Текст книги "Падение Стоуна"

Автор книги: Йен Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц)

Глава 24

Ежегодное собрание «Инвестиционного траста Риальто» должно было состояться в одиннадцать утра на следующий день после моего возвращения. До того я присутствовал только на одном подобном событии, и оно было смертельно и беспредельно скучным. Это было собрание акционеров некой южноафриканской горнодобывающей компании, и меня откомандировали потому, что бедолага, обычно освещавший их, заболел. С самой Англо-бурской войны южноафриканские горнодобывающие компании притязали на место в новостях так, как никогда не сумели бы большинство угольных шахт или хлопковых компаний. Поэтому я пошел – со строжайшей инструкцией не заснуть. «Просто запиши правильно фамилию председателя и запомни главное – доходы за этот год и за предыдущий, дивиденды за этот год и за предыдущий. Большее никого не интересует».

Поэтому я пошел и сделал, как сказано, и, сидя в одиночестве (настоящие акционеры меня избегали так, словно от меня дурно пахло, и чая с печеньем я тоже не получил), записал все, что мне было велено. Я до сих пор считаю, что не моя вина, что я пропустил обсуждение выпуска новых акций для привлечения капитала. Даже не засни я, все равно бы тогда не понял, о чем говорилось.

Но теперь я считал себя почти экспертом во всех финансовых вопросах. Слова и выражения вроде «временный сертификат на владение акциями» и «акции без специального обеспечения» срывались у меня с языка с той же легкостью, как и «нанесение тяжких телесных повреждений» и «оскорбление действием» всего несколькими неделями ранее. И, просто для верности, я уговорил пойти со мной Уилфа Корнфорда в качестве толмача. Я пришел с блокнотом, снова выдав себя за репортера; как Уилф проник на заседание, мне неизвестно. Помимо нас присутствовали с десяток других журналистов – само по себе примечательно, так как обычно подобные собрания привлекают одного-двух, – и по меньшей мере сотня акционеров. Последнее, как сказал Уилф, было беспрецедентно. Что-то, сказал он, заваривается.

И заварилось, хотя пока происходило, казалось столь же увлекательным, как собрание подкомитета в муниципалитете: сплошь внесение поправок и реплики из зала, так плотно упакованные в запутанные фразы, что их смысл несколько терялся. Номинальным председателем собрания был мистер Кардано, душеприказчик Рейвенсклиффа. Я подумал, что он хорошо себя проявил: выступил с краткой и совершенно пустой речью о превосходных качествах и способностях Рейвенсклиффа (речь, как я заметил, была встречена подозрительным молчанием), а после передал бразды Бартоли, который сидел слева от него с видом деланно нейтральным. Тогда этот джентльмен оттарабанил ежегодный отчет с такой скоростью, что вернулся на место всего несколько минут спустя. По достоинству я оценил лишь его последнюю фразу: «и ввиду отличного года и хороших перспектив на следующий мы рекомендуем увеличить дивиденды на двадцать пять процентов, до четырех фунтов и пенни на каждый номинальный фунт». Сел он под толику аплодисментов.

Далее последовали вопросы – хотя и не от журналистов, которым говорить не дозволялось (противоестественное положение вещей, что толкнуло их болтать между собой, выказывая свое недовольство). Когда распорядятся завещанным имуществом Рейвенсклиффа? Очень скоро, пообещал мистер Кардано. Может ли душеприказчик заверить акционеров в удовлетворительном состоянии финансов «Риальто»? Абсолютно; цифры доступны всем и каждому; в заверениях нет решительно никакой необходимости. А как насчет компаний, в которые инвестирует «Риальто»? По этому вопросу он не может дать ответ, вопрос должно адресовать означенным компаниям. Однако опубликованные ими отчеты предполагают, что дела у них идут успешно. И так далее и тому подобное. Голосовали по тому вопросу и по этому. Поднимались и опускались руки. Кардано временами бормотал «принято» и «не принято». Уилф ерзал на стуле. И наконец проголосовали за закрытие, и все встали.

Я постарался подобраться поближе к Кардано, но его окружили другие члены совета – почти как преторианская гвардия императора, и журналистам к нему было не пробиться. Подошел только один человек: когда он был всего в нескольких футах, Кардано посмотрел на него, на лице у него ясно читалось: «У меня получилось?» Человек кивнул, тогда Кардано расслабился и покинул зал.

Выходит, важная птица, но кто же он? Я не терял его из виду, пока его омывал поток пробирающихся к выходу. Правду сказать, ничего примечательного: средних лет, худощавый, короткие волосы, редеющие на макушке. Среднего телосложения. Ясное открытое лицо, ни бороды, ни усов. Смутная улыбка на благородных, красивых пропорций губах. Повернувшись, он отвесил полупоклон тучному старику лет семидесяти с круглым лицом и белыми усами-щеткой, выглядевшему как отставной подполковник пехотного полка, – привлекая к себе внимание в толчее, старик тронул его за плечо. Всего разговора я не расслышал, но уловил достаточно.

– Рад вас видеть, Корт, – пророкотал подполковник.

После они отошли за пределы слышимости. Мне бы очень хотелось послушать еще, но хватило и этого: фамилия обрела лицо. Теперь я знал, как выглядел таинственный Генри Корт. Мне он не показался слишком уж страшным.

Тут меня утащил Уилф, который вроде был сильно взволнован, и заявил – совершенно беспрецедентное проявление эмоций, – что ему надо выпить. Я и вообразить себе не мог его пьющим, не то что нуждающимся в выпивке, но кто я, чтобы отказывать?

– Ха! – сказал он, когда мы уселись в пабе за углом, излюбленном местечке людей из «Шредера» в послерабочие часы, но сейчас пустом. – Такая битва не скоро забудется!

Я озадаченно нахмурился.

– О чем это ты?

– О собрании, мой мальчик! В жизни ничего подобного не видел!

– Мы в одном зале сидели?

Он вытаращил глаза.

– Ты разве не видел, что там происходило?

– Я насмотрелся достаточно, чтобы упасть со стула от скуки, если ты об этом.

– Господи всемогущий!

– Ну? В чем дело? Что я пропустил?

– Нападение из засады, старина! Контрнаступление! Разгром сил противника! Разве ты ничего не понял?

Я затряс головой.

Уилф горестно вздохнул:

– Тебе это не по зубам, сам знаешь.

– Просто расскажи, – огрызнулся я.

– Ну ладно. Надеюсь, ты заметил, что совет директоров откупился от акционеров, заткнув им рот деньгами?

– Дивиденды?

– Они самые. Из баланса было очевидно, что реально поднимать выплаты следует всего процентов на десять. А они подняли на двадцать пять, и теперь им придется основательно залезть в резервы. Уверен, идея была заставить акционеров молчать до выплат – недель через шесть. Это кое-кого нейтрализовало, и ход был умный: с самого начала выбить у врага почву из-под ног. Но враги все наступали.

– Да? Как?

– А к чему, по-твоему, были все эти поправки, предложения и вопросы?

– Я понятия не имею.

– У одних, и их немало, акционеров появились подозрения, а другие хотят захватить контроль надо всем «Трастом». Они объединились – по всему Сити на прошлой неделе, наверное, встречи шли. Готов поспорить, была заключена некая договоренность, и они были уверены, что она продержится. Проголосовать за новое правление, потом внимательно проверить балансовые книги. После, возможно, распустить «Траст» и выплатить деньги. Не знаю. Значения это не имеет, потому что их победили.

– Правда?

– Правда-правда. Этот Кардано не дурак. Без сомнения, в отца пошел. Но там явно шли и другие дебаты. Двадцать пять процентов он контролирует как душеприказчик, и другие группы голосующих блокировали каждое предложение, зато проголосовали за то, чтобы отложить все решения до тех пор, пока не будет улажено завещание Рейвенсклиффа. Если хочешь знать мое мнение, довольно много акционеров голосовало в ущерб собственным интересам.

– И ты сейчас скажешь, что не знаешь почему. Вот уверен, скажешь.

– В точку. Но я выясню, так что помоги мне. Зато я могу сказать кто – ну по крайней мере про некоторых. Во-первых, банк «Барингс». Я не до конца сообразил, что к чему, но, похоже, банк аккумулировал пай приблизительно в пять процентов. Конечно, это только догадка. Но через несколько дней смогу получить подтверждение. Я даже не знал, что у них тут что-то есть. Они организовывали выпуск акций, но я полагал, что с тех пор давно уже продали свою долю.

– Они купили что-то на следующий день после смерти Рейвенсклиффа, – сказал я, испытывая немалую гордость: ведь знал что-то, чего не знал Уилф. И в награду получил заинтересованный взгляд. – С чего ты взял, что это был «Барингс»? – не унимался я.

– Но ведь это было проявление силы, так? Сам Том Баринг явился голосовать. Мол, не лезьте, только время зря потратите. Так давалось понять.

– И кто из них был Том Баринг?

– Под семьдесят, лысеющий. Тот с орхидеей в петлице.

– Отставной подполковник, разговаривавший с Кортом?

– Кто такой Корт?

– Никто. Это не важно. А кто, собственно, этот Том Баринг?

– Один из клана Барингов. Исключительная личность. Знаю, о чем ты, когда говоришь про отставного полковника. Он как раз так выглядит. Но он один из лучших в стране экспертов по китайскому фарфору. Мне это, конечно, без надобности.

– Конечно. Так он большая шишка?

– Один из директоров. Разумеется, это уже не семейное партнерство. Банк преобразовали в компанию, когда лет двадцать назад его постигла катастрофа, но семья до сих пор имеет огромное влияние. А что до Тома Баринга, то он ленив. Действует безошибочно – когда его удастся растолкать, а это случается не слишком часто. Что он здесь появился, мощный знак. «Барингс» считает происходящее достаточно серьезным, чтобы Том бросил свой фарфор и приехал в Лондон присутствовать. Он так поступает, только когда дело жизненно важное.

– Застольная тема на многие годы, – заметил я.

– Вот-вот. Но нечего ерничать. Это еще долго многим не даст покоя.

– Так что, по-твоему, это значит?

– Понятия не имею. Только что пока за «Риальто» стоит «Барингс» и хочет, чтобы все это знали. Но очевидно, есть что-то еще. Кто-то пытался устроить переворот. Верховодил по большей части человек из «Андерсона»…

– Который тоже покупал акции «Риальто» сразу после смерти Рейвенсклиффа, – вставил я. И снова произвел впечатление на Уилфа, я был очень доволен собой.

– Но от чьего имени выступает «Андерсон», а? – спросил он.

– Как насчет того, кого выдвигали в председатели?

Уилф посмотрел презрительно.

– Пустышка. Лицо, ничего больше. Нет, друг мой, это кто-то еще. И долго он от меня ускользать не сможет. Вот увидишь.

Он забарабанил пальцами по столу. Странный огонек сверкал у него в глазах, когда он основательно отхлебнул из стакана.

– «Барингс» хочет ясно дать понять, что убежден – с «Риальто» все в порядке. Но поступает так, возможно, только потому, что прекрасно знает, что на деле что-то очень и очень не в порядке, и готов потерять свой пай, лишь бы это скрыть. А какой мотив может быть у банка для готовности потерять деньги? А? Вот ты мне скажи?

– Перспектива потерять еще больше денег?

Он потер руки.

– Ха, вот это будет интересно.

Ну и ну, подумал я, пусть докапывается. Я не собирался делиться с ним моим коронным знанием. Но я думал, что знаю, в чем тут дело. По сути, это было очевидно. Любое должное расследование «Риальто» выявит тот факт, что отчеты – липа и что из дочерних компаний были выкачаны миллионы. Но – и это было очень и очень весомое «но» – какой смысл? Разве это не простая оттяжка неизбежного?

Я неспешно пошел домой, думая провести спокойный часок перед обедом. Или даже целый вечер, когда совсем не надо будет думать ни о деньгах, ни об аристократах. Почти с удовольствием я повернул ключ в замке дома на Райской Аллее и вдохнул вонючий воздух коридора.

Но удовольствие продлилось недолго. Миссис Моррисон ворвалась в коридор, едва услышала шум открываемой двери, и налетела на меня с суровым, измученным видом, совсем не похожим на ее обычную дружелюбную манеру.

– Мистер Брэддок, – начала она. – Я крайне огорчена. Крайне огорчена. Как вы могли проявить такое неуважение, даже не знаю. Я очень в вас разочарована. Боюсь, я должна просить вас покинуть мой дом.

– Что? – пораженно спросил я, останавливаясь снять пальто. – В чем, скажите на милость, дело?

– Я всегда давала моим мальчикам полную свободу и ожидаю от них уважения к этому дому. Приглашать неподходящих лиц неприемлемо.

– О чем вы говорите, миссис Моррисон?

– О той женщине!

– Какой женщине?

– Той, что в гостиной.

Леди Рейвенсклифф, подумал я, но прилив радости быстро угас в смятении, что она увидит, в каких обстоятельствах я живу. Скудость, убогость. Я огляделся: крашенные коричневой краской деревянные панели, выцветшие обои, дешевые эстампы по стенам, сама миссис Моррисон – и почти покраснел.

– Мне очень жаль, что она сюда пришла, – пылко сказал я. – Но не бойтесь. Она совершенно респектабельна. И уж конечно, ее никак нельзя назвать «неподходящей».

– Она гулящая, – сказала моя домохозяйка, запнувшись на последнем слове, но потом решив, что оно оправданно. – Не притворяйтесь передо мной, мистер Брэддок. Уж я-то гулящую узнаю, а она именно такова. Я этого не потерплю.

Я скорее ожидал, что миссис Моррисон будет вне себя от волнения при мысли, что принимает в своем доме настоящую леди, и с моим облегчением, что Элизабет не подвергли цирку с чаем и печеньем, могло сравниться только уныние, что ее характеризовали подобным образом. Будь она гулящей, она была бы мне никак не по карману – даже с тремястами пятьюдесятью фунтами в год.

– Но, миссис Моррисон, она моя нанимательница.

Теперь домохозяйка вытаращилась на меня с неприкрытым изумлением. Мы очутились в тупике, в котором ни один не понимал, о чем говорит другой, пока недоразумение не разрешил звук шагов. Девушка, показавшаяся на пороге гостиной, была далеко не леди. На деле характеристика миссис Моррисон была вполне здравой. Девушка двадцати, я думаю, лет была одета убого и безвкусно и держалась с развязным нахальством, к которому примешивались осторожность и подозрительность. Не знаю, почему я так говорю, но такое сложилось у меня впечатление.

– Кто ты, черт побери? – недоверчиво спросил я.

– Вы ведь обо мне спрашивали, верно?

– Нет.

– Мне сказали, вы заплатите мне гинею.

Гинею? Ей? До такого я еще не дошел. И вполне понял, почему миссис Моррисон так на меня сердита. Женщины были единственным, чего она не дозволяла. И уж конечно, такие.

– Заверяю тебя, я… – И тут мне вспомнилась гинея. – Кто сказал, что я заплачу тебе гинею?

– Джимми.

– Какой Джимми?

– Никогда его раньше не видела. Мальчишка.

И тут меня осенило.

– Тебя зовут Мэри?

– Конечно.

Я облегченно вздохнул.

– Возвращайся в гостиную и подожди меня там, хорошо?

Я почти затолкал ее в комнату, захлопнул дверь и повернулся к миссис Моррисон.

– От всей души извиняюсь, миссис Моррисон. Не могу выразить, насколько мне жаль. Поверьте, эта женщина не та, чем кажется. Она очень важный свидетель, абсолютно необходима в данный момент для моей работы. Я весь город перерыл, пока ее искал, и мне надо с ней поговорить, пока она не испугалась и не сбежала. Позвольте мне это сделать, а потом я все объясню лучше. Пожалуйста…

Домохозяйка колебалась, а потому я успел улизнуть в гостиную и закрыть дверь. Мэри стояла у погасшего камина, сжимая сумочку так, словно это единственная ее защита. Я молча смотрел на нее. Она не была уродливой, сообразил вдруг я, если забыть о недокормленности и общей хмурости. Многие мужчины… Выбросив это из головы, я предложил ей сесть. Сам я стал у камина, чтобы смотреть на нее сверху вниз.

– Так, значит, ты была подручной мадам Бонинской, – сказал я. – Ты знаешь, что тебя разыскивает полиция?

Она кивнула.

– Не беспокойся, я тебя не выдам. Хотя должен сказать, что они никоим образом не думают, будто ты ее убила. Ты им нужна как свидетельница, ничего больше.

– Им всегда нужно больше, – сказала она. У нее был тусклый, монотонный, совершенно непривлекательный голос, хорошо подходивший к туповатому взгляду. – И они не так хорошо платят, как вы.

– Сколько я тебе заплачу, зависит от того, сколько ты мне расскажешь, – возразил я. – Поэтому пока не слишком заносись. Где ты была, когда убили твою хозяйку? Ты видела, кто это сделал?

– Нет. Я ничего не видела. Меня не было дома. Я вернулась, нашла ее и подумала, что обвинят меня, поэтому убежала.

– Вполне понятно, – заметил я. – Но ты знаешь, кто это сделал?

Она покачала головой.

– У нее не было на свете врагов. Она была чудесной женщиной. – Она поглядела на меня, как птица на червяка. – Гинею.

У меня в комнате действительно имелись деньги, но мне было неприятно отдавать их ей. Я вздохнул, быстро взбежал по лестнице и по возвращении отсчитал монеты на стол.

– Не трогай, – предостерег я, когда она за ними потянулась. – Какой она была?

– Коровой. Подлой, злобной коровой. Я ее ненавидела. Я едва не заплясала от радости, когда увидела, как она лежит на полу. Она всегда была пьяной, от нее воняло, а как она говорила… Словно ты грязь у нее под ногами. Я ее ненавидела.

– А разве в ее профессии не надо быть очаровательной с клиентами? Я говорю про предсказание судьбы?

– О да. Недолго. Когда хотела, она умела пресмыкаться не хуже других. Пока не запускала в них когти, а потом все как рукой снимало. Когда она выжимала из них деньги, ничего такого не было и в помине.

– О чем ты?

– Она заманивала людей на свои сеансы и делала так, что они выбалтывали все свои секреты, думая, что разговаривают с духами. А потом говорила, вы ведь не хотите, чтобы ваша жена, или ваш партнер, или ваши родители про это узнали, правда?..

– Приведи пример.

– Была одна женщина, ее она вынудила рассказать, что у нее есть друг. Ну, знаете какой. Она была замужем, понимаете. И хозяйка выудила у этой женщины драгоценности, кольца, все ее деньги. А потом женщина покончила с собой, ведь когда хозяйка выжала ее досуха, то все равно написала грязное письмецо мужу. Мне пришлось его доставлять. Хозяйка показала мне объявление в газете. Его она вырезала и приколола к стене – как приз за большое достижение. Она им гордилась.

– А ты?

Она пожала плечами:

– А мне какое дело?

– Большее, чем ты готова признать. Ну, да не важно. Я хотел спросить тебя про одного мужчину, который к ней приходил. Вот про этого.

Я показал ей фотографию Рейвенсклиффа.

– Да, я его помню.

При этих словах меня охватило возбуждение.

– Расскажи мне все. От этого зависят деньги на столе.

– Это был не клиент, – сказала она, немного подумав. – Он приходил не ради столоверчения и всего такого. Обычно она ради этого расфуфыривалась, надевала особое платье и начинала говорить эдаким голосом – старалась быть позагадочней и пожутковатей. Сами знаете. Но тут было другое. Они разговаривали.

– Ты знаешь, о чем?

– Нет. Но она хотела от него денег.

– И получила?

– В тот раз, когда я там была, нет. Он из-за чего-то злился, это я слышала. «Если не скажешь, ничего не получишь».

– А ты знаешь, про что он говорил?

Она покачала головой.

Не слишком полезно.

– А про саму мадам Бонинскую ты что-нибудь знаешь?

– Мало что. Я про то, она ведь мне ничего особо не рассказывала, так? Обращалась со мной как с грязью. Она либо смотрела на всех сверху вниз, либо старалась их стащить на дно. Слышали бы вы, что она говорила про людей, которые к ней приходили. С ними она была такая милая и полная сочувствия, пока не запускала в них когти. А тогда они узнавали ее с другой стороны.

– Продолжай.

– Даже не знаю. Русской она не была. Вообще не была иностранкой. Но долгое время жила за границей. Сама мне рассказала. При русском дворе, во всяких аристократических местах в Германии, так она говорила. Все любили мадам Бонинскую.

– Так почему она вернулась в Англию?

– Наверно, до всех там дошло, кто она такая, и больше ей поехать было некуда. Но она считала, что тут напала на золотую жилу. Она собиралась составить себе состояние. Она свое получит, твердила она мне. И, конечно же, получила. Кто-то ее убил. А если это ей не по заслугам, то уж не знаю что.

– Так у тебя нет догадок?..

– Я же сказала, она ничего мне не рассказывала. Я была прислугой. Вот и все. Думаю, мне больше нравилось на улице. Но я держалась за место на случай, вдруг она говорила правду. Вдруг она разживется деньгами.

– Когда полиция нашла тело, денег в квартире не было.

Она пожала плечами. Я не мог ее винить.

– Сколько ты украла? – тихонько спросил я.

– Ничего.

Она явно лгала, поэтому я ей улыбнулся.

– То, что тебе недоплатили?

– Если хотите.

– А эта золотая жила? Как по-твоему, она имела какое-то отношение к тому человеку?

Опять пожатие плечами. Очень хотелось бы, чтобы она перестала. Она умудрялась создать впечатление, что ей вообще ни до чего на свете нет дела. Что, разумеется, могло быть правдой.

– Думаю, да. Она была в большом возбуждении, когда он ушел.

– А эти деньги, которые ты не крала. В ящике было еще что-нибудь?

– Какие-то бумаги, но я не смотрела. Ничего важного.

– Ты их взяла?

– Нет.

Они тоже пропали. Меня опережали на каждом шагу. Всякий раз, когда я что-то делал, о чем-то думал, кто-то уже успевал побывать там до меня. За свою гинею я установил лишь то, что Рейвенсклиффа мир духов не интересовал, но это я знал и так; что эта женщина что-то знала, но я понятия не имел что. Возможно, она узнала что-то в России или в Германии. Что такого она могла знать, что было бы важно для человека вроде Рейвенсклиффа?

– Насколько хорошо они были знакомы? Были на короткой ноге? Холодны друг с другом? Как незнакомые?

– Он… ну, он разве что нос не зажимал, когда с ней разговаривал. Отказался пожать ей руку и все такое. Нет, ему что-то было нужно, и глаза бы его ее не видели.

– Он это получил?

– Не знаю. Я слышала только, как она бормотала себе под нос: «Почему? Почему? Почему это?» Все бормотала и бормотала.

– Наверное, слишком было бы надеяться, что ты знаешь, о чем она говорила.

Она пожала плечами. Я вздохнул.

– Скажи, – рискнул я, совсем пав духом, – ты кого-нибудь из этих людей узнаешь?

Я показал ей фотографию леди Рейвенсклифф. Она покачала головой. Потом я предложил ей групповой снимок совета директоров «Бесуика», она посмотрела и снова пожала плечами.