Текст книги "Падение Стоуна"
Автор книги: Йен Пирс
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 47 страниц)
Интересно. Я вышел из «Ритца» и задумчиво пошел по Бонд-стрит, стараясь распутать то, что мне было наговорено, и то, что я узнал. Очевидное истолкование, разумеется, сводилось к тому, что мистер Ксантос искренне верит, будто я пишу биографию, в которой подавляющее место займет бизнес. Он хотел проинструктировать меня, каким представить Рейвенсклиффа. Но меня преследовал намек на грешки. Зачем он вообще упомянул про них?
И еще привкус сообщничества. Он пытался обратать меня, сделать соглядатаем, внушить лояльность, ощущение причастности, подбросив лакомую крошку информации. А леди Рейвенсклифф? Прямое предостережение, подумал я. Не дай себя провести, вот что подразумевалось.
Но больше ничего мне из этого разговора выжать не удалось. Бизнес переживал тяжелые дни, но все было под контролем. Не в этом ли суть? Вбить мне в голову, что из-за бизнеса Рейвенсклифф упасть в окно не мог? Что мне следует поискать где-нибудь еще, если у меня это на уме? Но в таком случае он, разумеется, знает, что я не просто пишу биографию.
Я вскочил в омнибус и расслабился. Нечто в цоканье лошадиных копыт, в том, как кучер беседует со своей упряжкой, в легком покачивании кареты на ходу всегда навевает на меня покой – если, конечно, омнибус не набит битком шумными поплевывающими пассажирами. Я сидел наверху, хотя было холодновато, и смотрел сквозь клубы трубочного дыма, как мимо проплывают величественные здания Портен-плейс, а затем еще более роскошные особняки Риджент-парка. Я прежде как-то по-настоящему не осознавал, что в этих домах и правда живут люди; они были столь же чуждыми мне, как дворцы или тюрьмы – и даже более чуждыми, чем тюрьмы.
Теперь я получил доступ в подобные дома и с большим любопытством высматривал картинки домашней жизни, открывавшиеся моим глазам. Слуга сидит на подоконнике, полируя стекла снаружи. Другой выбивает пыль из одеяла. Нарядно одетые дети спускаются по ступеням парадного крыльца в сопровождении няни. Повозки торговцев стоят в проулках позади, чтобы мясо, и рыба, и овощи могли быть доставлены невидимо через черный ход. Мне было дозволено войти в парадную дверь на Сент-Джеймс-сквер, подумал я. Впервые в жизни я почувствовал себя выше тех людей, среди которых рос. Затем у меня мелькнула мысль, что, по всей вероятности, в глазах леди Рейвенсклифф я примерно равен гувернантке.
Великолепие Риджент-парка не имеет протяженности, оно толщиной лишь в несколько кирпичей, эфемерная театральная декорация. А позади и далее находятся более убогие жилища Кэмдена. Впрочем, севернее расположен район комфортабельных вилл, построенных для человека с достаточным, но не чрезмерным состоянием. Мой прежний редактор жил как раз на такой обсаженной деревьями улице с домами, отделенными от широкой авеню, укрытыми от посторонних в уединении, недоступном роскошным особнякам. Именно такое грезилось мне в моих мечтах; мое воображение не уносило меня выше, но даже на триста пятьдесят фунтов годовых (в течение семи лет) подобное оставалось мне не по средствам. Или нет? Я никогда даже не рассматривал такую возможность, но теперь меня осенило, что, пожалуй, я могу жить в таком доме – перемена в моих обстоятельствах обрушилась на меня волной гордости. Я вообразил, как взмахом чековой книжки покупаю модную мебель в «Хилсе». Нанимаю прислугу. Женюсь на желанной женщине вроде… И тут я застопорился, потому что в проплывающей перед моими глазами фантазии я увидел женщину моей мечты сидящей на кушетке, отрывающейся от своего шитья и улыбающейся мне, когда я вошел в комнату, и лицо у нее было лицом леди Рейвенсклифф. Эта нелепость вернула меня на землю резко и крайне неприятно, однако я сохранил хотя бы достаточно здравого смысла, чтобы грустно улыбнуться шуткам, которые может сыграть необузданное воображение.
Галантный кавалер, в воображении способный покорить самую богатую женщину в стране, тем временем нерешительно топтался перед домом своего бывшего редактора, прикидывая, осмелиться ли постучать в дверь без приглашения. Однако было бы глупо проделать весь этот путь, только чтобы тут же убраться восвояси, а потому после недолгого колебания я набрался достаточно храбрости, чтобы пройти по дорожке и постучать. Затем назвать свое имя служанке, открывшей дверь.
Меня проводили в кабинет Макюэна и попросили подождать. Кабинет этот был куда больше в моем вкусе, чем неприглядная комната, из которой Стоун контролировал свою империю. Большие стеклянные двери открывались в сад, свежие букеты дарили аромат, не подпорченный застарелым сигарным дымом. Старинное кресло с чуть потрескавшейся кожей стояло на слегка потертом ковре, и тут же лежала кучка дров для камина. Комната выглядела любимой ее хозяином и отвечала ему теплом и уютом. Это была комната человека, на которого можно положиться.
Он вошел в дверь минуту спустя, улыбаясь и как будто нисколько не рассерженный моим появлением. Дружеское приветствие Макюэна – уже более, подумал я, не приветствие редактора подчиненному, начальника служащему – полностью меня успокоило и расположило к большей откровенности, чем я предполагал.
– Я так и думал, что вы заглянете на какой-то стадии, – сказал он весело, – но, правда, не так скоро. Совершили какое-нибудь великое открытие, которым хотите со мной поделиться? Надеюсь, это нечто такое, что мы сможем напечатать, а не излишне забористое. Вы установили, что будет с нами?
– Боюсь, у меня мало что есть, кроме вопросов, – ответил я, – хотя могу сообщить вам, что «Кроникл» будет находиться в руках душеприказчика, пока завещание не вступит в силу, а это может потребовать некоторого времени.
– Я так и полагал. А затем, думается, она перейдет леди Рейвенсклифф?
– Возможно. Сейчас все выглядит очень сложным.
Макюэн не привык, чтобы подчиненные – даже бывшие подчиненные – что-то от него утаивали. Он недовольно нахмурился, а потому я не стал тянуть.
– Я подумал, что вы за несколько секунд можете рассказать мне то, на что самому мне пришлось бы потратить несколько дней. Я практически не продвинулся с тех пор, когда видел вас в последний раз. Наоборот, только еще больше запутался.
– В каких областях?
– Да, по сути, в каждой. Я кое-что узнал о его смерти, как вы рекомендовали. Я установил, что с компаниями все было благополучно. К несчастью, не вижу, чем это может мне помочь.
– Да я этого и не предполагал, – сказал он. – И просто хотел удовлетворить собственное любопытство в этом деле.
– Почему?
– Ну, назовите это инстинктом старого газетчика, если хотите. Так что вы обнаружили?
– Только что не так уж мало людей сильно разволновалось, едва он упал. Например, человек по фамилии Корт…
Глаза Макюэна сощурились, и он начал слушать внимательнее.
– Корт?
– А! – сказал я. – Возможно, вы его помните. Леди Рейвенсклифф сказала, что одно время он работал журналистом в «Таймс». Вы его знали?
Он встал и отошел к окну, постукивая ногой, как всегда, когда задумывался. Затем повернулся ко мне.
– Крайне сожалею, Брэддок, – сказал он. – Я был чрезвычайно глуп и неосторожен в отношении вас.
– Но почему? В чем дело? Кто он такой?
– Действительно, какое отношение он имеет к рутинной биографии, заказанной горюющей вдовой?
Он сверлил меня взглядом, и я понял, что не получу от него ничего, не дав что-нибудь в обмен авансом. Он был искренне обеспокоен, и меня тронуло его участие. Но он был насквозь газетчик. Информация была для него едой и питьем.
– Это не биография, – сказал я после паузы. – Она хочет от меня не этого. Она хочет, чтобы я установил личность ребенка Рейвенсклиффа.
Он поднял бровь.
– Так-так. А Корт?
– Был одним из первых на месте его смерти и, думаю, сумел на три дня воспрепятствовать сообщению о ней.
– А! – сказал он негромко.
– Что «а»? – Я испугался. Собственно, из-за того лишь, как он это сказал: настороженно, почти встревоженно и, вне сомнения, удивленно, даже потрясенно. – В чем дело? Что все это значит?
– Правительство дало указание, чтобы мы не сообщали эту новость незамедлительно, как и все другие газеты. Мы согласились, поскольку надежность предприятий Рейвенсклиффа составляет национальный интерес. К тому же нас заверили, что это всего лишь ради предотвращения ненужной биржевой паники. Я подумал, что тут может крыться нечто большее, а потому и рекомендовал вас, чтобы у меня, так сказать, был человек внутри, но я представления не имел, что это может быть так серьезно. – Он сунул руки в карманы и уставился на ковер, как всегда, если что-то быстро взвешивал. – Напишите ей, что вы сожалеете, но эта работа вам не подходит.
– Что-о? Но ведь идея же ваша!
– Знаю. Однако это не оппортунистические репортажи, не околачивание возле судов и полицейских участков. И вам не следует впутываться в подобное.
– Вы мелодраматичны. Что вас так встревожило, скажите на милость?
– Что вы знаете о Генри Корте?
– Очень мало, – сказал я твердо. – И словно бы знать особенно нечего. Он был журналистом, теперь как будто ведет жизнь досужего джентльмена со скромным состоянием. Он был знаком с леди Рейвенсклифф много лет назад и появился на сцене в неясной роли вскоре после смерти Рейвенсклиффа. Какое-то упоминание ФО, но я не знаю, что это такое. Но только не Форин оффис, то есть министерство иностранных дел, поскольку он там не числится. Я справлялся, – докончил я неуклюже.
– Ну, как вы и сказали, знаете вы очень немного.
– Ну, так скажите мне побольше. Ясно, что вам что-то известно.
– Только если вы обещаете отнестись серьезно к моим рекомендациям.
– Непременно, – сказал я непоколебимо. Но не помню, собирался ли я сдержать обещание.
– Отлично. Генри Корт, возможно, самый влиятельный человек в Империи… – Он поднял ладонь, заметив на моем лице недоверие. – Пожалуйста, если вы хотите, чтобы я вам рассказал, не перебивайте меня. Я кратко соприкоснулся с ним, как вы верно догадались, в «Таймс» лет двадцать назад. Предположительно он был журналистом, но писал он мало. Тем не менее его отправили корреспондентом в Париж, хотя у «Таймс» там уже кто-то был. Никто не знал, откуда он взялся, почему его назначили, хотя поговаривали, что одно время он работал в «Барингсе» и что его парижское назначение было устроено сэром Генри Уилкинсоном, чье имя, я уверен, вам ничего не говорит.
– Вы правы. Но «Барингс» уже не раз всплывал за прошлую неделю.
Он нетерпеливо отмахнулся от моей доскональности.
– До своей смерти сэр Генри Уилкинсон был – во всяком случае, так говорили – главой Имперской секретной службы. Говорили – хотя опять-таки никто не знал ничего наверное, – что Генри Корт его куда более компетентный преемник. Говорили – так же без намека на факты или детали, – что однажды он в одиночку предотвратил катастрофу, которая повлекла бы гибель Империи. Что он убивал людей, а других распоряжался убить.
Я было открыл рот, чтобы как-то отозваться, затем передумал и снова его закрыл.
– Предприятие в масштабе Британской империи окружено врагами и опасностями. Несколько десятилетий мы противостояли войне и неплохо в этом преуспели. Но исчерпание нашей удачи – только вопрос времени. С кем мы будем сражаться? Как мы обеспечим себе преимущества? Кто наши друзья? Как мы оберегаем наши дипломатические, индустриальные, военные секреты? Этим, как говорят, занимается Генри Корт.
– Вы говорите несерьезно?
– Совершенно серьезно.
– Вы не начитались бульварных романов?
– Нет.
– Но раз вам известно все это, оно предположительно известно и нашим врагам.
– Предположительно. Но я не знаю этого наверняка, как и они. Что именно делает Корт и как он это делает, я не знаю. Историй хватает, но мне ни разу не удалось установить что-либо настолько достоверно, чтобы напечатать в газете, например. Не то чтобы мне это разрешили, даже если бы я и задумал столь непатриотичный поступок. Но не важно. Я пытаюсь объяснить вам, что если тут каким-либо образом замешан Корт, значит, в той же мере и интересы Империи в целом. И младшему репортеру без большого опыта никак не следует совать сюда нос.
– Может быть, он просто друг семьи.
– У Рейвенсклиффа друзей семьи не было. Как нет их и у Корта.
– Так что же происходит?
– Понятия не имею. И рекомендую вам не пытаться это узнать. Ничего хорошего вам это не принесет. Корт про вас знает?
– Сильно сомневаюсь. То есть не представляю, каким образом?
– Ах так! Вы не замечали, чтобы кто-нибудь следил за вами?
Теперь я и вправду встревожился.
– Вы же не серьезно?
Я знал, что повторяюсь, но это казалось оправданным.
– Два года назад, – сказал он, – в Англии жил немецкий репортер, корреспондент одной берлинской газеты. Он задавал вопросы о мистере Корте. Он умер пару месяцев спустя. На железнодорожных путях, сразу за Суиндоном. Вердикт был «самоубийство».
– Правда?
– Мораль: не интересуйтесь мистером Генри Кортом. Так как вы англичанин, он, без сомнения, будет к вам более снисходительным, поскольку безопасно предположить, что вы не – или пока еще не – на службе у наших врагов.
– Разумеется, нет…
– Но разумеется, вы на платной службе у женщины, которая является – или являлась – подданной Австро-Венгерской империи, союзницы Германской империи.
Я разинул рот. Мне следовало бы лучше справиться с собой, но я разинул рот.
– Вы это сочинили, – сказал я с упреком.
– Я лишь указываю, что чрезвычайно щедрая оплата за выполнение крайне сомнительного поручения может быть истолкована очень по-разному, в том числе и не в вашу пользу.
– Я, конечно, не собираюсь отказываться от трехсот пятидесяти фунтов в год из-за фантастических выдумок какого-то чиновника, – сказал я стойко. – Если кто-нибудь захочет спросить меня, чем я занимаюсь, я объясню откровенно и полностью. Естественно. Но я не делаю ничего хоть в малейшей степени предосудительного. И я в своем праве.
– Конечно. Но ваше право как англичанина может быть понято неправильно, как противоречащее вашему долгу. Так что будьте осторожны. Вы все еще склонны продолжать?
Я крепко задумался. Он был человеком, которому я доверял, – до этой минуты я не понимал, как сильно ему доверяю. Но я был не в силах полностью сбросить со счетов деньги. И главное, передо мной возник образ леди Рейвенсклифф, сидящей на кушетке в ее гостиной, выглядящей столь уязвимой и слабенькой, столь бесконечно горюющей о муже и отдающей себя в мои руки. Просящей меня о помощи – меня, из всех людей в Лондоне!
– Возможно, – сказал я. – Но не прежде, чем удостоверюсь, что ваше предупреждение обоснованно. Понятно, что подвергать себя опасности я не хочу. Не желаю я и вмешиваться в то, что меня не касается. Однако я взялся выполнить поручение и пока еще не вижу весомой причины не выполнить его.
Он вздохнул. Обескураженно и разочарованно.
– Я не говорю, что решил продолжать. А просто, что хотел бы.
– Я предполагал, что вы отнесетесь к этому именно так. И мне очень жаль. По-моему, вы совершаете ошибку.
Я призадумался. Последние слова Макюэна произвели на меня сильное впечатление. И тем не менее старое упрямство начало пробуждаться. С какой стати пугаться всего лишь слов, нашептанных мне на ухо? С какой стати отказываться сделать то, чего я хочу? Я не нарушал никакого закона, а напротив, пытался установить, не были ли нарушены какие-либо. А мне говорят, что я должен бояться и остерегаться. Англичане ни в коем случае не должны бояться и остерегаться своего правительства. Я вызывающе поднял взгляд.
– На кого работает Корт?
– На правительство.
– Какую его часть, имею я в виду.
– Понятия не имею. Министерство иностранных дел, Военное министерство, Министерство внутренних дел. На все, или ни на какую. Самая суть таких обязанностей в том, что определению они не поддаются. Не найдется ни единой бумажки, конкретизирующей их. Сомневаюсь даже, что он значится в списках сотрудников Государственной службы. У нас наконец появилась официальная разведывательная служба, но он и к ней не относится.
– А!
– Он оплачивается, и его расходы возмещаются из разнообразных фондов, не прослеживаемых до каких-либо государственных департаментов.
– Один человек не способен…
– О Боже мой! Корт не единственный! По всей Британии, по всей Империи, по всей Европе его люди, включая женщин, я полагаю, следят за нашими врагами и тем, чем они занимаются. Они следят за армией, они следят за политиками, они следят, какого рода оружие производится на заводах. Они следят за судами в портах, они следят за людьми, следящими за ними. Я сказал, что со временем мы можем быть втянутыми в войну, на самом же деле она уже ведется. Вы читаете в газетах истории о немецких шпионах в нашей стране, о вышколенных убийцах, выжидающих минуты начала войны, чтобы нанести удар и породить хаос здесь, на улицах Лондона.
– Истерический вздор.
– Вы уверены? Наши враги быстро учатся. Они воочию видели, какой хаос способна породить горстка анархистов с самодельными бомбами. Как легко убить короля в Португалии, президента во Франции. Посеять панику, удачно заложив бомбу в ресторане. Вы думаете, они не понимают, насколько мощное оружие страх и смятение?
Сам я всегда считал эти газетные блеяния не более чем способом обработки населения так, чтобы можно было принимать репрессивные меры против профсоюзов и бедняков, готовящих забастовку в надежде добиться заработной платы в соответствии с прожиточным минимумом. Мне никогда не приходило в голову, что кто-нибудь вроде Макюэна может принимать их всерьез. Или что они истинны.
Глава 13Отель «Рассел» в Блумсбери выглядел практически новым и построен был всего несколько лет назад. Терракота, кирпич и мрамор являли внешнему миру столь внушительный облик, что мне, как ни часто я проходил мимо по разным поводам, ни разу не взбрело на ум войти внутрь. Он был не для людей вроде меня – не больше чем «Ритц» или гостиные на Сент-Джеймс-сквер. Однако не предназначался он и для слишком богатых. Собственно говоря, было трудно определить, для кого его строили: слишком далеко от Вест-Энда для тех, кто проживает там, и неудобно расположен для тех, кто ведет дела в Сити. А большинству посетителей Британского музея его высокие цены были не по карману.
Но это была проблема его владельцев, а не моя. Оказавшись там, я просто коротал время, разглядывая многоцветные мраморные колонны, лепные потолки, сверкающие люстры. К такого рода постоянному антуражу, думал я, привыкли аристократы. Признаюсь, я ощущал в себе некоторое величие. Всего лишь за неделю или около того я начинал входить во вкус такого образа жизни. Это порождало некоторое беспокойство.
– Ужасное место, – заметила леди Рейвенсклифф, садясь напротив меня после того, как вошла, и я встал, чтобы поздороваться с ней. Она улыбалась, прогулка словно подбодрила ее. Глаза блестели и казались больше, чем я замечал прежде; она выглядела бесподобно красивой, будто приложила особые усилия, чтобы внушить страх противнику. Сделать ей комплимент мне в голову не пришло.
– Вам тут не нравится?
– Слишком вычурно. Предназначено впечатлять впечатлительных. И полагаю, свое дело делает.
Она заметила, как я покраснел.
– Извините, – сказала она. – Вы убедитесь, что иногда я бываю непростительно самоуверенной и нетактичной. Прошу, не придавайте никакого значения тому, что я говорю в подобных случаях. Я росла среди более старых, невзрачных домов, не вынуждавших вас все время восхищаться ими.
– Полагаю, то же можно сказать и обо мне, – отозвался я. – Чуточка вычурности упоительна.
Она улыбнулась.
– Так и есть. Беру свои слова обратно. Давайте купаться в этом избытке вульгарности, пока мы ждем. Вы не сообщите синьоре Винкотти, что мы тут?
Я так и сделал, а она сидела неподвижно; мечтательная улыбка разлилась по ее лицу. Я знал ее недостаточно хорошо, но догадывался, что она успокаивает себя перед, возможно, неприятным разговором.
Эстер Винкотти спустилась через десять минут. Позвольте мне прямо и без обиняков сказать, что ни о каком соперничестве между этими двумя женщинами речи не шло. Одна – чуткая, умная, красивая, элегантная; другая – толстая, почти кубическая, с красноватым, хотя скорее приятным цветом лица, которое явно ее совсем не заботило. Никогда еще я не видел женщины, столь мало подходящей для какой-либо связи с очень богатым мужчиной. На вид ей было лет пятьдесят и, хотя одежда на ней была недешевой, она, очевидно, не имела представления, как одеваться со вкусом. Седые волосы без намека на модную прическу. Лицо выглядело добродушным, но его выражение не оставляло сомнений, что, если леди Рейвенсклифф ожидаемый разговор тревожил, то Эстер Винкотти была напугана до мозга костей.
Когда я в роли посредника представил их друг другу, она нервно села, но ни та ни другая, казалось, не хотела начать, а леди Рейвенсклифф (сообщила она мне) категорически запретила мистеру Гендерсону, солиситеру, и близко подходить к отелю, пока она не закончит. Однако ни в той ни в другой враждебности не чувствовалось. Леди Рейвенсклифф сохраняла полную невозмутимость, но я догадывался, в какое недоумение ввергла ее самая идея, будто ее муж мог завести интрижку с такой абсолютно заурядной, вульгарной матроной. А потому она укрылась за маской аристократизма, которая и ставила на место, и казалась (мне) на редкость обворожительной.
– Вы так добры, что приехали сюда, миледи. Для меня большая честь познакомиться с вами, – сказала синьора Винкотти минуту спустя. – И я должна поблагодарить вас за то, что вы устроили меня в этом великолепном отеле. Ни к чему подобному я не привыкла.
– Не думаю, что я так уж добра, – ответила она. – И боюсь, я должна подождать, прежде чем удостоверюсь, что для меня такая же честь познакомиться с вами. Как близко вы знали моего мужа?
И сразу же быка за рога, подумал я, так как ожидал длительный обмен вежливостями перед переходом к существу вопроса.
– Но я его совсем не знала, – ответила синьора Винкотти. Говорила она с легким итальянским акцентом, но ее английский был настолько добротен, что по происхождению она могла быть только англичанкой. – Я в полном недоумении, почему я тут. Знаю только, что получила телеграмму от какого-то солиситера, что мне надо ехать в Лондон, что это дело не терпит отлагательств. Затем мне прислали железнодорожный билет. Первого класса. Я ничего не понимаю и очень тревожусь. Ведь я же ничего плохого не сделала.
Такого ответа мы никак не ожидали. Леди Рейвенсклифф не сумела скрыть недоверчивости, хотя и умудрилась сохранить контроль над собой.
– Вы не были знакомы с моим мужем?
– Кажется, я видела его, когда была совсем маленькой, хотя ничего об этом не помню.
– Где именно?
– В Венеции. Там жил мой отец, и там он умер.
– Синьор Винкотти?
– Нет. Это фамилия моего мужа, хотя теперь я вдова. Луиджи умер несколько лет назад, оставив меня с четырьмя детьми. Но мой отец обеспечил меня, и я прожила хорошую жизнь. Фамилия его была Макинтайр. Он был инженером по найму. И погиб от несчастного случая, когда мне было восемь, и меня воспитала одна семья там.
– Теперь вы обеспечены даже лучше, как кажется, – сказала леди Рейвенсклифф. – Мой муж умер, как вам, быть может, известно, и вы в числе бенефициаров его завещания.
Синьора Винкотти словно бы остолбенела.
– Он был очень добр, – сказала она. – Вы не можете объяснить мне почему?
Я отметил, что она не спросила о сумме. И мне это в ней понравилось.
– Мы надеялись, что нам это объясните вы.
– Боюсь, я понятия не имею. Ни малейшего.
– И вы действительно никогда не видели его после смерти вашего отца?
– Никогда. До этой телеграммы я совсем его забыла. И вспомнила только с большим трудом.
– Вы очень хорошо говорите по-английски, хотя выросли за границей, – высказал я мнение.
– Я росла в английской семье. Мистер Лонгмен был английским консулом в Венеции, прожил там много лет и умер, когда мне было двадцать. Так как у меня не было никаких связей с Англией помимо него и его жены, я осталась там и со временем вышла замуж. Мой муж был инженером. На его заработную плату и мое наследство жили мы вполне обеспеченно. Две мои дочери уже замужем. Один мой сын будет юристом, а второй думает стать инженером, как отец.
– Поздравляю вас, – сказала леди Рейвенсклифф.
Было ли что-то в рассказе о дружной, скромной семейной жизни, о подраставших детях, чья взрослая жизнь сложилась удачно, чему она позавидовала? Опечалило ли ее то, что ей не дано похвастаться своими детьми – о, он преуспевает, мы так горды за него!.. Взгрустнулось ли ей, что она никогда не посмотрит на лицо ребенка, чтобы увидеть отражение мужа?
– Вы не хотите узнать, какая сумма вам завещана? – вмешался я, поскольку мы слишком отклонились от темы.
– Наверное, надо бы, но я просто не вижу, как она может быть большой.
– Это зависит от того, что считать большой. А составляет она пятьдесят тысяч фунтов.
Эта информация была встречена полнейшим молчанием. Синьора Винкотти смертельно побледнела, будто услышала ужасную новость.
– Тут, должно быть, какая-то ошибка, – сказала она наконец голосом таким тихим и дрожащим, что ее слова трудно было расслышать.
– Видимо, нет. Надеюсь, вы извините наше любопытство, но мы, естественно, хотим узнать причину. Лорд Рейвенсклифф был колоссально богатым человеком, но даже по его меркам это большая сумма.
Я сознавал, что говорю точно член рейвенсклиффовского окружения, точно служащий. И почему-то мне стало неловко, но кроме того, еще говоря, я поймал себя на некотором самодовольстве.
– Я ничем вам помочь не могу. Нет, правда, – сказала она с таким лицом, будто в любую секунду могла расплакаться.
– Ваш отец был богат? Может, у них было совместное предприятие?
– Сомневаюсь. Мне всегда говорили, что он был очень беден, совсем не от мира сего. Но не настолько, чтобы не обеспечить меня.
– А ваше наследство? Ежегодная рента? Выплаты страховой компании? Венецианской? Итальянской?
– Нет-нет. Английский банк.
– Прошу вас, не принимайте к сердцу, но не могли бы вы назвать мне сумму? Это могло бы подсказать, какого рода отношения могли связывать вашего отца с лордом Рейвенсклиффом.
Понимаете, я уже начал думать как денежный человек. Прежде я никогда в жизни не счел бы, что источник дохода может помочь выявлению взаимоотношений данного человека с другим, но теперь это стало естественным, теперь я понял, что для некоторых только это и имело значение.
– Четыре раза в год я получаю чек лондонского банка «Барингс» на шестьдесят два фунта.
Благодаря моей новообретенной финансовой умудренности я быстренько подсчитал, что 62 фунта за квартал составляют примерно 250 фунтов годовых, то есть сумму капитала около 6000, – никак не на уровне Рейвенсклиффа. Его завещание означало, что ее доход умножился в восемь раз. Солидное состояние по английским меркам и огромное, полагал я, по венецианским.
– Синьора Винкотти, – сказала леди Рейвенсклифф, – я хотела бы задать вам даже еще более прямой вопрос. Пожалуйста, не обижайтесь, но мне совершенно необходимо знать ответ.
Судя по ее манере, ей было совершенно все равно, если ее собеседница и правда обидится. Да что с ней такое? Ей же совершенно не нужно прилагать столько усилий, чтобы быть грубой.
Винкотти вопросительно посмотрела на нее.
– Мой муж часто ездил в Венецию. Иногда я сопровождала его, но чаще нет. Венеция никогда меня не привлекала. – Она помолчала. – Разрешите мне выразиться без обиняков: мой муж не был отцом кого-то из ваших детей?
Синьору Винкотти вопрос поверг в шок, и я не сомневался, что она возмутится, так как на то у нее было полное право. Так чуть было и не произошло. Но она была много умнее, чем внушало ее толстое некрасивое лицо. Она наклонилась и взяла леди Рейвенсклифф за руку.
– Я понимаю, – сказала она мягко. – О, я понимаю.
Леди Рейвенсклифф отдернула руку.
– Не сердитесь на меня, я не хотела оскорбить вас, – сказала венецианка негромко. – Нет. Нет никакой возможности, ни малейшей, чтобы ваш муж был отцом кого-то из моих детей. Если бы вы увидели их и фотографию моего мужа, вам не пришлось бы полагаться только на мое слово.
– В таком случае нам больше не надо злоупотреблять вашим временем, – сказала леди Рейвенсклифф, тут же встав. – Я уверена, мои поверенные свяжутся с вами, когда придет время. Благодарю вас за вашу помощь.
И с этим она стремительно прошла через вестибюль отеля, предоставив мне, крайне смущенному ее неслыханным поведением, загладить его, насколько было в моих силах, попрощавшись более дружески, бормоча про шок и горе. Что было равно далеко от правды.
Затем я также поспешил в шум Рассел-сквер, где леди Рейвенсклифф ждала меня с потемневшим от гнева лицом.
– Отвратительная женщина, – сказала она. – Да и как она посмела говорить со мной сверху вниз? Если ее отец был столь же вульгарен, как она… Безусловно, должно быть физическое сходство. Она выглядит как бульдог в оборочках.
– Она вела себя с заметно большим достоинством, чем вы, хотя разговор должен был быть для нее очень тягостным.
– А для меня нет? – Она обернулась в ответ на мои умиротворяющие слова. – Вы думаете, для меня все было гладко и легко? Узнать, что твой покойный муж имел ребенка, быть вынужденной общаться с такими, как эта…
– Я не имею в виду…
– Я наняла вас, Брэддок, не для того, чтобы вы видели обе стороны аргументов.
– Мистер Брэддок. И, собственно говоря, наняли вы меня именно для этого. Вы хотите, чтобы я установил правду, а не играл в вашего поборника.
– Это мои деньги, и вам платят. Вы будете делать то, что вам указывают.
– Я проделаю хорошую надлежащую работу или не стану делать ее вовсе. Пожалуйста, решите, что вам от меня требуется.
Опасный ход. Порой вспыхивающее во мне желание встать в позу было чревато риском. Конечно, я желал работать честно, но я желал и денег, хотя после мрачных предупреждений моего редактора я был бы рад, если бы проекту этому пришел конец. Ее идеальным ответом (по моему мнению) было бы, что она намерена заплатить мне солидную сумму, чтобы я убрался восвояси. К несчастью, мои благородные, мужественные слова произвели обратное действие. Она рассыпалась на моих глазах и тихо заплакала, а потому чисто инстинктивно я начал поддерживать и утешать, что, разумеется, только усугубило положение вещей. Я сунул ей носовой платок, к счастью, чистый. Затем я окончательно все погубил, взяв ее руку в свои и крепко сжав. Она ее не отдернула.
– Давайте пройдем на площадь и поищем, где бы сесть – предложил я. – Здесь на тротуаре слишком людно.
Я увел ее на середину Рассел-сквер к маленькой палатке, обслуживающей клерков. Там я купил две чашки чая и одну подал ей. Я подумал, что, вероятно, она много лет не делала ничего столь экзотичного – она, никогда не делавшая ничего публично и ничего без слуг. Она с некоторым сомнением взглянула на старую надтреснутую чашку.
