо спросил он, приближаясь.

– А где же ещё? – подтвердил Егор.

– Но я думал... Извини, но Вероника спрашивала о тебе.

– Что мне до неё?..

– А впрочем, тебе видней, – рассудил Вадим.

До рассвета дружки бродили по пустынному берегу. Казалось, обо всём на свете переговорили. Никогда ещё обоим не было так легко и спокойно, оттого что хорошо чувствовали, понимали мысли друг друга. Всходившее солнце застало их далеко от посёлка. Они шли по упругому песку и слушали, как просыпается море. Уже застучал лодочный мотор, поскрипывали разбуженные чайки и где-то далеко, почти еле слышно, надрывал глотку встревоженный Кузьма. Дружки удивлённо переглянулись и прибавили шагу, заторопившись обратно в посёлок.

39

Выпускное торжество состоялось в училище в начале августа. Обыкновенный будничный день, казалось бы, ничем не выделявшийся среди прочих, стал для Егора Непрядова и его друзей-однокашников настоящим праздником. С самого раннего утра покрытое лёгкой дымкой небо голубело наподобие полинявшего флотского воротничка. Ещё не раскалившееся солнце изливалось морем нежного тепла и света.

Во внутреннем дворе училища, где выстроился весь личный состав, воцарилась напряжённая, до боли в ушах, тишина. Лишь слегка шуршали на ветру флаги расцвечивания и чуть слышно ворковали голуби, рассевшиеся по карнизам терпеливыми зрителями. Все ждали адмирала Шестопалова, который в сопровождении штабной свиты должен был появиться из распахнутых настежь дверей.

Егор стоял на правом фланге выпускного взвода, немного волнуясь, еле сдерживая не к месту просившуюся на губы горделивую улыбку. Взгляд невольно упирался в столик, на котором были разложены кортики и золотые офицерские погоны.

Ритуал производства в морской офицерский корпус на флоте отшлифован веками и выверен до мелочей: каждому выпускнику точно отмеряна равная доля общего торжества. Но кто же не волновался, не ощущал безудержно радостный, непослушный стук собственного сердца, когда чувствовал, что ты уже не курсант, хотя и не лейтенант ещё. Где он, твой заветный кортик, из тех, что так маняще поблескивают на столе, и которые твои погоны?.. "Что за нетерпение? – сказал бы сухопутный дилетант, отродясь не имевший к флоту никакого отношения. – Чего ради волноваться, если приказ главкома на присвоение офицерских званий подписан ещё накануне и загодя сшита на каждого выпускника в гарнизонном ателье новенькая, с иголочки форма?" И всё-таки нет полноты счастья без минуты наивысшего торжества, когда впервые увидишь блеск собственных погон с двумя лейтенантскими звёздочками, о которых так мечтал...

Раздалась команда. Строй чуть шелохнулся, распрямляясь, и замер по стойке "смирно". Адмирал Шестопалов, в полной парадной форме, придерживая рукой старинный наследственный палаш, появился из сумрака дверного проёма. В полушаге от него, почтительно и торжественно, следовала свита.

Не торопясь, как бы давая всем в полной мере вкусить значимость момента, Владислав Спиридонович двинулся вдоль курсантских шеренг, поочерёдно здороваясь с подразделениями. Ему отвечали громко, весело, всей грудной мощью, на которую только были способны. Непрядову показалось, что адмирал, когда проходил мимо, чуть больше обычного задержал на нём свой колючий, цепкий взгляд. Егор не смутился, не отвёл глаза, потому что ему теперь нечего стыдиться: училище он всё-таки закончил с отличием, хотя и не потянул, как Вадим Колбенев, на золотую медаль.

Завершив обход, адмиральская свита сместилась к столику. И снова торжественная, томительная тишина. Продолжалась она минуту или две, пока оркестр не грянул встречный марш. В дальнем конце двора, взметнувшись над бескозырками, алым парусом поплыло полотнище знамени. Его провожали слаженным поворотом головы, единым взглядом сотен глаз.

Пока зачитывали приказ, Егор пребывал в каком-то приятном, трепетном полусне. Сами собой возникали мысли об отце: как хорошо было бы представиться ему уже в новом качестве, во всей значимости офицерского звания. "Ну что ж, – подумалось, – всё получилось именно так, как того он и хотел... А впрочем, ещё немного терпения..."

Размечтавшись, Егор прослушал, как назвали его фамилию. Тычок в спину, полученный от Кузьмы, обратил Непрядова к действительности.

– К адмиралу! – возбуждённым шёпотом подсказал Колбенев.

Твёрдо шагая, Непрядов приблизился на положенное расстояние к начальнику училища и вскинул руку под козырёк фуражки.

– Мичман Непрядов, – доложил он. – Представляюсь по случаю присвоения воинского звания лейтенант.

Адмирал крепко стиснул Непрядову руку и протянул офицерские регалии. Сказав полагающееся в таких случаях уставное приветствие, вдруг погрозил пальцем: "гляди у меня, драчун...", однако с улыбкой добавил:

– Служи, моряк. Попутного ветра в твои паруса и семи футов под килем.

Вернувшись в строй, Непрядов долго не мог согнать с лица блуждающую счастливую улыбку. Впрочем, невольно улыбались все, кто возвращался в строй, крепко сжимая в руке погоны и кортик. Кузьма прямо-таки сиял. Лишь Вадим оставался серьёзным, исполненным собственного достоинства и немного печальным.

На переодевание отпускалось двадцать минут. Уже произведённые лейтенанты, по-курсантски бесшабашно подталкивая друг друга и весело подначивая, бегом устремились по лестнице в свой класс. Там их поджидала аккуратно разложенная поверх конторок офицерская форма. Переодевались всё ещё шумно и весело. Но вскоре как-то присмирели. Новая одежда с непривычки казалась немного жестковатой, стеснявшей движения. Шею, привыкшую к свободному проёму форменки, теперь обхватил тугой воротничок накрахмаленной сорочки, поджатой чёрным галстуком. Тужурка с накладной ватой давила плечи, а сбоку ощущалась тяжесть кортика.

Поторапливаемые Свиридовым, лейтенанты спускались по лестнице уже посерьёзневшие и не столь разговорчивые, как бы с трудом узнавая друг в друге прежних своих товарищей-однокашников, с которыми прожили годы, от первого и до последнего курса, под одной крышей.

Непрядову казалось, что он видел совсем других, почти незнакомых людей. Решительные, собранные, исполненные собственного достоинства и чести мужчины в морской офицерской форме поочерёдно выходили из строя и, припав на колено, целовали шёлковое полотнище своей родной "альма-матер". Припал к нему и Непрядов – с чувством такого же благоговения и ненасытной жажды, как он припадал к воде кристально-чистого родничка, что бьёт из недр земли на окраине Укромовки.

– К торжественному маршу! – раздалась команда. – Повзводно! На одного линейного дистанции!..

"Вот и настал он, – с грустью подумал Егор, – мой последний парад в этих стенах..."

Под звуки знакомого марша, навек застрявшего в ушах, штурманская рота последний раз взяла с места чёткий шаг. Молодые лейтенанты шли стройными шеренгами, равняясь поворотом головы на старого адмирала, который провожал их пристальным, добрым взглядом в моря и океаны, в немыслимые пределы дальних глубин.

А вечером грянул прощальный бал. Снова в актовом зале шум, смех, весёлые голоса друзей-однокашников и знакомых девушек. Кузьма появился вместе с Региной, ставшей к этому времени его женой. Егор и Вадим тотчас начали наперебой приглашать её, ангажируя каждый раз очередной танец. К друзьям Обрезков свою супругу не ревновал и в душе даже остался доволен, что его спутница жизни пользуется на балу "светским" успехом.

Дружки весь вечер не отходили друг от друга, предвидя скорое расставание и желая напоследок вдоволь наговориться. Всем троим предстояло служить на разных флотах. Егору выпала Балтика, Кузьму ждал Север, а Вадиму предстояло отправиться на Юг.

Перед тем как прибыть к месту новой службы, всем выпускникам полагался месячный отпуск. Непрядов никуда не хотел ехать, кроме как в Укромово селище. Дед с нетерпением ждал его. Можно было бы, конечно, попытаться разыскать Катю и объясниться с ней, только обида и гордость не позволяли Егору сделать этот шаг. Закрадывалась мысль, что для разрыва между ними ей потребовался всего лишь какой-нибудь пустячный повод, а иначе давно бы ответила на одно из его писем...

Горько стало на душе у Егора от невесёлых размышлений. Он погрустнел, в разговоре начал отмалчиваться, больше слушая других, нежели говоря сам. Хотелось выбраться из зала и побродить напоследок по улицам.

Вечер был в самом разгаре, когда Непрядов заметил в толпе Лерочку. Чижевский, как ни удивительно, стоял поодаль и даже не пытался к ней приблизиться.

Момент был подходящий. Непрядов ринулся к Лерочке и снисходительным кивком головы, как бы между прочим, пригласил её на вальс. Она медлила. Он упрямо ждал. Наконец девушка надменно скривила губы, мол, так и быть, если уж тебе больше не с кем танцевать... В роскошном, цвета нежной сирени, вечернем платье, с причудливой заколкой в волосах, Лерочка казалась капризной принцессой, которой наскучили придворные балы. Они легко, согласно закружили по залу.

– А тебе к лицу чёрная форма, – заметила она вскользь. – Ты в ней похож на монаха.

– С твоим нарядом быть тебе сегодня королевой бала, – польстил не без умысла Егор.

– Едва ли, – возразила Лерочка. – Партнёра нет.

– А Чижевский?..

– Фи!

– Не понял.

– Вот разве что ты... – и уточнила: – Если постараешься. Не находишь, что этот вариант пока остаётся в силе?

– Стар я и немощен, сударыня, – слукавил Непрядов, вздыхая. – Мне ли в рысаки...

– Пой, ласточка, пой...

Вальс кончился. Лерочка взяла Егора под руку, всем своим видом давая понять, что желает продолжить начатый разговор. Они прошли в вестибюль. Поискав взглядом укромное место, Непрядов кивнул на диван, стоявший в углу под размашистой пальмой. Они присели, чувствуя взаимную неловкость. Егор, сам не зная для чего, пнул слегка пальмовую кадушку, точно она ему мешала. Его так и подмывало спросить, что Лерочка наговорила Кате в тот злополучный день, когда расстроилась его свадьба. Но он решил всё же не торопиться, тем более что откровенного объяснения всё равно не избежать. Егор, насколько мог, принял скучающий и равнодушный вид – пускай знает, насколько безразличен он к женщинам вообще...

– Странно, – сказала она, комкая в руках маленький платочек. – Вот мы опять встретились. И судьба снова дарит нам шанс.

– Но зачем?.. – Егор сокрушённо качнул головой, выдерживая взятую на себя роль. – Мы ведь, кажется, обо всём договорились.

– Нет, Егор, – в глазах у неё проступила отчаянная решимость, желание во что бы то ни стало добиться своего. – Я буду за тебя драться, сколько смогу...

Непрядов изумлённо глянул на Лерочку, не сразу сообразив, что на такую откровенность следует ответить.

– Да, да, да! – с жаром повторила она, не давая Егору опомниться. Неужели ты не видишь, не чувствуешь, как я люблю тебя, дурачок ты мой. Мне совсем не стыдно, что я расстроила твою легкомысленную женитьбу на этой циркачке.

– Зачем же так пренебрежительно говорить о человеке, которого ты совсем не знаешь, – сразу посуровев, ответил Егор. – Дело ведь не в том, что она циркачка. Представь, что ведь и я тоже люблю её.

– И напрасно, ничего из этого не выйдет. Я знаю, что в труппе у неё есть жених. У него вполне серьёзные виды, я ничуть не удивлюсь, если они поженились.

– Вот как!.. Но почему ты так думаешь?

– На другой день, после твоей драки, я сама разыскала Катю. Она очень трогательно ухаживала за тем блондином, которому ты изукрасил физиономию...

– Это её дело, – уязвлённо буркнул Егор и, наконец, спросил: – О чём же ты с ней говорила, если не секрет?

– О разном... Конечно же и о тебе. Ты знаешь, она согласилась, что я имею на тебя больше прав. Мне совсем не было стыдно, когда я придумала, что у нас ребёнок, что ему полтора года...

– Ну, ты даёшь! – только и мог вымолвить Егор. – Знаешь, как это называется?..

– Прости. Но я и в самом деле не соображала тогда, что говорю.

– И тебе поверили?

– Во всяком случае, она испугалась... Пойми, Егор, ваш брак был бы самым несчастливым из всех, которые можно себе представить.

– Не понимаю, как ты могла такое выдумать...

Лерочка со слезами, почти умоляюще глянула на Непрядова, касаясь ладонью его руки.

– Егор, мы не можем расстаться просто так. Об одном прошу, только не уходи навсегда. Я буду ждать твоего письма, буду тебя ждать, пока есть хоть капелька надежды. Оставь мне её, дурной ты мой, – она с жаром обхватила Егора за шею и поцеловала. Потом вскочила, испуганно глядя на Непрядова, будто изумляясь, что натворила, и устремилась к выходу.

Непрядов не стал её догонять. Со смущением и досадой он глядел ей в след. Отчего-то жаль было Лерочку, хотя должен бы возненавидеть её, и горько за самого себя, – за то, что всё в его личной жизни шло так непутёво, скверно.

У дверей зала Егор столкнулся с Чижевским. Тот был навеселе, в глазах злой огонь.

– А-а, лейтенант Непрядов, – протянул, криво усмехаясь, точно встретил его к своему неудовольствию.

Егор хотел пройти мимо, только Эдуард придержал его.

– Ну, что тебе? – раздражённо спросил Непрядов.

– А то... Вы, кажется, оскорбили женщину и должны за это, Егор Степанович, ответить.

– Да неужели, Эдуард Владимирович!

– Я не шучу.

– И я тоже, – Непрядов сменил тон, в упор глядя на Чижевского. Никого и ничем я не оскорбил, а уж тем более женщину...

– Не просто женщину, а самую прекрасную из всех женщин, которую я ни с кем не собираюсь делить. Потому что она моя. Понял, ты?!

– Послушай, Чижевский: да не нужна мне она совсем, а уж ты – тем более. Неужели до того нализался, что ничего не можешь понять!

– Но ты же целовал её!

– Это спорный вопрос кто кого: скорее она меня, надо полагать, на прощанье.

– И всё же, всё же... – успокаиваясь, с тенью явившейся надежды произнёс Эдик.

– Вообще-то, я предпочитаю другую, и ты это отлично знаешь, – выложил Непрядов последний довод. И он, по всей видимости, показался Чижевскому вполне убедительным.

– Ну что, и у тебя обручальные кольца наперекосяк? – как бы ненароком, любопытства ради, осведомился Эдуард.

– И у меня, – согласился Егор, – чтоб тебе одному не обидно было.

Они постояли, грустно глядя друг на друга, оба удивлённые случайно излившейся откровенностью. Каждый из них ожидал каких-то других, таких же искренних, идущих от сердца слов, но только какое-то более глубокое чувство прежней неприязни и настороженности помешало продолжить начатый разговор. Чижевский с хитроватой иронией поклонился Непрядову, как бы говоря, честь имею, и своей излюбленной подрагивающей походкой направился в зал, где продолжались танцы.

Поздно вечером друзья-однокурсники вышли попрощаться с городом. Утомлённые от дневной жары улицы затихали, до утра погружаясь в дремоту. В домах гасли огни. С речного простора веяло прохладой, приятно остужавшей разгорячённые весельем и танцами лица молодых офицеров и их юных подруг. Шли нестройными, тесными рядами, взявшись под руки. Не успевала отзвучать одна песня, как тут же возникала новая. И все разом подхватывали её.

В эти минуты им принадлежал весь город. Тихо вздыхала под ветром листва на Бастионной горке, привычно журчал ниспадавший с её крутизны ручей, и призрачно пошевеливались под ивами обводного канала белые лебеди. Город оставался всё таким же прекрасным, неповторимым в своём древнем величии, только лишь подернулся в глазах ребят грустной тенью предстоящей разлуки. Хотелось вдосталь наглядеться на его улицы и бульвары, запомнить каждый камень в булыжной мостовой, чтобы потом, быть может, много лет спустя, греться теплом и светом своих воспоминаний о Риге.

Простились друзья на другой день, обещав друг другу непременно писать. Скорые поезда увозили их в разные стороны за тысячи километров от города курсантской юности. Начиналась лейтенантская молодость, полная новых надежд, ожиданий, тревог. Океанская глубина и стальной отсек прочного корпуса, скупые на радости и щедрые на испытания, ждали каждого из них.

ВОСХОЖДЕНИЕ НА МОСТИК

1

Встреча с подводной лодкой, на которой Непрядову предстояло служить, оказалась на удивление деловой, будничной. В экипаже Егора приняли так, словно все его давно знали и наконец-то дождались после затянувшейся побывки на берегу. Ему искренне обрадовались ещё и потому, что должность командира БЧ-1 долгое время оставалась не занятой: чтобы вести в море штурманскую прокладку, поневоле приходилось на каждый выход брать "варягов" с соседних лодок.

С облегчением вздохнул командир корабля капитан третьего ранга Христофор Петрович Дубко, когда наконец-то предстал перед ним юный навигатор, только что прибывший в бригаду из училища. Не дав Егору опомниться, командир забросил его чемодан в свою канцелярию на береговой базе, а самого прямиком повёл на пирс.

Дубко внешностью вполне оправдывал свою фамилию. Как лесной великан сутул и кряжист, с густой кроной курчавившихся рыжих волос. В расщелинах каменно-волевого лица будто вмёрзли неподвижные льдинки глаз. "Какой-то тролль, да и только", – невольно заметил Егор, поспешая за молчаливо и широко шагавшим командиром. Первым ввязываться в разговор Непрядов считал для себя верхом бестактности, и потому ничего не оставалось, как тоже молчать.