Текст книги "Хвала и слава. Книга третья"

Автор книги: Ярослав Ивашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

– Молодец! Пани Тарговская не знает, что это наша родственница. И Владек не знает.

– А как она сюда попала?

– Увязалась, приехала следом за мной. Поступила здесь на службу. Пусть себе…

– А ты с той… с Кристиной?

– Это тоже Марыся тебе сказала?

– Тоже.

– Ну что ж. Отпираться не стану.

– Очень красивая девушка… Ну что же, пошли?

– Идем.

Прежним путем вышли на боковое крыльцо. После ярких огней в доме темнота во дворе показалась непроглядной, но вскоре глаза привыкли.

– Иди-ка сюда, – позвал Антек брата.

У ворот Владек держал двух лошадей за уздечки. Слегка звенели удила.

– Только бы не было слишком много шуму, – сказал Антоний.

– У повозки окованные колеса, греметь будет, – отозвался Владек.

Анджей впервые прислушался к его голосу. Густой голос, с отличной дикцией, голос актера. Анджей не испытывал страха, но этот голос прибавил ему бодрости.

– Стрелять, не слезая с лошади? – спросил он Владека.

– Да, так лучше, – ответил тот, – лошадь привычная, не испугается, и можно сразу удрать.

– А куда удирать?

– В сторону Пулав. К железнодорожной станции, а не в город. Я после заберу лошадь, а вы идите на вокзал. И в Варшаву. Поезда сейчас ходят нерегулярно, но дождаться можно.

– Вот только вам придется проехать неподалеку от дома.

– Пустяки, два километра. Никто не заметит.

Антек вдруг крепко обнял Анджея и поцеловал его в щеку. Это было непривычное объятие.

– Ну, Анджеек… – прошептал Антоний.

Вскочив на коней, отправились в путь. Анджей чувствовал себя в седле довольно неловко, он был в длинных брюках, на спине болтался ранец, но лошадь шла хорошо, ровно, и он успокоился.

Их охватил осенний запах полей. Он плыл над равниной, и к нему примешивался запах конского пота и кожи. Спокойное дыхание равнины, отдавшей обильный урожай картофеля, теплый дух пашни, легкий дымок сжигаемой картофельной ботвы и тот удивительный запах, какой бывает в амбарах, когда туда свозят еще не совсем просохшее зерно, – все это говорило, что поля не замерли и на них еще кипит работа вопреки войне, вопреки всему, что связано с войной, что, казалось бы, сковало всякое движение жизни. Когда проехали еще километра два и дорога стала спускаться в лощину – бывшее русло реки, – ветер донес запах свежего сена: видно, скосили уже отаву. Уставшая от трудов, отходящая ко сну равнина посылала Анджею свое приветствие, и в этом было что-то колдовское – словно спокойная, привычная любовь приглашала его склонить голову на солому, на картофельные плети, на свекольную ботву, прижаться к земле, как к женскому телу.

Было тепло – то мягкое октябрьское тепло, какое на всем свете знает только равнина, и глубокий, красивый голос Владека как бы дополнял это тепло. Ни таинственность этой ночи, ни драматический характер дела, которое им предстояло, видимо, не действовали на него. Он сказал громко и отчетливо:

– Через минуту будем у статуи. Придется подождать.

Все произошло очень просто. Ждали, правда, долго, время тянулось бесконечно, наконец они услышали тарахтение брички. Владек наклонился к Анджею и сказал на этот раз шепотом:

– Подождем, пока проедет мимо.

Анджей отшатнулся.

– В спину я не стреляю, – сказал он громко.

Однако пришлось стрелять в спину. Ночь была не слишком темная – луна пробивалась из-за туч. Было не только слышно, но и видно приближающуюся бричку. Доехав до статуи, Валерий свернул вправо. Анджей увидел его быстро удаляющуюся фигуру в светлом пальто – Валерий оделся легко, по погоде. Анджей двинулся за ним и, проехав несколько метров, выстрелил. У него было такое чувство, будто он подошел и рубанул по спине спокойно сидевшего человека.

Лошадь Анджея забила копытами, но не двинулась с места, зато упряжка в бричке понесла. Анджей увидел, как Владек на своем породистом коне галопом промчался мимо. Слышен был грохот удаляющейся брички. И вдруг грохот умолк. Анджей изо всех сил стегал свою лошадь, но она, закусив удила, стояла как вкопанная.

– Хорошая коська, хорошая, – уговаривал Анджей, похлопывая ее по шее.

Вдали на дороге замелькал огонек. Это Владек светил себе фонариком. Наконец лошадь взяла с места, и Анджей нагнал его.

Соскочив с седла и ведя лошадь на поводу, он подошел к Владеку, который светил в лицо лежащего на земле Валерия. Тот был мертв.

– Выпал из брички, сволочь, – сказал Владек. – В Голомб направлялся, в гестапо. Торопился донести!

Анджея удивило, что Владек только сейчас понял это. Анджей смотрел в лицо мертвому Валерию так, как много раз смотрел на него живого, – с ненавистью. Большие черные глаза Ройского были открыты, но остекленевший взгляд их ничего не выражал.

– Надо столкнуть его в ров, – сказал Владек.

– Не тронь! – крикнул Анджей. – Пусть лежит.

– Так он скорее попадется на глаза.

– Все равно ведь лошадей поймают и примчатся сюда. Лучше не трогать.

– Верно. Ну так двинулись.

Они сели на лошадей. Ехали молча и неторопливо. Вдруг Владек оглянулся.

– Давай прямо в поле! – крикнул он Анджею и перемахнул через ров. Анджей – за ним, и оба понеслись по картофельнику. На дороге из Голомба появились огни – три машины мчались в сторону дома Тарговских.

Молодые люди укрылись в лесочке, и стояли рядом, стремя к стремени.

– К нам поехали! – сказал Владек.

– Что ты болтаешь? – Анджей только сейчас разобрался в том, что произошло. – Поехали в усадьбу?

– В усадьбу.

– В таком случае я должен быть там.

– Зачем?

– Там мой брат.

– С ума ты сошел! Чем ты поможешь?

– Но я должен!

Анджей пришпорил коня и помчался по полю вдоль дороги. Владек нагнал его уже совсем недалеко от дома. Схватив лошадь Анджея за уздечку, он резко остановил ее. Пытаясь вырваться, Анджей свалился с седла. Владек тоже спешился и схватил его за пояс.

– Никуда ты не поедешь, – бормотал Владек сквозь зубы, – никуда не поедешь. Отдавай автомат.

Анджей почувствовал, как его тело обхватили сильные руки. Он почти не мог дышать и едва вымолвил:

– Пусти!

Внезапно со стороны усадьбы донеслись негромкие выстрелы. Стреляли очередями, слышались крики людей, где-то поблизости завыла собака. Владек отпустил Анджея. Оба стояли, прислушиваясь. Снова раздались выстрелы, теперь уже громче.

– Беги, – сказал Владек, выхватив автомат у Анджея. – Ничем ты не поможешь. Беги этой дорогой прямо на станцию. Деньги на билет есть?

– Есть, – ответил Анджей сквозь стиснутые зубы.

– Беги быстрее. А я побегу в противоположную сторону.

– А лошади?

– Отпустим. Сами найдут дорогу домой. Мне лошадь сейчас не нужна.

– Ну, значит, все?

– Лети. Пока.

Пожали друг другу руки. Анджей быстро зашагал к вокзалу, находившемуся в нескольких километрах от города. Он еще не отдавал себе отчета во всем, что происходит. Он шагал словно в забытьи.

III

Поезд в Варшаву отправлялся только в шестом часу утра, но вокзал был уже забит людьми. Сидели на скамьях, на мешках, на чемоданах, хранивших на себе печать лучших времен, теперь обвязанных веревками и ремнями. Переполнена была даже уборная. Многие предпочли ее более благоустроенному залу ожидания. Какие-то фигуры жались по темным углам. Нетрудно было догадаться, что это евреи. Проходя мимо зеркала, Анджей взглянул на себя и испугался. Вид его был ужасен. Лицо осунулось, глаза лихорадочно блестели. «Надо бы и мне поискать темный угол, – подумал он. – Наверно, у меня горячка».

Небритые щеки его покрылись синей тенью до самых глаз. Ноги по колено в песке и черной земле. Достав из ранца щетку (аккуратный Анджей всегда брал ее в дорогу), он попытался отчистить брюки. Лежавшие на полу запротестовали.

– Вы что, на дворе не можете почиститься? – рявкнул на него какой-то пожилой господин.

Анджей не мог не признать его правоту. Но после ночного рейда он чувствовал себя в безопасности, только когда была крыша над головой. Его не оставляло странное чувство, будто головы-то у него вовсе нет – такая в ней была пустота. А вместе с тем он ощущал неимоверную тяжесть – на темя будто давило что-то.

«Нет, не гожусь я для подобных скачек с препятствиями».

Он совсем не думал о том, что произошло в усадьбе Тарговских. Ему даже не приходилось отгонять мысли об Антеке – он просто не думал о нем. Зато он не мог избавиться от навязчивого видения: освещенные электрическим фонариком, смотрели на него остекленевшие глаза Валерия.

«Необходимо уснуть хоть ненадолго», – сказал он себе.

Отыскав в зале ожидания каким-то чудом еще никем не занятый угол, Анджей опустил на пол свой ранец, сел рядом и, прислонясь к нему, заснул. Это был даже не сон, а внезапный провал во мрак и неизвестность.

Проснулся он глубокой ночью. Огромный зал был погружен в полутьму – часть огней погасили. Люди спали вповалку, отовсюду слышалось тяжелое дыхание. Спертый воздух стоял в зале над спящими людьми. Голова у Анджея по-прежнему была тяжелой и в то же время пустой. Это ощущение было настолько мучительно, что он поминутно встряхивал головой, будто пытаясь пробудиться от сна. Но ему не удавалось стряхнуть с себя эту тяжесть и боль. От лежания на твердом полу ныли все кости.

Анджей протер глаза. Протер раз, другой – словно желая убедиться, что не спит, что перед ним не привидение: рядом с ним, совсем близко, так что локоть Анджея касался его мешка, сидел сосед по каюте, с которым он разговаривал предыдущей ночью. Только на голове у него теперь был черный берет, которого Анджей не видел на нем раньше. «Дядя» смотрел на него испытующе и очень неприязненно. «Видно, ему уже все известно», – догадался Анджей. В состоянии полусна все казалось ему вполне естественным.

– Не спишь? – сказал Владек Голомбек. И вдруг Анджей увидел, что тот как две капли воды похож на Горбатого. – Не спишь? – повторил он свой вопрос. Он возвышался над Анджеем и – что было особенно неприятно – смотрел на него сверху вниз. – Ну как тебе все это нравится?

И они снова заговорили – шепотом, на ухо, еле слышно, чтобы не мешать спящим и чтобы никто не мог их подслушать.

– О чем вы спрашиваете? – возмутился Анджей. – Что мне может нравиться? Не понимаю!

– Называй меня дядей.

– Вот еще – дядя! Я даже не знаю, кто вы такой.

– Это не важно, кто я такой. Но лучше тебе называть меня дядей.

– Ладно, дядя так дядя…

– Я, кажется, разбудил тебя, – сказал тот, комкая в руке черный берет. – Тебе снилось что-то приятное.

– Ничего мне не снилось.

– А я думал…

– Напрасно…

– А я думал, что тебе, может быть, приснится Кмициц или какой-нибудь другой герой-дворянчик. Засада получилась точь-в-точь как у Сенкевича. Только во времена пана Заглобы еще не знали автоматов. Стреляли… Из чего, Анджей, стреляли в те времена?

Анджея удивил этот вопрос.

– Из пистолетов и карабинов.

– Да, да, верно, из пистолетов и карабинов. Очень неудобно было стрелять. Приходилось хорошенько целиться и, кроме того, надо было знать оружие: выше цели оно метит или ниже.

– Они были хорошие стрелки.

– Да уж что касается кровопролития, на это они были мастера. Как там, у Сенкевича: «убил десяток солдат». Убил – и ничего.

– Ну, времена были другие, – скорее подумал, чем сказал Анджей.

– Конечно, другие. А сегодня автомат. Что за великолепное изобретение! Тррр-тррр, прошил очередью, даже не целясь, – и мужик готов, лежит.

– Я целился, – сказал Анджей.

– Удобная цель была. Валерий в светлом пальто, и ночь не темная.

– Красивая ночь, – задумчиво сказал Анджей.

– Красивая и теплая. Октябрь здесь всегда красивый. Хороший это месяц. Звезды горят так ярко!

– И поля пахнут.

– Ты по полю шел? Перепачкался, как черт.

– Да, я торопился. Не разобрал даже, какая погода, только сейчас вспомнил, как хороша была ночь.

– И какая тихая! Стоит себе над польской равниной. Красивая страна. Ты молодчина, Анджей. Справился.

– А откуда вы…

– Владек мне сказал. Ну, и сам я видел. К сожалению.

– Все убиты?

– Все. Перебили всех.

– И Антека?

– Да. К сожалению, и Антека. Для вашей матери это будет большое горе.

Анджей пошевелился.

– Как ужасно!

– Это тебе, – дядя протянул к нему руку, – только кажется. Во всем есть свой смысл.

– Какой смысл может быть в убийстве?

– Но ведь ты же сам убил.

– Он был очень плохой человек.

– Может быть, это тебе только казалось. Он такой же, как и всякий другой.

– Он подлый.

– В каждом из нас есть подлость. Да, он тоже убивал. Давно это было, но все-таки убивал.

– И что же там, у Тарговских?

– Ну и ничего. Все вполне по-польски, по-дворянски. Похоронят всех в одной могиле. Вот и договорились, вот и пришли к соглашению.

– Разве для того, чтобы они пришли к соглашению, надо было убивать их? У нас общий враг.

– Возможно. Одни считают, что у нас один враг, другие – что у нас два врага. По-разному считают. И тем не менее сражаются, хорошо сражаются, как во времена Кмицица. Верно?

– А что же остается делать?

И вдруг Анджей вспомнил:

– О боже, Антек убит!

– Тяжело?

– Нет. Я не могу себе этого представить. Он всегда был со мной, столько лет. Мой старший брат. Нет, я не верю. Откуда вам стало известно?

– Мне сказал Владек. Он все видел.

– Их похоронили?

– Так быстро? Ночь ведь. Дождутся утра. Нужно время, чтобы выкопать ров, большой ров.

– И Кристину?

– И Кристину.

– И Марысю?

– Что касается Марыси, то я не уверен. Говорили, что кто-то убежал. А может быть, это о тебе говорили?

– Я не убежал.

– Нет. Ты вышел на рыцарский подвиг. Как в романе. Охота на краснокожих. Стрелял сзади, в спину безоружному…

– У него был автомат.

– А ты откуда знаешь?

– Сказали.

– Стрелял в человека, которого ты ненавидел всю жизнь.

– Он унижал моего отца. Я не мог не ненавидеть его.

– Да? Но разве за это убивают?

– Я убил его не за это. Но он высмеивал моего отца.

– Ты любил отца?

– Я и сейчас его люблю.

– Но отца уже нет.

– Где-то есть. Вернется.

– И снова будет печь пирожные.

– Да, печь пирожные! Кто-то ведь должен печь пирожные. Но он был мой отец.

– И за отца ты убил Валерия. Жестоко отомстил.

– Никто другой не мог этого сделать.

– Ну конечно. Судьба так сложилась. Вот для чего ты явился в эту усадьбу. Никто другой не мог этого сделать.

– Ни у кого не было оснований больше, чем у меня.

– Но он же был человек.

– Ужасный человек.

– А помнишь его глаза? У него были очень красивые глаза, совсем такие же, как у Антония. И в эту минуту, наверно, глаза Антония выглядят точно так же – открыты, но не видят. Словно глаза убитого зайца.

– У всех трупов такие глаза.

– У всех убитых.

– И умерших.

– Умершим глаза закрывают. Помнишь ты тетю Михасю?

Анджей рванулся с места.

– Откуда ты знаешь о тете Михасе? – вдруг крикнул он громко.

– Тише там! Дайте спать! Кто там кричит? – раздались голоса.

Анджей заговорил тише.

– Ты хочешь, чтобы я сожалел о том, что сделал, чтобы я говорил «не убий». Но я не скажу «не убий». Меня со школьной скамьи учили убивать. Мне говорили, что это обязанность человека, мужчины. Меня учили обращаться с оружием. Меня учили охотиться на зайцев и куропаток. Это мужское дело, а я мужчина, настоящий мужчина, я умею убивать. И доказал это.

Анджей прошептал все это стремительно и не глядя на дядю. И удивился, что тот не отвечает ему. Он приподнял голову, которая весила, наверно, центнер, и посмотрел в ту сторону.

Рядом никого не было.

IV

Анджея разбудили движение и шум. Видно, объявили поезд, потому что пассажиры заволновались. Вначале поднимались поодиночке, потягиваясь и зевая. Потом вдруг все разом ринулись на перрон. Было уже светло и очень холодно. После утреннего заморозка начинался погожий осенний день.

Около шести вполз люблинский поезд. Он был уже почти полон, и новым пассажирам пришлось бороться за места – и с теми, кто уже сидел в вагонах, и между собой. Возвышаясь над всеми благодаря своему росту, Анджей мог разработать стратегию борьбы за место для себя. Труднее всего было с бабами. Своими мешками, корзинами, наконец, своим собственным телом (они искусно обложили себя со всех сторон ломтями солонины) эти пассажирки закрывали всякий доступ как через двери, так и через окна (люди пытались пробраться внутрь вагонов даже через выбитые окна).

На первых! взгляд положение казалось безнадежным, но постепенно как-то все утряслось. Анджей опустил ранец на пол в коридоре. Вокруг теснились пассажиры, тоже едущие до самой Варшавы.

Поезд долго стоял. Наконец все-таки двинулся. Кое-кто из пассажиров начал заговаривать с соседями. Но большинство были молчаливы и не расположены к знакомству. Ведь не знаешь, с кем имеешь дело. Бабы то и дело испуганно поглядывали на свои мешки, загромоздившие полки, мужчины, которых было гораздо меньше, закурили и, прося друг у друга спички, настороженно присматривались к соседям.

Ехали, однако, недолго. Через несколько километров поезд начал замедлять ход.

– Что случилось? – встревожилась какая-то баба.

– Не бойтесь, пани, это Голомб, – успокоил ее мужчина, сидевший рядом.

И вдруг пронесся крик:

– О боже, жандармы!

Поезд затормозил и остановился. Вдоль всего перрона вытянулась цепь жандармов. Они стояли неподвижно и молча, но все уже было понятно. Перепуганные бабы начали выкидывать мешки из окон прямо на рельсы. Поезд наполнился воплями.

Несколько жандармов вошли в вагоны. Всем приказали выйти на перрон, оставив вещи – мешки и корзины, сундуки и чемоданы – на месте.

Надев ранец на плечи, Анджей вышел вслед за другими. Жандарм свирепо накинулся на него:

– А ранец, ранец! – крикнул он.

– Это мои личные вещи, – ответил Анджей по-немецки. Жандарм смягчился.

– Ну-ка, покажи.

Анджей развязал рюкзак, жандарм проверил – действительно, только личные вещи. Он взял себе маленькое круглое зеркальце и при этом даже улыбнулся Анджею.

– Бриться, бриться, – пояснил он по-польски.

Анджей пожал плечами.

Не встретив должного понимания, жандарм снова стал грозным:

– Haben sie einen Ausweis? [12]12
  Пропуск есть? (нем.)


[Закрыть]

Анджей показал свои бумаги. Все было в полном порядке.

– Ну, пошел на место! – крикнул солдат и так толкнул Анджея, что тот пошатнулся.

Пассажиры выстроились вдоль поезда – между вагонами и шеренгой немцев. Бабы с немым отчаянием смотрели, как жандармы выносили из вагонов их мешки и складывали в кучи. Действительно, мешков было много.

Никто не плакал, только слышались иногда ругательства. И в ответ окрики:

– Ruhig! [13]13
  Смирно! (нем.)


[Закрыть]

Анджей смотрел на людей – они стояли спокойно, хоть и заметно было, что они с трудом сдерживают ярость. Выстроились в ряд, плотно прижавшись друг к другу, – едущих было много.

Вдруг он увидел в нескольких десятках шагов от себя знакомое лицо. Непокрытая голова Марыси выделялась среди ярких и линялых бабьих платков. Актриса стояла без пальто, она озябла и была очень бледна. Губы ее посинели.

Анджей хотел подойти к ней, но жандарм, стоящий за его спиной, повторил:

– Ruhig!

Пришлось ждать, пока кончится осмотр.

Обыск продолжался больше часа. Наконец был отдан приказ:

– Alles steigen! [14]14
  Всем садиться! (нем.)


[Закрыть]

Однако многие уже не стремились в поезд – ехать было незачем. Какая-то баба из груды вещей на перроне вытаскивала свой мешок, спокойно объясняя взбешенному жандарму, что «там ничего нет». К удивлению Анджея, она все-таки втащила мешок в вагон. Анджей пробрался к Марысе.

– У меня в ранце есть еще один свитер, сейчас достану.

В вагонах теперь стало свободнее. Марыся прижалась к Анджею. Она вся дрожала, зубы у нее стучали.

Чтобы снять ранец, Анджей слегка потеснил ворчащих соседей, достал свитер и помог Марысе надеть его.

– Теперь ты согреешься, – сказал он.

Поезд медленно тронулся.

Они стояли рядом и молчали. О чем они могли говорить? Анджею казалось, что каждое слово сейчас было бы лишним. Но Марыся, видимо, думала иначе.

– Куда ты тогда исчез? – спросила она.

Анджей пожал плечами.

– Надо было ехать, возвращаться в Варшаву.

– Антония тебе не удалось уговорить?

– Даже если бы и удалось… – сказал Анджей.

– То что? – спросила Марыся. – Что тогда?

– Ты ничего не знаешь?

– Ничего. Мы с Анелей удрали. Спрятались в чулане. Я успела только схватить свой мешок. Потом через парк…

– А где Анеля?

– Она осталась. Побежала в деревню.

– А потом?

Марыся прикрыла глаза.

– Там стреляли, – прошептала она.

– Еще бы! Он успел донести! – сказал Анджей, чувствуя, что в его словах слышна фальшь.

Марыся пристально взглянула на него.

– Ты думаешь? – спросила она едва слышно.

– Этот, твой… – сказал Анджей.

– Ты похож на него.

– Перестань, – угрожающе сказал Анджей и сжал ее руку. – Перестань, слышишь?

– Какой ты нервный, – спокойно сказала Марыся и высвободила руку.

Анджей видел, как она постепенно приходила в себя, как к ней возвращалась уверенность. Пригладила волосы, обтянула по фигуре свитер. Затем вытащила из мешка какой-то шерстяной шарфик и повязала на шею. Теперь у нее был совсем приличный вид, и Анджей снова подумал о том, что Марыся все-таки очень красива. Кое-кто из пассажиров окинул ее любопытным взглядом.

Поезд полз медленно, задерживаясь на станциях. Время перевалило за полдень. Хотя на остановках людей прибывало, но прежней давки не было, а вокруг Анджея и Марыси стало даже совсем просторно. Теперь можно было разговаривать свободнее, но они больше не возвращались к вчерашним событиям. Марыся заметно избегала упоминать о Кристине.

– Как идут дела в твоей кофейне? – спросил Анджей.

– Так себе. Впрочем, на жизнь хватает. Еще несколько актрис из театра подают у меня. Дело в общем идет. Живу в чудесной комнатке – прямо над кофейней. Это очень важное обстоятельство – комната так расположена, что о ней почти никто не знает.

– Интересно, – сказал Анджей, только чтобы что-нибудь сказать.

– Правда? Ты навестишь меня?

– Я? – удивился Анджей. – А зачем?

– Ты очень любезен, – сказала Марыся с наигранным кокетством.

Анджей с острым любопытством смотрел на нее. Он начинал подозревать, что это она привела немцев в усадьбу. Валерий ведь не мог сообщить, а они все-таки явились вовремя. Ей одной удалось уцелеть. Могла, конечно, но только не знать об этой расправе, но даже не догадаться. Да, наверняка эти человеческие жизни были на ее совести… Но поезд шел вперед, все дальше от тех страшных мест, и испуганная, жалкая Марыся снова становилась красивой, изящной, прелестной женщиной, жаждущей испробовать на Анджее свои чары.

Анджею пришлось собрать всю силу воли, чтобы не вызвать у нее подозрений и беспокойства. Он сжал в кулак свои чувства.

«Конечно, я должен ее прикончить так же, как его, – думал он, – только вот нет оружия. Она предательница, это ясно».

И в то же время он не мог не поддаться ее обаянию. Казалось, чем ближе они подъезжали к Варшаве, тем лучше становилось настроение у Марыси, она уже чувствовала себя в привычной атмосфере. В ответ на ее длинные монологи Анджей отвечал только «да» и «нет».

Он видел, что Марыся во что бы то ни стало решила заполучить его, и думал: «Даже и не надейся, милочка. Ни за что на свете!»

Марыся рассказывала ему о своей театральной жизни до войны, об истории со старым Губе; она говорила громко, не стесняясь, и все вокруг могли ее слышать. Но слушать было некому – бабы, едущие с товаром или за товаром, наверно, даже не понимали, о чем говорит эта красивая артисточка, а те, кто догадывался о ее профессии, только окидывали ее с головы до ног недоброжелательным взглядом. Следуя за этими взглядами, Анджей увидел необычайно красивые ноги Марыси, едва прикрытые слишком короткой юбкой. При этом отметил, что чулки, обувь – все было отличного качества.

– Что слышно о Губи-Губи? – спросила вдруг Марыся.

Анджей насторожился. «Берегись», – сказал он себе и равнодушно ответил:

– Понятия не имею, давно его не видел.

– Скрывается? – спросила она.

– А зачем ему скрываться? Немцы заняли «Капсюль», но без всякого сопротивления. Учится, наверно. А может, развлекается.

– Приходи вместе с ним ко мне в кофейню. Мне хочется повидать его. Он такой веселый.

– Не слишком сейчас подходящее время для веселья.

– Ах, – Марыся прижалась к нему грудью, – да не будь же таким серьезным, у меня в кофейне бывает очень весело. И так мило. Иногда приходит Эльжбетка Шиллер. Хочу ее попросить, чтобы она как-нибудь у меня спела. Что ты скажешь о таком концертике?

– Не будет она петь в такой дыре.

– О, это вовсе не такая уж дыра, – как-то многозначительно произнесла Марыся.

– Я не хотел тебя обидеть, – засмеялся Анджей.

Марыся благодарно взглянула на него.

– У тебя такая улыбка, ну просто… – сказала она вдруг.

Анджей с неприязнью подумал, что атака ведется слишком напористо, и насторожился. Марыся это заметила.

– Не хмурься, – сказала она, – я просто так это сказала… без всякой цели.

– Что это тебе пришло в голову? – Анджей взял се за руку. – Я вовсе не хмурюсь.

И вдруг в памяти опять всплыла сцена на ночной дороге, лицо убитого, освещенное слабым светом фонарика, стеклянный блеск его мертвых зрачков. Это возникло перед Анджеем так ощутимо, словно он и сейчас был там и снова видел это. Невольно он крепче сжал руку девушки. Та поняла это по-своему и на пожатие ответила пожатием.

Поезд приближался к Пулавам. Пассажиров стало заметно больше.

Вдруг Анджей почувствовал на себе чей-то взгляд. В толпе, из-за голов стиснутых, как сельди в бочке, людей, на него пристально смотрели большие черные глаза. Не сразу, но все-таки он узнал их. Это был Лилек.

Анджей улыбнулся ему. Но Лилек незаметным движением приложил палец к губам. Взглядом показал на Марысю и, отвернувшись к окну, стал смотреть на потянувшиеся однообразные пригороды Варшавы, словно увидел там нечто очень интересное.

«Черт возьми, – подумал Анджей, – они уже что-то знают о ней. Они – это значит кто же?»

То была не первая его встреча с Лилеком со времен Коморова. Иногда он встречал его в обществе Ромека, иногда – одного. Несколько раз встретились в кофейне «Люля» на Жабьей. Анджей догадывался, что Лилек с головой ушел в политическую работу, но ничего не знал об этом точно.

Инициатива этих встреч принадлежала всегда Лилеку – похоже было, что он хотел о чем-то поговорить с Анджеем. Но каждый раз этот разговор почему-то не начинался. Лилек все кружил вокруг да около – то вспоминал о смерти Янека Вевюрского, то о встрече у Януша, то рассказывал о событиях на фронте, о которых Анджей и без него был великолепно осведомлен, но ни слова не говорил о том, что делается в подполье. А ведь вообще-то молодые подпольщики не так уж таились друг от друга и если даже не работали вместе, то, во всяком случае, много знали друг о друге, несмотря на клички, пароли и тому подобную конспиративную липу. Проболтав с Анджеем час, Лилек так и не сказал ничего конкретного и все петлял, как молодой пёс, потерявший след зайца. Анджею хотелось похвастаться перед ним своим участием в конспиративной работе, но Лилека это как будто вовсе не интересовало. Наконец на последнее свидание, назначенное Лилеком, Анджей не пошел и с тех пор потерял его след. И вот они опять встретились – и в каких неожиданных обстоятельствах! Это заставило Анджея задуматься. Он снова начал всматриваться в Марысю. На лице ее уже не было и следа усталости. «Зато я словно дохлая кляча», – подумал он.

Но вот и Варшава. На перрон высыпало множество людей, сразу стало тесно и как-то серо. Жандармов здесь было мало, и они никого не трогали; видимо, им уже сообщили, что по дороге были расставлены сети.

Когда Анджей выходил с перрона Восточного вокзала, он почувствовал, что Лилек идет следом. Но не оглянулся.

– В четверг, в пять часов, будь в «Люле», – услышал он за спиной.

– Ладно, – ответил Анджей, не поворачивая головы. Он вел под руку Марысю.

Вслед за толпой они вышли на вокзальную площадь. Анджей остановил извозчика и посадил Марысю – хотел отправить ее одну.

– Как там? – спросил он возницу, молодого парня.

– Проеду, – со спокойной уверенностью ответил извозчик.

– Разве ты не поедешь со мной? – встревожилась Марыся.

Анджей не знал, как быть. «Может, и в самом деле лучше отправиться с ней?» – подумал он. Поискал взглядом Лилека, но тот уже исчез.

И он поехал с Марысей.

Поезд прибыл с опозданием, короткий октябрьский день кончался. Все торопились добраться домой до наступления темноты. Тротуары были заполнены молчаливой толпой. Анджей слишком хорошо знал оккупированную Варшаву, чтобы не заметить, что сегодня здесь что-то произошло. Расстрелы, облава? Он не хотел расспрашивать извозчика – а вдруг это шпик? Впрочем, как правило, это были парни из подпольной организации.

Несмотря ни на что, на лицах спешащих людей не было и следа угнетенности или отупения. Наоборот, эти замкнутые лица говорили о целеустремленности, об упорстве! Анджею пришло в голову, что «победителям», наверно, не так уж приятно видеть это. Зрелище этой холодной замкнутости должно приводить их в бешенство, а более прозорливых, вероятно, заставит задуматься над тем, как развернутся дальше события.

Впереди засверкала серебром Висла. Когда они выехали на мост Понятовского, солнце в окружении облаков смотрело с высоты как-то особенно величественно.

Всю дорогу Анджей избегал взгляда Марыси.

– Взгляни, какой прекрасный закат, – сказала она ему.

Извозчик сплюнул.

– Не хочет солнце видеть это поганство!

Они оставили эти слова без ответа. Когда приехали на Кредитовую и извозчик остановился перед домом, Анджей расплатился и хотел было идти пешком на Брацкую, но Марыся удержала его за руку.

– Идем ко мне, – сказала она. – По крайней мере хоть выспишься.