Текст книги "Падение Стоуна"
Автор книги: Йен Пирс
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 47 страниц)
Вечер на Райской Аллее оказался богатым на события, вероятно, самым странным, какой только знал этот маленький дом. Только я уговорил миссис Моррисон, что над репутацией ее дома никакая серьезная угроза не нависла, как в дверь позвонили – факт беспрецедентный и невообразимый. Респектабельные люди не звонят в дверь без предупреждения в восемь часов вечера. К респектабельным людям не приходят нежданные посетители в восемь часов вечера. Уже сам звук наделал большой переполох.
А посетитель тем более. Это был Уилф Корнфорд, явившийся с блаженным видом, который пропал, едва он увидел меня. Тогда он неодобрительно нахмурился.
– Я, право, полагаю, что ты не выполнял своих обязательств по нашему договору, юноша, – строго сказал он. – Я думал, ты будешь рассказывать мне все важное. И обнаруживаю – или, во всяком случае, подозреваю, что ты этого не делал.
– Как так?
– Потому что я разговаривал с заведующим отделом продаж в «Черчилле», там производят металлорежущие станки. И он мне сказал, что «Глиссонская сталь» почти три года назад заказала три новых токарных. Из тех, которыми растачивают орудийные стволы.
– И что?
– А то, что потом я зашел в паб на Мургейт и поговорил с брокером, занимающимся подобным товаром, который со всей решимостью заявил, что своих старых станков «Глиссонская сталь» не продавала. На деле те станки, которые у нее уже имелись, в точности такие, как новые.
– Это интересно?
– Зачем «Глиссонской стали» восемь токарных станков? Чтобы растачивать стволы для боевых кораблей, когда у нее нет заказов на боевые корабли?
– Я правда не притворяюсь, когда говорю, что понятия не имею.
– Ты, уж пожалуйста, поделись со мной. Что еще ты раскопал, о чем мне не рассказывал?
Немного подумав, я ринулся головой в омут.
– Я раскопал, что за последние полтора года из компаний Рейвенсклиффа выкачали пару миллионов и что верфь завалена запчастями. – Я как мог объяснил увиденное. – А еще – что у каждого политика в этой стране есть акции «Риальто». А если хочешь незначительных деталей, то Рейвенсклифф обнаружил какую-то дырку в своей структуре управления и не мог понять, откуда она взялась, и еще его имущество в подвешенном состоянии из-за доли наследства ребенку, который скорее всего мертв.
Откинувшись на спинку стула, Уилф довольно вздохнул.
– О да, – сказал он. – Великий человек, даже в своем падении великий.
– Прости?
– Если бы ты с самого начала мне это рассказал, я, знаешь ли, гораздо раньше бы увязал все.
– Да не хотел я, чтобы что-то увязывали, – раздраженно отозвался я. – Моим заданием было найти ребенка, а не расследовать деятельность компаний. Мне было наплевать и на «Бесуик», и на «Риальто». Кстати, а что именно ты увязал?
– Рейвенсклифф был игроком. Он пошел на самый большой риск в своей жизни и проигрывал. Интересно, сколько бы еще ему удалось продержаться.
– А ты не мог бы просто сказать, о чем ты говоришь?
– Разве ты не понимаешь? Он строил себе военный флот.
– Что?
– Это же очевидно. У него нет новых заказов, прибыли сходят на нет, кораблестроители повсюду в отчаянии. А он заказывает новые станки, новую броню, заводы ломятся от деталей. Как по-твоему, для чего все это? Как по-твоему, сколько запасных орудий кому-то нужно? Ну, три от силы. Нет, друг мой, он строил корабли. Он вложил пять-шесть миллионов, и у него не было ни единого шанса получить их назад. Вопрос был только в том, как долго он сможет продержаться, прежде чем все рухнет. А самое примечательное – что «Барингс» и ему подобные по-прежнему делают вид, будто все в порядке.
– Ты уверен, что он просчитался?
– Разве ты не читал последний бюджет?
– Нет.
– Правительство столько денег потратило на пенсии по старости, что вообще ничего не осталось. Изменить ситуацию может только война, а она в настоящий момент не слишком вероятна.
– Но Рейвенсклифф был умным человеком.
– Самым умным.
– И не беспокоился. Будь ты на его месте и в таком положении, что бы ты сделал?
– Ничего. Я ничего не мог бы сделать. Разве что, может, выпрыгнуть из окна.
– Или продолжать, как раньше, и надеяться на войну.
Он воззрился на меня.
– Абсурд, – сказал он. – Должно быть какое-то еще объяснение. А кроме того, как это объясняет собрание акционеров?
– Я не собственное мнение выдвигал, знаешь ли, а только твои слова повторил. Так что там с собранием акционеров?
– Я обнаружил, кто стоял за попыткой переворота.
– Очень надеюсь, что ты со мной поделишься.
– Теодор Ксантос. – При этих словах вид у него сделался ужасно самодовольный.
– Но он же просто переговорщик, – пренебрежительно отмахнулся я.
Теперь настал черед Уилфа принять вид надменной снисходительности.
– Просто переговорщик? На Ксантосе половина продаж «Риальто». Одиннадцать миллионов в год. Последние двенадцать лет.
– И что с того?
– Он получает один и три четверти процента комиссионных. Сам посчитай.
Закрыв глаза, я попытался приложить мои новообретенные финансовые навыки.
– Это около… Господи милосердный! Это больше двух миллионов фунтов!
– Так, значит, не просто переговорщик, а? Да, конечно, взятки ему приходится давать из этой суммы…
– Правда?
– Разумеется. Ведь нельзя же, чтобы их проследили до компании, так?
– Наверное, так. – Однако замечание заставило меня задуматься.
– Вот именно. Но даже если бы он тратил по пятьдесят тысяч фунтов в год…
– На взятки? – недоверчиво переспросил я.
– О да. Как минимум, – беспечно отозвался Уилф. – Это совершенно в порядке вещей.
Я покачал головой. Я не так представлял себе порядок вещей.
– Суть в том, что Ксантос часто проводит операции через некий банк в Манчестере, и именно оттуда поступили выплаты «Андерсону» на покупку акций «Риальто». Я напомнил кое-кому про пару-тройку прошлых услуг и получил подтверждение. А значит, Ксантос пытался захватить контроль над «Риальто».
– И как это укладывается в остальное?
Но Уилф уже встал и потянулся за шляпой.
– Понятия не имею, мой милый юноша. Я надеялся, ты мне скажешь.
Глава 26На следующее утро я отправился повидать Элизабет. На мой звонок никто не ответил, поэтому я впустил себя сам и поднялся в маленькую гостиную подождать хозяйку. И когда переступил порог, испытал больше потрясение. На диванчике сидел Теодор Ксантос.
– Мистер Брэддок, – любезно сказал он, когда я вошел.
– Какой приятный сюрприз.
– Я тоже удивлен видеть вас, – ответил я. – Вы пришли с визитом к леди Рейвенсклифф?
– А, да, но, боюсь, нас обоих ждет разочарование. Мне только что сказали, она уехала.
– Правда?
– Да, уехала. Как мне сказали, в Каус. На неделю. Они с Джоном ездили туда каждый год. Это был любимый курорт лорда Рейвенсклиффа. Он любил море. Что мне всегда казалось любопытным.
– Почему?
– Он был неохоч до природы, знаете ли. И большим романтиком тоже не был. Прелести стихий его не слишком привлекали. Однажды мы вместе пересекли на поезде Альпы, и, кажется, он ни разу даже глаз не поднял. Такие ландшафты, такое величие и великолепие, а он от книги не оторвался. А вот море производило на него очень странное действие.
– Какое же?
– Почти гипнотизировало. Что-то в нем. Ох уж вы, англичане, со своим морем. Такая эксцентричность. А вот мы, греки, совершенно к нему не восприимчивы, знаете ли, хотя и бороздили моря, когда ваши предки еще копались в лесах.
– Когда она уехала?
– Кажется, сегодня рано утром. Надо думать, ее багаж отбыл вчера.
– И когда она вернется?
– Не знаю. В прошлом году они провели там неделю, потом месяц путешествовали по Франции.
– Месяц?
– После он вернулся сюда, а она поехала на воды в Германию.
– В Баден-Баден.
– Да, кажется, так. – Он помедлил, вид у него стал хитроватый. – Ага! Вы в замешательстве, не знаете, как же будете без нее обходиться все это время. А ведь я вам говорил. Я пытался вас предостеречь. Но она совершенно неотразима.
– Я хотел проконсультироваться с ней по важному делу…
– И я тоже! И я тоже! Вот мы оба – брошены и тоскуем. Ну да ладно. Надо извлечь лучшее из ситуации. Тут превосходный кофе. Я его не просил, но леди Рейвенсклифф так хорошо вышколила слуг, что они угадывают пожелания посетителей.
Он жестом указал на поднос, потом разлил по чашкам кофе – изящно, не пролив ни единой капли.
– Как продвигается сбор материала? Я полагаю, вы были в Ньюкасле. Произвело впечатление?
Я посмотрел на него.
– Откуда вы узнали?
– Господи милосердный, мистер Брэддок! Как вы можете спрашивать? Леди Рейвенсклифф начинает вдруг вести себя на очень странный манер, нанимает человека, решительно неподходящего для задания, которое она ему дает, и вы думаете, что кто-то вроде меня не заинтересуется? Конечно, я постарался узнать о вас все возможное. Вы ведь не так-то хорошо умеете заметать следы.
– Я и не знал, что мне полагается их заметать.
– Конечно, не знали!
– Я нашел Ньюкасл очень интересным.
– А мистера Стептоу? Он тоже был интересным? Бедняга.
Неожиданность вопроса сбила меня с толку. Естественно, поразила. Я был совершенно к нему не готов, да и вообще едва ли наторел в искусстве притворства. Журналисту в этом нет большой необходимости. Мне хватило ума понять, что Ксантос старается меня напугать, хватило ума признаться самому себе, что он преуспел, и главное – смекалки, чтобы сообразить, что лучшим ответом станет не играть по его правилам. Я поглядел на него вопросительно.
– Ужасный несчастный случай, как мне говорили. Переехан на улице телегой с лошадью. Колеса прокатились прямо по нему, сломали спину. Мертв, бедолага. – Он печально улыбнулся.
Я уставился на него с ужасом.
– Как жаль, что Элизабет не была чуть щедрее с пирогом, – сказал он, махнув на пустое блюдо. – Я весь съел. Надеюсь, вы не в обиде. Любопытный способ составлять биографию, не написав ни единого письма семье ее героя в Шропшир.
Я сосредоточился на кофе, стараясь унять дрожь в руках.
– Мой редактор говорил, что, собирая материал о чьей-либо жизни, лучше всего начинать с конца и двигаться к началу. Я всегда следую его советам.
– Вы когда-нибудь путешествовали, мистер Брэддок?
– Не далеко.
– Обязательно попробуйте. Это расширяет кругозор. И полезно для здоровья.
– А остаться в Лондоне – нет?
– Ах, Лондон, город, полный насилия. Уличная преступность. На невинных людей нападают, невинных людей убивают – и все ради их бумажников, а зачастую и сущего пустяка. Случается сплошь и рядом.
– Ну не так уж часто, – возразил я. – Вы забываете, я специализировался на уголовных делах.
– Верно, верно. Я упомянул про это только потому, что мне нужно, чтобы один контракт доставили на подпись в Буэнос-Айрес. Надежному человеку, который его отвезет, хорошо заплатят.
– Вот как?
– Семьсот фунтов. Судно отплывает из Саутгемптона через несколько дней.
– А не то меня ждет та же участь, что и мистера Стептоу?
– Странные слова, но, полагаю, это риск, на который мы все идем. Господи милосердный, уже так поздно? Мне пора бежать.
Встав, он стряхнул с пиджака несуществующие крошки, поправил галстук и глянул на себя в зеркало.
– Где чаша?
– Какая чаша?
Он указал на каминную полку.
– Ах, та. Она разбилась.
Он воззрился на меня.
– Это был всего лишь горшок.
Он помешкал, но оправился.
– Конечно, конечно.
Достав из кармана конверт, он положил его на стол и вышел. Конверт был адресован мне. В нем лежали чек на семьсот фунтов, выписанный на «Банк Брюгге» в Лондоне, и билет на «Манитобу», отплывающую из Саутгемптона через два дня.
Глава 27Полагаю, незачем описывать, как я был взбудоражен, встревожен и напуган. Случившееся настолько выходило за рамки привычного, что я не имел ни малейшего понятия, что мне делать. Ксантос дал мне денег и сказал, что, если я их не возьму, он меня убьет. Или прикажет меня убить. Не этими самыми словами, но суть я уловил. Бедный мистер Стептоу уже был мертв. И еще кто-то на верфи. И Рейвенсклифф. А когда умирают подобные люди, кто я такой, чтобы считать себя в безопасности?
Мне требовалось время, а еще место, где я мог бы избавиться от назойливого ощущения, что за мной наблюдают, что за мной следят. Это не было безумием с моей стороны: применив науку Джорджа Шорта наоборот, я обнаружил, что это правда. Их даже было двое; впервые я задумался, а как давно они неприметно ходят за мной по пятам. Они шли за мной до самой Пиккадилли, но я завел их на мою – не на их – территорию, в окрестности, где я знал каждый закоулок и многих людей на улицах. С каждым шагом я чувствовал себя все в большей безопасности, все менее одиноким. Не такие уж они были умелые, и от этого я почувствовал себя сильнее, менее беспомощным. Я беспечно, словно их не замечаю, свернул на Стрэнд, оттуда на Флит-стрит и юркнул в «Утку», всегда почти пустовавшую в это время дня, – а значит, можно быть уверенным, что меня не застанут врасплох. Я заказал выпивку, в которой очень нуждался, и устроился в тихом уголке. Покой. В нем я нуждался не менее, чем в виски.
В сочетании они понемногу сделали свое. Я успокоился, а потом определенно разозлился. Да как он смеет? Не самая разумная реакция, ведь очевидно, что он слишком уж легко посмел, но она привела меня в чувство, на время усмирила дрожащую, перепуганную и слегка постыдную тварь, которая завладела моим рассудком. Ксантос мне угрожал, черт бы его побрал! Но почему? То же самое он мог сказать на любой стадии за последний месяц или около того. Потому, что его махинация на собрании акционеров не удалась и он планирует иной способ получить желаемое? И где Элизабет? Она действительно поехала в Каус или?.. При этой мысли я похолодел от ужаса. Ксантос старался захватить контроль над компаниями Рейвенсклиффа, а она наследница Рейвенсклиффа…
Странно, но именно воспоминание о том, как спокойно маленький грек сидел на ее диванчике, решило дело. Хотелось бы сказать, что меня побудили отвага, патриотизм, или галантность, или еще какая-нибудь мужская добродетель, но нет. Мою решимость распалило ощущение, что меня вытеснили, что запятнали прекрасный образ в моих мыслях. Да будь я проклят, если поеду в Саутгемптон, не говоря уже о том, что сяду на корабль в Южную Америку. Я один против всех, пусть так. Домой я вернуться не мог, а потому написал письмо Макюэну и оставил его бармену, чтобы тот передал, когда редактор придет. В нем я насколько мог полно изложил все, что мне было известно, и предоставил Макюэну самому решать, что с этим делать. Затем я послал весточку рассыльным. За пять шиллингов каждому они согласились взять на себя соглядатаев, а также позаботиться, чтобы их отвлекли, пока я буду выходить из паба через черный ход. Кажется, одному угодил в лицо булыжник, и он попал в больницу. У другого украли бумажник, и вор бежал вприпрыжку по улице, размахивая добычей над головой и бросая содержимое на мостовую, пока преследователь не оказался чересчур близко, а тогда был вынужден показать, как быстро умеет улепетывать.
К тому времени я был уже далеко, пробирался через темные улочки и закоулки к реке. Потом свернул на запад, но не к дому: туда я идти не решался. Вместо этого я пошел в универсальный магазин «Уайтли» в Бейсуотере, купил чемодан и кое-что из одежды (какая прекрасная вещь деньги!), оттуда – на вокзал Ватерлоо и поспел на поезд без четверти два в Саутгемптон. К тому времени я почти свыкся со своей новой ролью. Впервые за несколько недель я знал, что делаю и почему. А еще я был совершенно уверен, что за мной не следят, ведь рассыльный, которому я заплатил, чтобы он шел за мной, подал знак, что все чисто.
Но наличие денег и поглощенность высшей целью не означали, что я был избавлен от гнета английской классовой системы. Что ты можешь позволить себе билет первого класса, еще не дает тебе право сесть в купе первого класса или по крайней мере не означает, что тебе там будет комфортно. Я протерпел полчаса, пока мы не проехали Уокинг, а потом встал и прошел в более обшарпанные, но много более уютные недра второго. Английский правящий класс на отдыхе внушает трепет, в немалой степени потому, что он вовсе не на отдыхе. Эти люди едут в Каус (или, может быть, в Хенли и Аскот) с той же железной решимостью, с какой гренадеры маршируют на вражеские пушки. Они у всех на виду, они работают, по сути, это единственная их работа. Выглядеть элегантно, говорить нужные слова, быть с нужными людьми – для них так же жизненно важно, как расставить все запятые для меня или должным образом подсоединить трубу для водопроводчика; вот только водопроводчики и журналисты снисходительнее и больше склонны прощать. Одна промашка, и люди из высшего общества обречены – так, во всяком случае, кажется.
Неудивительно, что они щебетали так нервно; неудивительно, что большую часть времени поглядывали на свое отражение в окне, за которым проплывали унылые предместья южного Лондона. Семья из пятерых человек: мать, три дочери (две на выданье) и сын, которому пошло бы на пользу, если бы его одели в старые штанишки и отправили бегать по улицам швырять камни в окна. Несчастное дитя: он вел себя так примерно, что находиться с ним в одном купе было почти невыносимо.
А вот во втором классе было совсем иначе, и я углядел двух поденщиков из «Таймс», которые сидели, закинув ноги на скамьи, в задымленном купе. Я почувствовал себя как дома и в безопасности, едва сел рядом с ними, хотя (при обычном раскладе) они были журналистами не моего толка. Гамбл был полевым репортером, поэтому я вообще не понимал, как он тут очутился. Джексон занимался уголовными делами, но исчез из виду с полгода назад. Он почти смутился, увидев меня, и потребовалось некоторое время, чтобы выяснить почему.
Наконец после многих расспросов он вздохнул, достал блокнот и дал мне прочесть.
– «Каково бы ни было ее мнение относительно истинных радостей моря, женщина, принимающая приглашение прокатиться на яхте, должна позаботиться о соответствующем туалете», – прочел я. Я поднял на него глаза, и он, извиняясь, скорчил гримасу. – «Одна новая модель для Кауса выполнена в щегольском синем маркизете поверх атласа. В мелкую складку в соответствии с модой, чтобы создать приятный глазу тонкий и прямой силуэт. Воротник-стойка из кружев и крошечная округлого кроя шемизетка…» Бедняга! – воскликнул я, и он уныло кивнул. – Что, скажи на милость, ты натворил?
– Пропустил вердикт по Осборноскому убийству, – сказал он. – Шесть месяцев в отделе моды, чтобы наставить меня на путь истинный.
Я стал читать дальше:
– «Были дни, когда саржевые ткани были единственными, какие допускались для подобных прогулок, но погода на этой неделе позволит лен, туссоры, шантунги и фуляры…» Я даже не знаю, что это такое.
– И я тоже, – ответил он, забирая блокнот и снова заталкивая его в карман. – Я это взял из журнальчиков модисток. Понятия не имею, о чем тут речь.
Я повернулся к Гамблу:
– Но ты-то, надеюсь, не впал в немилость?
– Боюсь, что да. Я был в Афганистане, репортажи отсылал, думаю, неплохие.
– Но в Афганистане же нет войны? Или есть?
– В Афганистане всегда война. Так или иначе, это долгая история. Если ты думаешь, у Джексона неприятности, что ты скажешь на это?
Он тоже достал свой блокнот, и я опять стал читать:
– «В числе гостей на званом обеде их величеств присутствовали наследные принц и принцесса Швеции, принцесса Виктория и принцесса Виктория Патриция Коннафт, главнокомандующий в Портсмуте, герцогиня Текская и Элизабет, леди Рейвенсклифф. Сегодня утром они поднялись на борт королевской яхты, где состоялось богослужение, которое провел адъютант его величества, контр-адмирал сэр Колин Кеппел. Присутствовали…» Проклятие! – не сдержался я.
– Знаю. Два года уворачиваться от пуль на перевале Хибер…
– Нет, я про леди Рейвенсклифф.
– Почему ты ею интересуешься? Ах да, конечно, ты прав. Она же в трауре. Но она так вхожа в ближний круг, что, наверное, без нее не могли обойтись. Даже не знаю, куда катится мораль. Но мне есть дело? Никакого.
– Ты, случайно, не знаешь, где она будет в Каусе?
– Поедет ли она на регату? Крайне неуместно. Но конечно, она может гостить на «Виктории и Альберте».
Сердце у меня упало. Я думал, достаточно будет поехать в ее отель и постучать в дверь. Но если она в полумиле от берега, на королевской яхте, все будет обстоять сложнее, чем я предполагал.
– Знаешь, – продолжал он, – думаю, ты первый, кто вообще заинтересовался этой ерундой.
Я отдал ему блокнот. Я и не подозревал, что она вращается в столь высоких кругах. Кто бы мог подумать?
– Так ты просто едешь делать репортаж на остров Уайт?
– Э, нет! Я надеюсь написать что-нибудь интересненькое про царя. Если смогу что-то раздобыть, получу и известность, и фавор. А как насчет тебя? Вроде поговаривали, что тебя уволили?
– Я сам ушел. И я собираюсь… По правде говоря, все немного сложно.
– Ты где остановился?
Я пожал плечами:
– Понятия не имею. Я думал, сниму номер в гостинице…
Переглянувшись, они рассмеялись.
– Надеюсь, тебе понравится спать на скамейке в парке, – сказал Джексон. – Если найдешь незанятую.
– Об этом я не подумал.
– Можешь завалиться к нам. Мы в «Георге». Если у тебя нет отвратительных привычек…
– Никаких. И спасибо.
– Пожалуйста. Будешь спать на полу и платишь половину издержек. Квитанцию забираем мы.
Справедливо. С издержками «Таймс» была щедрее других газет. Остаток пути прошел почти приятно. Мои два товарища наскоро ввели меня в курс Каусской недели – единственно неосвещенным осталось все, связанное с судами, поскольку в тот год «Таймс» решила не трудиться посылать кого-то знающего толк в гоночных яхтах. Слишком затратно. Они даже предложили мне подработать, написать про кое-какие гонки: гандикап в 65 футов или (еще лучше) Королевский кубок. Я же не хочу попробовать себя с bal masque [3]3
Бал-маскарад (фр.).
[Закрыть]у миссис Годфри Баринг, правда? От судов я отказался, ведь в жизни ни на одном не был и не имел ни малейшего понятия, даже как определить, кто победил, но поразил их, согласившись взять бал. Если Элизабет в Каусе, если она еще жива, то как раз на таком событии будет присутствовать.
Каус был переполнен, Солент напоминал площадь Пиккадилли оживленным вечером пятницы. Небольшой паром, доставивший нас и наш багаж с материка, вынужден был лавировать между сотнями яхт – больших и малых, одномачтовых и трехмачтовых, длинных, элегантных и современных, старых и довольно потрепанных – и еще через похоже половину Королевского флота, ставшего в миле от берега для парада. На берегу было еще хуже; паром был так набит, что казалось, в любой момент может затонуть, и на сушу нас выбросило в толпу: женщины рука об руку под зонтиками, мужчины в белых парусиновых брюках и летних пиджаках, отдыхающие в канотье, детишки, няни и слуги. Джексон повел нас в «Георг», маленькую гостиницу возле типографии, очень дорогую и далеко не роскошную. Комнатенка на троих была, очевидно, в сезон верхом роскоши, даже если мы едва в ней помещались. Бросив чемоданы на кровати, мы спустились в бар. После трех пинт осборнского светлого мы сочли, что достаточно оправились и готовы к битве. Я почти забыл, зачем приехал. Я больше не боялся. Во всяком случае, в тот момент.
Джексон и Гамбл хотя бы знали, что им делать: Джексон занял удобную позицию, чтобы набрасывать заметки о том, что миссис Олджерон Данвезер мира сего считают уместным для послеполуденной прогулки (сдается, состоятельным женщинам положено менять туалеты по шесть раз на дню, вот почему дома поближе к центру шли так дорого), а Гамбл неспешно направился в контору «Каус газет» за сегодняшней рекогносцировкой, чем титулованные особы займутся сегодня вечером.
Я же растерялся: воображение смутно рисовало мне, что я просто встречу леди Рейвенсклифф, прогуливающуюся по променаду, но, очевидно, такого не случится. Раздумывая над этим, я медленно шел по Эспланаде к Египетскому дому, современной громадине с имитацией тюдоровской кирпичной кладки, которую на неделю сняли Баринги. Порассматривав ее какое-то время, я перевел взгляд на пролив Солент, где стояла на якоре «Виктория и Альберт», и неспешно вернулся в центр городка. Я пробовал расспросить гребца с королевской яхты, но он понятия не имел, кто гостит на чертовой посудине, да и кто я такой, что спрашиваю.
Сплошные разочарования, и я ловил себя на том, что меня понемногу одолевает лень, хотя у меня достаточно было на уме, чтобы держаться настороже и нервничать. На взморье я по-настоящему бывал лишь пару раз – воскресные вылазки в Саутенд, промотать деньги и убить время. И даже там – в не самом элегантном месте – я обнаружил, что движение моря обычно наводит на меня сонливость и отупение: оно всегда на меня так действовало и действует до сих пор. Возможно, у меня с Рейвенсклиффом было больше общего, чем я сознавал. Внесло свою лепту, конечно, и пиво, и к тому времени, когда я повернул назад к «Георгу» (не так уж далеко была гостиница), я отупел настолько, насколько вообще возможно. Я заставлял себя передвигать ноги, так как знал, что если лягу, то засну на много часов, и все шел, пока опять не вышел к воде – узкому заливчику, разделяющему Каус надвое. Моста там не было, его заменяло странное сооружение, похожее на плавучий деревянный сарай, который перетаскивали взад-вперед на цепях, чтобы перевозить пассажиров с одного берега на другой. Примостившись на кнехте, я стал смотреть на людей: мальчиков и девочек в матросских костюмчиках, мужчин из шлюпочных мастерских, женщин из богатых и более скромных домов, возвращающихся с покупками или идущих домой, чтобы приготовить обед или съесть обед, ими приготовленный. А потом вдруг рывком очнулся и поглубже надвинул на глаза шляпу, втянул голову в плечи, лишь бы меня не заметил мужчина, который уже поднялся по трапу и теперь обернулся посмотреть, как закрываются деревянные ворота сарая, – эти выглядели так, словно их позаимствовали на скотном дворе.
Это был он. Тут ошибки быть не могло. Ни малейшей. Одет он был иначе и теперь, в темном костюме и накрахмаленном белом воротничке, смахивал на банковского клерка на отдыхе. Он побрился и напомадил волосы, чтобы не выбиваться из роли. Но все равно выглядел как чернорабочий и ни за что не сошел бы за англичанина. Все те же неподвижные черты лица, отсутствие выражения в глазах, которые каждую секунду осторожно оглядывали все кругом, а не смотрели в пустоту перед собой, как, уверен, до сего момента это было с моими. Ян Строитель достал сигарету и закурил, когда паром отчалил от берега, но ничего странного во мне не заметил.
Я сделал все возможное, лишь бы не смотреть слишком внимательно, когда паром причалил на той стороне и пассажиры сошли, чтобы тут же смениться новыми. А потом старался не упускать его из виду, когда паром вернулся и я наконец сам мог туда подняться. Но лишь зря потратил время. Десять минут (и два пенса) спустя я достиг противоположного берега, а он исчез. Я быстро прошелся по главной дороге, ведущей из города, обратно вернулся по боковым улочкам, обрамленным приморскими виллами большего или меньшего великолепия, плутал более часа, но ничего. Не будь укол, какой я почувствовал в груди при виде его, таким острым и болезненным, я бы заключил, что обознался. Но нет. Я был уверен, что нет.
В свое время я прочел немало приключенческих романов, и многие перипетии в них проистекали из того факта, что главные герои, если натыкаются на какой-то подлый поступок, никогда не идут открыть душу полиции. Нет, они держат информацию при себе, от чего случаются всевозможные беды. Разумеется, под конец они, как и подобает мужчинам, всегда во всем разбираются сами; но я часто спрашиваю себя, насколько проще было бы, если бы власти были поставлены в известность заранее.
А кроме того, я не горел желанием самому во всем разбираться – подобает оно мужчине или нет. Поэтому я вернулся в город и отправился прямиком в полицейский участок. И там уразумел, почему дюжие герои романов не тратят свое драгоценное время на подобное занятие. Властям, по сути, неинтересно. Если бы я заявил о пропаже собаки, либо краже зонтика, либо потере записной книжки, то, не сомневаюсь, констебль Армстронг разом ринулся бы в бой. А так он посмотрел на меня, будто проблема как раз во мне, задумчиво пожевал губами и нахмурился на манер, заставлявший всерьез предположить, что он считает меня человеком, с которым надо помягче.
– Полагаю, даже у анархистов бывают выходные, – сказал он шутливо. – Наверное, у них работа тяжелая, свержения и все такое.
– Это не шутки.
– Прекрасно. Расскажите, что вас тревожит.
И я рассказал, но к тому времени, когда полицейский понял, что я только с чужих слов знаю, что Ян Строитель анархист-революционер и что настоящее его имя мне неизвестно; что опять же с чужих слов слышал, что у него есть пистолет; не знаю наверняка, есть ли у него пистолет при себе сейчас; видел его только со значительного расстояния; а до того только один раз; и не могу поклясться, что он тут не на отдыхе, он начал терять терпение.
– Не объявлять же нам на основании ваших слов военное положение, правда, сэр? – прокомментировал он.
Помрачнев, я тяжелым шагом вышел из участка.
