Текст книги "Обитель подводных мореходов"

Автор книги: Юрий Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

– Товарищ лейтенант, – доложил сигнальщик, показывая куда-то за борт рукой, – плавающий предмет, справа – курсовой тридцать, дистанция десять кабельтовых.

– Классифицировать цель, – приказал Егор, вглядываясь в море по направлению вытянутой руки сигнальщика.

Матрос долго крутил диоптрами бинокля, щурился.

– Похоже, какой-то сундук, – вымолвил, наконец, и добавил, качнув головой: – Весьма загадочный предмет.

– Уж не сокровища ли там? – высказал своё предположение рулевой, стоявший за штурвалом в глубине обвеса. – Вот бы попотрошить его...

– Проверим, – согласился Егор и решительно скомандовал: – Право на борт, курс – на сближение.

– Есть, право на борт, – с готовностью отозвался рулевой, нацеливая форштевень лодки на неопознанный объект.

Из люка выскочил помощник, следом за ним и Стригалов, продолжая на ходу жевать.

– Что случилось, Непрядов? – встревоженно спросил Теняев.

– Подозрительный предмет, товарищ капитан-лейтенант, – озабоченно сказал Егор. – Принял решение сблизиться и проверить. Есть предположение, что это сундук.

Рулевой и сигнальщик тотчас подтвердили, что это действительно какой-то странный сундук и что в нём вполне может оказаться нечто ценное...

Помощник на это ничего не сказал. Попросив у сигнальщика бинокль, он напряжённо всматривался по курсу, потом убеждённо изрек:

– Гальюн. Штатские люди, к вашему сведению, называют его просто сортиром. Словом, всё как полагается: с прорезью в досках под очко. Сенсации не предвидится. Подлинные сокровища, смею надеяться, их владельцы по недомыслию вложили совсем в другие ёмкости. Прикажите, Егор Степанович, лечь на прежний курс.

– Слезай, – негромко, но внятно произнес минёр, – накомандовался.

Непрядов спрыгнул со своего возвышения на деревянные рыбины, устилавшие пол рубки, с явным желанием, если бы такое было возможно, провалиться гораздо ниже.

На мостике появился командир и задал тот же самый вопрос, что и помощник: что произошло?..

– Да вот, – Теняев небрежно кивнул в сторону борта. – Наши пираты едва не взяли этот сортир "на абордаж"...

А тем временем рядом с бортом, величаво покачиваясь, проплывала сколоченная из грубых досок будка.

– Ну, что ж, – произнёс Христофор Петрович, умышленно не глядя на Егора, – по замыслу дерзко, по исполнению блестяще.

Он лениво подавил зевоту, поднеся волосатый кулачище ко рту, и шагнул к рубочному люку. Помощник последовал за ним, сокрушённо качая головой.

Егор не знал, куда себя деть. От стыда хотелось поглубже забраться в штурманскую выгородку и не выглядывать оттуда до возвращения в базу. Он клял себя последними словами, которые только приходили на ум. Мелькнула даже мысль, а не подать ли рапорт о переводе на другую лодку. Однако в душе понимал, что и это не выход. До обидного глупой казалась допущенная промашка. Она колола мозг татуировкой легкомыслия и позора, отчего уж, как полагал Егор, никогда теперь не отмоешься.

С новой силой вонзился в него неведомый проклятущий взгляд. Только на этот раз он исходил не из глубины отсека, где находились люди, а откуда-то со стороны переборки, и потому казался более близким и невыносимым. "Муть какая-то, – пробовал Егор себя успокоить. – Ведь никто не может глядеть через сталь прочного корпуса..."

Он всё-таки превозмог себя и заставил ни о чём не думать, кроме как о работе. Надо было продолжать прокладку, определяясь по радиомаяку.

Зло и решительно Егор крутил маховик настройки радиопеленгатора, ловя среди атмосферных помех далёкие сигналы. Характерный писк неплохо прослушивался, и потому не составило особого труда определить место корабля на карте.

От ужина Непрядов попробовал было отказаться, но помощник упрямо вытянул-таки его из выгородки. Егор появился в кают-компании с напряженным, злым лицом. Сел в проходе по левую руку от командира рядом с минёром. Механик с помощником расположились напротив них, у переборки. В Егоровом понимании, за столом витала какая-то гнетущая неопределённость. Все говорили о чём угодно, только не о случившемся на вахте. Но взрыв назревал. Егор это чувствовал, казалось, даже кончиками волос. И потому упорно молчал. В какое-то мгновенье притихли и все присутствовавшие за столом.

– Второе подавать, товарищ лейтенант? – каким-то ехидным, вкрадчивым голосом, как почудилось Непрядову, осведомился вестовой, забирая у него тарелку с недоеденным супом.

Егор немного подумал, как бы советуясь со своим аппетитом.

– Можно, – выдохнул, наконец, и отчаянно, будто палашом в абордажной схватке, рубанул по воздуху ладонью.

Этого лихого жеста оказалось вполне достаточно. В кают-компании будто горным обвалом грохнуло. Хохотали все. Даже командир по-львиному зарыкал, сотрясаясь мощным телом.

Егор с ухмылкой поглядывал на офицеров, собираясь остаться превыше столь неуместного веселья. Когда же командир, почти обессилев, запросто шлёпнул Непрядова ладонью по спине, Егор сломился. И уже не мог удержаться от собственного смеха, который с очистительной лёгкостью развеял начинавшую было сгущаться обиду.

Но самый оглушительный хохот, почти стенания, доносились через переборку из носового отсека. Там воздавали подначку остальным участникам "пиратского налёта": сигнальщику Хладову и рулевому Куренину.

2

По возвращении в базу Непрядова поселили в казарме. С жильём в гарнизоне оказалось куда труднее, чем он предполагал. Свободных комнат не хватало даже для семейных, офицерское общежитие переполнено. Пришлось занять полагавшуюся по штату койку в канцелярии экипажа, размещавшейся на втором этаже старого каменного строения, рядом с матросскими кубриками. Правда, командир бригады капитан первого ранга Казаревич при первом же знакомстве с прибывшими молодыми лейтенантами заявил, что эти житейские неудобства – явление временное. В городе для семейных офицеров собирались построить новый многоэтажный дом, в котором несколько квартир можно было бы отвести и для холостяков. Только Егор не придавал этому особого значения, полагая, что жить какое-то время бок о бок со своим экипажем даже интереснее и лучше. Представлялась возможность в любое время и запросто наведываться к своим ребятам, чтобы поговорить, как водится, по душам.

Канцелярия оказалась не слишком-то уютным помещением – узковата и тесновата, плотно заставлена безликой казённой мебелью. С высокого потолка свисали шаровые матовые плафоны, изливавшие по вечерам унылый свет. За трёхстворчатым окном назойливо утверждался асфальтированный плац, препятствовавший деревянным забором бурному натиску зарослей черемухи. За кустами и деревьями горбатилась щербатая спина залива.

В одиночестве Непрядову скучать не пришлось. Соседняя койка, как выяснилось, принадлежала Толе Стригалову. Минёр считался в канцелярии старожилом и потому сразу же счёл необходимым объясниться:

– Куришь? – спросил строго, по-судейски величественно сидя на подоконнике.

Егор неопределенно пожал плечами, извлекая из своего чемодана вещи и распихивая их на свободных полках в громоздком шкафу.

– Сам не курю и другим не советую, – назидательно продолжал Стригалов. – Ну а как насчёт спорта?

Егор снова невразумительно промычал, подёрнув плечами. Ему хотелось немного поддразнить прилипчивого минёра.

– Утром подниму, – посулил минёр тоном, не терпящим возражений. – Всё как полагается: пробежечка, потом зарядочка, отжим от пола – насколько у тебя пороху хватит.

Егор молчал, еле сдерживая улыбку. Толик всё же потешал его своей наивной самоуверенностью.

– Ночью храпишь? – продолжал допрашивать Стригалов.

– Храплю, – не выдержал Непрядов, – да ещё со свистом.

– Это плохо, – определил Толик. – Тогда уж не взыщи, я тебя вот этим... – нагнувшись, пошарил рукой под кроватью и вытащил яловый сапог.

Непрядов на это не отреагировал, продолжая выказывать полное спокойствие.

– Договорились? – не отставал минёр. – А то ведь знаешь, я не погляжу, что ты верзила.

– Уговорил, боюсь, – буркнул Егор. – Только не надо меня бить сапогом. Я этого не люблю.

– А ты не храпи, – настаивал минёр.

– А ты не дерись, – увещевал Егор. – И сапогами не размахивай.

– Кстати, а есть ли у тебя хоть какой-нибудь завалящийся спортразрядик?

– Найдётся.

– По бегу?

– По боксу. Перед самым выпуском перевели из кандидатов в мастера.

– Врёшь.

– Тебе соврёшь, – с притворной грустью вздохнул Егор. – Ты же насквозь и даже глубже видишь.

– Ну ладно, – согласился минёр. – Бить я тебя, пожалуй, не буду. А если без трёпа, то организуешь у нас команду по боксу, – и пояснил: – Соль в том, что мы с бортовым три сотни полста четыре постоянно выясняем отношения. Их по баскетболу на телеге не объедешь. Зато на ринге мы им теперь морду набьём. Вот только подберём ребятишек покрепче и начнём тренировки. – Толик напыжился, поводя под кителем хилыми плечами. – Считай, один желающий уже есть. Замётано?..

– Как-нибудь потом, – уклонился Егор от ответа. – Пока что надо форсировать зачёты на допуск.

– Одно другому не помешает. Полезное мешай с приятным – не помрёшь от скуки. По зачётам я тебе помогу. Конспекты у меня на любой случай корабельной жизни – с ними не пропадёшь.

Покопавшись у себя в столе, Стригалов извлёк несколько толстых, основательно потрёпанных тетрадок.

– Перечень зачётов получил?

Непрядов кивнул.

– Покажь.

Егор вынул из нагрудного кармана кителя сложенный вчетверо лист бумаги и протянул его минёру.

– Интересная прогрессия, – сказал Толя, разглядывая перечень. Командиру сдаётся один зачёт, помощнику три, а механику целых восемь...

– Не слишком свирепствуют? – полюбопытсвовал Егор.

– Кто как, – со знанием дела ответил минёр, не отрывая глаз от листа. – Чем начальство меньше рангом, тем больше от него исходит пару.

– Ты во сколько уложился? – допытывался Непрядов.

Минёр показал три пальца.

– Недели? – изумился Егор.

– Месяца.

– Красиво живёшь. А мне на это втрое меньше времени отпустили.

– Сдашь, если поднатужишься.

– Куда ж денешься, надо поспешать.

– На лодке в двух случаях особливо поспешают – на камбуз и в гальюн. Всё остальное делают вовремя или чуть попозже...

– Такая формула не по мне. Я бы в ней всё поменял местами.

– Да брось ты выпендриваться. Давай-ка лучше сбегаем вечерком в клуб "на пляски", а потом заглянем ещё кой-куда, – минёр с лукавой ухмылкой подмигнул. – Естъ где пришвартоваться измученной штормом душе: квартира отдельная, кадры проверенные.

– Валяй без меня, – твёрдо сказал Егор. – Моя душа пока что песен и плясок не просит.

– Ну и зря, – посочувствовал Стригалов, надевая шинель. – Я думал, ты скиталец и бретёр. Слабо, штурманец.

Непрядов лишь отмахнулся, мол, проваливай. Ему не терпелось зарыться в конспекты. И вскоре уж ничто не могло оторвать его от этого занятия, кроме сигнала боевой тревоги. Засиделся он далеко за полночь, тем более что никто ему не мешал. Стригалов явился лишь под утро, когда в команде готовились сыграть побудку.

3

Егор сдержал данное самому себе слово: в город не ходил до тех пор, пока не сдал последний зачёт, самый ответственный и трудный, по устройству подводной лодки. Принимал его механик Симаков перед самым выходом на глубоководное погружение. На лодке закончился планово-предупредительный ремонт, и теперь предстояло проверить работу её многочисленных систем и механизмов на разных глубинах.

В тот день, сразу же после подъёма флага, Непрядов облачился в комбинезон и принялся вслед за Симаковым лазать по всем корабельным закуткам и шхерам. Но "Симочка"!.. С виду такой любезный, по-свойски доступный, – на деле уподобился средневековому деспоту. Он загонял Непрядова едва не до изнеможения. Казалось, механик не пропустил ни единой корпусной мелочи, назначение которой Егор должен был объяснить, не задумываясь. Он заставил по памяти нарисовать схемы всех основных электроцепей и трубопроводов, путал коварными вопросами, под конец дал вводную по борьбе с пожаром и всё-таки поставить зачёт не спешил. Сказал, что хочет проверить Егора "на герметичность", – будто и не человек он, а какой-то баллон.

На переходе в полигон Егор терзался догадками, решительно не понимая, что этим хотел сказать деспот-Симочка. На все основные вопросы он вроде бы ответил не так уж плохо, во всяком случае ни на чём серьёзном подловить его не удалось.

Спорить Непрядов не стал, хотя мог бы, так как оба они были на равных должностях и к тому же с первого знакомства перешли на "ты". Симаков знал и чувствовал подлодку как никто другой. Это была очевидная истина, которая поневоле заставляла механика уважать, несмотря на всю его въедливость.

В расчётную точку прибыли в полдень. Серая водная гладь чуть дышала, покачивая на своей груди недвижно сидевших чаек. Погасив ход, лодка легла в дрейф.

Дубко прошёлся взглядом по горизонту. По-рыбацки послюнявил палец и поднял его над головой, как бы пробуя ветер на ощупь. Не найдя ничего подозрительного, дал команду "По местам стоять, к погружению".

Вахта с грохотом скатилась по трапу на нижнюю палубу. За ней последовал и командир, лично задраив верхний рубочный люк. Откупорились клапаны вентиляции, со свистом испуская воздух. Лодка дрогнула. Хлебнув кингстонами забортного рассола, она пошла на глубину.

Настал черёд механику приняться за дело. Взгромоздясь на высоком винтоногом кресле у переговорной трубы, он раскрыл дифферентовочный журнал и взял в руки логарифмическую линейку. Симочка выглядел франтом, несмотря на всю его по-флотски чёрную работу. Он безукоризненно выбрит, наглажен и начищен, как эстрадный конферансье, собиравшийся выйти из-за кулис к публике. Держался он с такой вальяжной непринуждённостью, словно находился не в центральном отсеке, а в собственной гостиной. Даже командир с помощником, невольно ослеплённые великолепием механика, как бы отодвигались на второй план.

Достигнув заданной глубины, механик начал дифферентоваться. В наступившей тишине был отчётливо слышен лишь его решительный голос, каким отдавались распоряжения трюмному старшине, в какую цистерну и сколько перекачивать воды. Симочка работал с таким увлечением, словно играл в какую-то азартную игру, от которой зависело благополучие всего экипажа. И Егор подумал даже, что механику до него нет теперь никакого дела – у того и своих забот хоть отбавляй. А последний зачёт, надо полагать, скорее необходимая формальность, чем какой-то подвох. Важен сам факт его погружения на предельную глубину, которой только подлодка могла достичь, не рискуя при этом оказаться раздавленной.

Относительная неподвижность лодки давала Непрядову как штурману небольшую передышку. Сидя на разножке в своём закутке, он тем не менее томился от вынужденного безделья. Перелистывал лоцию, поглядывал на приборы. Снова померещился неприятный, на этот раз будто в чём-то уличающий взгляд... Егор даже раздражённо покосился на переборку, не в силах избавиться от проклятого наваждения.

Закончив дифферентовку, механик подозвал к себе Непрядова царственным жестом руки, затянутой в новенькую кожаную перчатку.

– Отправляйся в кормовой отсек, – распорядился он тоном, не терпящим прекословия, – и командуй там. Слушать и смотреть в оба: головой вращать кругом шеи на триста шестьдесят градусов и более того. Понял?..

– Так точно, товарищ старший лейтенант, – нарочито громко и внятно ответил Егор, так чтобы у командира, находившегося рядом, не осталось никаких сомнений насчёт его решимости действовать, как надо.

– Добро, – механик благословляюще махнул рукой.

Непрядов поспешил в корму, втайне радуясь, что последнее испытание оказалось для него довольно несложным. Он знал, что матросы на своих боевых постах достаточно хорошо натренированы и с его стороны не потребуется особого напряжения, чтобы контролировать их действия. Экипаж, как полагал, живёт по общим законам подводного бытия и потому нет необходимости напористо влиять на проявление этих самых законов.

Отворив натужно скрипнувшую дверь, Егор быстро вошёл в довольно небольшой, тесный отсек, до предела забитый различными механизмами и устройствами. Посреди его подвесные койки оставляли узкий проход, в конце которого виднелись крышки двух торпедных аппаратов.

Находившиеся в отсеке матросы по команде "внимание" повернули в сторону Непрядова головы, и тотчас каждый из них снова занялся своим делом – на лодке так положено. Егор сделал в тесноте отсека несколько шагов, которые только и можно было сделать, пристально и строго посмотрел по сторонам, давая всем почувствовать свою власть, и занял место у переговорной трубы.

Лодка, зависнув на рабочей глубине, долго не двигалась. И оттого время тянулось как бы медленнее обычного. Оно все больше замедляло свой ход по мере общего ожидания, хотя привинченный к переборке никелированный хронометр исправно работал на вечность, неумолимо и размеренно подвигая по кругу фосфорисцирующие стрелки.

Непрядов заметил Петра Хуторнова. Тот сидел на нижней койке, что по тревоге было не положено. Временами акустик лениво прикрывал глаза ладонью, как бы давая всем понять, что погружается в глубокие размышления о чём-то большом и значительном.

Не вытерпев, Непрядов подозвал его к себе.

– Продолжаете, старший матрос, прослушивать шумы надводных кораблей? спросил язвительно.

– Что с нас, с глухарей, взять? – отвечал тот. – Если слышим, значит живём.

– Лучше обратитесь целиком в прилежное зрение, – и показал на глубиномер, висевший на переборке у самой двери, – отсчёт докладывать громко и с выражением.

Хуторнов испустил вздох сожаления, после чего встал у переборки рядом с лейтенантом.

– Кормовой! – давануло по барабанным перепонкам из переговорки голосом Симочки.

– Есть кормовой, – с готовностью отозвался Егор.

– Продолжаем погружаться. Глубину докладывать через каждый метр.

– Есть, через метр, – подтвердил Непрядов и выразительно глянул на акустика. Хуторнов кивнул с улыбочкой, намекая, "я да не слышал – быть такого не может..."

Стрелка глубиномера дрогнула и медленно поползла по циферблату, набрасывая метры на расстояние до поверхности моря. Забортная глубина всё сильнее обжимала прочный корпус. И металл будто прослезился, когда сделалось особенно невмоготу: на плечо Егору с верхнего сальника упало несколько тяжёлых капель воды.

В мгновенье озарило, чей это был взгляд, столь неотступно преследовавший его в последнее время. Конечно же это была прятавшаяся за бортом лодки глубина... Она всё видела, всё понимала и всё чувствовала... От неё невозможно было спрятаться, либо перехитрить её. Она не прощала ни отчуждённости, ни легкомыслия, ни малейшей небрежности. Поймёт сразу, что за человек перед ней, и уж тогда пусть тот не взыщет...

Медленно, будто наощупь, лодка достигла глубины предельного погружения. Поступила команда "осмотреться в отсеках". Егор словно собственными рёбрами ощущал, как тяжело подлодке, как хочется ей свободно вздохнуть, избавившись от гнетущего всевластия глубины.

– В кормовом замечаний нет, – поднеся губы к раструбу переговорки, произнес Непрядов. – Глубина 120 метров.

– Есть, кормовой, – принял доклад Симаков.

Хуторнов всем телом слегка потянулся, давая понять, насколько всё ему приелось в этой обстановке. Протянув руку к глубиномеру, он хотел что-то сказать, но не успел.

Раздался громкий хлопок, точно из горлышка вышибло пробку от "шампанского". И весь отсек, будто туманом, заволокло мелкой водяной пылью. У кормовых аппаратов заметались люди. Кто-то чихнул. Кто-то матернулся. Кто-то, не раздумывая, крутанул маховик аварийного клапана. В отсек шибануло противодавлением сжатого воздуха.

И здесь Непрядов заметил, как Хуторнов пытался отдраить дверь, видимо собираясь выскочить в соседний отсек. Егор отшвырнул акустика в угол. Ударившись о переборку, тот какое-то время страдальчески морщился. Опомнившись, начал помогать лейтенанту герметизировать отсек.

– Искать пробоину! – выкрикнул Егор, хотя наперёд знал, что к поискам этой самой пробоины в отсеке приступили, не дожидаясь команды.

Стараясь быть спокойным, Непрядов сообщил в центральный, что в отсек поступает вода и что все они приступили к борьбе за живучесть.

– Где именно пробоина? – требовал уточнить Симаков.

– Ищем.

– Найдёшь – доложишь, – только и нашёл нужным посоветовать Симочка, сразу отключившись и как бы предоставив тем самым Егору полную свободу действий.

Сжатый воздух всё сильнее давил на барабанные перепонки. Трудно стало переговариваться. Непрядов поторапливал матросов, подбадривал их, как мог.

Когда же туман понемногу ослабел, всем стало ясно, что никакой пробоины нет. Старшина отсека мичман Скогуляк даже улыбнулся, как бы зная нечто такое, о чём Егор и все другие пока не догадывались.

Присмотревшись к подволоку, Непрядов понял, в чём дело: на одном из трубопроводов рванула заглушка, и забортная вода под большим давлением начала просто распыляться, пробиваясь через небольшое отверстие. Стоило мичману закрыть клапан, как свищ прекратился. Егор уже не сомневался, что это всё с помощью мичмана ему подстроил хитроумный механик.

Непрядов подошёл к бортовому телефону, вызвал центральный и, как полагается, доложил командиру, что "пробоина" заделана, забортная вода в отсек больше не поступает.

Как только в отсеке сняли давление, Непрядова позвали в центральный. Егор предстал перед командиром в мокром кителе, всё ещё возбуждённый, готовый действовать. Он хотел доложить о случившемся, но Дубко даже не стал его слушать. Командир лишь кивнул на конторку, где стояли накрытые ломтями чёрного хлеба эмалированные кружки.

– Причастимся, – сказал Христофор Петрович.

– Я не пью, – решительно заявил Егор.

– На этот раз придётся, – предупредил механик, – если хочешь получить зачёт.

Под настойчивыми взглядами Непрядову ничего не оставалось, как подчиниться – не хотелось с самого начала с кем-то портить отношения. "В конце концов, – подумалось, – нельзя же постоянно выглядеть белой вороной..."

Звякнули разом сомкнутые кружки. Непрядов глотнул. В горле запершило от крутого забортного рассола.

– Молодец, – похвалил командир, откусывая хлеб, – а говорил, что не пьёшь.

В отсеке дружно захохотали.

– Алкоголик, – душевно произнес минёр, протягивая ломоть. – Заешь скорей, а то сблюёшь ещё...

Егор сердито зыркнул на минёра, но хлеб всё-таки взял. Долго ещё в горле у него жгло и саднило. "Пожалуй, теперь не помешал бы даже глоток настоящей водки..." – подумал он.

Глубина подобрела к нему, он перестал ощущать на себе её настороженный, пристальный взгляд, как только попробовал на вкус. И потому был этому гораздо больше рад, чем наконец-то полученному от Симочки зачеёту.

4

К вечеру лодка вновь ошвартовалась у пирса. Пока механизмы приводили в исходное положение, электрики успели подключить бортовой кабель к береговому щитку, трюмные подали по шлангу свежий пар. В отсеках прибавилось тепла и света. Ухоженная и прибранная, подлодка будто задремала, прильнув бортом к причальной стенке.

Команда сошла на берег и строем отправилась в казарму. По привычке, как и всегда после возвращения с моря, затянули любимую песню Дубко "Ходили мы походами..." Заряда куплетов как раз хватало от пирса до ворот береговой базы. Христофор Петрович до бесконечности обожал эту песню. Оставаясь всё таким же предельно сдержанным и мрачноватым, "рыжий тролль" тем не менее начинал тихонько подпевать. Увлекаясь, пел всё громче и громче, пока его рычащий бас не вырывался на волю из слаженного хора матросских голосов.

Офицеры шли несколько поотстав от команды и понимающе улыбались, прощая командиру его неизменную страсть к одной и той же песне. Непрядову тоже хотелось петь, и он мурлыкал себе под нос про Италию, где воздух голубой, совсем не слушая, что ему говорил шагавший рядом Толя Стригалов. Егор чувствовал приятную усталость и испытывал безудержный голод. Близилось время ужина. Потом предвиделся свободный, ничем не занятый за последние недели вечер, который можно употребить по собственному желанию. "Отправляйся в Дом офицеров, куда так упорно тянет за собой минёр, парься всласть в городской бане, о которой так много наслышан, или же валяйся с книгой в руках на койке – ничего нет невозможного, если прописался на равных с другими в команде субмарины..."

Все основания были у Егора оставаться довольным самим собой, хотя бы на сегодняшний вечер. Поначалу настроение омрачал неприятный случай с Хуторновым, но Непрядов рассудил: с кем не случается хотя бы раз в жизни дать нервам слабину, тем более, что потом, опомнившись, акустик работал как заводной.

В город Непрядов и на этот раз не пошёл. После ужина решил остаться в команде, хотя минёр снова пытался затащить его в свою "компашку". Потеряв всякую надежду, Толя Стригалов махнул на Непрядова рукой и отправился в город один.

Скучать Егору не пришлось. Он вспомнил, что задолжал друзьям с ответом на их письма. Обрезкову и Колбеневу, как полагал Непрядов, крепко повезло: всё-таки оба попали служить на Север в одну и ту же бригаду. Вадим расписывал прелести начавшейся службы на современных больших лодках, восторгался дикими красотами заполярной глухомани. А Кузьма больше жаловался на бытовую неустроенность, вдохновенно клял зануду-старпома, от которого якобы нет никакого житья, и с тоской вспоминал про своё золотое и бесшабашное курсантское времечко.

Непрядов долго сидел над чистым листом бумаги, не решаясь, кому из ребят написать первому, точно кого-то из них мог обидеть. На душе теплело от одной лишь мысли, что дружба их теперь уж, верно, никогда не иссякнет, в какие бы закраины и пределы не раскидывала их судьба. Лишь позови кто-нибудь из них на помощь, – и Егора ничто не остановит. Он доедет, долетит, доплывет, чтобы вовремя успеть и быть нужным.

О Кате Непрядов старался больше не думать. Рассудил: раз не поверила, значит, и не любила никогда. Выходило, прав оказался Катин отец Тимофей Фёдорович, когда утверждал, что не такая жена, привыкшая к бесконечному празднику цирковой арены, нужна вечному скитальцу морей. "Да и какая, в самом деле, была бы у нас жизнь, – уверял себя, – когда моряк уходит от родного дома за тридевять морей, а жена его в то же время отправляется за тридевять земель. Прямо ж парадокс!" Он твердил себе, что ни на столько увлечён этой девушкой, чтобы окончательно потерять из-за неё голову. Могло статься, что и с Лерочкой не поздно ещё наладить отношения, тем более что злость и обида на неё постепенно прошли, уступив место сожалению и горечи. Не было у него права судить отчаянную выходку этой девушки слишком строго ведь она действительно любила его. Порой даже хотелось написать ей письмо, а там – может, что-то и выйдет... Она всё бы на свете бросила и без колебаний примчалась к нему, в этом Егор ничуть не сомневался. Удерживала от необходимости взяться за перо самая малость, – ощущение какой-то неясности, невысказанности между ним и Катей. Даже её упорное молчание оставляло каплю надежды. И уж совсем невыносимо, немыслимо было вообразить, что она, поддавшись уговорам, всё же стала чьей-то женой, скорее всего Сержа, который ещё на рижских гастролях неотступно волочился за ней.

Непрядов продолжал сидеть перед листом бумаги, не в силах сосредоточиться. Он долго глядел в окно, блуждая и путаясь мыслями где-то в бесконечности непроглядной осенней хмари. Дождь надоедливо вызванивал по карнизу, ветер хлыстал по стеклу облысевшими ветками тополя. Болезненно мигал неконтачивший фонарь. Покачивая полями жестяной шляпы, он со скрипом роптал на непогоду.

Из коридора доносились неторопливые шаги дневального, где-то в умывальнике плескали водой, в кубрике пиликали на гармошке и приглушённо переговаривались. Потом вдруг отчего-то громко засмеялись и... снова угомонились.

В дверь постучали.

Егор отозвался.

– Товарищ лейтенант, вас к командиру, – с порога передал старшина Бахтияров.

– Добро, иду, – отвечал Непрядов, застегивая на кителе пуговицы.

Христофор Петрович ждал его в своём кабинете. Он был уже в плаще и фуражке, собираясь отправиться домой.

– Видал боевой листок? – спросил он, вдевая ботинки в тугие галоши и глядя искоса на Егора.

– Какой именно? – уточнил Егор.

Галоши сопротивлялись, и Дубко с досадой морщился, шмыгая ногами.

– Да тот самый, что в кубрике...

– Нет ещё. А что случилось?..

– Это я у тебя хотел спросить... Ах ты, каналья! – и притопнул ногой, негодуя на упрямую галошу. – Кстати, очень даже советую такие мокроступы купить. По здешней грязи да слякоти – вещь незаменимая. Все офицеры носят.

Непрядов вынужденно молчал, не понимая, к чему клонит Дубко.

Справившись с галошами и словно всё ещё продолжая серчать на них, командир строго сказал:

– Вот ступай и посмотри. А я тебя покамест здесь подожду.

Непрядов вышел из кабинета немного раздосадованный и направился в кубрик. Боевой листок висел на доске приказов и распоряжений. Добрую треть его занимала карикатура на Петра Хуторнова. Тот пытался пробить лбом задраенную дверь, а лейтенант удерживал его. И подпись: "Нам бы, глухарям, где посуше и потише..."

Егор взглядом поискал своего акустика, Хуторнов сидел на койке, уткнувшись в книгу. Старший матрос выглядел непривычно присмиревшим. Ни на кого из ребят он старался не глядеть, хотя было ясно, что акустик продолжает оставаться в центре общего внимания. Казалось, оттопыренные уши Хуторнова напряжённо пошевеливались, реагируя на подначку.

Непрядов вернулся в командирскую каюту.

– Что теперь скажешь? – спросил Дубко, нацеливаясь на Егора таранящим взглядом.

– Разве это всё настолько серьёзно? – удивился Егор. – Ну, было, дал слабину. Потом же он опомнился и работал как зверь.

– Это хорошо, штурман, что ты умеешь слабака "приводить в меридиан". Только не в этом соль. Матрос отпраздновал труса, но я же, как командир, узнаю об этом в последнюю очередь. – Дубко раздражённо прошёлся по кабинету и вдруг спросил, протягивая руку в сторону Непрядова:

– Скажи-ка, Егор Степаныч, только честно: мечтаешь стать командиром лодки?

– Не только мечтаю, – отрезал Егор. – Я им стану.

Дубко не сдержал скупой улыбки, его хмурый взгляд потеплел.

– Правильно, будь им. А вот теперь поставь себя на моё место и сам поймёшь. Между нами-то, командирами... Грош нам цена, если мы не будем знать даже малейшей "невязки" в характере и склонностях каждого моряка. Каждого! И запомни: умолчание не лучший метод воспитания.

– Я виноват, что не доложил вам, – согласился Егор. – Только стоило ли Хуторнова так вот обхохатывать. Он самолюбивый, обидчивый. Можно было бы как-то иначе с ним...

– Я так не думаю. Убеждён, что матросам виднее, коль скоро догадались "врезать" Хуторнову карикатурой. Согласен, больно. А ведь и справедливо. И потом, как специалиста, его от этого не убудет. Человека бы не проморгать, – и, поглядев на часы, шумно вздохнул. – Так и есть, опять на почту опоздал. Никак не соберусь дочке телеграмму отбить. Внук у меня родился, только вот отсалютовать никак не соберусь.