Текст книги "Падение Стоуна"

Автор книги: Йен Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 47 страниц)

– Хорошо. Я пообедаю одна. Вы вернетесь с вашими открытиями?

– Только если будет о чем рассказать. Я не хочу отнимать у вас время по пустякам.

Мы встали, и я пожал ей руку. Она не смотрела на меня, а я на нее.

Я обливался потом, когда вышел на улицу, хотя воздух был прохладным. Меня томило ощущение, будто я только что спасся из доменной печи или от какой-то смертельной опасности. Всю дорогу домой ее лицо, и ее духи, и ее улыбка, и эти глаза кружили в моих мыслях и отказывались подчиняться моим требованиям оставить меня в покое. Они же фантомы, не более. В эту ночь я опять спал плохо.

Глава 15

Я не стану описывать следующий день. Не потому, что он не был интересным, но потому, что любое действие требовало неимоверного усилия воли, когда я хотел лишь сидеть, смотреть перед собой и перебирать мысли, которые мне никак не следовало допускать в голову. И в шесть часов, когда я опять вошел в этот дом, я понимал, что весь день был потрачен, чтобы убивать время в ожидании мгновения, когда я смогу ее увидеть снова. И в нежелании этого, так как все, что могло произойти, должно оказаться разочарованием после вчерашнего вечера. Пусть даже тогда ничего и не произошло.

Она приняла меня; мы поговорили о том, что никакой важности не имело. В нашем разговоре пряталась неловкость, которой я прежде не замечал. Я не мог говорить с ней, как нанятый, как кто-то, выполняющий для нее работу, как эксперт в порученном мне деле. Но никакого другого тона я принять не смел, да и в любом случае не имел для этого достаточно опыта.

После особенно длительной паузы, на протяжении которой огонь в камине словно бы обрел чрезмерную значимость для нас обоих – это было лучше, чем избегать глаз друг друга, – она вновь обернулась ко мне.

– Могу я задать вам вопрос?

– Конечно.

– Вчера вечером вы хотели меня поцеловать?

Я не знал, что ответить. Сказать правду? Это изменило бы все абсолютно; я бы уже не смог стоять перед ней и разговаривать нормально. И я все еще не знал, как ответит она. Как я упоминал, пути аристократов, и иностранцев, и женщин, все еще были для меня тайной. Я абсолютно ее не понимал; я не мог отделить то, что думал, от того, что хотел думать. Я знал только, что внезапно опять дыхание у меня перехватило, а сердце заколотилось даже сильнее, чем в прошлый вечер.

– Да, – сказал я после долгой паузы. – Очень. – Снова долгое молчание. – Как вы поступили бы, если бы я сделал это?

Она улыбнулась, но только чуть-чуть.

– Я бы поцеловала вас в ответ, – сказала она. – Я рада, что вы удержались.

У меня упало сердце. Мой малый опыт ограничивался девушками, которые либо хотели поцелуя, либо нет. А не женщинами, которые одновременно хотели и не хотели. Но я знал, что она подразумевала.

– Миледи…

– Полагаю, что в данных обстоятельствах вы можете называть меня «Элизабет», – ответила она, – если хотите. И еще я думаю, что будет лучше перестать говорить об этом. Нам обоим ясно, что отношения между нами изменились. Было бы глупо не признать этого в какой-то мере.

«Но, – хотелось мне спросить, – как они изменились? Что я должен сделать? Чего вы хотите от меня?»

– Вы, наверное, думаете обо мне очень дурно. Я сама очень шокирована, хотя не так сильно, как следовало бы. Я безнравственная иностранка, и кровь сама говорит за себя. Но это не значит, что я чувствую себя свободной следовать своим желаниям.

Ну хоть что-то, хотя я не знал что. Голова у меня шла кругом от всевозможных объяснений. То ли женщина, обезумевшая от своей потери, бросающая вызов судьбе, позволяя себе подобные мысли, сознательно ведя себя так. То ли женщина, которая (так я предположил) много лет ни с кем любовью не занималась и больше уже собой не владела. Я даже взвесил, что могу ей нравиться, что я единственный, кто способен предложить ей понимание. Что я единственный, кто хоть что-нибудь знает о том, что она может чувствовать. Это был самый опасный, самый коварный вариант.

– Мэтью?

Она что-то сказала?

– Простите, – сказал я. – Я немного отвлекся.

– Я сказала: пожалуйста, сообщите мне ваши открытия.

Я чуть было не сказал: «Мои открытия? Да кто на свете ломаный грош даст за мои открытия!» Я хотел лишь объяснить ей, как хотел заключить ее в объятия и погрузить пальцы в ее волосы и чтобы она опять посмотрела на меня тем взглядом. Пропавшие дети, аферы, банкротящиеся компании, каким тривиальным вздором все это было в сравнении!

Но разговор вела она, а не я. И она лучше меня знала, как сохранять здравый смысл. Где она научилась этому? Как люди обретают интуицию, когда остановиться, а когда продолжать в подобных ситуациях? Или это просто возраст и опытность?

– А! Вы про них, – сказал я. – Ну, ничего интересного. Только пара моментов. Вы знаете, что «Инвестиционный траст Риальто» вскоре соберет ежегодное собрание?

– Нет.

– И тем не менее. Я подумал, что мне следует пойти, просто чтобы познакомиться с этими людьми. Мой ограниченный опыт в подобных вещах подсказывает, что ничего интересного произойти не должно, но как знать? И вы помните, миссис Винкотти сказала, что ее отец оставил ей кое-какие деньги? Некоторую сумму, которую каждый месяц присылает «Барингс»?

Она кивнула.

– Это не ежегодная рента. Эти деньги посылал ваш муж. И, судя по ее словам, выплачивались они поквартально много лет. Записи имеются только за десять последних лет, но мы можем предположить, что с самого начала платил он.

Это ее как будто заинтересовало, но затем ее лицо вытянулось.

– Но чем это может помочь?

– Непосредственно – нет. Миссис Винкотти не может быть предметом наших розысков. Раз он платил ей деньги, то ему не потребовалось бы поручать душеприказчикам ее розыски. Она никак не может быть ни этим ребенком, ни его матерью. Объяснить эти выплаты я никак не могу и скажу только, что нам они не помогают. А потому я не намерен больше этим заниматься, если только какие-то новые факты не укажут на возможную связь.

– Видимо, жизнь Джона не была такой прямой, как я полагала, – сказала она. – Я не думала, что он имеет секреты от меня. Теперь, когда он умер, я ничего, кроме них, не нахожу.

Это, бесспорно, было самым большим секретом. Все мои инстинкты требовали развернуть это перед ней: ваш муж был обманщиком и аферистом. Он крал деньги собственных компаний в гигантском масштабе. Но как я мог сказать такое женщине с такими глазами? Если я промолчал, то не ради акционеров «Риальто».

– О Братстве, или как они там себя именуют, – сказал я торопливо, – я мало что узнал. Только группа эта, очевидно, настолько мала, что не представляет никакой угрозы дальнейшему маршу мирового капитализма, и состоит из таких фракционеров, что два года назад их за смутьянство вышвырнули из другой группы, именующей себя «Союзом Социалистической Солидарности». «Союз Солидарности», в свою очередь, вышел из «Интернациональной Организации Трудящихся»… ну, вы понимаете суть.

– Так сколько их там?

– Немного. Насколько я сумел установить.

– Интересными они тоже не кажутся, – сказала она спокойно. – Вы уверены, что это каким-то образом не связано с его репутацией капиталистического эксплуататора масс?

– Я ничего не могу предположить без дополнительной информации.

Она покачала головой.

– Пока оставьте это. Деньги невелики и, видимо, не имеют отношения к нашим розыскам.

– А мне уже было привиделся его давно утерянный сын в облике дикоглазого революционера.

– Но тогда ему было бы точно известно, кто он.

– Справедливо.

Она повернулась ко мне и взяла меня за руку.

– Мне необходимо разобраться с этим делом, – сказала она негромко. – Оно начинает меня преследовать. Мне нужно начать новую жизнь, а не тратить дни и дни, приводя в порядок прежнюю. Пожалуйста, помогите мне. Обещайте сосредоточиться на важном.

Конечно, я пообещаю. Что угодно. Вновь, пока она держала мою руку и смотрела на меня, я жаждал обнять ее и вновь не обнял. Но мое сопротивление уже убывало.

Глава 16

Я не целиком проигнорировал ее просьбу сосредоточиться на потерянном ребенке. Но на протяжении следующей недели мои розыски ничего не дали, и, кончив оттягивать, я сделал то, что делают в подобных обстоятельствах, – заплатил молодому человеку в регистратуре рождений и смертей, чтобы он просмотрел регистрационные книги неделю за неделей и месяц за месяцем, не был ли зарегистрирован ребенок с «Рейвенсклифф» в графе «отец». Шансы, что это даст хоть что-то, практически равнялись нулю. В записи ставится фамилия ребенка, а этот почти наверное не носил отцовскую. Я навел справки у иностранных журналистов в Лондоне, как искать детей во Франции, Испании, Италии и других местах, и рассылал письма, прося о помощи. Опять-таки, это вряд ли могло принести результаты быстро даже в лучшем случае, но я решил выполнить свою работу досконально. Примерно неделю спустя осталась последняя возможность – написать во все сиротские приюты Европы. Я решил не браться за это как можно дольше.

Затем я возобновил свой интерес к деньгам Рейвенсклиффа в немалой степени потому, что начал находить тему денег в целом завлекательной. Я проработал на леди Рейвенсклифф более месяца. На моем банковском счету теперь лежал 21 фунт, и каждую неделю мой доход настолько превышал мои расходы, что я даже завел привычку набрасывать столбики цифр, вычисляя, сколько я буду иметь в это время в будущем году или еще год спустя. Иметь деньги было куда интересней, чем не иметь. Я даже почти начал постигать (с низкой точки зрения), что движет людьми вроде Рейвенсклиффа. И тут меня осенило: начало выкачивания Рейвенсклиффом капиталов из компаний совпадает со временем, когда «Сейд» приступил к расследованию «Риальто» и внезапно его оборвал. Так решил владелец, Молодой Сейд, и было логично поразмыслить над ним.

Отец готовил его для их бизнеса, но, как сказал Уилф, склонностью к этому он не обладал. У него хватало ума не вмешиваться и предоставить все надежным людям, знатокам своего дела. Затем он отстранился, появляясь только на квартальных заседаниях правления, получая свои дивиденды и подписываясь на всех тех документах, которые требуют росчерка председателя. Если я создал образ типичного владельца компании второго поколения, медленно расточающего накопленное его отцом богатство на самоублажение и пустую роскошь, то образ этот был абсолютно неверен. Ибо у Молодого Сейда имелась тайная жизнь. Он был англиканским приходским священником, найдя в этом свое призвание еще в юности. Только авторитет крайне решительного отца воспрепятствовал его рукоположению в ранней молодости, и едва авторитет этот исчез, Молодой Сейд принял сан почти с неприличной поспешностью. Странная смесь – церковные скамьи и кафедры с одной стороны, проверка корпорации с другой, но он, казалось, совмещал их безо всякого труда. «Церковный справочник Крокфорда» снабдил меня всеми необходимыми сведениями, чтобы его отыскать. Молодой Сейд жил в Солсбери.

– Я верю, что тружусь на Божьей ниве и там, и там, – сказал он с улыбкой, когда позволил мне войти (не без заметного колебания, надо отметить). – Сознание, что их грехи будут обличены, помогает и богатым людям соблюдать честность. А это значит, что с бедняками будут обходиться справедливее. И должен сказать, все то, что во время моего ученичества я узнал о людских слабостях и о соблазнах власти, было хорошей подготовкой для жизни в лоне Церкви.

Он мне понравился, чего я не ожидал, поскольку еле скрываемое неодобрение Уилфа заранее настроило меня против него. Однако Молодой Сейд (его отец скончался более десяти лет назад, но эпитет сохранился) произвел на меня впечатление. Более приходской священник восемнадцатого века, нежели член свежереформированной, мускулистой Англиканской церкви, – не для него проповедовать рабочим или туземцам. Нет, Сейд был счастлив оставлять людей в покое. Если к нему приходили, что же, прекрасно, но он не считал, что имеет право докучать людям без необходимости. Он крестил, бракосочетал и погребал своих прихожан; он читал свои книги и вел тихую, полную удовлетворения жизнь в обществе своей экономки, кота и друзей.

И издалека следил за деятельностью своей компании. Вот почему я отправился на вокзал Ватерлоо и сел на утренний поезд в Солсбери.

Когда я оказался в его доме – прекрасной новой вилле на Мэнор-роуд, роскошной для приходского священника, но скромной для владельца компании, – и он распорядился подать мне чай, я сразу приступил к своей истории. В притворстве нужды не было. Поступить так с таким достойным человеком – ему тогда, видимо, было сорок с небольшим, и на его фигуре только-только начинали сказываться последствия беспечной жизни – казалось неблаговидным. К тому же в поезде, глядя на проплывающие мимо уилширские пейзажи, я отрепетировал способы приступить к теме, не приступая к ней, если вы понимаете, о чем я, и не выбрал ни единого. Я не сумел придумать, как сформулировать вопросы так, чтобы получить нужные мне ответы, избегая уточнений.

А потому я объяснил, что пишу биографию Рейвенсклиффа по поручению его вдовы, впрочем, предназначенную только для узкого круга. Я объяснил, что она открыла мне небывалый доступ ко всем его бумагам. Как некоторые не удалось найти. Как Уилф Корнфорд упомянул начатое «Сейдом» расследование около года назад, сразу же прекращенное.

Тут преподобный джентльмен словно бы встревожился. Но я тем не менее продолжал и сказал, что это крайне важно и что самое горячее желание вдовы – чтобы я узнал все, что только можно узнать.

– Это важно для моей работы, вы понимаете. Но это может также оказаться важным для душеприказчиков, то есть в зависимости от его содержания. Все это, видимо, крайне сложно.

– Да-да. И благодарение небу, что так. Иначе «Сейду» было бы вообще нечего делать.

– Значит, вы дадите мне заключение? Я так вам благодарен, и, разумеется, я буду соблюдать строжайшую…

Преподобный Сейд поднял ладонь.

– Боюсь, я не могу этого сделать, – сказал он мягко.

– Но почему?

– В Лондоне меня в моем клубе посетил человек, объяснивший, что он предпочел бы, чтобы это расследование прекратилось.

– И только потому, что некто совсем незнакомый…

– Вы тоже совершенно мне незнакомы, – сказал он. – И тот говорил гораздо убедительнее, чем вы.

– Как так?

Он беспомощно развел руками.

– И он работал на Рейвенсклиффа?

– Я решил последовать его просьбе.

– Но что он мог сказать такого, чтобы понудить вас? По какому праву?

Он опять ничего не ответил.

– Это заключение все еще у вас?

Он покачал головой.

– Я забрал все документы сюда. Две недели спустя мой дом был ограблен.

– Ах так, – сказал я негромко. – И вы думаете, Рейвенсклифф?

– Не знаю. Несомненно, это согласуется со всем, что мне известно про него. Он был ужасным человеком, мистер Брэддок. Абсолютно без принципов или чувства долга.

Атмосфера так сгустилась, что было трудно дышать. Сейд меня напугал. Но и заворожил. Тут передо мной в воротнике священника сидел первый человек, который сказал о Рейвенсклиффе нечто отличное от клише. Справедливый, порядочный, замечательный муж, прекрасный начальник. Добрый. Волшебник во всем, что касалось денег. Все это повторялось без конца. Наконец я встретил человека с другой точкой зрения – и он не собирался объяснить мне почему. Я тут же решил, что не уйду, пока он мне не ответит.

– Как далеко продвинулось расследование?

– Не очень далеко. Не настолько далеко, чтобы в Лондоне кто-то мог понять, что к чему. Даже Уилф Корнфорд. Никто еще не собрал воедино все кусочки мозаики. Возможно, у них никогда не получилось бы, однако я собрал их, мистер Брэддок, – сказал он с вызовом.

– Я думал, вы ни к чему такому отношения не имеете.

– Мистер Корнфорд весьма низкого мнения о моей компетентности. Без всякого основания. Я много лет провел рядом с отцом до его кончины и очень много узнал о том, как оперируют современные компании. Кроме того, он учил меня, как толковать сводные балансы в возрасте, когда большинство детей играют или мучаются с неправильными латинскими глаголами.

– Вы должны сказать мне, что обнаружили. Должны!

Он покачал головой.

– Я сказал, кто я, – продолжал я в смутной надежде, что это что-то изменит. – Репортер, писатель. Я хочу правды, только и всего.

– Тогда вы очень наивны или очень смелы.

– Ни то ни другое. Если вы не хотите сказать мне, тогда ответьте на некоторые вопросы. Касалось ли ваше расследование того, как Рейвенсклифф высасывал огромные суммы из своих компаний и обманывал своих акционеров?

Сейд замер, настороженно глядя на меня.

– Почему вы так говорите?

– Потому что он это делал, – сказал я бесшабашно. – Я обнаружил это. Началось это в тот момент, когда вы прекратили свои розыски. Поэтому? Это то, что обнаружили и вы?

Не лучший способ вести игру: пойти со всех своих козырей без гарантии получить что-либо взамен. Будь Сейд больше похож на Рейвенсклиффа, он бы улыбнулся, усвоил информацию и вновь отказался бы ответить. Возможно, такое намерение у него и было, но только он вообще ничего не сказал; нахмурился, судорожными, беспокойными движениями потер ладони, положил сахара в свой чай, затем несколько секунд спустя добавил еще, отхлебнул результат и разом вернулся к действительности.

– Нет, – сказал он, – нет, вовсе нет. Но этим объясняется, почему кто-то был против расследования в тот момент. А вы знаете, почему он так поступал?

– Право, вы не можете ждать от меня ответов на ваши вопросы, если не отвечаете на мои. Это нечестно.

– Я пытаюсь защитить вас.

– Как и все, с кем я разговариваю. Такая доброта! Но мне не нужна защита. Мне нужно хорошо выполнить мою работу, на что опять-таки, по мнению всех остальных, я не способен.

– Гордость, э?

– Если хотите. Знаете, меня рекомендовали для этой работы, потому что мой редактор считает, будто я плохой репортер.

– Кто он?

– Макюэн. «Кроникл».

Это его как будто заинтересовало, но я продолжал:

– И с тех пор все разговоры начинаются с «почему вы?». «Почему вы?» «Почему вы?» Я этим сыт по горло.

– Фраза, достойная двенадцатилетнего подростка, – сказал он мягко.

Я смерил его свирепым взглядом.

– Но Макюэн прекрасный человек. Как любопытно! – Он впал в задумчивость и налил еще чая в чистую чашку.

– Вы считаете себя патриотом, мистер Брэддок? Лояльным англичанином?

– Естественно, – сказал я, несколько удивившись. – В такой мере, что никогда про это не думаю.

– Да, как и почти никто. Без сомнения, это изменится в будущие годы. А мистер Макюэн об этом думает. Прекрасный человек и надежный.

– Вы с ним знакомы?

– О да.

Перемена в нем была медленной, но явной. Если не считать одежды, от приходского священника в нем ничего не осталось. Мягкая медлительность манер сменилась сухой четкостью, на секунду меня ошарашившей.

– Расследование касалось кредитных линий, – начал он негромко. – То есть средств, которыми оплачиваются гигантские операции Рейвенсклиффа. Всей структуры денежных потоков, кредитов, займов, которые он предоставлял, чтобы его продукцию покупали. Куда уходят деньги. Вам пока понятно?

– Он одалживает людям деньги на покупку его собственных товаров?

– В операциях Рейвенсклиффа вы видите материальную сторону. Заводы, продукция. Но есть еще одна сторона, банки и финансы. Деньги текли в банки, превращались в товары, которые продавались и превращались обратно в деньги. Никто толком не понимал этого, кроме него. Да никто и не способен, я полагаю. В этом главная цель. За последние два десятилетия Рейвенсклифф сотворил финансовую структуру настолько усложненную, что разобраться в ней практически невозможно.

– Но я читал отчеты.

– Нет, не знаю, что именно вы видели, но видеть вы могли только частичные отчеты. Прибыль или убытки одной компании ничего не означают. Так как они часть куда более огромного целого, которое раскинуто по всему миру. Вы знали, что Рейвенсклифф контролировал примерно шесть банков в Америке и Европе? Они были созданы исключительно для финансирования разнообразных сделок. Есть другие счета в других банках, десятки и десятки под контролем главного коммивояжера Ксантоса, существующие исключительно, чтобы совать взятку иностранным дипломатам, покупать президентов, оплачивать различные услуги.

– Я встречался с ним, – сказал я.

– И без сомнения, нашли его обаятельным человечком.

– А, да. Так и было. Вы намерены сказать мне что-то другое?

– Он мошенник, подкупающий тех, кто нуждается в подкупе. Сводник, поставляющий, когда требуется, проституток охочим государственным чиновникам. Вор, крадущий сведения о том, сколько другие компании предлагают за выгодный контракт. Жулик, фальсифицирующий сведения о качестве своих товаров. Что бы ни потребовалось сделать для получения заказа, мистер Ксантос сделает. Он торговец из караван-сарая с восточным отношением к правде. В этом была его ценность для Рейвенсклиффа, который смотрел в другую сторону, а потому не знал, каким способом получены те или другие заказы. О крупных подкупах Рейвенсклифф заботился сам. Я, знаете, сумел проследить все это. У каждого был свой почерк, и под конец я научился распознавать стиль каждого. Ксантос использовал несколько банков, главным образом «Банк Брюгге» в Бельгии, но также еще один в Милане и еще в Бухаресте, Манчестере, Лионе и Дюссельдорфе.

– Вы уверены?

Он не ответил.

– Мы начали распутывать все это, ниточку за ниточкой, но не нащупали смысл. Вот что было загадочным. Для чего все это? Зачем он все так усложнил? Никто не сумел найти ответ. Уилф Корнфорд предположил, что все это было делом рук Гаспара Нойбергера, финансового директора, любителя сложностей ради сложностей. Но меня это не удовлетворило, и я продолжил.

– Надеюсь, вы не намерены перестать просвещать меня?

– Я расскажу, если вы хотите.

– Безусловно.

– Вы знаете, что такое субмарина?

– Конечно.

– Бесуикская верфь сконструировала одну из ранних достаточно практичных моделей. Американцы были первыми, но «Бесуик» почти не отстала. По большей части они были опаснее для собственного экипажа, чем для кого-либо еще. Однако «Бесуик» получила контракт от правительства на радикальные изменения в конструкции, чтобы их можно было вооружить торпедами. Как вы, возможно, знаете, «Бесуик» также принадлежит компания «Госпорт торпедо», и они искали новых рынков сбыта. Королевский военный флот решил купить несколько и финансировать разработку. Правительственный контракт должен был оставаться совершенно секретным. И главное – не должно было быть никаких продаж иностранным правительствам.

– Значит, не как с торпедами?

– Вот именно. Они получили свой урок. Флот даже на той ранней стадии понял, что эти новые суда могут стать исключительно грозным оружием. Рейвенсклифф дал слово. Полгода спустя он уже строил верфь для русских, тогда наших самых ожесточенных врагов, для оснащения субмарин, изготовления торпед и всего прочего, что могло им понадобиться. Именно тогда его финансы затуманились. А причина – скрыть любой намек на государственную измену.

Я посмотрел на него внимательно.

– Вы не шутите? Не хотите же вы уверить меня, будто никто ничего не заметил? Когда же это произошло?

– В начале девяностых. Рейвенсклифф так преобразил русский военный флот, что он мог бросить вызов Королевскому флоту в Черном море. И все это задолго до того, как Британия и Россия стали союзниками, а тогда она была одним из самых наших опасных врагов. Кто-нибудь заметил? Нет. Проследить что-либо до Рейвенсклиффа было невозможно. Деньги были получены через выпуск ценных бумаг в Париже; компании зарегистрированы в нескольких разных странах, а их акции принадлежали компаниям, созданным исключительно для этой цели, владельцы же их, в свою очередь, были замаскированы. Ничто не указывало, что Рейвенсклифф имеет какое-то отношение к этим заводам.

– Так как же вы обнаружили правду?

– Для того мы и существуем. И как часто случается, слабым местом оказался человеческий фактор. Потребность в экспертах. Вы ведь не просто строите завод, нанимаете кучу неграмотных крестьян и начинаете производить сложное оружие. Вам нужны люди, чтобы обучать рабочих, надзирать за производством. Но у них нет управленческих навыков, специальности Рейвенсклиффа. Я разыскал нескольких людей, которые работали на верфи, и они все пришли туда из «Бесуик». В конце концов один – один-единственный! – рассказал мне всю подоплеку.

– И вас навестил ваш визитер.

– Именно. А теперь вы тоже знаете всю подоплеку, так что вам следует быть осторожным. Рейвенсклифф был сама целеустремленность. Он мертв, но его дух, как говорится, живет в людях вроде Ксантоса, Нойбергера и Бартоли. Он выбрал и обучил их. Организация воплощает его методы. Она обладает собственной жизнью и способна действовать без него. Можно сказать, он воплотил в нее свою душу и будет жив до тех пор, пока существуют его компании. Единственная форма бессмертия, которой может ожидать подобный человек, и более, чем он того заслуживает.

– Вы когда-нибудь с ним встречались?

Сейд покачал головой:

– Никогда. Я узнал его через числа. Не такой плохой способ знакомства. И более безопасный.

– Что ваши числа сказали вам? Видите ли, я в трудном положении. Ради чего все это? Я простой человек. Мечтаю о доме, и о саде, и о жене. Хочу иметь столько денег, чтобы ни о чем не нужно было бы беспокоиться. Я не хочу кончить в богадельне или в могиле для бедняков. У Рейвенсклиффа все это было десятки лет назад. Чего ему не хватало?

Сейд задумчиво посмотрел на ковер.

– Ну, – сказал он, – не денег. Собственно, я полагаю, что у него не было большого интереса к деньгам. Так часто бывает с подобными людьми. И не к славе или положению в обществе. Он принял титул с величайшей неохотой и никогда не искал публичных должностей. О нем мало кто слышал, и это его вполне устраивало.

– Так что же остается? Власть?

– Нет, не думаю. Не сомневаюсь, это льстило его тщеславию, но не слишком. Нет, я думаю, его мотивацией было удовольствие.

– Простите?

Сейд улыбнулся.

– Удовольствие, мистер Брэддок. А вовсе не то, что, как я понимаю, обычно ассоциируют с тяжелой промышленностью или вооружением. Но он словно бы подходил к тому, чем занимался, примерно как инженер к решению задачи или художник – к воплощению замысла в картине. Он извлекал удовольствие из создания того, что было гармоничным, интегрированным и сбалансированным. Думаю, он мог бы стать архитектором. А может быть, его увлекла бы эта новинка – кроссворды, где удовольствие заключается в решении загадок. Ему нравилось браться за, казалось бы, неразрешимые проблемы и решать их. Не сомневаюсь, ему нравилось вызывать восхищение и, бесспорно, он никогда не отказывался от любых прибылей. Но подозреваю, он никогда бы не достиг того, чего достиг, если бы не извлекал наслаждение из самого процесса. Вы даже могли бы назвать его эстетом. Удовольствие заключалось в сознании. Он взялся за создание самой совершенной организации, какую только видел мир, и преуспел.

– Вам это говорят числа?

– Они намекают. Остальное – догадки и опыт.

– По-моему, я запутался даже больше, чем прежде.

– Возможно. Но это единственное объяснение личности Рейвенсклиффа, отвечающее фактам. Теперь вы знаете в кратком изложении все, что знаю я. И как вы намерены на это ответить?

– Узнав его через числа, чем могу ответить я?

Я суммировал содержание единственной папки. Сейд слушал внимательно, сосредоточенно хмурясь.

– Значит, он жег свою наличность, так? Ну, на вашем месте я зачеркнул бы аферу.

– Почему?

– Он был слишком элегантен для подобных афер. Для него подобное слишком грубо.

– Значит?

– Он тратил эти деньги на что-то.

– На что?

– Откуда мне знать? Вы явно взяли этот труд на себя. Так узнайте, если хотите и если сумеете.

Интервью завершилось. Все репортеры с капелькой опыта понимают, когда больше информации извлечь не удастся, и я знал, что добился от Молодого Сейда всего, что он мог или хотел сообщить мне. Я встал. Священник из вежливости тоже встал. Он не пригласил меня остаться, снова сесть.

Я направился к двери, затем обернулся.

– Еще один вопрос, ответ на который вас вряд ли затруднит. Человек, который подошел к вам в вашем клубе. Как он выглядел?

Сейд задумался, ища возражения, но ничего не нашел.

– Ему под пятьдесят, белокурые волосы, поредевшие на макушке. Среднего телосложения. Ни усов, ни бороды, большой, необычно большой рот. В целом ничем не примечательный. Я не знаю, кто он, и больше его не видел.