Текст книги "Хвала и слава. Книга третья"

Автор книги: Ярослав Ивашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

III

Войдя в столовую, Анджей и Ромек увидели за столом пани Ройскую и Спыхалу. Яркий свет лампы разливал вокруг спокойствие, поразившее Анджея. Мирная, обжитая комната, стол с еще не убранными синими тарелками, куски хлеба на скатерти, – все это еще принадлежало тому, «тихому» миру, с которым он простился сейчас под кленом. Щурясь и стараясь ничем не выразить своего удивления, он поздоровался с Казимежем. Анджей смотрел на янтарные при свете лампы глаза госпожи Ройской, на морщины, покрывавшие ее стареющее лицо. Она слушала Спыхалу с необычайным вниманием. Тот говорил очень медленно, так, словно хотел получше объяснить, почему же он все-таки вернулся, словно объяснял это и самому себе. Видно было, что он очень устал.

Не садясь за стол, Анджей вдруг вмешался в разговор.

– Но ведь это вполне понятно, – сказал он, – что вы постарались вернуться. Вы, наверно, хотите пробраться в Варшаву? Вот и мы хотим.

Пани Ройская взглянула на Анджея. Возбужденное состояние юноши удивило ее.

– Будешь есть простоквашу? – спросила она. – Мы уже поужинали. Поешь и ты, Ромек.

Анджей нашел на буфете горшочек простокваши, налил по стакану себе и Ромеку. Они уселись за стол.

– Послушайте, что рассказывает пан Спыхала, – сказала Ройская.

Спыхала бегло взглянул на нее. То, что он рассказывал, предназначалось только для нее. Ему вовсе не хотелось продолжать при мальчиках, и он внимательно стал слушать Анджея.

– Что поделаешь, – говорил молодой Голомбек. – Здесь нам ждать нечего, вот мы с Ромеком и решили ехать в Варшаву.

Анджей все больше раздражал пани Ройскую. Она повернулась к Спыхале:

– Шофер рассказывал про вас удивительные вещи. Опустив глаза, Спыхала вертел в руках подставку от столового прибора. Разговор этот был ему явно не по душе. Анджей замолчал и смотрел на бывшего «учителя», ему казалось, что тот чем-то смущен.

– Эти удивительные вещи, – сказал Спыхала неохотно, – скоро кончились. Все это, наверно, было бы интересно в литературе, но сейчас литература никому не нужна. Взяться за плуг – это хорошо у Реймонта.

Анджей не понимал, о чем говорит Спыхала, но почувствовал: в его словах кроется что-то важное.

Казимеж поднял глаза и решительно взглянул в лицо Анджею.

– Тот старый крестьянин, у которого я пахал, сказал мне: «Вы никогда ничего не сможете сделать, если не будете в самой середке».

– В самой середке? Что это значит? – наивно спросил Анджей.

Ромек коснулся руки Анджея, как бы удерживая его от этого вопроса.

Спыхала не ответил. А Ройская улыбнулась и, как всегда, слегка запинаясь, сказала:

– Этот крестьянин был прав, пан Казимеж.

Но Казимеж молчал – он никогда не знал, чего можно ожидать от Анджея, и даже немного побаивался этого подростка, который знал о нем больше, чем надо, и мог скомпрометировать его в глазах пани Ройской, а может, и не только пани Ройской.

– Мне тоже кажется, – продолжала пани Эвелина, – что ничего нельзя сделать, оставаясь в стороне. Если хочешь что-то сделать, непременно надо быть «в середке».

– Наше положение сейчас настолько сложное, – серьезно сказал Спыхала, – что нельзя даже понять, где надо быть и что надо делать. Безумием было бы рассуждать о каких-то действиях. Мы лишены всякой возможности…

– Но все-таки не возможности рассуждать, – сказала Ройская.

Спыхала взглянул на нее внимательно, даже с удивлением.

«Она теперь совсем другая, чем в ту войну», – подумал он и поймал себя на том, что воспоминания о былых беседах с Ройской взволновали его. Он заставлял себя вернуться к действительности, но мысли набегали одна на другую: «Как странно, за все время, что я пробыл у этого крестьянина, мне ни разу не вспомнилась Марыся».

Наконец, оторвавшись от мыслей о прошлом, он обратился к Анджею так, словно только сейчас заметил его и словно давно собирался задать ему целую серию вопросов.

– Об отце нет никаких сведений?

Анджей покраснел до корней волос.

– Нет, – буркнул он.

Спыхала чуть не задал ему и другой вопрос, но сдержался.

– Ну так как же, едем мы в Варшаву или нет? – потеряв терпение, спросил Ромек.

– Вы себе не представляете, пан Казимеж, как расстроена Оля, – подчеркнуто светским тоном произнесла Ройская.

Спыхала понял, что она разгадала его мысли.

– Пани Оля еще здесь? – спросил он с беспокойством. – Надеюсь, она никуда не уехала?

Ройская удивилась.

– Где же ей быть? Конечно, никуда не уехала. Ведь неизвестно, где ее муж, а отправляться сейчас на поиски слишком опасно. Да и Анджей не отпустил бы мать одну.

– Довольно и того, что я потерял отца, – глухо сказал Анджей. В том, как он это сказал, слышалось глубокое отчаяние.

Спыхала с сочувствием посмотрел на Анджея.

– Но мне кажется, – сказал он, обращаясь к нему, – что и здесь сидеть бессмысленно. В любой день сюда могут нагрянуть немцы. В Варшаве, пожалуй, безопаснее, особенно для молодых людей.

– Пока здесь еще только военные, – сказала госпожа Ройская, – эти ведут себя сравнительно прилично. Я была в городе. Там жизнь тоже кое-как идет. Но вот придут гражданские власти, и с этой идиллией будет покончено.

– Вот почему я и думаю, что нам надо двигаться в сторону Варшавы, – сказал Спыхала, обращаясь уже к обоим юношам и как бы стараясь умерить нетерпение Ромека.

– Варшава еще защищается, – сказала пани Ройская каким-то безучастным тоном.

– Представляю себе… – прошептал Анджей, стиснув зубы.

– Это невозможно себе представить, – воскликнул Ромек. – Это ужасно.

– У вас есть опыт, пан Казимеж, – сказала госпожа Ройская, взяв Спыхалу за руку, – вы ведь все-таки воевали…

– Нельзя даже сравнивать эту войну с прошлой, – ответил Спыхала, – техника за двадцать лет шагнула вперед. Ну можно ли было предвидеть все это? В тысяча девятьсот восемнадцатом году победу американцев определило появление танков. Сегодня танками никого не удивишь. А газовая война так и не началась.

– Противогазы, значит, можно выбросить к черту, – радостно подхватил Ромек. – Только лишняя тяжесть для солдата.

– Кто же мог это знать? – заметила Ройская.

– Те, кому полагалось знать, – упрямо возразил Анджей.

– Я думаю, – медленно, как бы следя за течением собственных рассуждений, продолжал Спыхала, – думаю, что именно сейчас лучше всего быть поближе к Варшаве, пока она еще не занята немцами. И въехать, как только объявят о капитуляции.

– Напрямик туда не пробраться, – сказал Ромек.

– Я тоже так считаю. Поедем окольным путем – от Пущи Кампиносской, от Сохачева. Нет ли у вас карты? – обратился Спыхала к Ройской. – Дорожной, автомобильной?

– В нашей машине была такая замечательная карта, – вздохнул Анджей.

– Я сейчас принесу. – Ройская вышла.

Анджей поднялся и налил себе еще простокваши. Поставил стакан и перед Ромеком.

– Пей, умнее будешь.

Спыхала с любопытством взглянул на Анджея. В голосе юноши зазвучали нотки радостного ожидания. «Мечтает о приключениях», – подумал Спыхала. Он не осуждал. Его самого тоже охватило предчувствие каких-то новых, неожиданных возможностей. Что-то, казалось ему, еще уцелело в осколках разбитой жизни. Все могло сложиться по-новому, все, даже сама жизнь.

* * *

Они склонились над картой, принесенной пани Ройской, – над картой того, что уже не существовало, – над картой Польши. Смотрели на этот кленовый листок, тонким стебельком связанный с морем, на лебедя с выгнутой, подобно натянутому луку, грудью.

Анджей невнимательно слушал обсуждение маршрутов, пролегающих по дорогам, на которых в эту минуту уже тарахтели немецкие танки. Он смотрел на контуры страны – на линию Вислы, изогнутую, как арфа, и думал: «Это моя родина – ее уж нет».

– Отсюда выедем на Пущу Кампиносскую, – водя пальцем по карте, сказал Спыхала.

– И через Вислу в Вышогрод, – заметил Ромек.

– Сколько же времени займет такая поездка? – спросила Ройская.

– Здесь не может быть никаких расчетов. Неизвестно, что ждет нас за ближайшим поворотом.

Анджей отошел от карты. Стал у окна и смотрел на парк, утонувший в ночи. «Никаких расчетов быть не может», – мысленно повторял он.

Однако ведь должен же быть какой-то расчет, какое-то вычисление, пусть даже с сотнями неизвестных. И вести его надо с самого начала. Потом все может повернуться совсем по-иному, но точный расчет все равно нужен.

«Довольно мечтаний, Анджей, – сказал он себе. – Будем считать, что все идет нормально. И что конечный результат тоже будет нормальным. Любой результат должен быть «нормальным», – заключил он.

Именно тогда, у этого самого окна, ему в голову впервые пришла отчетливая мысль о смерти, теперь он мог даже представить ее себе. Анджей оглянулся на собравшихся у карты. На лице Ромека он прочел то, что минуту назад испытывал сам: ожидание приключений.

«Можно ли сейчас оставаться ребенком? – подумал он. – А впрочем, как знать, не в этом ли спасение? В конце концов, не может ведь вся жизнь быть поражением».

Отворилась дверь и вошла Оля. Анджей перевел взгляд на мать, словно от нее ждал решающего слова.

Оля, видно, вошла сюда из темноты, потому что зажмурилась от яркого света и в первую минуту не разглядела сидящих в комнате. Спыхала поднялся.

– Добрый день, – сказал он.

Анджей не отводил от матери настороженного взгляда. Он словно впервые увидел ее. Что-то девическое подметил он в выражении ее лица. Это не был эффект освещения, наоборот, яркий свет лампы только подчеркивал тень усталости и озабоченности на ее лице. Но Анджей с удивлением подумал, что никогда прежде не смотрел так на свою мать; в улыбке, с какой она приветствовала Казимека, в том, как подала ему руку, он заметил нечто такое, что прежде не останавливало его внимания. Мать показалась ему необычайно красивой.

То ли под влиянием расспросов Ромека там, под кленом, то ли взволнованный чем-то другим, Анджей вдруг спросил самого себя: «Была ли мать счастлива?» Сейчас он отрешился от сознания, что перед ним его мать, сейчас его интересовала судьба этой женщины. До сих пор Анджею не приходилось задумываться, любит ли он мать. Она занимала определенное место в его жизни, вот и все. Но сейчас, увидев ее, вот такую – прекрасную, облитую спокойным светом, он понял, что мать – это и есть воплощение покоя, расстаться с которым ему так трудно. Только теперь он почувствовал, что с матерью его связывают нерасторжимые узы. Это так же внезапно вошло в его сознание, как внезапно было ее появление в комнате. Оля повернулась к сыну:

– Где ты был, Анджей? Я беспокоилась о тебе. Будь добр, не исчезай надолго. Я не знаю, что и думать.

– Но я все время был возле дома.

– Ты не пришел к ужину.

– Что уж там за ужин, – заметила пани Эвелина. И обратилась к Казимежу: – Так хочется, чтобы все было как в прежние времена, но ведь не все теперь можно достать.

– Вы испытываете какие-нибудь затруднения? – спросил Спыхала из вежливости, на самом деле его это ничуть не интересовало.

– Когда люди свыкаются с положением, – вздохнула пани Ройская, – они начинают капризничать. Но что я могу сделать? Так трудно всем угодить…

Анджей вышел на середину комнаты.

– Мама, мы возвращаемся в Варшаву.

Он заметил быстрый взгляд матери, на мгновение задержавшийся на лице Казимежа и тут же погасший.

– Но вы вернете мне лошадей? – спросила пани Ройская.

– Мы оставим их у Януша, – сказал Спыхала.

– Правильно! – обрадованно подхватил Ромек. Шагая по комнате, Анджей заговорил назидательно:

– В Варшаве все станет ясно. Прежде всего мы будем знать, что нам делать; ведь должно же там быть какое-то руководство. Только в Варшаве можно будет наконец разобраться, что же все-таки делать.

Ройская остановила его:

– Могли бы и подождать. В конце концов наладится же какая-то связь.

– Думаю, слишком долго придется ждать. Немцам-то что, у них есть транспорт.

– Сколько же времени займет у нас путь в Варшаву – неожиданно для самой себя спросила Оля.

Анджей остановился и с каким-то торжеством посмотрел на мать.

– Значит, едешь с нами?

– Ну, знаешь, одного тебя я бы все-таки не отпустила, – сказала Оля, – в такое время я хочу знать каждый твой шаг.

– Антек тоже, наверно, в Варшаве, – добавил Анджей.

В разговор вмещался Ромек:

– Вам не следует ехать. Это путешествие не для женщины. Мы будем оберегать Анджея, я и пан Спыхала.

Спыхала немного подумал.

– А мне кажется, что даже безопаснее ехать с женщиной. Так нас скорее примут за беженцев, возвращающихся в Варшаву или ее окрестности. А одних мужчин могут принять за переодетых военных. Тем более, что мальчики такие юные…

– Для армии даже слишком юные, – улыбнулась Ройская. – Я тоже думаю, что безопаснее ехать с женщинами, вернее с женщиной. Геленку лучше оставить пока у меня.

Оля согласилась.

– Да, пожалуй, так лучше. Геленка останется здесь, посмотрим, как будут развиваться события. Если Франек или Антек доберутся до Пустых Лонк, они застанут тут Геленку.

Ромек твердил свое:

– Так, может, завтра и отправимся?

– До завтра вряд ли успеем все приготовить. Нужно дать вам хорошую повозку, смазать, осмотреть и так далее. И продукты надо собрать на дорогу… Путь дальний. Вы как, возьмете с собой кучера?

– Зачем? – спросил Ромек. – С лошадьми я справлюсь, Анджей мне поможет.

Спыхала сказал, улыбаясь:

– А я ведь служил в конной артиллерии. Умею с лошадьми обращаться… Нам это тоже может пригодиться.

– Вы будете начальником экспедиции, – усмехнулась пани Эвелина.

Вошла Геленка. Такая вот, с прищуренными глазами, она казалась немного старше своих пятнадцати лет.

– Что тут за совещание? – спросила она.

– Едем в Варшаву! – закричал Анджей почти весело. – Мама, пан Спыхала, Ромек и я.

– А я? – спросила Геленка. – Как вы мной распорядились?

– Ты остаешься, Геленка, – сказала Ройская. – Неизвестно, как все сложится.

Геленка задумалась.

– Да, – сказала она, – пожалуй, так будет лучше.

И вопросительно взглянула на мать, но та сидела такая спокойная и решительная, что Геленка усмехнулась понимающе и чуть-чуть презрительно. Улыбка неожиданно меняла лицо Геленки – резкие черты смягчались и заметнее выступало сходство с отцом. Геленка становилась миловиднее, хотя и казалась менее красивой. Девушка знала об этом и старалась реже улыбаться.

– Да, так будет лучше, – повторила она, – не стану с вами спорить.

– Ну вот, – сказала пани Ройская в раздумье, – теперь я останусь совсем одна. Правда, есть еще пан Козловский, – поспешно добавила она, взглянув на Ромека, – но все-таки без вас мне будет очень одиноко.

– Да-а, – протянула Оля. – А что с Валереком?

Ройская, ничего не ответив, встала и обратилась к Анджею:

– Может быть, хочешь еще простокваши?

– Нет, нет, – ответил Анджей, – я совершенно сыт.

IV

Комната, в которой умерла тетя Михася, постепенно освободилась от поселившихся в ней беженцев. Одни нашли себе жилье в ближайшем городишке, другие отправились в Седлец, третьи двинулись к востоку – единственно возможный путь в Литву и в Советский Союз. Комнату привели в порядок, и в ней после отъезда матери решила поселиться Геленка.

Утром Геленка вошла в комнату. Перед старомодным, овальным, исполосованным зелеными тенями зеркалом стояла мать. Геленка остановилась на пороге. Мать не замечала ее, она вглядывалась в зеленоватую гладь зеркала, словно в воду, брови ее были напряженно сдвинуты, казалось, она силилась что-то вспомнить. Прежнюю прическу? Платье, с которым давным-давно уже рассталась?

Геленка кашлянула, и мать обернулась.

– Напрасно, мать, – сказала Геленка и принялась возиться в шкафу, стоявшем у противоположной стены. – Напрасно кокетничаешь перед зеркалом…

Оля возмутилась.

– Как ты выражаешься! Ты хорошо знаешь, что я никогда не кокетничаю перед зеркалом.

– Это верно. Но сейчас ты так старательно разглядывала себя.

– Да, смотрела.

– И что же ты высмотрела?

– Геленка, – Оля резко повернулась к дочери, – неужели тебе никогда не приходит в голову, что мать тоже человек?

– Нет, никогда. Так же, как тебе не приходит в голову, что дочь тоже человек.

– Послушай, – уже мягче сказала Оля, – прежде всего ты не знаешь, что и когда приходит мне в голову. Слишком мало тебя это интересует.

– До чего же ты сентиментальна!

– Лучше быть сентиментальной, чем черствой, – сказала Оля и вышла из комнаты.

Был уже полдень. Оля вошла в холл; по лестнице с другой стороны спускался Спыхала. Вдруг из столовой донесся крик:

– Немцы едут, немцы едут!

Анджей и Ройская бросились к окнам. На главной аллее показался маленький немецкий автомобильчик. Сидящих в машине отсюда нельзя было разглядеть.

– Идите все наверх, – распорядилась Ройская и пошла к входной двери. В холле остались стоять растерянные Оля и Казимеж.

– Сидите наверху и не показывайтесь, – сказала им Ройская. – Немцы.

Анджей наблюдал из окна. Машина остановилась у крыльца, из нее вышли двое. Один был немецкий летчик с медлительными и изящными движениями, другой – штатский в полувоенной фуражке, высоких сапогах и полушубке. Однако этот тоже держался, как военный. «Вернее, как бывший военный», – мысленно поправился Анджей. И вдруг он узнал его: это был Валерек.

Анджей двинулся следом за пани Эвелиной, он не хотел оставлять тетку одну. Так близко видеть немца в военном мундире ему приходилось впервые. Появление Валерека – тоже событие не слишком радостное. Он почувствовал, как кровь отлила от лица и похолодели руки.

Валерек и его спутники вошли в прихожую. Лицо пани Ройской было бледно, губы сжаты. Валерек сделал вид, что не замечает этого.

– Я попросил моего друга, господина фон Бёма, подвезти меня. Я очень беспокоился о тебе, мама, но вижу, что у вас все в порядке.

Ройская молчала.

Валерек продолжал с наигранным оживлением:

– Это мой новый друг, поручик фон Бём. Он сейчас стоит в Седлеце…

Молодой офицер поклонился. Пани Ройская кивнула, но руки не подала. Валерек постарался и этого не заметить.

– Прошу, – обратился он к немцу, не дожидаясь приглашения матери и, видно, опасаясь, что приглашения этого так и не последует, – прошу.

И, сбросив полушубок, Валерек повел офицера в зал. Тут он заметил Анджея.

– А, и ты здесь? – сказал он, не подавая ему руки и не представляя офицеру.

Вошли в зал, уселись в кресла. Увидев, что иного выхода у нее нет, пани Ройская последовала за ними. Пошел и Анджей, сжимая похолодевшие руки. Говорил один только Валерек и говорил без передышки. На очень плохом немецком языке он принялся рассказывать своему «новому другу» историю Пустых Лонк. Со всеми подробностями он описал памятный эпизод тысяча девятьсот двадцатого года, а потом начал говорить о том, как хорошо мать ведет хозяйство. Видно было, его очень заботило, чтобы у немца составилось хорошее впечатление о хозяйстве. Офицер, кажется, понял это и сказал (это были его первые слова с момента появления в польском доме):

– Очень хорошо, что хозяйство в таком порядке. Я думаю, мы не оставим на месте людей, которые не умеют вести хозяйство. Вы ведь понимаете, нам надо кормить армию. Однако, – добавил он, улыбнувшись и склонив голову в сторону пани Ройской, – в том случае, если бы дела сложились как-нибудь иначе, я ничем не мог бы вам помочь. Это не по моей части.

– Что вы, господин барон, – с преувеличенным жаром воскликнул Валерек, – мы бы не осмелились вас беспокоить. Но я думаю, если бы что-нибудь угрожало моей матери, вы предупредили бы нас?

Немец что-то невнятно пробормотал, из чего можно было заключить, что вряд ли предупредил бы. Но Валерек тараторил дальше:

– Я страшно о тебе беспокоился, мама. – Он мешал немецкие фразы с польскими. – Страшно беспокоился, хотя, к счастью, здесь близко не было никаких боев.

– Но сожжено много деревень, – сказала пани Ройская по-немецки с великолепным произношением.

Летчик очень внимательно посмотрел на нее. Это был светлый блондин, чуть-чуть рыжеватый и веснушчатый, с бесцветными, прозрачными глазами. В его лице, удлиненном, с тонкими чертами, было что-то дегенеративное. Слова Ройской, ее отличное немецкое произношение, видимо, заинтересовали его, но он ничего не ответил ей.

– Бои шли где-то в Восточной Пруссии, – сказал Валерек, то и дело переходя с немецкого на польский. – Что за бессмыслица вся эта война – просто сплошная нелепость! Неужели можно было думать, что мы в состоянии сопротивляться такой мощи?

Тут вмешался Анджей:

– Думали, что это не такая уж большая мощь.

Валерек с презрением взглянул на него.

– Все дело в том, кто думал.

– Наши командиры, наши вожди.

– Ах, вот кто!

Они говорили по-польски. Немец переводил взгляд с Анджея на Валерека и с Валерека на Анджея. Он словно сравнивал их. Это было понятно – каждому бросалось в глаза их сходство. Только у Анджея глаза были светлые, иногда казались совсем голубыми, а иногда серыми; у Валерека же глаза были темные и угрюмые, а сегодня как-то особенно неспокойные. Анджея поразил лихорадочный блеск в глазах Валерека, когда тот смотрел то на мать, то на этого равнодушного и антипатичного немца.

Ройская, видимо, тоже почувствовала беспокойство сына.

– Тебе нечего было бояться, ты знаешь, что я сама все могу уладить.

– Но у вас здесь слишком много народу.

– Что поделаешь, это беженцы, не могу же я их выгнать.

– И много их здесь?

Ройская не ответила.

– Я спрашиваю, много ли их в усадьбе?

– Много. Посмотри сам.

– И в доме тоже есть?

Пани Ройская и этот вопрос Валерия оставила без ответа.

Окна зала выходили в парк, отсюда видны были ворота и клумба перед домом. И хотя кусты и деревья заслоняли ворота, пани Эвелина заметила бричку, въезжающую во двор. Она испуганно поднялась. Но было уже поздно. Валерек проследил за ее взглядом и успел рассмотреть и коляску и фигуру женщины, вышедшей из нее.

– Те-те-те, – сказал он и тоже встал. – Простите, – обратился он к офицеру, – но тут приехала одна особа, которая меня очень интересует. Вы меня извините? – повторил он еще раз и поспешил в переднюю.

Вновь прибывшая стояла у вешалки и снимала с себя платки и пальто. Это была Кристина.

– Крыстя, ради бога, что тебя сюда привело? – с улыбкой произнес Валерек.

Кристина так и застыла на месте.

– А где же твой достопочтенный муж? – иронически произнес Валерек.

И, подойдя к ней, внезапно обнял ее и, прежде чем Кристина успела крикнуть, впился ей в губы. Потом отошел и громко расхохотался, словно это была лучшая в мире шутка.

– Как ты смеешь! – крикнула Кристина. Но тут же овладела собой и, сняв пальто, спокойно спросила: – Где тетя?

– Она в зале, принимает немецкого офицера, – сказал Валерек.

– Что за вздор!

Кристина прошла в зал. В самом деле, пани Ройская сидела в обществе Анджея и немецкого офицера.

– Тетя, я к вам на минутку, – не здороваясь ни с кем, сказала Кристина.

Ройская встала и торопливо вышла вслед за гостьей. Кристина пробежала через столовую в буфетную и только там схватила тетку за руку. Она смотрела ей в лицо испуганно и растерянно, вряд ли это было вызвано только неожиданной встречей с бывшим мужем.

– Тетя, – заговорила она, – мой муж вернулся после сражения в Пруссии. Сейчас он у меня и не знает, как ему быть, я приехала к вам за советом.

– Он офицер?

– Да, капитан.

– Плохо, – сказала Ройская. – А впрочем, ничего я не знаю. Столько всего рассказывают беженцы, что если всему верить…

– Но я встретила здесь Валерека. Это дурной знак.

– Знаешь, Кристина… – начала Ройская.

– Простите меня, тетя, но я действительно испугалась. Он меня не оставит в покое.

– Прежде всего он не должен знать, что твой муж вернулся.

– Неужели он с немцами заодно?

– Ничего не знаю. Вижу его впервые с того дня, как разразилась война. Но приехал он с этим немцем.

– Как? Он приехал сюда с немецким офицером?

– Да.

– Уже с немецким офицером? Откуда?

Пани Ройская пожала плечами.

– Наверно, из Седлеца. Ведь он живет в Седлеце.

– И уже спелся с ними… – Кристина вздрогнула. Потом, надевая перчатки, которые держала в руках, добавила: – В таком случае, я сейчас же исчезаю.

– Отдохни хоть немного, – сказала Ройская, – ведь отмахала этакую даль.

– Нет, нет, не могу. Я и так его боюсь, а если он еще…

И через столовую она быстро вышла в прихожую. Но там ее уже ждал Валерек.

– Куда ты так спешишь? – серьезно спросил он. – Подожди минутку.

– Не могу.

– Почему? Пожар, что ли?

– Мне надо возвращаться.

– Ведь твоего достопочтенного мужа, кажется, нет дома?

Кристина молча надевала пальто и повязывала платок.

– Твой муж в армии? Верно? – наседал Валерек.

– Ну конечно, – подтвердила пани Ройская, вышедшая за ними. А потом тихо сказала Валереку: – Что надо здесь этому немцу? Зачем ты его сюда привез?

– Ах, так! Зачем? Увидите зачем. Он еще нам пригодится. Это очень порядочный человек.

– Ты видел, как он насторожился, когда я заговорила о бомбежке?

– Ну в самом деле, мама, это глупо. Каждый военный обязан выполнять приказ своего командира.

– Забирай его и немедленно уезжайте! – грозно сказала Ройская.

Валерек с удивлением посмотрел на мать. Давно не говорила она с ним подобным тоном.

– Мама, вы пожалеете, – шепнул он.

– Пожалею или не пожалею – убирайтесь отсюда!

Она оглянулась, но Кристины уже не было в холле. Ройская взяла Валерека за рукав и, отведя в угол, начала говорить ему торопливым шепотом, нервничая и заикаясь:

– Ты видишь, как тебя все боятся? Ты что, с ума сошел?! Несколько лет здесь не появлялся, а тут вдруг пожаловал с немцем. Где ты с ним спутался? Совести у тебя совсем нет! Так меня позорить! Кристина вылетела, словно ошпаренная, Анджей вон дрожит весь…

Красивое лицо Валерия исказилось от злобы.

– Ну, этого-то щенка я запомню, – сказал он.

Ройская не обращала внимания на его гримасы.

– Убирайся отсюда немедленно, и чтобы я тебя здесь больше не видала. Дом пока еще мой, я здесь хозяйка. Мне стыдно за тебя!

Валерек слабо улыбнулся и вдруг взял руку матери и поцеловал.

Это было неожиданно.

– Мама, я знаю, ты считаешь меня каким-то чудовищем. Хорошо, пусть я чудовище. Но неужели тебе не приходит в голову мысль, что я в самом деле мог о тебе беспокоиться? Что я в самом деле подумал: лучше съездить туда с каким-нибудь немцем, вдруг там творится что-нибудь недоброе? Можешь ты понять это, мама? Я хотел защитить тебя.

– Очень тебе благодарна, – сказала Ройская уже гораздо мягче. – Но ты хорошо знаешь, что я и сама могу за себя постоять. Я давно уже перестала быть сентиментальной гусыней.

– Ты никогда и не была сентиментальной гусыней, – возразил Валерий.

– Ты меня не знаешь, – проговорила мать уже совсем мягко, – не знаешь, потому что никогда не хотел узнать. Но все равно, забирай отсюда своего немца. Уезжайте, уезжайте.

– Хорошо, – Валерек еще раз склонился к руке матери, – сейчас уедем. Но если тебе что-нибудь понадобится, если тебе будет грозить опасность… С этим твоим окружением… всякое может случиться. Не знаешь, чего ждать от этих сумасшедших. Ведь теперь уже ясно: все кончено. Мы полностью зависим от немцев. Прими это во внимание. И чуть что… сейчас же пошли кого-нибудь ко мне в Седлец.

– Хорошо, хорошо, – поспешно, лишь бы отвязаться, ответила Ройская. – Еще увидим, как все сложится.

– Все уже сложилось. Нет ни малейшего сомнения, – твердо заключил Валерий. – Но мне действительно пора ехать. Кто здесь еще у тебя?

– Но, право же, никого. Оля с Анджеем. Больше никого.

В эту минуту, словно желая уличить Ройскую во лжи, в передней появилась Геленка.

Она вся цвела от свежего сентябрьского ветра, волосы рассыпались по плечам. Увидев Валерия, девушка остановилась.

– Ну, и Геленка здесь с матерью, – добавила Ройская, словно заканчивая предыдущую фразу, но при этом покраснела.

Валерек протянул Геленке руку. Геленка нерешительно поздоровалась с ним.

– Вижу, вижу, – медленно проговорил Валерий, – вижу, что это Геленка, хоть она и очень изменилась, настоящая панна стала, – обратился он к матери, – и очень красивая панна.

– На отца похожа, – заметила Ройская, лишь бы что-нибудь сказать.

Валерек усмехнулся.

– Может быть, совсем немножко. Но только гораздо красивее.

Он в упор, бесцеремонно рассматривал девушку.

– А я и не знал, что панна здесь, – с преувеличенной почтительностью продолжал он.

– Да, приехала, – сказала Геленка, – и, наверно, останусь здесь на некоторое время…

Она остановилась, заметив по лицу Ройской, что сказала что-то лишнее.

В эту минуту в дверях зала появился немецкий офицер. За ним неуверенно следовал Анджей. Офицер говорил по-французски с очень твердым акцентом.

– La guerre est finie [1]1
  Война окончена (франц.).


[Закрыть], – сказал он. – Я убеждаю этого молодого человека, что надо изучать немецкий язык. В Польше очень немногие знают немецкий! – многозначительно добавил он, глядя на Валерия. – Ну как, едем? – Вопрос был задан по-немецки.

– Да, да, – подтвердил Валерек, демонстративно «пожирая глазами» Геленку, – едем.

– Мне было очень приятно, – обратился офицер к пани Ройской. – Надеюсь, вам не потребуется наша помощь. Но если… Впрочем, я не знаю, надолго ли я в Седлеце.

Ройская не ответила и молча подала офицеру руку – на этот раз она вынуждена была это сделать. Валерек попрощался со всеми с большой сердечностью, что было для него весьма необычно. И это не на шутку встревожило Анджея. Ему сразу вспомнились каникулы. Но Валерек похлопал его по спине и сказал дружески:

– Ну, ну, держись, Анджей. И выкинь из головы всякие глупости!

Провожая гостей на крыльцо – даже сейчас он не мог пренебречь установленным обычаем, – Анджей думал: «Валерий предупреждает, чтобы я не думал ни о каких глупостях… Значит, наверняка уже есть такие, которые об этих «глупостях» думают».

– La guerre est finie, – повторил немецкий летчик, усаживаясь в свой автомобильчик и дружески махая рукой стоящему на крыльце Анджею.

Анджей не выдержал и ответил язвительным вопросом:

– Vous le croyez, monsieur? [2]2
  Вы в этом уверены, мсье? (франц.)


[Закрыть]

Усевшись в машину, Валерек хотел было что-то сказать, но водитель рванул с места, и он так и остался с открытым ртом.

«Не к добру этот приезд», – подумал Анджей, но тетке ничего не сказал.

– О чем это вы говорили в зале? – спросила Ройская, когда Анджей вернулся в дом.

– Уговаривал меня изучать немецкий, только и всего!

Однако пани Эвелина почувствовала, что Анджей что-то скрывает.