Текст книги "Ледяной ад"

Автор книги: Юрис Юрьевикс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Юрис Юрьевикс
«Ледяной ад»

Эдвардсу Судмалису, а также Александру Никитину, Григорию Пасько, Игорю Сутягину

Слово – что воробей: вылетит – не поймаешь.

Генерал-майор Валентин Евстигнеев, заместитель начальника Управления радиологических, биологических и химических технологий Министерства обороны РФ.

Москва

ГЛАВА 1

Температура воздуха упала до минус сорока и продолжала снижаться. Солнце уже закатилось за горизонт на всю зиму, теперь о нем напоминала лишь узкая полоска между ледяными просторами, где был разбит лагерь, и монотонной пустотой неба. Столь поздно – в октябре – никогда не случалось, чтобы из-за кромки земли сюда проникали солнечные лучи. Бледно-серебристая полоска по-над линией горизонта, затмевая звездный свет, превращала фиолетово-черное небо в бездонную пропасть. Но и этот слабый солнечный проблеск вскоре должен был истаять. Через сутки небу предстояло расцвести созвездиями.

В своем мешковатом полярном костюме водитель снегохода, шагавший впереди, был похож на пингвина. Округлый шлем и капюшон довершали сходство. Верно вспомнил, как сын на прошлый День святого Франциска в Монреале нарядился пингвином. В иное время воспоминание вызвало бы у него улыбку, но сейчас – нет.

Высоко над его головой раскачивался огромный сияющий занавес; тончайшая паутина розовых и бледно-зеленых волокон трепетала вокруг магнитных силовых линий – там, где поле было особенно мощным. Верно никак не удавалось сфокусировать взгляд на цветных сполохах, понять, в дюймах или в милях от него разливается сияние. Оно возникало и прежде – словно предзнаменование, столь редко приходящее на далекий Север. Впрочем, в последнее время происходило много всего необычного.

Эмиль Верно впервые потерял связь с полевыми исследователями. Больше всего он боялся, что кто-то из них провалился в ледяную трещину или упал в полынью. Однако гибель одного не объясняла молчания остальных. Полная тишина в радиоэфире могла возникнуть, если только… если только фургон исследователей вынесло на подтаявший лед или на разводье и все четверо свалились в студеную воду. «Тогда их не спасут даже полярные костюмы», – подумал Верно и пробормотал парочку красочных квебекских ругательств.

Водитель остановился и молча указал рукой на полынью. Они подошли к ней. Пахнущая морской солью вода была неподвижна.

К полынье тянулось несколько коаксиальных кабелей и красных фалов, облепленных солью и льдом. В воде, словно акула, нарезал круг за кругом, подчиняясь заложенной в него программе, щуп.

Водитель обвел лучом фонаря края полыньи, ища признаки падения человека или машины. Они с Верно осмотрели множество следов, что вели к бордовой надувной палатке, стоящей в тридцати ярдах, но не заметили ни людей, оставивших эти следы, ни каких-либо средств их передвижения. «Никого нет дома» – в точности как доложил первый спасательный отряд, прежде чем отправиться на поиски пропавших членов экспедиции.

Алекс Косут, Юнзо Огата, Анни Баскомб, Минсков и Лидия Тараканова как в воду кинули. Сегодня утром Тараканова должна была покинуть станцию. Остальные пришли в лагерь, чтобы провести ежеквартальные тесты и взять данные с дистанционно управляемого щупа. Однако в полдень исследователи не вышли на связь с базой: не ответили на запрос ни по встроенным в костюмы передатчикам, ни по автомобильному радио. Теперь их разыскивала половина сотрудников станции «Трюдо».

Внутри палатки жужжал трансформатор, энергия к нему поступала от цепочки мерно поскрипывающих ветряков, установленных снаружи на полых двенадцатифутовых основаниях. Здесь было два переносных компьютеризированных прибора – брезентовый пол продавился под весом их телескопических опор. Один прибор стоял на уровне письменного стола, стулом к нему служил перевернутый ящик, другой располагался на уровне прикроватного столика, и на нем можно было работать, сидя на надувном матрасе. Рядом с меньшим прибором валялся пакетик из фольги с остатками сублимированных ягод.

Никаких признаков нападения или техногенной катастрофы. Все на месте. Верно вздохнул с облегчением, не обнаружив кровавых последствий разгула рассвирепевшего медведя.

В уголке Огаты, как обычно, царил идеальный порядок. Во владении Анни Баскомб властвовал, разумеется, хаос: ширма скорее скрывала бардак, нежели дарила уединение. На матрасе Алекса Косута лежала шахматная доска; судя по фигурам, полпартии было сыграно. Угол Минскова выглядел необжитым, что и неудивительно: этот человек всегда казался странником. Из матраса Таракановой воздух был выпущен, на матрасе лежал скатанный спальный мешок, на мешке – сложенный костюм полярника; на костюме – шлем.

Рядом с матрасом Таракановой находился чей-то спальный мешок. На нем Верно обнаружил КПК Юнзо Огаты. Он быстро прокрутил записи: маршруты полевых исследований, графики работы в суровых полярных условиях, скучная фиксация кропотливых операций многоопытного сверхобразованного ума, отмечающего подробности, накапливающего факты… Сплошная рутина.

Верно дошел до последней записи и тут обратил внимание на слова, нацарапанные пером прямо на экране блокнота, ignis fatuus. [1]1
  Блуждающий огонек (лат.). – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]Этот термин был ему незнаком. И почерк тоже. Может быть, рука Косута?

Верно снова выругался. Так что же случилось на станции.

Куда подевались четверо ученых?

Или их исчезновение – розыгрыш? Спектакль официального наступления зимы? Да, хотелось бы верить, что это лишь дурацкая шутка.

Водитель хлопнул Верно по руке раскрытой записной книжкой. Это был ежедневник Анни. Верно взял дневник и прочел первое, на что упал взгляд:

20 октября.

Вчера вечером устроили прощальную вечеринку со сливовым пирогом и чаем с ликером. Лидия Тараканова сегодня нас покинет, если подводная лодка сможет подойти к полынье. Полынья неуклонно и необыкновенно быстро затягивается. В этом году, похоже, найти нас будет так же легко, как иголку в стоге сена.

Но их нашли. Доктор Тараканова уехала. Анни Баскомб отметила это событие с присущим ей сарказмом: «Слава Господу за его милости! Ура!»

Верно с улыбкой закрыл записную книжку. При других обстоятельствах он присоединился бы к ликованию Анни. «Скатертью дорога!» – сказал бы он. Ох и вредная была женщина! Требовательная, визгливая, неуживчивая… Работать бок о бок с ней целый год было сущим адом.

В наушнике прозвучал встревоженный голос водителя:

– Выйдите на улицу.

Верно без промедления покинул палатку.

Слышался пульсирующий звук: один из спасателей вызывал остальных при помощи сигнала тревоги. Кто-то сообщил об обнаружении фургона. Станция «Трюдо» в четырнадцати милях к северо-востоку подтвердила получение сообщения и попросила держать ее в курсе событий. Водитель сверялся с прибором глобального позиционирования и картой местности. Источник сигнала находился в четырехстах ярдах впереди, в направлении близлежащей каменистой возвышенности, известной как гора Маккензи.

– Пойдем, – позвал Верно, забираясь на высокое сиденье «хорька». Снегоход двинулся, плавно покачиваясь на боковых рессорах, – огромные колеса на мягких шинах покатились, едва Верно пристегнулся.

Хреновые ремни. Зачем они вообще здесь нужны? Самое большее, на что способен «хорек», – восемнадцать миль в час. Электродвигатель заводился от алюминиевых батарей, что было удобно в условиях холода, и работал на водородном топливе, безвредном для окружающей среды. На этом настаивал Королевский комитет. Господи, как Верно скучал по реву обычного двигателя внутреннего сгорания! Гусеничный снегоход на бензине, по размерам вдвое меньше «хорька», способен развить скорость в два-три раза выше, и к черту последствия для природы! Скорее бы добраться до своих людей. В арктических условиях каждый миг, проведенный на морозе, может стать последним.

Верно выругался. Его укачивало.

– Не машина, а надувной мяч! – сказал он.

– Чего? – переспросил водитель. Его лицо скрывала защитная маска.

– Ничего. Поезжайте быстрее, – отозвался Верно. – Allez, allez. [2]2
  Езжайте, езжайте (фр.).


[Закрыть]Schnell, [3]3
  Быстро (нем.).


[Закрыть]черт подери!

Стемнело и похолодало. Воскоподобная красная ленточка над горизонтом пропала. Встроенные в шлем электронные часы показывали 13.47.

Мимо, словно прогулочная яхта на круизе, пронесся гусеничный катамаран бригады медиков – он был больше и быстроходнее, чем «хорек». В одном крыле расположился персонал, состоящий из штатной медсестры станции и исследователей, вызвавшихся работать медтехниками в чрезвычайной ситуации, в другом – аппаратура; отсеки соединялись балками, которые вибрировали, когда катамаран скользил по льду. Лебедка, подвешенная в середине, звенела, ударяясь о раму, словно пожарный колокол. С противоположной стороны приближались семь пар фар, сжимая кольцо вокруг участка, где пропали ученые. Через неровное ледяное поле шли машины с высокой посадкой; свет фар подпрыгивал на ухабах. Если годовалый лед – гладкий и ровный, то застарелый – весь в торосах. Верно на подъемах раскачивался из стороны в сторону.

Огни прожекторов слились в яркую точку, и лед засиял голубым и зеленым цветом.

Лучи высветили три фигуры, навзничь лежащие на льду.

– Kurat! [4]4
  Черт (эст.).


[Закрыть]– выругался водитель, когда машина взобралась на небольшой торос и накренилась. Справившись с управлением, эстонец подогнал «хорька» к большому катамарану.

Сначала Верно показалось, что лежащие шевелятся, но вскоре стало ясно, что это трепет не тел, а их одежд на легком ветерке.

Верно выпрыгнул из снегохода и поспешил вслед за медработниками, улавливая через наушники их тяжелое дыхание.

Немецкий врач Ули склонился над Юнзо Огатой, японским геофизиком. В двадцати футах от Огаты лежали Анни Баскомб и Минсков, их тела были изогнуты, как у цирковых гимнастов, ноги русского едва не касались верхушки шлема.

Верно беспомощно остановился неподалеку от трупов.

Ули ножом разрезал костюм Огаты. Высвобожденные тепло и влага разлетелись наподобие ледяного конфетти.

Ули прижал провода кардиомонитора к полоске обнаженной груди, мгновенно посеревшей на морозе. На экране появились красные цифры и едва различимые волнистые линии. Числа, близкие к нулю. Сердечная деятельность минимальна.

Ули ввел трубку, припаянную к канистре, в трахею Огаты. Горячая, 105 градусов по Фаренгейту, струя кислорода ворвалась в легкие, предотвращая смертоносное воздействие на сердце стылой крови, которая отхлынет от конечностей, если пострадавшая придет в себя.

Затем Ули ввел лекарство в бедро Огаты, проткнув шприцем несколько слоев костюма, и приподнял веко женщины, проверяя реакцию зрачка.

Зрачка не было. Ули оттянул другое веко. То же самое.

У иннуитов [5]5
  Иннуиты – самоназвание эскимосов.


[Закрыть]существовало сказание об охотнике, у которого замерзли и побелели слизистые оболочки глаз.

Верно подошел и опустился на колени, чтобы взглянуть на глаза Огаты. Нет, они не замерзли – их просто не было. Ни зрачков, ни радужных оболочек.

В поисках объяснения Эмиль Верно обернулся к Ули, но тот, сам ничего не понимая, лишь отчаянно давил на грудь Огаты.

– Komm, komm, [6]6
  Давай, давай (нем.).


[Закрыть]– нетерпеливо бормотал он.

Однако легкие не желали сокращаться, даже когда Ули всем весом наваливался на торс Огаты.

– Mein Gott, [7]7
  Боже мой (нем.).


[Закрыть]– прохрипел Ули, сделал еще несколько отчаянных попыток и, отстранившись, сидя на корточках, уставился на Огату. – Не может быть, чтобы она замерзла. Конечности гибкие! Костюм не поврежден.

Радиоэфир наполнился стонами и шепотом. Верно поднял взгляд на медиков, колдовавших над Анни Баскомб и Минсковым в попытке вернуть их к жизни. Раздался щелчок интеркома – Ули включил микрофон, но не произнес ни слова. Тогда Верно сам нащупал рычаг микрофона внутри своей перчатки.

– Ули?

Молодой человек поднял глаза. От недавних бесплодных стараний стеклянная лицевая панель его шлема запотела.

– Их больше нет, – объявил Ули. Потом тихо добавил по-немецки: – Wir konnen nichts machen. Zu spät. [8]8
  Мы ничего не можем сделать. Слишком поздно (нем.).


[Закрыть]

Он произнес эти слова спокойным тоном и вновь вернулся к осмотру Огаты.

К погибшим подтягивались новые и новые машины спасателей, свет фар вливался в пучок лучей, сходящихся к центру окружности. В эфире стоял бессвязный гомон. Ошеломленные люди тщетно стремились разглядеть происходящее… Мешанина криков и стонов, перекличка радиоголосов… Полярники не могли поверить в смерть товарищей.

– Как же так? – услышал Эмиль вопрос Кристиана.

– Анни, Анни! – с нежностью повторял кто-то сквозь многоязычную трескотню.

Верно вышел из светового круга. Высоко над головой переливалось всеми цветами радуги северное сияние. Каждый золотистый всплеск окатывал радиоканалы разрядом статического электричества. Глядя на этот красочный, невероятных размеров небесный гребень, Верно ощущал себя крохотной песчинкой мироздания.

Заснеженное пространство оглушительно трещало, словно деревянный корабль, попавший в шторм, – огромные белые глыбы скрежетали, сшибаясь друг с другом. Никогда еще ледяное море не казалось столь пустынным. Обернувшись, Верно взглянул на Юнзо Огату, Анни Баскомб и Минскова. Около них лежало бесполезное медицинское оборудование. Несколько коллег Юнзо Огаты собрались полукругом у ее тела, сгорбившись и склонив головы.

Верно не представлял, что делать дальше. Он с трудом держался на ногах, онемевших ниже колен.

Громче остальных в наушниках слышались переговоры немцев, стремящихся разобраться в случившемся. Эмиль не успевал за темпом их речи, к тому же его била дрожь.

– Verdammt! Wo ist Kossuth? [9]9
  Проклятие! Где Косут? (нем.)


[Закрыть]– вдруг отчетливо спросил один из немецких ученых.

Все, кто знал немецкий, встрепенулись. Ужас, охвативший людей при обнаружении трех тел, заставил забыть обо всем. А ведь они искали четверых! Где же Алекс Косут?

Верно медленно поворачивался, стремясь уловить где-нибудь промельк цвета, намек на движение, вспышку света…

Ничего.

Он заметил, что фургон исследователей врезался в ледяную стену и остановился. В наушниках приглушенно пульсировал сигнал тревоги. В сковавшей эфир тишине звук нарастал.

Верно пошел обратно к освещенному кругу, нагнулся к Ули, неподвижно сидящему на льду, нащупал на его предплечье кнопку и убрал режущий слух звук.

Алекс Косут слышал и взволнованные голоса в радиоэфире, и неугомонный сигнал тревоги. Он стянул с себя шлем и расстегнул защитный костюм; потом, освободившись от одежды, Косут встал на подножку снегохода, дотянулся до панели управления, погасил огни и привел машину в движение. Потом он спрыгнул на снег понаблюдать за тем, как автомобиль исчезает во тьме. Далее Алекс спокойно опустился в сугроб. Благодаря изолирующему свойству снега угроза замерзания на время отступила. Косут мог заснуть и безболезненно перейти в мир иной, но он предпочел бодрствовать.

Ученый ожидал, что на него нахлынут воспоминания, однако жгучий холод сковал их. Лицо онемело, пальцы тоже.

Косут почувствовал, как мышцы спины и рук начали конвульсивно сокращаться, усиливая обменные процессы и разогреваясь; его заколотила дрожь. Тем не менее он постарался дышать ровно. Что он успеет передать им, прежде чем иссякнут силы? Просунув руку сквозь слой снега, Косут разжал онемевшие пальцы и выпустил великолепный каскад кристаллов. «Песок, это песок», – повторял он мысленно, призывая тело не верить в очевидность. Увы, пронизывающий холод не оставлял иллюзий.

Левое стекло очков треснуло и вывалилось; пластиковые дужки сломались, очки соскочили с носа.

Обнаженное тело стремительно теряло цвет. Кровеносные сосуды сжались, чтобы сохранить остатки тепла для жизненно важных органов. Косут мысленно сосредоточился на жировых клетках между лопатками и вокруг почек (там аккумулировалось наибольшее количество тепла), пытаясь заставить клетки работать активнее.

Теперь он жалел, что прослушанный курс выживания был столь убедителен. Он живо представлял, как жидкость в его организме превращается в лед, нарушая баланс электролитов, как ледяные кристаллы ломают клеточные стенки.

Косуту хотелось стереть сосульки, намерзшие вокруг губ, но руки судорожно сжимали грудь и отказывались повиноваться. Дрожь прекратилась. Кожа пылала – кровь устремлялась в вены в последней попытке спастись от замерзания. Косут поднял затухающий взгляд к небу, силясь впитать безмолвную красоту Севера.

Выброс фотонов поражал воображение: бело-розово-зеленое марево напоминало нарядную плащаницу. Неужели у него начались галлюцинации? Ведь так далеко на Севере подобного никогда не случалось. Словно молнии, рвались ввысь лиловые сполохи. Магнитосферные протоны и электроны, сталкиваясь с верхними слоями атмосферы, возмущали газы: голубое свечение – азот, желто-зеленое над ним – кислород. Ученый попытался вспомнить формулу для вычисления траекторий частиц в каждый квант времени – и не сумел. Сознание развалилось на куски.

Где-то внутри Косут почувствовал нестерпимую боль и задержал дыхание, чтобы совладать с ней. Температура тела сильно понизилась – возможно, теперь удар спасет его от дальнейших страданий. Косут попробовал встать.

И вдруг все ощущения будто отрезало.

ГЛАВА 2

Джесси Хэнли, прищурившись от пыльного калифорнийского солнца, наблюдала за тем, как ее десятилетний сын носится по пляжу, душераздирающими воплями ниндзя отпугивая чаек от ведра с наживкой. Она поискала в сумке припрятанную сигарету, – мальчик слишком занят битвой с птицами, чтобы заметить, как она курит. Джесси прикурила и выдохнула дым, заполнивший легкие. Детский восторг Джоя напомнил ей о летнем вечере в Малибу; тогда, в свой последний приезд, сын радостно скакал по пляжу среди мечущей икру атерины-грунион, плюхался в воду и черпал пригоршнями рыбу, а его светло-карие глаза светились изумлением.

В лице сына Хэнли узнавала свои черты: высокие скулы, глубоко посаженные глаза и волевой подбородок. Если бы ее нос не был когда-то сломан доской для серфинга, то имел бы, как и нос Джоя, легкую горбинку. Нынешнее чудо хирургии совершенно не подходило к ее лицу, словно попало к ней по ошибке.

И телосложением сын пошел в Джесси и ее старшего брата. Зато волосы у Джоя были совсем другими – не прямыми, не светло-каштановыми, а вьющимися и ярко-рыжими. Хэнли влюбилась в эти волосы с самого рождения мальчика. «Он похож на ирландского сеттера, который долго торчал под дождем», – произнесла она, задыхаясь от изнеможения. Акушерка рассмеялась, а муж не отреагировал на шутку. Ему никогда не нравился ее своеобразный юмор.

Хэнли вздохнула и сделала последнюю затяжку. Уик-энд, выторгованный в долгих переговорах с бывшим мужем, оказался совсем не таким длинным, как ей поначалу казалось. Оставалось всего несколько дней на общение с сыном – потом она не увидит его до самого Рождества. Проклятие! Ну почему они оба не уладили все ради Джоя?! Мужа вечно бесило то, что работа отнимала у Хэнли большую часть времени, что она была для Хэнли важнее семьи. В его укоре была доля правды, и эта доля возросла с тех пор, как брак распался.

«Неужели мало того, что твое пристрастие к наркоте в студенческие годы не позволило тебе учиться в медицинской школе в Штатах и ты платила за обучение в какой-то второразрядной иностранной школе, подрабатывая ассистенткой в морге? Ведь теперь у тебя медицинская степень, и нет никакой необходимости в этом идиотском занятии». Он не понимал, зачем она продолжает ползать на четвереньках посреди пустыни Невада, соскребая чумных мух с трупов, отправляется на поиски причин эпидемии рака груди у темнокожих женщин в районе Миссисипи или пробирается сквозь очаги заражения синей мухой на берегах реки Саскуэханна. Какое кому дело до того, что ее корочка об образовании имела второсортное происхождение – она все равно вполне могла бы обеспечить Хэнли шестизначную сумму в декларации о доходах от профессиональной деятельности, а не смехотворную зарплату госслужащей. «Ты могла бы работать на „Пфайзер“, летать первым классом и заколачивать уйму денег на продаже виагры…»

Перечислению не было конца: небезопасно отлавливать клещей в Скалистых горах и лягушек-мутантов в Миннесоте; исследовать очаги кладбищенской лихорадки на территории Индианы и изучать больных мышей в резервациях Юты; ползать по вентиляционным ходам отелей во Флориде, разыскивая одному Богу известных жучков; выкапывать навоз столетней давности в поисках спор коровьего бешенства, которые какой-то идиот догадался развести и отправить в аудиторский отдел Внутренней налоговой службы.

А ведь они любили друг друга. Он обожал ее за пытливость и неиссякаемую энергию, а ей казалось, что она наконец-то встретила человека, готового принять ее такой, какая есть и какой хочет быть. Увы, обольщение заметно поубавилось вскоре после свадьбы и вовсе исчезло после появления Джоя. Муж превратился из студента-наркомана в остепененного ханжу.

«Какой пример подает Джою сорокадвухлетняя мать, которая набивает гараж заспиртованными колониями австралийских муравьев-мясоедов, муравьев-листорезов с Коста-Рики, медовых муравьев из Аризоны и пропитанными формальдегидом луговыми собачками, мышами-монстрами и морскими свинками-мутантами?» Он перечислял один ужас за другим – бессчетное количество ужасов: живых и мертвых в клетках, банках и ящиках.

«Я просто-напросто боюсь открыть ящик стола, – терпеливо разъяснял он на слушании ходатайства о разводе. – Чувствуешь себя так, словно живешь с некрофилом!»

«Если бы вы только знали», – думала Джесси, выслушивая сей поток оскорблений. Однако она решила, что адвокату не стоит вникать в подробности их более чем неудачной сексуальной жизни. На этот раз она благоразумно решила промолчать.

Годы ссор по поводу ее отлучек настолько ожесточили их друг против друга, что даже скандальный развод не принес им облегчения. Судебный процесс только усилил обоюдную неприязнь. Джой теперь был единственной нитью, которая связывала их. Нужно отдать им должное, они не использовали сына в качестве ретранслятора упреков. И без того мальчик сильно отставал в учебе, особенно в чтении. Поэтому Джесси и решила оставить его с отцом в Беркли – там была школа со специальной программой. По крайней мере так она объяснила себе свой поступок и так отец преподал мальчику ее идею. В действительности же все было гораздо сложнее. Хэнли очень любила Джоя, но до сих пор сомневалась, что обладает материнским инстинктом.

Хэнли, в водолазке и шортах, немного полежала на песке, потом забрела в накатывающую на берег пену. Подгоняемая силой большой волны, вернулась на сушу. Ощутив во рту соленый привкус океана, она поняла, что проголодалась.

На другом конце пляжа Джой возбужденно размахивал руками. Огромная удочка, воткнутая в песок, выгнулась невероятной дугой – и ударила Джоя!

Хэнли вскрикнула и побежала к сыну по пенистой кромке воды. Когда она наконец добралась до Джоя, тот, целый и невредимый, выглядел расстроенным.

– Мам, он оборвал леску…

Хэнли прижала сына к себе.

– Похоже, это был целый кит. Не расстраивайся, дружок. Все равно холодает. Как тебе нравится мысль отправиться в Марина-дель-Рей и пообедать бургерами с овощами?

Джой скорчил недовольную рожицу.

– А можно мне обычный гамбургер? Ненавижу этот противный перец!

– Так уж и противный! – возразила Хэнли. – Ладно, сойдемся на бургере с индейкой.

Ей не хотелось пугать Джоя рассказами о коровьем бешенстве, однако и подвергать сына опасности заразиться губчатой энцефалопатией она не желала.

– Ну, это еще куда ни шло, – согласился Джой.

Джесси стоило огромных усилий восстановить после развода добрые отношения с сыном. Но ее беспокоило то обстоятельство, что, лишь балуя Джоя, она имела шанс сохранить какое-то место в его жизни.

Они собрали пляжные принадлежности и направились к старому грузовичку, припаркованному на обочине Тихоокеанского шоссе. Во время предыдущего путешествия они написали на дверцах грузовичка «Хэнли и сын». Это предложила сделать Джесси. Она подумала, что Джою понравится выводить буквы. С той же воспитательной целью она устраивала соревнования по чтению марок автомобилей, наклеек на бамперах, вывесок, дорожных знаков – всего, что попадалось им на глаза. Она надеялась, что таким образом помогает ему быстрее овладеть грамотой. Хэнли закинула сумку и удочки в кузов грузовичка и села в кабину. Джой устроился рядом с матерью.

– Ну и куда можно доехать на этой колымаге?

– В Марина-дель-Рей, если не возражаешь, – ответила Хэнли и надела солнцезащитные очки.

Завелся двигатель, и они поехали на юг.

– Ого! Да твоя машина просто сияет, – зажмурился Джой. – Что это за штука, которой мы ее покрасили? Может, ею начать торговать?

– Это специальная краска из диатомовых водорослей.

– Диа чего?

Хэнли улыбнулась:

– Диатомовых, или кремнистых. В этих крошечных растениях содержится кварц. – Она указала на дорогу: – Видишь центральную разделительную полосу?

– Вижу.

– Она проведена краской, в которой тоже есть диатомеи. Вот почему полоса вспыхивает, когда ночью на нее попадает свет. Так действуют диатомеи. А некоторые из них сами излучают свет.

– Как вещество из химического набора, который ты мне подарила?

– Точно. Фотоэмульсия. – Она взглянула на сына. – А у тебя хорошая память.

– Ага. На все, кроме письма, – погрустнел Джой.

– Но это не повод для уныния, – отозвалась Хэнли. – Дело в том, малыш, что у тебя мозг устроен несколько иначе, чем у большинства людей. Поэтому у тебя так хорошо обстоят дела с цифрами. Что же касается букв, то ты их видишь…

– …в другой последовательности.

– Вот именно. Это не значит, что ты глупый. Честное слово! Уж кому-кому, а мне известно, что значит быть отстающим в школе. Просто у тебя особенный ум. Так заложено в генах. Тебе придется приспособиться к этому. – Она откинула с лица прядь волос. – Сотни детей с дислексией – те, что вроде тебя испытывали трудности при чтении – стали, когда выросли, превосходными физиками и архитекторами. Ты слышишь меня?

Джой молчал, рассеянно глядя в окно на нефтеналивные танкеры, плывущие вдаль от берега.

Хэнли обняла мальчика левой рукой и прижала к себе.

Поужинали они дома. Джесси превратила приготовление еды в игру для Джоя. Он с удовольствием пересчитывал кулинарные рецепты таким образом, чтобы вместо шести порций получалось две, а она, тренируя его в чтении, просила произносить необходимые ингредиенты вслух.

Уставший от долгой прогулки, мальчик рано лег спать. Хэнли выкладывала на столе вечернюю дозу своих лекарств, когда раздался телефонный звонок: Лестер Мансон потребовал срочно прибыть на совещание.

Хэнли положила трубку и включила компьютер, чтобы взглянуть на присланные Мансоном материалы. Три жертвы неведомой болезни были названы по алфавиту: А, В и С. А и С идентифицировались как мужчины, В – как женщина. Результаты исследования останков поразили Джесси, хотя изображения, переданные по спутниковой связи, не отличались четкостью. Дыхательные пути ото рта к бронхиолам окаменели. Хрящи, обычно пластичные, стали ломкими. Альвеолярные мешочки и ходы были повреждены, слизистые оболочки и диафрагмы атрофированы. Подобное изменение тканей неминуемо вело к смерти. Чем же они занимались там, на Северном полюсе, если с ними произошло такое?

Хэнли одним махом проглотила все таблетки, запив их свежим соком из пырея, и навестила Джоя.

– К сожалению, меня вызывают в Центр. Я позвонила миссис Фелиз. Она сейчас придет, чтобы охранять моего любимого сыночка.

– Причем единственного, мамочка.

Хэнли поморщилась:

– Ты уверен? У меня все время какие-то видения из прошлого… Что-то насчет инопланетян.

Джой взвыл. Он был настоящим фанатом «Секретных материалов» и обожал фантазировать на эту тему.

– Вернусь поздно. Спи. – Она наклонилась и поцеловала сына в лоб.

Джой погладил именную табличку, приколотую к карману ее рубашки.

– Вы с доктором Раффом все еще злитесь друг на друга?

– С Грубораффом? Да нет, мы лучшие друзья.

– Правда?

– Почти. Но однажды, даю слово, мы помиримся. – Хэнли выпрямилась. – Приятных снов, Чудесный мальчик. [10]10
  Чудесный мальчик – намек на фильм «Чудесные мальчики», 1995, реж. Кертис Хэнсон.


[Закрыть]

– Принято, – пробормотал он с закрытыми глазами.