Текст книги "Мост через Жальпе"

Автор книги: Юозас Апутис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

– Что? – Она резко и с опаской обернулась. – Промок весь как цыпленок… И далеко ты доплыл? Вначале я тебя видела, а потом ты пропал за соснами.

– Ты смотрела, Дейма?

Ему стало хорошо, что она здесь была, что сидела печально спокойная, все понимающая и боящаяся вслух сказать то, что понимает. Как и он, хотя намеками не раз говорил об этом, но еще никогда не сказал без веры, что все будет иначе. Бенас сел рядом с ней на край кровати, Дейма положила свою холодную руку на его колено. Он долго глядел на ее точеные пальцы, на голубые прожилки, которые тянулись дальше и исчезали под ремешком часиков и рукавом цветастого платья. Он знал, что дальше, ниже плеча, есть след от прививок, а еще дальше, уже почти на спине, маленькая черная родинка.

– А далеко? А далеко? – игриво спрашивала Дейма, приближаясь к нему. Теперь Бенас видел над ее губой нежные смешные волосики и крохотные бисеринки пота среди них.

– Как всегда – до острова, только не вылез, мокро и неприятно. Как-то неспокойно стало. Знал, что тебе одной здесь нехорошо. Учитель-то в школу уехал. Слышал, как тарахтел через ольшаник.

– Он ко мне заходил.

– Учитель? К тебе? Что-нибудь говорил?

– Ну что это ты вдруг? Просто так зашел, предложил съездить в школу, там, сказал, тоже красивое озеро и старый помещичий парк. Говорил, Бенас все равно скоро не вернется, если доберется до острова. Хороший этот твой учитель, Бенас. Он так робко топтался у двери.

– Откуда он знает, что я скоро не вернусь?

– Ведь ты каждый день на острове.

– Не вернусь!.. Знаток!.. Надо было с ним поехать. Там и вправду живописные края. Вокруг несколько озер, с другой стороны видны разбросанные хутора. Чудесная долина. Когда я гляжу на нее, мне кажется, что из соснового бора вот-вот вылетят всадники на белых конях. Учитель рассказывал, что с того берега озера дети в школу перебираются на лодках, а зимой идут по льду или бегут на коньках. Давно, кажется, в первый год, когда я сюда приехал, мы с учителем далеко проехали по тому берегу озера, нашли старую баню, старый хутор, а на нем жил человек с очень красивой дочкой, у которой тоже уже были две девочки. Этот человек, старый уже и какой-то отшельник, без устали, слушает его кто-нибудь или нет, рассказывал про Маньчжурию, говорил: «Какая там ширь. Глядишь, глядишь на голубые сопки. Конца-краю нет. Это тебе не тут…» Тогда его дочка вспылила: «Можешь себе ехать в эту свою ширь, никто не держит… Все равно под одной крышей…» – «А мои косточки тут нужны…» Эта его дочь и эти его внучки – истиннее чудо – ты бы увидела, какой красоты. И живут в таком захолустье.

– А у этих внучек отца нет?

– Нет. И не знаю, куда он подевался. Может, остался где-нибудь на сопках Маньчжурии… Эти девочки – истинное чудо, Дейма. И их мать тоже…

– Ты у меня, Бенас, слишком на такие чудеса не заглядывайся… Куда ни пойдешь, все тебе чудеса.

– Точно… Не ревнуй.

На дворе взревел автомобиль учителя. Дождь все еще не перестал. Пожалуй, пошел даже сильнее.

– Бенас, мне здесь очень хорошо, хоть… Мне здесь лучше, чем в городе, но уже пора ехать. Только б не привыкнуть к этой хорошести. Только б не начала думать, что ничего не было… Все равно. И работа ждет. Под вечер уеду. Приятнее пораньше вернуться домой, чем ночью. Очень тоскливо одной возвращаться домой. Днем, если страшно, можешь выбежать на улицу, смешаться с толпой или сесть в троллейбус и ехать до конца, а потом обратно. А ночью, когда возвращаешься одна, когда никто тебя не ждет, когда это озеро и этот остров…

– Дейма!

– Дом у нас старый, сколько в нем народу жило до нас, я жуть как боюсь ночью погасить в коридоре свет, кажется, стоят, приплюснувшись к стенам, мертвецы, ведь умирали же люди за столько-то времени…

Сжав губы, он посмотрел на ее усталое лицо и опечалился.

– Ты не сердись, что я теперь такая слабая, – сказала она, чуть успокоившись.

– У всех у нас этого хоть отбавляй, Дейма.

Он услышал шаги учителя на лестнице. Вскоре тот негромко постучался.

– Дейма, если вы хотите успеть на дневной поезд, нам надо бы уже ехать.

– Ты на поезде поедешь?

– На поезде, Бенас. На поезде бывает спокойнее. Более надежная вещь.

– Вы, доктор, конечно, поедете вместе на станцию?

Дейма отвернулась к окну. Учитель на мгновение растерялся. Бенас деланно пошутил:

– Если не задохнется ваш песик.

– Сегодня он хорошо служит.

– Слава богу.

Уныло и усыпляюще шелестели шины по мокрому асфальту. Струйки воды от дворников бежали по стеклу. Дейма сидела рядом с учителем, Бенас за ними. Он смотрел через плечи учителя и Деймы.

– Замерзнете, – сказал учитель, бросив взгляд на ее легонькое платье.

– Пустяк, есть и потеплее. – Из сумочки она достала белую элегантную кофту. Бенас помог надеть ее.

– Спасибо, Бенас.

– Как там дома, Дейма? Забыл спросить. Никаких приключений?

– Каких?

– Мало ли что бывает! Вьюнок на балконе уже пожелтел?

– Уже… Ох! – развеселилась Дейма. – Было смешное приключение, а в этом виноват ты… Уезжая, ты закрутил в ванной нижний вентиль, или как он там называется, я думала, что трубы чинят, поэтому, раз нет холодной воды, по утрам умывалась на кухне. Только через неделю ввалился доктор Глауберзон с ремонтниками. Поначалу я и не поняла, что случилось. Когда рабочие ворвались в ванную и стали откручивать этот вентиль, выяснилось, что ты перекрыл воду и доктору Глауберзону. Как он за голову хватался: «Если б вы знали, как мы намучались! Хуже всего, что в туалете вода пропала, прислуга все время ведрами воду таскала…»

Дейма радостно смеялась.

– Наверняка ты всю беду на меня взвалила.

– Ну конечно, Бенас. – Она ласково повернулась к нему.

– Вот устроили вы удовольствие доктору Глауберзону, – смеялся и учитель.

– Вечно все шишки валятся на этих докторов, – сказал Бенас.

Народу на станции было немного, у билетной кассы подпирали стену какие-то пареньки и промокшие девчонки. На голубой скамье в углу храпел солдат, обнимая чемодан, оклеенный голыми красотками. Сгорбленная старушка с опаской разгуливала вокруг солдата, причитая, что он проспит свой поезд.

Проводив Дейму в вагон, Бенас тут же вышел, поскольку поезд скоро должен был тронуться.

Опустив руки, стоял он на перроне, глядя над головой Деймы куда-то за поезд. Учитель чуть поодаль прислонился к дереву. За рельсами текла темная мутная река. Старик, устроившись на цементных ступенях набережной, опустил в воду множество удочек.

Когда поезд тронулся, Бенас шагнул ближе к рельсам. Дейма высунулась из окна, он хорошо слышал ее слова:

– Отдохнешь, Бенас, все будет хорошо. Будь здоров. Бенас, чтоб больше тебе не снились такие сны.

Поезд быстро увозил ее. Бенас чувствовал, что его глаза воспалены. Еще долго он видел перед собой голову Деймы. Дождь хлестал по-прежнему. Когда поезд исчез за поворотом и живыми изгородями, Бенас поспешил за учителем, который уже направлялся к автомобилю.

Когда поезд отошел от станции, цыганка, сидевшая в другом ряду вагона, озабоченно поглядев на Дейму, спросила:

– Этот человек ваш родственник или знакомый?

Дейма молчала.

– Вы не обижайтесь, я ничего плохого… Он как-то странно глядел.

Дейма молчала.

Цыганка долго качала головой…

– Вы совсем промокли, учитель.

– И вы, доктор. Паскудный дождь. Лето в этом году переменчивое.

Когда машина катила по набережной, Бенас сквозь редкие кусты еще раз увидел рельсы и стоящих за путями лошадей; головы у лошадей были опущены. По стремнине грязной реки плыло большое зеленое дерево. Видно, его корни в этот миг зацепились за подводные камни или бревна, потому что дерево вдруг стало подниматься на дыбы, потом опять рухнуло, угодило в водоворот, который подгонял его все ближе к берегу, где течение прижало его к искрошившимся цементным плитам. Зеленые ветки изогнулись, оторвалась от них стайка листьев, листья прорвались сквозь ветки и убежали вдаль с течением. Потом дерево опять тронулось с места и, качаясь, уплыло по мутной реке вдаль, подобно коню распластав на воде гриву зеленой листвы.

– Это свое отжило, – сказал Бенас.

– Ну да. Километрах в пятнадцати есть обрыв, каждый год там подмывает несколько деревьев.

– Мы-то никуда не спешим, наверно?

– Да нет, носиться как угорелые не будем. – Учитель сказал это спокойно, даже равнодушно, удобнее устраиваясь за рулем.

Впереди против ветра летели три промокшие вороны. Машина быстро догнала их.

В городок они вернулись добрый час спустя.

– Давайте заглянем в пивную, – сказал Бенас.

– Вот это новость.

– Новость! Обычай такой… Нехорошо так вдруг возвращаться домой после проводов.

Поднимаясь по маленьким ступенькам в пивную, Бенас увидел Герду, которая стояла в своем магазинчике за прилавком, окруженная деревенскими бабами. Он заметил, а может, ему только показалось, что на Герде точно такая же кофта, какая была на Дейме.

Белокурая буфетчица даже руками всплеснула, увидев Бенаса и учителя.

– Вот гость долгожданный! – воскликнула она сипловатым голосом. – Не уважаете наше заведение, знаю, давно здесь живете, а вот только когда заглянули. Доктор, вы все дальше и дальше от нас.

Учитель, стряхнув воду с дождевика, тоже подошел к стойке.

– Небось, учитель виноват, заграбастал гостя и держит под замком, нам не показывает, ревнует.

– Так вот же – показал, не ревную, – рассмеялся учитель.

– На́те, ешьте, как сказал Чехов, – развел руками доктор Бенас. – Да я теперь стал почти чайный, Фелиция, – усмехнулся он, качая головой. – Никудышный из меня посетитель вашего заведения.

Фелиция поглядела на доктора внимательным взглядом: с головы до пояса. Его мокрые брюки заслоняла стойка.

– Будет вам шутить! Случилось что?

– Ничего такого, Фелиция. Как только выпью, ноги не держат. Косточки тяжелые стали. В остальном вроде бы нормально.

– С вами вечно что-нибудь не так, – оживилась Фелиция. – Вот славно когда-то здесь сиживали! – вздохнула она. – Еще один вместе с вами приезжал, такой долговязый, с бороденкой. Злющий такой, все искал к чему бы придраться. Ему тут никто не мог угодить.

– Даже вы? Кто это мог быть?..

– Художник, доктор. Фелиция все время художника вспоминает. Хороший человек, только манера держаться такая гордая, – сказал учитель.

– Как он меня мутыжил в первый день! – рассмеялась Фелиция. – Спрашивает: какая это рыба, а я и растерялась, знать-то знаю, а вспомнить не могу. А он: да какая из тебя хозяйка, если не знаешь, что на сковороде… Вот страху нагнал, подумала – ревизия.

– С художником тоже нехорошо – руки дрожат, суставы ноют, по санаториям ездит, может, и распрощается со своими художествами… А такие, как я, то есть врачи, запретили ему и думать об искусстве. Живите спокойно, не волнуйтесь, дышите чистым воздухом…

– Господи! Такой богатырь был. Помните, доктор, как вы когда-то прикатили к моему дому огромную бочку из-под селедки? Шум услышала, окно открываю, а вы тут стоите, голубчики, и художник хохочет, заливается…

– Как нам не смеяться, Фелиция, ведь не только бочки, но и селедка тогда была.

– Точно… Художник был навеселе, но в здравом уме, и такой галантный…

– Настоящий европеец… А как вы тогда нас выручили, Фелиция!.. Чертовски хотелось еще хоть по капельке, вы исчезли во мраке своей комнаты и явились оттуда с бутылочкой, и еще на подоконник поставили рюмки… В дом-то не пустили…

– Побоялась… Такие мужчины. Господи, такой боевой был, кто бы сказал… Кто бы сказал, что здоровье уже тю-тю…

– Зато вы, Фелиция, рождены для вечной юности и здоровья. Нисколечко не изменились. Хотя… – Доктор Бенас внимательно пригляделся к Фелиции. Щеки Фелиции залились румянцем.

– Какие же перемены вы заметили? – растерянно, почти робко спросил учитель.

Фелиция еще гуще покраснела.

– Ой! – развела она руками.

– Погодите. Ну, что же тут такое? Так вот, Фелиция, всегда вы носили платья голубых оттенков, разные, но обязательно голубые, а теперь, насколько я могу судить, вы перешли на розовые. Вот непостоянство женское!..

– Доктор, вы такой наблюдательный, просто жуть, – просияла Фелиция.

– Видите – правду сказал. Учитель, давайте попробуем винца. Как это у Фелиции губ не смочить? Просим и вас вместе с нами…

– Спасибо большое, доктор, только вот народу много.

– Как-нибудь уж улучите минутку, чтоб посидеть с нами.

– Непременно, доктор.

Бенас глубоко ввинтил штопор и с приятным хлопком извлек пробку.

– Черт, я же на машине, – заерзал учитель.

– Вот еще! Столько лет эта машина колесила по Германии и Пруссии с пьяной немчурой, и ничего. Что для нее лишний глоточек. Придется выпить, учитель. Дайте-ка, Фелиция, и третий фужер. Если что, учитель, я буду толкать машину, а вы посидите за рулем… Никакие гаишники не подкопаются…

– Отпущу вот этих человечков и подсяду, – еще ярче разрумянившись, пообещала Фелиция.

Учитель стоял слева от Бенаса, а справа за доктором все это время внимательно наблюдал маленький горбатый человечек. Когда Бенас уже отходил от стойки, подыскивая взглядом уютный уголок, горбун боязливо схватил его за подбородок и, насупив лоб, крохотными глазками впился в лицо.

– Ну, и подбородочек у тебя, ну, и подбородочек!

Доктора словно током шибануло.

– Послушайте, любезный. В другой раз за такое отвезем вас в лес и привяжем к дереву, чтоб комары поработали. Сразу расхочется так шутить.

Горбунок отскочил, толкнув стоявшую за ним женщину, и теперь глядел на доктора, как мышонок из-под метлы.

– Ничего ему не говорите, доктор, – сказал учитель. – Ничего ему не говорите.

– Балтазас, как тебе не стыдно! – покраснев до корней волос, крикнула горбуну Фелиция. – Еще что выдумаешь? Живо отсюда, если не умеешь с людьми обходиться.

– Ничего, Фелиция, ничего, мы с Балтазасом сейчас помиримся, – почувствовав себя неловко, сказал Бенас.

Балтазас виновато улыбался. Не спуская глаз со столика, за которым уселись Бенас и учитель, он подошел было поближе, но круто повернулся и, держась рукой за перила, бросился на двор.

Большие капли воды за окном разбрызгивались на асфальте. Забравшись под навес, стояли два шофера и что-то рассказывали друг другу, энергично размахивая руками.

– Вы так сказали Балтазасу!

– Горбунку? А что?

– Видите ли, с ним так и случилось, как вы сказали. Он лучший плотник нашего городка, золотые руки у человека. Ушел он тогда в отпуск, получил кучу денег, еще какую-то премию, вот парни и притащили его сюда, чтоб эти денежки потратить. Пили, пока не стемнело, горбунок кидал буфетчице за пазуху конфеты, всех поил, несколько раз бросался на шею Фелиции и, как по писаному прекрасными словами восхваляя ее тело, говорил, что такого совершенства сроду не видел. Потом, когда буфет надо было закрывать, парни упросили горбунка купить еще две бутылки, горбунок купил, вместе с ними пошел к одному тут такому, но долго за бутылкой не засиделся, куда-то исчез. То ли они все поняли, точнее говоря, то ли они поняли все то, чего сразу не понял горбунок, то ли так нечаянно получилось, но уже после полуночи, когда парни завели свой мотоцикл и решили податься домой, они увидели, что из дома Фелиции выходит Балтазас. Пьяные уже были в дымину, стрельнуло им что-то в голову, усадили Балтазаса в коляску мотоцикла, отъехали подальше от городка, оставили мотоцикл у дороги, а горбунка отвели в густой сосняк, забрали последние деньги, а самого привязали веревкой поперек горба к сосне.

– Господи… – Бенас увидел, что на них неспокойно поглядывает Фелиция.

– И вы теперь попали как в точку. Будто знали.

– А что было этим парням?

– Что было? Да ничего не было. Присудили вернуть деньги, и все, а человек уже не тот. Балтазасу после той ночи, – а его только на другой день около полудня обнаружил лесничий и отвязал – стало худо, видно, очень уж натерпелся человек и от страха, что привязали его неизвестно где, и от того, что его видели у Фелиции. А человек он чувствительный и ранимый. Лежал в больнице, поправился, но все равно не до конца. Пока доску стругает, ничего, но едва отложил инструмент, как ему и нехорошо.

Учитель заметил, что глаза Бенаса стали светло-зелеными, а с лица схлынула краска.

– Вам худо?

– Вот что значит давно вина не пить, учитель. Теперь могу только чайком баловаться…

– Может, теперь смогу минутку передохнуть, – робко сказала Фелиция, садясь рядом с доктором Бенасом и ставя на стол бутылку вина. Она поправила платье под халатиком.

– Хотите, чтоб мы окончательно напились? – Бенас придвинул бокал к Фелиции и налил.

– Было от чего. Да что вы, доктор. Боже, вы часто мне снились, да и вообще все стояли перед глазами, когда ходила гулять к озеру. – Она выпила и уставилась на побледневшее лицо Бенаса. – Как живете-то?

– Спасибо за память. Вроде ничего живу, Фелиция. Вот передохнуть хочу малость.

– Тяжелая у вас работа.

– А у кого легкая? У всех тяжелая работа. Все переутомляются и особенно – если, работая, думают, над чем работают… Тяжек труд, сладок отдых, Фелиция. Тяжелее всего – жить, Фелиция.

– А у нас тоже ничего нового. Брат брата в озере, в прошлом году утопил. Не в нашем озере, довольно далеко отсюда. А больше вроде ничего особенного, доктор. Да и учитель наверняка вам все новости уже выложил. – Фелиция заговорила смелее, то и дело поглядывая на учителя. – Пока жив, вот и живешь. Грустно тебе или тяжело, – должен жить, никто не спросит… Хорошо, пока голова работает, а когда и она начинает отказывать, тогда уже все.

– Да, Фелиция, рыба без головы – и та не рыба, а какой уж тут человек.

Фелиция тревожно посмотрела в окно на улицу, где все еще шел дождь и куда недавно выскользнул Балтазас.

– В этом году один? Помню, в какой-то год приезжали с…

– С Деймой.

– Ага, точно. Такое странное имя.

– В этом году, можно сказать, один. Приезжала в гости, сейчас как раз до станции проводили и возвращаемся с учителем.

– Спасибо, что заглянули… Приезжала… Значит, все по-старому…

– Да, Фелиция… Если что-нибудь с нами и стало, переменилось или еще как, то все равно все по-старому.

– А что переменилось? Ни о чем не довелось слышать.

– Да разве услышишь… Фелиция, сами себя мы часто не слышим, а других услышать еще мудренее.

– Тоже правда. Что правда, то правда.

– Выпьем еще по чарочке. За ваше здоровье и за вашу жизнь. Спасибо за приют и тепло.

– Чаще заходите, доктор. Как только будете проезжать мимо, и заходите. Стосковались мы по редким людям. Жалко, времени нету, а то бы я вас расспросила. Вы такой понимающий и столько книг прочитали.

– Не ахти что я понимаю, Фелиция. Неправда это.

– Становилось веселее, когда вас видели, доктор.

– А я знаю почему: вы никаких болезней не боялись. Доктор уж выручит…

– Да нет… Боялись… Всегда боялись. Приезжайте почаще, доктор.

– Обязательно проведаю вас, Фелиция, обязательно… Мне только здесь и жить. Вот опять объявлюсь с учителем. Если он сам здесь продержится.

– Продержится…

– Да ребятишек все меньше и меньше.

– И правда – все только о себе думают.

– Оставайтесь такой же хорошенькой, Фелиция, и еще какой-нибудь новый цвет для платьев себе выберите.

– Да хватит мне и тех самых платьев, доктор…

В голосе Фелиции доктор Бенас услышал дрожь. Посмотрев ей в глаза, он быстро спросил, пытаясь изобразить улыбку:

– А это что такое? Кто у нас смеет унывать? Уже действует микстурка, уже не больно…

– Простите… Скисаешь, жизнь такая. – Она неожиданно схватила Бенаса за руку и крепко пожала. – Вы-то меня поймете, точно знаю… Будем вас ждать, доктор.

– Нам с учителем всегда приятно к вам заглянуть.

На дворе Бенас спросил у учителя, глаза которого покраснели от вина:

– Прямо в машину?

– Наверно.

– А может, и теперь не станем спешить?

– Не знаю. Мне все равно. Этот дождь все не кончается.

– Уже не так сильно льет…

Они остановились у двери магазина.

Ему стало грустно, что все то время, пока они ехали от станции, пока сидели в пивной и толковали с Фелицией, он ни разу не вспомнил про магазин.

Увидев их, Герда весело выбежала на порог, грациозно поставив одну ногу на ступеньку.

– Здравствуйте, путешественники.

– Спасибо. Как поживаете, Герда?

– Да кое-как… Не повезло вам – плохая погода. – Она прищурилась, откинула голову и посмотрела на заложенное тучами небо. Бенас заметил, что ее платье приподнялось, обнажив красивые колени. Поймав его взгляд, Герда смутилась. – На озере, наверно, уже не катаетесь, доктор?

Ее голос снова был спокойным и теплым.

– Что значит погода, Герда? Мы не можем ждать милостей от природы… Когда дождь, иногда мне даже нравится. Ведь нужна и вода. На озеро-то каждый день выплываю, Герда. Вот только не всегда хватает терпения выбираться на остров. Хотя это и весьма редкие исключения… Как ваши дела?

– А что мне, доктор, дела как дела. Служу, и все тут. Вот реже стала к озеру ходить… Запираюсь дома и читаю.

– Наверно, и покупателей теперь у тебя немного? – спросил учитель. – Пригласила бы к себе.

– Не хочу я приглашать к себе, – словно защищая какую-то тайну, сказала Герда. – Если зайдете, то после этого моя лавчонка и моя работа станут скучными и еще больше никому ненужными… – Она добрым взглядом посмотрела на Бенаса. – А покупателей – раз на раз не приходится. Когда завозят дефицит, сразу сбегаются. Иногда даже спорят, у кого право покупать первым.

Спустившись еще на одну ступеньку, она спросила Бенаса, глядя в его бледное лицо:

– Как ваши воспоминания, доктор?

– Еще не забыли?

– Как тут забудешь… Когда вы так сказали, я и себя поймала, что живу одними воспоминаниями…

– Ничего нового, Герда. Все то же самое. Все ковыряюсь и ковыряюсь в памяти. Я просто так сболтнул тогда, Герда. О чем мне писать-то – просто приятно побродить по дорожкам, которые исходил когда-то.

– Знаю… В тот вечер вы с учителем куда-то так спешили, что даже меня не заметили. Я ходила далеко за старое поместье, где сейчас санаторий…

Учитель растерянно посмотрел на Бенаса.

– Да. Одним таким вечером мы быстро мчались, – сказал Бенас.

– К больному?

– Да где уж там, Герда! К больным я больше не езжу. И больные ко мне тоже. Просто так, задумали покататься.

– А… Понимаю… От меня убегали, доктор.

– Хм-м, – усмехнулся доктор Бенас. – А что вы себе думаете, Герда. Может, и от вас… Может, и надо убегать.

– Зачем вы так шутите? Точно?

– Не точно, Герда…

– Не теряйте больше времени, доктор, и вы, учитель. Я все у вас под ногами путаюсь. Пойду, наряжу еще какую-нибудь персону.

– До свидания, Герда… Дай боже так путаться, – печально сказал доктор Бенас.

Шагая к автомобилю, они заметили Балтазаса, который стоял за забором и украдкой следил за доктором. Доброе чувство охватило Бенаса. Он шагнул к горбунку, но тот нырнул в заросли полыни и спрятался.

Учитель повернулся к витрине магазина. Расправив в руках красивое прозрачное платье перед покупательницей, Герда улыбалась ей. Учитель махнул ей рукой, и Герда засмеялась за витриной. Смеющейся увидел ее и Бенас и какой-то миг смотрел на нее, как на воспоминание былых времен.

Когда Бенас сделал несколько шагов к учителю, горбунок снова вылез из резко пахнущей полыни и в страхе попробовал улыбнуться. Бенас ничего ему не сказал, однако больше не пытался приблизиться к нему.

– Что случилось с Фелицией, учитель?

– Странности преследуют любого человека. Никогда не знаешь, что будет с тобой завтра или послезавтра. Вы что-нибудь заметили?

– Каждый бы заметил. Когда Фелиция подсела к нам, я увидел, что она не в своей тарелке.

– Она очень несчастная, доктор.

– Не слишком ли сильно сказано. А кто здесь счастлив? И все-таки – что с ней случилось? Этот случай с Балтазасом? Эти парни житья не дают?

– Не совсем так… После того как Балтазасу стало худо, Фелиция вышла за него замуж. Весь городок чуть с ума не сошел. Красавица Фелиция! Ведь сколько к ней подкатывалось парней, и хороших! Сватались даже всякие приезжие издалека. И никто Фелицию не умаслил. Никогда и ни с кем она о Балтазасе не говорила – ни до свадьбы, ни после. Теперь только с вами намеками говорила.

– Как могло случиться такое! Загадка, просто загадка…

– Моей жене как-то Фелиция одну вещь сказала. Говорит: я разрушила жизнь Балтазаса, вот и буду жить в разрушенной…

Бенас, обернувшись, снова посмотрел на заросли полыни, где, низко опустив голову, живым упреком стоял Балтазас, до половины высунувшись из трав, разглядывая свои пыльные башмаки.

– Веселая Фелиция!.. – сказал Бенас.

Весь вечер он провел в комнате. Усевшись на кровать, долго держал пальцами длинный черный волос, найденный на подоконнике. Потом долго привязывал его к маленькому гвоздику, торчащему из оконной рамы.

Волны озера бились о белесые ветви сосен, торчащие над водой, и грозили вековому дереву смертью. Если не сейчас, то через год-другой.

– Доктор, пожалуйста, спуститесь к нам. Посидим вместе, радио послушаем, поставим пластинку. И нам будет веселее. Такой странный сегодня вечер. – Учитель стоял в дверях.

– Спасибо, учитель. Большое спасибо, но сегодня я точно не смог бы слушать ни известия, ни музыку. Как-нибудь в другой раз посидим. А сегодня побудем одни, учитель. Представится еще случай и вместе посидеть.

– Как вам угодно… Доктор, вы не принимайте все так близко к сердцу. Не так страшно жить, как иногда кажется. Человек на новом месте бывает другим, иногда даже узнать нельзя – он это или кто-то другой. Вы слишком болезненно на все реагируете…

– Наверное.

– Спокойной ночи, доктор.

– Спокойной ночи.

Учитель тихо спустился по лестнице, и Бенас услышал, что он вполголоса что-то говорит жене.

Лето подходило к концу. На деревьях появилось много желтых листьев. Они падали в воду, ветер кружил их вокруг острова, некоторые листочки загонял далеко, на середину озера или к берегам, иные перемешивал в водовороте у того места, где росли их деревья, словно желая им, мокрым и умирающим, показать, какой прекрасной так недавно была жизнь деревьев и листвы и чего теперь всё лишается.

Несколько раз за это время Бенас звонил Дейме. Она все спрашивала, когда он вернется, а он отвечал, что еще не знает точно.

– Бенас, – услышал он однажды в трубке. – Третьего дня мы были в саду у Марийонаса. Ты бы видел, сколько там яблок.

Ей показалось странным, что он машинально спросил:

– Кто еще был?

– Все твои знакомые. Уже съехались из деревень, вернулись из путешествий. – Он понял, что Дейма растеряна и уже сожалеет, что обмолвилась об этом.

– Вот и ешьте свои яблоки.

– Они о тебе спрашивали.

– А что им еще неясно? – огрызнулся он.

– Да просто так. Вспоминают, когда собираются. Хотели к тебе поехать…

– Чтоб не смели ногой ступать!.. Память о нем вечно будет жива в наших сердцах… Скажи им спасибо.

– Опять из больницы звонили.

– Мужской голос?

– Мужской. Какой-то сердитый. Говорит, уже полтора месяца прошло, как ты должен быть в палатах. Говорит, ни сам не показывается, ни знать не дает.

– Если еще позвонит, скажи, что не вернусь вообще.

– В больницу? Вообще? Не вернешься?!

– Скажи, что не вернусь. Поживу здесь до поздней осени, а потом поеду  т у д а, Дейма. Хотелось бы, чтоб ты меня проведала, чтоб мы перед тем повидались, оба поехали бы до туда, а потом… Я же давно тебе говорил. Почему ты так удивилась? Думаю, это со временем выяснится.

– Бенас, – ласково говорила Дейма в холодную пластмассовую трубку, – ты правда не можешь иначе? Вдруг ты ошибаешься, вдруг тебе еще можно вернуться назад, в то время, когда все изменилось? Боже мой, мне так хотелось бы тебе помочь, так хотелось бы, я каждый твой шаг охраняла бы…

– Дейма, родная, я все уже перепробовал. Ты знаешь. По-моему, иначе нельзя.

– Бенас, это точно, это правда?

– Точно, Дейма. Хоть и грустно, и нехорошо, я не могу врать ни тебе, ни себе. Будь добра, постарайся не только понять, но и справиться с этим огромным невезеньем.

– Бенас, почему ты хочешь, чтобы я приехала?..

– Я же давно с тобой договаривался.

– Бенас, тебе еще хуже стало?

– Ничего нового, Дейма. Очень тебя прошу – ты не пугайся… На меня снова нашла трезвость.

– Что ты сказал? – дрожащим голосом крикнула она в трубку.

– Т р е з в о с т ь.

– Как ты сказал… Господи…

– Ну и что? Дейма, ничего такого… Ты не сердись, я не могу говорить иначе. Пока-то я еще понимаю, Дейма, и ты знаешь, что со мной может быть хуже, когда я не очень-то буду понимать… А ты все еще живешь по-прежнему?

– Не поняла.

– Так, как раньше?..

– Бенас, Бенас… Днем работаю, вечером брожу по улице.

– Ив городе уже, наверно, осень.

– На площади уже два раза в день сгребают листья.

– Утром и вечером?

– Утром и под вечер.

Он услышал, что ее голос снова дрогнул.

– Ничего, Дейма. Ты слышишь? Я все хорошо понимаю. Ничего такого. Просто-напросто меняются времена года.

– Я боюсь настоящей осени, Бенас. Тогда страшно и грустно одной на улицах.

– Ничего, Дейма, ничего не надо бояться. Ты помнишь, Дейма, мы с тобой когда-то – о, как давно это было! – говорили, что ничего не надо бояться, кроме бесстрашного всезнающего человека. Ничего больше не надо бояться. Давай приручим страх, Дейма. Я, хоть и такой никудышный, всегда буду ходить вместе с тобой, и на лодке вместе покатаемся… После осени настанет холодная зима. Когда всюду белым-бело, очень приятно жить. Ведь правда, Дейма?

– Правда, Бенас. Тогда все успокаивается. Ладно, ты всегда ходи вместе со мной… Когда же мне приехать? На твоем острове, наверно, мокро, холодно и угрюмо?

– Остров еще туда-сюда. Озеро впитывает воду. На острове еще совсем сносно, Дейма… Я тебе позвоню или напишу, когда уже решу ехать.

– Хорошо, Бенас. Я буду ждать. Мне тоскливо ждать, но я буду ждать.

– Ты ничего не бойся.

– Хорошо, Бенас. Я попробую.

Сказав Дейме, чтобы сообщила в больницу, что он не вернется, Бенас испытал облегчение. С того дня он все реже садился в лодку, бродил по опустевшим полям и сосновому редколесью. Иногда находило такое просветление, что все становилось еще страшнее, чем он себе представлял раньше. Пропасть, освещенная редким просветлением, зияла так зловеще, что он до боли сжимал руками голову, словно пытаясь выдавить из нее что-то нехорошее, чужое, дурное. Успокоившись, долго глядел на большое дерево, на его толстую кору и длинные ветви. Вот странно: столько прожил, а однажды охватил ужас, когда реально осознал, что эти толстые деревья выросли просто из ничего!

Он шел по шоссе к городку, когда его догнала машина учителя.

– Хочу вам опять предложить покататься.

– Куда выбрались?

– Поеду в школу, а оттуда – по деревням. Уроки давно уже начались, а учеников приходит всего семеро. Подумать страшно.

– Боятся малыши переправляться через озеро?

– Вот уж! Людей не стало. А когда не стало людей, то не стало и детей. А другие просто не посещают.

– Хотите поднажать?

– Попробую. Что-то надо делать. Нажму на родителей. Что творится, ведь могут школу закрыть, и так уже она на волоске висит, детей с каждым годом все меньше, перебирается народ в города и поселки.