Текст книги "Ледяной ад"

Автор книги: Юрис Юрьевикс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– Несусветная глупость! – заявил Кинг, с грохотом отодвигая стул и поднимаясь. – Наших бывших коллег объединяет лишь то, что все они мертвы. Нас, оставшихся, пока объединяет то, что мы живы. И теперь нам предлагают вверить свою безопасность вам и вашей – кавычки открываются – неточной – кавычки закрываются – методе!

– Весьма сожалею. В сложившихся обстоятельствах я не могу действовать более конкретно. – Хэнли поняла, что Кинга ей не одолеть, и обратилась к остальным: – Все вы ученые и знаете, как сплав твердой логики и интуиции помогает отыскать недостающий кусочек мозаики. Вполне возможно, кто-то из вас уже знает ответ на вопрос, что произошло на самом деле, только пока не осознает этого. Моя задача – побудить вас поделиться вашими знаниями, поскольку я буду исследовать данный случай, проникая в сферы, почти мне неведомые. Вот почему вы должны помогать мне… ради всех нас.

– Прошу прощения, – заговорила молодая женщина, – я, конечно, не собиралась сообщать об этом во всеуслышание… Я беременна. Срок – около десяти недель.

В кабинете приглушенно загудели.

– Ах, моя дорогая, – радостно воскликнула соседка, беря говорившую за руку, – поздравляю!

Залившись краской, женщина продолжила:

– Мне страшно оттого, что мой будущий ребенок подвергается неизвестной опасности. Обычно мы проходим четырехмесячный карантин перед возвращением на Большую землю. Но что, если вам не удастся закончить расследование к весне? Ведь тогда наше возвращение домой будет под большим вопросом. Верно?

– Ну… если причина – химическое отравляющее вещество, главное – просто уничтожить его источник. В таком случае отъезду ничего не угрожает. В случае же биологического заражения – хотя пока у меня нет почвы для подобного вывода, – да, придется действовать иначе. Может возникнуть необходимость надолго изолировать станцию.

– Как тот жилой дом в Гонконге, где нашли атипичную пневмонию, и госпитали в Пекине? Нас отрежут от внешнего мира?

Поднялся Верно:

– Скажу вам со всей прямотой, друзья: возвращение станет невозможным, если Оттава введет санитарный барьер. Намучившись с атипичной пневмонией, чиновники вряд ли пожелают рисковать снова. Канадское правительство будет требовать жесточайшей медицинской фильтрации. О перелете коммерческим рейсом не может идти и речи. И даже если вы удовлетворите запросы наших властей, ваши собственные правительства поместят вас по прибытии в карантин. И уж конечно, вам, англичанам, дорога прямиком в Коппетс-вуд. [18]18
  Коппетс-вуд – имеется в виду отделение инфекционных и тропических заболеваний Королевского бесплатного госпиталя в сети государственной системы здравоохранения Великобритании.


[Закрыть]

Люди принялись бурно обсуждать услышанное.

– Доктор Хэнли – наш единственный шанс всего этого избежать, – закончил Верно.

– Спокойствие, прошу вас! – Маккензи постучал по столешнице образцом камня.

Поднялась какая-то блондинка:

– Джесси, приветствую вас как соотечественница. Вы допускаете отравление ядом. Скажите, он мог содержаться в наших продовольственных запасах? В еде? Или в воде?

Хэнли ответила:

– Безусловно, я проверю и то и другое, исследую образцы ваших продуктов, проведу с персоналом столовой беседу о необходимости разумных мер предосторожности.

– Если это вирус, откуда он мог взяться?

– От представителя другого биологического вида. У нас это называется пассирование. Чем большее количество живых организмов перепробует вирус, тем легче он адаптируется в новой обстановке, тем становится сильнее… и смертоноснее. В какой-то момент мутированный вирус атакует человека. Вирус гриппа мы подхватили от свиней, корь – от собак, сибирскую язву и оспу – от крупного рогатого скота, проказу – от азиатского буйвола, энцефалит Западного Нила – от комаров. Новые вирусы часто возникают при первом контакте разных живых организмов. Массовое сожжение фруктовых деревьев в Малайзии способствовало тому, что плодоядные летучие мыши – крыланы – переселились ближе к человеческому жилью. Вирус Нипа передался от них домашним свиньям, а потом людям. Он убил сорок процентов инфицированных.

– Так вот почему врачи – специалисты по атипичной пневмонии прочесывали животноводческие рынки Гуандуна?

– Именно. Было логично искать вирус именно там – большинство первых жертв оказались работниками ресторанов. И разумеется, обнаружили сибирскую язву у циветты и некоторых других диких животных, вывезенных в клетках на юг Китая. Потому-то я и не исключаю возможность заражения при работе с любыми животными, рыбами или насекомыми.

Собравшиеся озабоченно переглянулись.

– Я не говорю, что вам следует немедленно передушить подопытных мышей. Я лишь призываю вас быть осторожными и предусмотрительными. Не пользуйтесь латексными перчатками, надевайте другие, попрочнее. Руководствуйтесь в своих действиях здравым смыслом.

Хэнли замолчала и обвела оценивающим взглядом слушателей.

– Как я поняла, природные условия здесь кардинальным образом меняются. Ледяная масса тает, а некоторые ее слои насчитывают сотни лет. Температура воздуха растет. Меняется схема движения перелетных птиц. Какой-то переносимый ими микроб мог впервые оказаться поблизости от человека. Если так, мне понадобится ваша помощь, чтобы установить, где и когда произошел подобный контакт. – Хэнли заколебалась, понимая: то, что она сейчас скажет, может вызвать неловкость. – Нужны добровольцы, которые будут помогать мне в лаборатории.

Произнося эти слова, она победоносно воззрилась на Саймона Кинга. Хэнли отлично знала, что такие болтуны и задиры, как он, последними идут на риск.

Вверх взметнулась рука Ди Стинсма.

– Я уже подверглась опасности заражения – и пока чувствую себя нормально. Я готова помочь.

Хэнли благодарно ей улыбнулась. Теперь, когда вызвалась Ди, за ней, конечно, последуют другие. Поднял руку ангелоподобный немец Ули Хехт – медтехник:

– Я тоже контактировал с погибшими. И очень хочу быть вам полезным.

– Спасибо.

Следующей подняла руку Кийоми Таку – очаровательная и усердная молоденькая японка, биохимик.

Наконец вызвался Джек Нимит:

– Может быть, вам понадобится инженер, чтобы наладить аппаратуру?

Хэнли кивнула:

– Назначаю первый сбор на утро. Если еще кто-нибудь захочет присоединиться ко мне, милости прошу, я с радостью воспользуюсь любой помощью. – Она снова бросила взгляд на Саймона Кинга.

Маккензи заерзал на стуле.

– Джентльмены, – сказал он, – и леди. Полагаю, мы все должны выразить признательность нашим коллегам, пожелавшим отложить собственную важную работу, чтобы помочь доктору Хэнли.

Он зааплодировал, его поддержали остальные.

– Хорошо. Думаю, на сегодня достаточно. Давайте передохнем и поспим; потом мы все продолжим свою работу, и пусть доктор Хэнли с командой приступит к своей.

Маккензи поднялся, подавая пример присутствующим. Непринужденно беседуя, люди потянулись на выход. Когда комната опустела, Верно подошел к Хэнли и Маккензи.

– Опять Саймон Кинг! – заметил он, качая головой. – Чертов пустозвон. Терпеть не могу, когда этот придурок начинает выступать!

Маккензи тут же вступился:

– Ты чересчур суров к Саймону. Многие канадцы разделяют его взгляды, даже если не одобряют поведение. За что, доктор Хэнли, мне хотелось бы извиниться.

– О, не стоит, – возразила Хэнли. – В небольших дозах антиамериканская риторика не смертельна. Что вы можете рассказать мне о трех жертвах? Скажем, об Анни Баскомб?

Маккензи заметно опечалился.

– Анни… Неординарная личность. Была самым популярным человеком на станции. И уж конечно, самым прямолинейным.

– А геофизик и русский гляциолог?

– Да, Огата. Сведущий, легкий в общении. Думаю, он лучше всех приспособился к жизни на «Трюдо». Огата получал удовольствие от работы. И Минское тоже. – Он пристально посмотрел на Хэнли. – А о чем вы не сказали на собрании? Какова ваша догадка?

– Я ничего не утаиваю, доктор Маккензи. Просто еще слишком рано. Я буду проводить бесконечные тесты, пока однажды не повезет…

– Именно так вас и описали в Оттаве: удачливая. Молю за вас Бога, Джесси Хэнли. Сами видите, как растеряны и напуганы сотрудники. О! – Маккензи протянул руку подошедшему. – Доктор Хэнли, познакомьтесь: Джек Нимит, он руководил строительством станции «Трюдо».

Маккензи приобнял младшего товарища.

– Спасибо вам, – произнесла Хэнли, с огромным трудом заставляя себя не таращиться на Нимита во все глаза, – за помощь там, снаружи.

– Приземлились вы черт знает как. Еще чуть-чуть – и унесло бы к той штуковине. Жаль, что наш штатный оракул так скоро за вас принялся.

– Прошу вас, довольно, – остановил его Маккензи, – Саймон Кинг уже достаточно истощил сегодня наши силы. Джесси, есть ли что-то, в чем вы нуждаетесь прежде всего?

Хэнли на миг задумалась.

– Да. Как только свяжетесь с русской исследовательницей, которая уплыла на подлодке, сообщите мне. Я должна с ней поговорить. Как свидетель всего, что происходило с людьми в течение последних часов перед смертью, она окажет мне неоценимую помощь. А пока я бы хотела взглянуть на все вещи, принесенные с места полевых работ.

– Что-нибудь еще?

Хэнли заговорила тише:

– Найдется ли на станции полностью изолированное помещение на случай, если выявятся инфицированные?

Маккензи посерьезнел:

– Да, рядом с комнатой, в который мы положили тела. Что еще?

– Мне нужно знать, каков ваш план действий на случай вынужденной эвакуации «Трюдо».

ГЛАВА 17

Хэнли обошла кругом каталку, затянутую прозрачной пленкой. Черты лица покойного были искажены. Человек умер мучительно, в припадке, тело выгнулось так, словно позвоночник сломался посередине.

Верно нервно мялся у двери.

– Бедолага. Он выглядит стариком!

– Такова смерть, – сказала Хэнли, накрыла рот и нос хирургической маской и закрепила ее под толстыми защитными очками. – Она может невероятно состарить.

Хэнли поежилась от холода, читая заламинированное удостоверение личности.

– Сколько лет было Минскову?

– Пятьдесят один год, – ответил Верно.

Чтобы лучше видеть сквозь пленку, Хэнли нагибалась ниже и ниже над пепельно-серым лицом умершего. Глазницы… ужасали.

– Первый раз вижу такую бледность, – заметила Ди.

– Действительно, – подтвердил Верно. – Наверное, из-за потери эритроцитов.

– Почему Москва запретила его вскрытие? – поинтересовалась Хэнли.

Верно пожала плечами:

– Понятия не имею. Вообще-то русские на любой запрос норовят первым делом сказать «нет». Но когда я разговаривал с ними, мне показалось, что они… напуганы.

– Почему лицо мокрое? – удивилась Хэнли.

Ди подошла ближе:

– Где?

– Вокруг рта.

– Да. Ты права. Странно. Может быть, какие-то посмертные выделения?

Хэнли вытащила из кармана маленькую пробирку и тонкую восьмидюймовую пипетку с резиновым наконечником и осторожно расстегнула защитную воздухонепроницаемую оболочку. Ди инстинктивно отшатнулась, хотя до этого ассистировала во время двух вскрытий.

– Не пробуйте проделать то же самостоятельно, – проговорила Хэнли, обращаясь к Верно, – и ни в коем случае не прикасайтесь ко мне, если я ошибусь и дотронусь до него.

Хэнли нажала на резиновый наконечник пипетки. Верно и Ди затаили дыхание, наблюдая за тем, как Джесси аккуратно переносит коротенький столбик жидкости в пробирку и закупоривает ее.

Необходимость находиться в непосредственной близости от мертвого тела была странным влечением Хэнли. Слишком иррациональным, чтобы в нем признаться. Эта близость что-то значила для Хэнли или каким-то образом на нее влияла.

Вообще-то ей нравилось иметь дело с трупами: видеть человеческий механизм, лишенный движущей силы. Рядом с безжизненными телами Хэнли чувствовала себя уютно, безмолвно восхищалась ими. «В этом нет ничего извращенного, – поспешно заверила она мужа, по глупости открыв ему свой секрет. – Они просто представляют собой загадку», – объяснила в попытке исправить положение, уводя мысли супруга в сторону от неуместного признания.

Еще девочкой, живя в сельской Виргинии, Хэнли начала предпочитать общество умерших компании живых; чтобы удовлетворить свое любопытство, она собирала животных, сбитых машинами. Тогда как задние дворы некоторых детишек напоминали зверинцы, ее скорее был моргом. Другие разбирали на части часы и постепенно переходили к автомобильным двигателям; Хэнли терпеливо снимала верхние покровы с жуков, лягушек и птиц, а потом доросла до приютских кошек и принялась изучать их внутренности. Большинство детей избегали чудачку-затворницу.

Мертвый олененок или опоссум на обочине дороги захватывал ее воображение, вызывая едва ли не эйфорию. Хэнли научилась скрывать эту страсть от окружающих и поступала так, пока не очутилась однажды в биологической лаборатории колледжа. Там-то она нашла себя. Работая в моргах, она смогла окончить медицинскую школу и занялась эпидемиологией. Наконец пришло и признание ее профессионализма.

Она знала, что прославилась благодаря необычайному ассоциативному мышлению и удивительной памяти. По-видимому, того же мнения придерживался какой-то компьютер, выдавший Королевскому обществу ее имя. Она не стремилась развеять это представление, однако же осознавала, что настоящая причина кроется в ее безграничном восхищении телом.

Смерть поразительно меняла любой организм. Его покидали жизненные и движущие силы, и это осязаемое отсутствие опьяняло, порой брало за душу и навсегда оседало в памяти. Бренность, в которой прежде теплилась жизнь. Но что-то еще более могущественное вытесняло жизнь. Эта очевидная пустота сильнее всего захватывала мысли и душу Хэнли. Бывший муж частенько обвинял ее в том, что мертвые для нее важнее, чем живые. «Нет, – отрицала Хэнли, – просто зачастую они мне больше интересны».

Хэнли закусила губу:

– Ладно. Давайте взглянем на следующего.

Следующим оказался доктор Косут. Каждая клеточка его тела была разрушена, искажена, разорвана кристаллами льда. Он лежал обнаженный, каким его и нашли; большие фурункулы на коже почернели.

Хэнли быстро осмотрела Косута и подтвердила данные отчета, который ей подали: в отличие от прочих причиной смерти стало переохлаждение.

Хэнли наклонилась ближе, опершись руками на колени.

– Он насквозь промерз, – сказала она достаточно тихо, чтобы не быть непочтительной, – но губы мокрые.

Ди присмотрелась.

– А может быть, он начинает оттаивать? – предположила она и тут же передумала. – Нет, невозможно. Здесь слишком холодно.

Хэнли достала из кармана еще одну пробирку и закачала второй образец.

– Никаких признаков конвульсий, глаза не повреждены. Ладно, здесь пока все. – Она повернулась к Верно: – Придется создать вам новые трудности…

– Не переживайте, – успокоил ее Верно. – Улаживать конфликты – моя основная обязанность.

– Через несколько дней, когда я буду уверена, что у нас есть все необходимые образцы тканей, нужно запечатать в пластик, опрыскать углеводородом и поместить в оргалитовые ящики останки Анни Баскомб и господина Огата, а также их личные вещи.

– Хорошо.

– У меня есть костюмы биологической защиты, перчатки и хирургические маски для тех, кто будет это делать.

– Пока все выполнимо, – заметил Верно.

– Весной, когда возобновится сообщение с внешним миром, я хотела бы перевезти тела в армейский Медицинский исследовательский центр инфекционных заболеваний США в Фредерике, штат Мэриленд.

– Но ведь до этого момента еще несколько месяцев!

– Да, однако в том случае, если я не сумею установить причину смерти, тела следует отправить именно туда. Помимо прочего, там соблюдаются все требования защиты от биологического заражения. Полагаю, здесь возникнут сложности, ведь Центр является одновременно военной базой, специализирующейся на разработке биологического оружия. Думаю, надежные помещения есть и в Виннипеге, это на тот случай, если по политическим соображениям МИЦИЗ США будет исключен.

Верно выругался по-французски, обхватив себя руками в попытке согреться.

– Токио согласится. В отношении Оттавы я не уверен… А что делать с Минсковым и Алексом Косутом?

– Тело и имущество Минскова, тщательно упаковав, передать русским, пусть сами разбираются. Вряд ли они предъявят претензии к тому, что вы приняли меры предосторожности. Если выяснится, что тела заразны, мы обязательно их дезинфицируем. Русским придется с этим смириться. И при обращении с Косутом, даже в этом состоянии, следует принять все меры предосторожности.

– В каком состоянии?

– В замороженном.

– Вскрытия не будет? – поинтересовался Верно.

– Похоже, Косут был здоров, когда решил раздеться догола. Впрочем, аутопсия не помешает. Возможно, он тоже заражен, просто холод одолел его раньше инфекции.

Ди беззвучно заплакала, глядя на тело Анни Баскомб, лежащее на каталке у стены. Кто-то заплел длинные волосы в прелестную французскую косу. При жизни Анни была красавицей…

– Пойдем, ma chère, [19]19
  Моя дорогая (фр.).


[Закрыть]– позвал Верно, нежно подталкивая Ди к двери. – Не надо, чтобы она запомнилась нам такой, как сейчас.

– Я провожу тебя до твоей комнаты, – предложила Ди. – Хочешь еще немного познакомиться со станцией по дороге? Спрашиваю из эгоистических соображений – работа экскурсоводом немного отвлекла бы меня от печальных дум.

– Ну конечно! У меня накопилась куча вопросов. Например, как обстоит здесь дело с освещением?

– Мы применяем лампы дневного света, чтобы беречь энергию и здоровье. Освещение и внутри, и снаружи станции запрограммировано на двенадцатичасовой цикл, чтобы у нас создавалось впечатление обычного дня и ночи. Цель такой работы приборов – приблизить наши условия к нормальным. Берегись бессонницы, – предупредила Ди. – Она тут повсюду, как холод.

– А днем есть хоть какой-то свет? – спросила Хэнли, когда они остановились возле большого окна.

Ди замолчала. В тусклом освещении ее седина сверкала, словно начищенный рыцарский шлем. Хэнли почувствовала, что Ди сейчас ее оценивает.

– В это время года, – ответила наконец Ди, – свет только лунный и звездный. Теперь солнца не увидеть до конца февраля.

– Четыре месяца, – подсчитала Хэнли. Она вгляделась в далекие прибрежные утесы за окном и подумала о том, сколько пройдет времени, прежде чем она ощутит всю тяжесть заключения в этих темных ледяных оковах. Хэнли почувствовала, как ее тело ждет не дождется утра – света. Снаружи тускло мерцали звезды, что отражались в ледяном пейзаже и освещали поверхность ярче, чем в более южных широтах.

Ди провела Хэнли мимо инструментального цеха, кабинета диетолога, прачечной и сушилки, комнаты отдыха, транспортного отдела и почты, на двери которой объявление, написанное от руки, гласило: «Вернемся утром».

Департамент солнечной энергии, расположенный рядом, был, также как и почта, закрыт на период полярной ночи, зато по другую сторону зала, в департаменте ветровой энергии, вовсю кипела работа.

– У нас масса отличных средств для предотвращения «кабинной лихорадки», – объявила Ди, распахивая дверь в библиотеку.

Уютный читальный зал имел дюжину мягких кресел, зеленые лампы под абажурами и письменные столы. Ширмы выгораживали места для обособленного чтения. Даже в столь позднее время несколько кресел были заняты. Читающие, кивками поприветствовав Ди, принялись исподтишка разглядывать новенькую.

Хэнли подошла к треугольному окну. Только теперь она обратила внимание на то, что окна на станции ничего не отражают и не запотевают. Хэнли провела рукой стеклу.

– Оно даже не холодное… Это что, какой-то новомодный пластик?

– Да. Изначально он был создан для военных самолетов, летающих на большой высоте, а потом приспособлен для нас. Еще из него делают щиты для штурмовых отрядов полиции. Окна на станции двойные, между внешним и внутренним стеклами – вакуум. На ближнюю к нам поверхность оптическая фирма из Рочестера нанесла специальное покрытие, устраняющее блики, поэтому ничто не мешает смотреть на улицу. В летние месяцы напыление блокирует слепящий свет вечного дня и способствует накоплению солнечной энергии, пропуская ультрафиолетовые лучи. Летом между стеклами закачивают воду. Это свежая идея нашего инженерного гения.

– Воду? – удивилась Хэнли.

Ди заметно повеселела:

– Да. Солнечный свет ее нагревает, а тепловая энергия помогает обогреть помещение.

– Оригинально, – произнесла Хэнли. – А как вы справляетесь с холодом? Стены на ощупь теплые!

Ди кивнула:

– Стены тройные. Пространство между ними толщиной в семнадцать дюймов заполнено новым изоляционным материалом, который разработали в Эдмонтоне. Он обеспечивает нулевой теплообмен. По тому же принципу устроен пол.

Через цилиндрический переход они попали под купол следующего здания станции.

Здесь было заметно холоднее; от внезапной сухости у Хэнли усилилось слюноотделение.

Ди уверенно прошла сквозь мрак к пятнышку света на пульте управления. Хэнли растерялась: в воздухе чувствовалось что-то знакомое, земное. Набрав команду на панели управления, Ди зажгла свет, и взору предстал арктический луг.

– Растительность тундры на побережье. Сейчас она погребена под снегом и льдом, такой ты ее увидишь летом. – Ди сделала несколько шагов по тропинке. – Прислушайся. Слышишь зябликов? Их используют для экспериментов с понижением температур.

– А это что за унылые создания? – спросила Хэнли.

– Боюсь, жители Аляски зовут их «головами негров», – объяснила Ди, – латинского названия не знаю.

– Какой-то печальный у них вид, – заметила Хэнли.

– Смотри не скажи это нашему старшему ботанику. Здесь все взращено его руками. Он намерен собрать коллекцию на случай если глобальное потепление скажется на Арктике губительно, как предсказывают некоторые из наших коллег. Растения более мелкие, чем деревья, вымирают: теперь в тундре раздолье всевозможным насекомым. Идем, – позвала Ди и пошла дальше по тропке.

– Похоже на торфяник в миниатюре, – промолвила Хэнли, ступая следом.

– Осока, овсяница, тростник, карликовые березы – все оттуда, из тундры. – Ди остановилась, разглядывая островки растительности. – Черно-зеленые лишайники вот на тех камнях камнеломка супротивнолистная. Красиво цветет летом.

– Для стоматолога ты отлично разбираешься в растениях, – сказала Хэнли. – Разве стоматологам не положено любить искусственные цветы, причем чем мертвее, тем лучше?

– Конечно. И набившую оскомину попсу, – улыбнулась Ди. – Между прочим, гербариум – мое любимое место в «Трюдо». Возможно, пока он тебе кажется не самым лучшим прибежищем, зато другой зелени нет на тысячу миль вокруг. – Ди заговорила серьезно: – Там, снаружи, ты под защитой полярного костюма. Здесь же, внутри, каждый из нас сам решает, как ужиться с зимой и холодом. Меня спасает этот уголок.

Они обошли луг по тропинке и через цилиндрический переход вернулись в комфортное тепло станции.

– А это что такое? – спросила Хэнли, глядя на покатый потолок, который будто колыхался, переливаясь всеми оттенками синего.

– Прихоть Маккензи. Идем, я тебе покажу. – Ди повела Хэнли вверх по винтовой лестнице из деревянных планок.

Синий потолок оказался огромным круглым бассейном стремя плавательными дорожками. Крыша была усеяна треугольными двойными окнами. Вокруг бассейна стояли жесткие узкие скамейки. Ни трамплин для прыжков в воду, ни поручни лестницы не нарушали замысла создателя, не портили красоту сотворенного им пространства.

– А почему бассейн под крышей?

– Из страха перед пожаром. Открытого огня мы боимся больше всего на свете. Вокруг лед. Чтобы его растопить, нужна масса энергии. В случае пожара эта чудесная теплая морская вода послужит нам спасением. – Ди взглянула на идеальную гладь. – Большинство вещей здесь многофункционально.

– Здорово. А почему в бассейне морская вода? – поинтересовалась Хэнли.

– Потому что ее не надо обеззараживать хлоркой. Хлорированную воду труднее использовать.

– А вы хоть как-то обрабатываете воду, которую пьете?

– Нет. – Ди озадаченно помолчала. – А что, нужно?

– Пока трудно сказать, – отозвалась Хэнли.

– Пойдем, – позвала Ди, – осмотр достопримечательностей почти окончен.

– Станция оказалась гораздо больше, чем я ожидала, – поведала Хэнли.

– Поверь мне, она очень быстро уменьшится для тебя. Станция создает лишь иллюзию простора. Вскоре ты почувствуешь всю ее тесноту и осознаешь, как враждебно к нам оно. – Ди показала на потолок.

Хэнли подняла взгляд к окну, к усыпанному звездами небу и сразу же почувствовала, что не может сориентироваться.

– А с какой стороны в марте из-за горизонта солнце появится?

– В смысле – с какого направления?

– Да.

– Оттуда, – махнула рукой Ди, – с юга. Солнце взойдет на юге.