Текст книги "Обитель подводных мореходов"

Автор книги: Юрий Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

– Как знаешь, – Кузьма раздражённо заёрзал на песке. – Тебе же добра хотят, а ты кочевряжишься. Обмана тут особого нет, потому что плавать всё равно тебя научат.

– Спасибо, как говаривали предки, на добром слове, только всё это ни к чему. – Вадим вымученно улыбнулся, поднимаясь.

– Пошёл сдаваться властям? – съехидничал Кузьма.

Колбенев ничего не ответил. Он тяжело вздохнул и побрёл в сторону пирса, волоча по песку ноги. Ребята уже начали строиться, готовясь к последнему испытанию.

Колбенев дождался своей очереди и по команде капитана снова рухнул в воду. Вероятно, он всё ещё надеялся на какое-то чудо, что сможет плыть. Но чуда не произошло. На этот раз Егор выволок его на берег по всем правилам спасения утопающих.

3

Нет на свете ничего более мучительного, чем пребывать в полном неведении о собственной участи, которая вот-вот должна решиться. Колбенев уже начал терять надежду, что ему повезёт – весь первый курс считался почти полностью набранным. Как же удивился Вадим, когда спустя два дня после неудавшегося заплыва отыскал свою фамилию в списке зачисленных на штурманский факультет. Он не верил собственным глазам, вымученно улыбаясь. Ему казалось, и причины-то радоваться особой нет – настолько всё перегорело у него в душе.

Но Кузьма бурно ликовал. Он потискал своего нового приятеля в объятиях, слегка поддал даже ему от избытка чувств кулаком. Непрядов же ограничился лишь тем, что со сдержанной вежливостью пожал Колбеневу руку. Он мог бы при желании между прочим заметить, что по собственной инициативе ходил вчера к адмиралу и запальчиво доказывал, как много потеряет подводный флот, если Колбенев, такой упрямый и самоотверженный парень, не станет курсантом. Но говорить об этом Непрядов, конечно же, никому не стал, щадя самолюбие Вадима. И всё же в душе Егора теплилась приятная мысль, что его ходатайство сыграло свою роль в судьбе чудака-Вадима.

На следующий день, после того как первый штурманский и второй минно-торпедный факультеты были полностью укомплектованы, состоялось общее построение первого курса. На плацу перед шведскими казармами начался ритуал строевого расчёта. Офицеры-воспитатели располагали будущих штурманов и минёров в длинных шеренгах строго по росту и затем уже проводили разбивку личного состава по взводам и ротам.

С привычной гражданской одеждой новоиспечённые курсанты расстались ещё рано утром, побывав, как полагается, в бане и пройдя санпропускник. И вот теперь стояли плечом к плечу, словно близнецы-братья, одинаково стриженные под нулёвку, в жёстких парусиновых робах и негнущихся яловых ботинках.

Егор, как один из самых рослых, стоял на правом фланге.

Кузьма с Вадимом затерялись где-то в середине шеренги. Неумолимый ранжирный расчёт развёл их по разным взводам. Но всё же оставил в одной штурманской роте.

С тех пор, как случай свёл их вместе, они неизменно тянулись друг к другу. Зарождалась моряцкая дружба, и Егор был этим весьма доволен. Близких друзей у него в училище не осталось, а существовать самому по себе, гордой одиночкой, на флоте никак нельзя. Ему всегда хотелось поближе сойтись с хорошими ребятами, на которых во всём можно положиться. Кузьма представлялся бесконечно простым и чистосердечным парнем, а Вадим кристально честным и прямым. Такие никогда не обманут и в беде не бросят. "Если уж выбирать друзей,– полагал Егор, – то лучше этих вряд ли найти".

Каких-нибудь пару дней назад Егор всё ещё жалел, что не удалось поехать в Севастополь. Теперь же, поразмыслив обо всём случившемся, он не считал себя невезучим. "Чего-нибудь да стоит быть среди первых, зачисленных на штурманский факультет. И уж совсем не плохо со временем получить назначение не куда-нибудь, а на подводную чудо-лодку, о которой говорил адмирал..."

4

Штурманская рота первокурсников разместилась на первом этаже шведских казарм, выстроенных ещё в ХVII веке для королевских мушкетёров. С тех пор казармы неоднократно перестраивались в угоду времени и большей комфортабельности коллективного жилья. И всё-таки неистребимым оставался дух плесени веков, исходивший от старых, двухметровой толщины стен и высоких сводчатых потолков. Прочный, выстланный дубовыми досками пол, которому износу не было, гудел от топота множества ног, будто полковой мушкетёрский барабан под Полтавой... Похожие на бойницы продолговатые и узкие окна по старинке выдавали свет во внутренние помещения скупыми порциями солдатского рациона. Даже в нестерпимо жаркий летний день здесь всегда держались таинственный полумрак и прохлада. Три столетия прочно сохраняли здесь своё магическое присутствие.

Егору Непрядову не понадобилось больших усилий, чтобы обжиться в новой обстановке. Заправил свежим бельём койку, разложил в тумбочке, на флотский манер именовавшейся рундучком, туалетные принадлежности, повесил на вешалке только что выданный новенький бушлат. По соседству разместился Шурка Шелаботин, которого на время прохождения курса "молодого бойца" назначили помощником комвзвода. Самому же Егору поручили командовать отделением.

В расположении роты витала обычная в таких случаях организационная суета. Курсанты шумно обустраивались, перетаскивали из одного помещения в другое громоздкие канцелярские шкафы, столы и табуретки, раскладывали в баталерке по полочкам личные вещи, полученные по аттестату. На правах старшины роты всем распоряжался мичман Пискарёв. Его густой бас попеременно гудел в разных концах старой казармы, потрясая своей мощью высокие своды.

Вторым взводом командовать поручили Эдуарду Чижевскому, который, пользуясь предоставленной возможностью, развил бурную начальственную деятельность. Он и минуты никому не давал покоя, требуя то койки по верёвочке подровнять, то ещё раз прошвабрить в их кубрике и без того чистый пол.

Когда Егор заглянул в соседний кубрик, чтобы проведать дружков, Чижевский встретил его с раздражением.

– По делу, или просто так? – резко спросил он и, не дожидаясь ответа, как бы подтолкнул: – Ну, что же ты, я жду?..

Егор лишь усмехнулся и сокрушённо покачал головой. Не говоря ни слова, собрался было пройти мимо Чижевского, но тот крепко ухватил Егора за плечо.

– Ты не слышал, товарищ курсант? – спросил не без ехидства.

Егор спокойно отцепил его руку, дав тем самым почувствовать и свою силу; лишь после этого лениво ответил:

– Да слышал, товарищ начальник, – и откровенно зевнул в кулак, точно ему захотелось спать, – глухих на флот не берут.

– Тебе что, нечего делать? – продолжал цепляться Чижевский

– Вот именно – совсем нечего. У нас во взводе, между прочим, полный порядок. Попусту никто никого не дёргает, а в результате – толку больше.

– Это уж не твоя забота. Отправляйся в свой взвод и не лезь в чужие дела!

– А ты не слишком-то любезен и к тому же – злопамятен...

– Кто, это я-то? Какие мелочи, милорд! – Эдик изобразил на волевом лице надменную улыбку, как бы намекая – твоё счастье, что ты не в моём взводе...

Подошёл Кузьма. Чтобы как-то уладить стычку, обоих примирительно похлопал по плечам.

– Кончай штормить, кореша! Сворачивай паруса, становись на якорь крошка-Мери в таверне ждёт.

– Во-первых, на флоте паруса не сворачивают, а выбирают, – сказал Чижевский, даже не удосужив Кузьму взглядом, – а во-вторых, я бы попросил третьего-лишнего вообще не вмешиваться, дабы не схлопотать наряд вне очереди.

Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы в дверях не появился командир роты капитан третьего ранга Свиридов. Все трое тотчас притихли, как бы нехотя расступившись. Чижевский скомандовал "смирно".

Ротный не спеша прошёлся по пролёту между рядами двухъярусных коек, намётанным взглядом оценивая порядок и лишь после этого разрешил курсантам стоять "вольно".

Егор хорошо знал Свиридова. Павел Мефодьевич несколько лет был у них в нахимовском офицером-воспитателем.

Задержавшись взглядом на Непрядове, ротный сказал:

– Помнится, у вас неплохой почерк...

– Да так себе, – поскромничал Егор.

– Сойдёт, – приободрил Свиридов, кивком головы приказывая выйти из кубрика.

Егор последовал за "каптри", как у них по-флотски лихо величали капитанов третьего ранга. Прямой, подтянутый, в новеньком белом кителе и безукоризненно отглаженных брюках, он решительно шагал по коридору, придирчиво поглядывая по сторонам.

– Курсант! – бросил одному мимоходом. – Вы что сгорбились, как портовый биндюжник под мешком соли? Плечи развернуть, грудь вперёд – ходи веселей! Нет на вас строевой подготовки... – и тут же напустился на другого, появившегося в коридоре без форменного воротничка. – Это ещё что за мода? Марш в кубрик, чтоб я вас в таком затрапезном виде больше не видел!

В ротной канцелярии, куда они вошли, Непрядову поручили написать на ватманском листе фамилии курсантов – для пометок о вечерних поверках. Получив у мичмана коробку чертёжных перьев и флакон с тушью, Егор принялся за дело.

Свиридов тем временем обсуждал с Пискарёвым подробности намечавшегося выезда роты в летние лагеря, где курсантам предстояло пройти курс "молодого бойца" – обязательную науку для всех новобранцев, без усвоения которой никто не может быть допущен к принятию воинской присяги.

Непрядову, как и всем бывшим воспитанникам нахимовского училища, эту изначальную матросскую премудрость приходилось усваивать дважды. "Опять с утра и до вечера сплошная строевуха да марш-броски", – уныло подумалось Егору. А душа его рвалась в море. И нельзя было не позавидовать курсантам старших курсов, которые в это время проходили корабельную практику. Они стояли дублёрами ходовую вахту, качались в качелях штормов и просаливались на ветрах всех морей и океанов. Вот это была жизнь!

Закончив писать, Непрядов протянул ватманский лист Свиридову. Ротный долго разглядывал список, о чём-то размышляя.

– Неувязочка получилась, – сказал, наконец, обращаясь к Пискарёву.

– Что такое? – забеспокоился мичман и на всякий случай угрожающе глянул на Непрядова, уж не напутал ли чего...

– Тремя взводами у нас командуют люди бывалые, – пояснил ротный. Шелаботин это наш воспитанник, парень боевой. Баратов и Бзыкин – флотские ребята, прямо с кораблей пришли.

– Вы что-нибудь имеете против Чижевского? – осторожно осведомился мичман.

– Да не то слово... Хватка у него есть и характер чувствуется. Вот только опыта службы нет. На его месте нужен человек, знающий строевой устав.

– Так вот же он, товарищ командир, – с готовностью сказал мичман, обеими руками показывая на Непрядова. – Что ж тут особенно голову ломать?

– И в самом деле, – согласился Свиридов, – готовый, можно сказать, помкомвзвода, – и спросил. – Пойдёте, Непрядов, во второй взвод?

Смешанное чувство испытывал Егор от такого неожиданного предложения: хотелось поближе к друзьям и в то же время не представляло особой радости перейти дорогу честолюбивому Чижевскому. Он медлил с ответом.

Потеряв терпение, Свиридов хлопнул ладонью по столу, будто накладывая на своё твёрдое решение печать.

– Итак, во второй взвод. Вам всё ясно, Непрядов?

– Есть, во второй, – отозвался Егор, выпрямляясь по стойке "смирно".

На вечерней поверке Павел Мефодьевич лично представил роте нового помкомвзвода. К великой радости Кузьмы и Вадима, Непрядов тотчас, как полагается, занял место на правом фланге. И Чижевский нехотя потеснился, уступая место Егору.

5

Курс "молодого бойца" штурманская рота проходила в летнем лагере училища, размещавшемся на берегу Рижского залива. Жили в палатках, разбитых под высокими соснами. Неподалёку вздымались поросшие ивняком песчаные дюны, за которыми уже начиналось море. Под конец августа прошли освежающие ливни, жара спала. И строевые занятия, тянувшиеся на солнцепёке по нескольку часов в день, теперь не казались столь утомительными, как в первые дни пребывания в лагере. К ним привыкли, научившись ходить в ногу и отработав приёмы обращения с карабином.

В движении рота представляла собой уже не просто рыхлую, нестройно колебавшуюся массу флотских салажат, как ещё совсем недавно, а единый, налившийся тугими мускулами организм, в котором каждый человек знал и чувствовал своё место, принадлежавшее ему по наследству от отцов, дедов, прадедов – от многих поколений людей русских, во все времена объединявшихся ратно для защиты родной земли.

Занятия кончились под вечер, когда клонившееся к земле солнце напоролось на верхушки сосен и по небу кровью растёкся закат. После короткого перекура снова дали команду строиться. На ужин штурманская рота маршировала с особым вдохновением. Подошвы яловых ботинок как бы сами собой припечатывались к дороге с такой силой, что ногам становилось больно, а с удалым посвистом строевая песня сотрясала воздух и море.

Пищеблок располагался в ста метрах от палаток. Походил он, скорее, на приморскую летнюю харчевню: приземистая кирпичная кухня и примыкавший к ней длинный брезентовый навес, под сенью которого двумя рядами вытянулись сколоченные из не крашеных, гладко выструганных досок столы. На них выстроились сытно дымившиеся бачки. По запаху безошибочно угадывался наваристый гороховый суп.

Егор шагал впереди своего взвода и чувствовал, как у него ворчит в желудке. Он проголодался, разумеется, не меньше других, тем не менее и виду не подавал, что ему не терпелось поскорее сесть за стол. Перед салажатами он считал себя человеком бывалым, носителем истинных морских традиций, одна из которых предписывала не жадничать и сдержанно относиться к еде.

– Рота-а! – могуче пропел Пискарёв, когда строй приблизился к навесу. – Сто-ои-и! Напра-о! На камбуз, справа по одному, бегом – арш!

Столовались курсанты группами по пять человек. Назначался бачковой, в обязанности которого входило разливать по мискам суп и раскладывать второе блюдо, подаваемое рабочими по камбузу.

Чижевский оказался за столом вместе с Егором и его дружками. Призывно постучав чумичкой по бачку, он провозгласил:

– Вашему вниманию, господа гардемарины, предлагается супец-люкс реактивный. Миски просю поближе, начинаем делёжку!

Егор поморщился.

– Меня укачивает от флотской серости, – непреминул заметить. Во-первых, до гардемаринов нам ещё пахать и пахать... И во-вторых, на флоте не делят, а раскладывают по мискам. Всё-таки мы ж не в пехоте.

– В данном случае не вижу особой разницы, – возразил Чижевский, ловко орудуя чумичкой. – Гоняют нас денно и нощно именно по-пехотному: то ползком, то бегом, то короткими перебежками и пригнувшись. Разве нет?

– Вот и двигал бы в пехоту, раз не можешь отличить её от подплава.

– Не могу, милорд, надо мной тяготеет груз семейных традиций. Не в пример некоторым, я всё ж потомственный моряк.

– Лично мне этим ничего не докажешь. Мой отец тоже был моряком. Только в отличие от твоего, ныне здравствующего, он лежит на дне...

– Ты этим упрекаешь меня?

– Ничуть. Я просто несколько иначе понимаю семейные традиции. По крайней мере, никогда не пытаюсь ими семафорить.

– А вот по-моему, традиций у всех у нас поровну, – вмешался Колбенев, – с тех самых пор, как мы надели флотскую робу. Не стоит их присваивать только себе и ничего не оставлять другим. Вот у Кузьмы отец воевал в танковых войсках. И это тоже традиции, ведь не откажешься от них. Верно?

Кузьма кивнул, не переставая сосредоточенно орудовать ложкой.

– Мой отец был сугубо штатским человеком, профессором истории, продолжал Колбенев. – В военном деле мало что понимал...

– Сожалеешь, что за него пришлось воевать другим? – перебил Вадима Чижевский. – Ты это хотел сказать?

– Он хотел сказать, что его отец записался в ополчение и погиб под Пулковом в самом первом своём бою – честно, как солдат, – ответил за друга Кузьма. – Мой батя, между прочим, вернулся с фронта калекой – в танке горел и почти ослеп. Вот такие у нас традиции...

– Зачем вы мне всё это говорите?! – взорвался Эдик. – Будто обвиняете, что мой отец остался жив и невредим!

– Никто тебя ни в чём не обвиняет, – с раздражением сказал Егор. Просто не следует себя считать мореманистее других.

– Вот именно, – подхватил Кузьма, – тем более, что перед Егором ты вообще салага.

– Впрочем, как и ты, – парировал Эдик с усмешкой. – Вас трое, сразу всех не переспоришь.

После ужина выдалось свободное время. До вечерней поверки можно было погонять мяч, почитать книгу, написать письмо, или же просто побродить по берегу. Но Чижевский, томимый жаждой деятельности, никому не давал покоя. Он где-то раздобыл объёмистую тетрадь с текстами всевозможных строевых песен и принялся уговаривать ребят собраться на спевку.

– У нас будет своя, под левую ножку, – доказывал он, потрясая тетрадкой. – Мы все вместе выберем её и быстренько разучим. А потом блеснем ею на строевом смотре, как абордажным клинком.

Вновь собрать намаявшихся за день ребят оказалось делом не лёгким. Многие от Чижевского попросту отмахивались. И всё же кружок из нескольких энтузиастов составился.

У Егора и обоих его друзей нашлись дела более важные. Они собирались отправиться на речку, где капитан Стародуб назначил Колбеневу приём зачётов по плаванию. Егору с Кузьмой пришлось немало потрудиться, прежде чем научить Вадима более-менее сносно держаться на воде. Плавал он пока что единственным способом, на боку, но это было уже не столь важно: Стародуб обещал поставить Вадиму зачёт, если тот любым способом осилит триста метров.

Прихватив полотенца, Егор и его друзья вышли из палатки. Неподалёку слышалась песня, которую затянули не в лад, как бы пробуя голоса:

На погонах якоря

Жарким пламенем горят,

И на ленточках ветер их вьёт.

А про нас говорят штормовые моря,

И волна голубая поёт...

Чижевский стоял в центре сидевших на траве ребят и с дирижёрским апломбом размахивал руками, стараясь добиться слаженности. Уловив момент, он многозначительно глянул на проходившего мимо Егора: "Твою работу, между прочим, делаю..."

Егор усмехнулся, как бы намекая: "Смотри, не переусердствуй, милорд..."

Тихая речка, извиваясь за дюнами, тянулась нескончаемой, блестевшей на солнце лентой. Она будто нарочно не торопилась впадать в залив, повторяя на отдалении изгибы береговой черты. Через речку в двух местах были перекинуты державшиеся на сваях мостки, отстоявшие друг от друга на почтительном расстоянии. Здесь и пришлось Вадиму сдавать зачёт. Собственно, сдавал его Колбенев уже несколько раз кряду и всё безуспешно. Концовка дистанции оказывалась роковой. Вадим не дотягивал до финиша какой-нибудь десяток метров.

"Прежде чем лезть в воду, – считал Егор, – необходимо приобрести нужный самонастрой, как бы разогнаться ещё мысленно до нужной скорости, а там уж само пойдёт..." Раздевшись, он вместе с Вадимом начал делать разминку, энергично и весело, всем своим видом взбудораживая медлительного дружка.

– Главное, сосредоточься и не торопись, – напутствовал Непрядов. Береги силы на концовку, а то опять сдохнешь. Понял?

Вадим кивнул большелобой стриженой головой, с ожесточением вращая руками.

– Да хватит крутить,– придержал его Непрядов, – аккумуляторы посадишь.

– Шибко раскручивать мослы вредно, – уточнял Кузьма. – Оторвётся какой-нибудь и улетит в кусты – ищи его потом. А чем под себя грести будешь?..

Егор стрельнул в Кузьму сердитым взглядом и показал кулак, мол, отвяжись...

– Переходим к дыхательной гимнастике, – снова обратился он к Вадиму. Делай, как я... – Егор шумно втянул носом воздух, подобрав живот и развернув широкие плечи. Его ладно сбитая, загорелая фигура походила на бронзовое изваяние спартанца. Под кожей обозначились тугие мускулы, на крепкой шее вздулись прожилки, а лицо, спокойное и мужественное, преисполнилось победной решимостью.

Вадим, хотя и поубавил в весе за последний месяц, выглядел всё же рядом со своим дружком куда менее привлекательно. Загар плохо приставал к его обложенному жирком нежному телу. Вадиму хотелось бы в чём-то походить на своего ловкого, сильного друга, но в остальном он предпочитал оставаться самим собой. Он далёк был от мысли, чтобы кому бы то ни было подражать. Колбенев считал себя человеком достаточно сильным, чтобы лепить свой характер самостоятельно, а литые мускулы и уверенные манеры, как понимал, дело наживное.

Появился Стародуб. Широкий, кряжистый, он шёл, переваливаясь с боку на бок, словно баркас на крутой волне.

– Готовы? – крикнул он ещё издали.

– Так точно, товарищ капитан, – уверенно отозвался Колбенев.

– Товарищ майо-ор! – с готовностью поправил Обрезков, заметив на плечах у Стародуба новые погоны с двумя просветами, на которых красовалось по большой звёздочке.

– Разрешите поздравить, товарищ майор! – тут же подхватил Егор, сообразив, что сегодня их преподаватель по физо не может не быть более снисходительным, чем обычно.

– Гляди у меня! – весело блеснув глазами, польщённо сказал Стародуб и погрозил Вадиму пальцем.

– А мы сегодня запросто бьём рекорд, – заверил Кузьма, обхватив дружка за плечи. – Верно, Вадимыч?

Колбенев лишь укоризненно глянул на него: "Опять болтаешь".

– Это мы поглядим, какой выйдет из него рекордсмен, – майор усмехнулся. – Если Колбенев и на этот раз дистанцию не пройдёт, я вам всем троим по физподготовке "неуд" поставлю. Вот так и знайте.

– Нам-то за что? – удивился Кузьма, разводя руками и прося у Егора взглядом поддержки.

– А кто мне обещал, что и двух недель не пройдёт, как отрицательная плавучесть у курсанта Колбенева будет ликвидирована?

– Так она и ликвидирована, товарищ майор, – вступился Егор. – А что, разве нет?..

– Триста и только триста, – напомнил Стародуб. – Ни единым сантиметром меньше. А иначе я тебя, Непрядов, и как тренера, и как спортсмена уважать перестану. Ты что, уговор забыл?..

Егор снисходительно улыбнулся, мол, за нами дело не станет, и с надеждой глянул на Вадима: "Не подведёшь?.."

Прошлёпав босыми ногами на середину мостка, Вадим принял стартовую позу: полуприсел, неловко оттопырив зад и отведя за спину руки.

Стародуб по привычке достал из нагрудного кармана кителя секундомер, но, раздумав, снова упрятал его, очевидно, не слишком-то надеясь на мировой рекорд...

– Чего уж там, – буркнул, – хоть колодой проплыви, – и махнул рукой.

Колбенев решительно шлёпнулся животом в воду.

– От как мы умеем! – прокомментировал Стародуб, осуждающе глядя на Непрядова. – Хоть этой малости мог бы обучить.

– Отработаем, – заверил Егор. – Это уже дело техники.

Вадим плыл, шумно фыркая. А Кузьма бежал трусцой по берегу, истошно выкрикивая, как на шлюпочных гонках:

– И раз! И раз!..

Майор тем временем невозмутимо курил. Егор с нетерпением топтался рядом, как бы сопереживая каждое движение Колбенева.

Доплыв до противоположного мостка, Вадим оттолкнулся от сваи и устремился в обратный путь. Его стриженая голова двигалась по воде медленными толчками.

– Темп, темп держи! – присев на корточках, напоминал Егор, когда Колбенев очередной раз приближался к нему.

– И раз! И раз! – надрывался Кузьма, подпрыгивая от нетерпения.

Когда осталось проплыть всего метров тридцать, Егор сам готов был прыгнуть в воду, чтобы подтолкнуть начинавшего сбавлять ход товарища. Его лобастая голова как-то неестественно дёргалась, всё чаще погружаясь. Наконец, она и вовсе исчезла...

На этот раз Вадим не дотянул до финиша всего пару метров.

Он поднялся из воды, которая в этом месте доходила ему до плеч, и принялся судорожно хватать ртом воздух.

– Шабаш, – безнадёжно выдохнул Егор.

Кузьма с досады плюнул.

С невозмутимым видом, точно не произошло ничего особенного, Стародуб продолжал курить.

Некоторое время все молчали, ожидая, пока Вадим отдышится и придёт в себя.

– Что за петрушка! – не выдержал Кузьма. – Вчера же он единым духом отмахал трёхсотметровку – всю как есть!

– Да кто вам теперь поверит? – печально изрёк Стародуб. – Трепачи, да и только. Одно слово, сосиски-сардельки.

Этим словом майор выражал всегда своё удовольствие или же полное недовольство – в зависимости от физических способностей курсанта.

– Мы не трепачи, – обиделся Вадим. – Прошу разрешения проплыть ещё раз. Вот только передохну.

Майор с сомнением глянул на курсанта, еле державшегося на ногах.

– На сегодня хватит, – сказал как отрезал.

– Я точно знаю, что именно сегодня проплыву, – твёрдо произнёс Колбенев, глядя на майора. – Или никогда вовсе!

– Даже так? – удивился Стародуб. – Это почему же?

– Да потому что у каждого человека свой звёздный проблеск. Я сегодня его чувствую, вижу...

В глазах Колбенева горело столько упрямства, неистовой решимости, что ему, казалось бы, просто невозможно отказать.

Почувствовав, что Стародуб на какое-то мгновенье заколебался, Непрядов ринулся на помощь другу.

– Он точно сможет, – сказал Егор и для большей убедительности добавил: – Помните, вы же сами твердили на тренировках: когда приходит второе дыхание, то нет ничего невозможного...

– Верно, говорил, – согласился майор. – Только всё это не мне, а вот ему надо бы почаще напоминать. – И ткнул пальцем в сторону Колбенева.

– А мы и так напоминаем, – не сдавался Егор, – подводя его, так сказать, к этому самому звёздному часу.

– Тоже мне, звездочёты нашлись, – отходчиво буркнул Стародуб. Сосиски-сардельки.

Заложив руки за спину, майор походил по мосткам, прогибая тяжестью своего мощного тела доски. Глянул из-под руки на садившееся солнце, шумно втянул крупным носом воздух и вдруг мечтательно изрёк:

– Прелесть какая, чистый озон...

Непрядов удивлённо вскинул белёсые брови, мол, причём тут озон...

– Так, – распорядился майор, показывая на извлечённые из кармана часы. – Даю ровно тридцать минут на перекур. В девятнадцать десять всем быть у шлюпки на берегу залива. – Решительно повернулся и вразвалочку пошёл в сторону лагеря.

– Может, эти несчастные два метра Стародуб компенсирует гонкой на тузике? – предположил Кузьма. – Почему бы нет?..

– Неплохо бы, если так, – согласился Егор. – Вадька работает на веслах что надо!

По дощатому настилу, проложенному в дюнах, они выбрались на берег. Дохнуло морем. Перед глазами распахнулась спокойная водная гладь, омеднёная заходившим солнцем. Плавным полукружьем изгибалась прибрежная песчаная полоса. В её обрамлении залив походил на огромную чашу, до краёв наполненную расплавленным металлом, который понемногу остывал, покрываясь тёмно-сиреневой окисью близившихся сумерек.

Загребая босыми ногами всё ещё тёплый, бархатисто-нежный песок, друзья побрели в сторону ялика, лежавшего кверху днищем у самого уреза воды. По берегу в одиночку и группами расхаживали курсанты. В такую теплынь кому же не хотелось окунуться! Однако такое удовольствие в лучшем случае могло стоить трёх нарядов вне очереди: купаться без разрешения строжайше запрещалось.

Устоявшуюся тишину тревожили только отдалённый постук движка рыбацкой лодки, да редкое поскрипывание чаек, засыпавших на воде.

Дойдя до шлюпки, Егор опустился на песок, привалившись спиной к ребристой обшивке и вытянув ноги. Вадим и Кузьма уселись по обе стороны от него. Помолчали, глядя на море.

– Во, опять папа с сыном замаячили, – сказал Кузьма, кивая куда-то в сторону. – Всё никак наговориться не могут.

Скосив глаза, Егор увидал крупную, рыхловатую фигуру капраза Чижевского, который прогуливался неподалеку вместе с Эдиком.

– Интересно, о чём это они?.. – как бы про себя полюбопытствовал Вадим.

– Да мало ли о чём, – сказал Егор, мечтательно закладывая ладони за голову и растопыривая локти. – Говорить с отцом, пожалуй, можно о чём угодно. Просто говорить, и этого вполне достаточно...

– И всё ж скучная у них беседа, – ухмыльнулся всезнающий Кузьма. Учит бедного Эдика уму-разуму, как у начальства быть всегда на виду и не упустить по службе своего шанса.

– Стоящее дельце, – с ухмылкой заметил Егор. – А тебя отец разве этому никогда не учил?

Кузьма невесело хмыкнул.

– Мой батя, когда трезвый, всё больше молчит. Когда же напьётся, такой фольклор даёт – хоть уши затыкай.

– И всё-таки хорошо, когда есть отец, – тихо высказался, скорее, подумал вслух Вадим. – И пускай калека, лишь бы только живой был...

Подошёл Стародуб. Скинув с плеча пару вёсел, он кивнул на шлюпку. Вчетвером они дружно перевернули её и поволокли по мелководью на глубину. Когда киль оторвался от песчаного дна и шлюпка обрела плавучесть, майор приказал Егору сесть на вёсла. Сам же вместе с Вадимом разместился на корме. Махнул рукой, давая Непрядову направление движения.

Шлюпка пошла к буйку, оранжевый конус которого выглядывал из воды метрах в пятистах от берега.

Налегая на вёсла, Непрядов с сомнением поглядывал на Вадима: не поубавилось ли у того прежнего желания не упустить своего "звёздного проблеска". Но Вадим был непроницаем, ничто не отражалось на его серьёзном, строгом лице. Волнение выдавали только его длинные белые пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в планширную доску. Казалось, не было такой силы, которая могла бы их разжать.

Егор подмигнул другу, как бы говоря: "Держись, а в случае чего – я ведь рядом..."

И Вадим ответил ему вымученной улыбкой: "Знаю, дружище..."

Около буя шлюпка легла в дрейф.

– Отсюда, Колбенев, поплывёшь к тому месту, где стоит Обрезков, сказал майор, – до него как раз будет триста метров, если по прямой... А чтоб злей был, вот тебе мой приказ: плыви так, словно от тебя зависит жизнь твоих товарищей. Будто спасать надо Непрядова с Обрезковым. Ты вот умеешь плавать, а они – как два утюга. Понял?.. Такая, значит, задача.

Снова в серых колбеневских глазах вспыхнули упрямство и решительность. Не говоря ни слова, он перевалился через планширь и плюхнулся в воду.

Колбенев поплыл. Спокойно и напористо приближался он к берегу. Кузьма, стоявший по пояс в воде, что-то кричал, подавая советы. Но едва ли Вадим, отчаянно работавший руками и ногами, слышал его. Он спасал друзей как умел...

Егор осторожно подгребал следом за Колбеневым, готовый в любое мгновенье подналечь на вёсла и ринуться на помощь. Он чувствовал, что по мере приближения к финишу всё больше начинает волноваться, будто его жизнь в эти мгновенья и вправду зависит от Вадима.

Наконец, Колбенев поднялся из воды.

– Ну как? – нетерпеливо спросил Непрядов майора.

Тот не спешил с ответом, разжигая Егорово нетерпение.

– Будем жить? – не отставал Непрядов.

– Живите, – смилостивился Стародуб. – Будем считать, приказ выполнен.

Когда шлюпка, перевернутая кверху дном, заняла на берегу прежнее место, майор вскинул на плечо сложенные вместе вёсла и пошёл в дюны, что-то насвистывая. Как следовало полагать, он остался доволен.

Проводив его долгим взглядом, ребята какое-то время молчали, будто не зная, о чём теперь говорить. Кузьма жадно курил. Вадим растирался полотенцем, страдальчески морщась. Вдруг в душе у Егора взорвалось что-то необъяснимо буйное – так случалось в детстве, когда отчего-то хотелось дурачиться, кричать и петь. Он сграбастал дружков в охапку и завалил их на песок. С воплями и хохотом они возились до тех пор, пока не выдохлись. А потом, распластавшись, долго лежали на песке, глядя в густевшую синь вечернего неба. И казалось, не было в это мгновенье людей удачливее и счастливее их.