Текст книги "Хвала и слава. Книга третья"

Автор книги: Ярослав Ивашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

V

Сентябрьское утро выдалось погожее, но было уже совсем по-осеннему свежо. У крыльца стояла повозка, щедро устланная соломой и покрытая мешками. В повозку запрягли пару упитанных гнедых. «Слишком упитанных», – недовольно заявил Анджей. Но возвращающихся в Варшаву было еще немного, и Спыхала уверял, что им не угрожает опасность лишиться лошадей и не придется подвозить попутчиков.

Никаких вещей они с собой не брали. Все чемоданы Оли и Геленки остались в автомобиле Голомбека. Анджей не взял с собой из Варшавы ничего – в Пустые Лонки он шел пешком. Спыхала садился в экипаж Ройской «в чем был». Только один Ромек захватил кое-что. Ну и, конечно, были в повозке две корзинки со съестными припасами в расчете не только на дорогу, но и на первые дни жизни в Варшаве. Кто знает, как там сейчас с продовольствием, наверно, лучше не стало.

– Все это выглядит очень романтично, – сказала Геленка, стоя на крыльце, – но не лучше ли все-таки взять у тети машину? Были бы в Варшаве через два часа.

Анджей, поправляя под сиденьем мешки с овсом, сказал:

– Тебе хорошо говорить – машина, машина! Конечно, лучше было бы, но для машины нужен бензин, а у тети бензина уже нет. Достать где-нибудь по дороге – об этом не может быть и речи. Откуда сейчас взять бензин? Если где и остался, так немцы наверняка забрали.

– В самом деле, – сказала Геленка без улыбки. – Ты иногда рассуждаешь даже логично.

– Ну, Геленка, едем с нами, – сказал Ромек, усаживаясь на соломенных «козлах».

– Знаешь, что-то нет охоты, – ответила Геленка. – Уж очень скучная будет поездка…

– Боюсь, как бы она не оказалась слишком веселой, – заметил Анджей.

Геленка пожала плечами.

– Тетя тоже уговаривала меня ехать, но мама не согласилась, – добавила она вдруг как-то очень многозначительно. – Непременно хочет, чтобы я осталась.

Анджей вначале не обратил внимания на ее слова, но Геленка вздохнула совсем «по-взрослому», и он, оторвавшись от дела, взглянул на нее.

– Что это с тобой сегодня? – спросил он, нахмурив брови.

– А у тебя вид такой, словно ты на пикник собрался, в лес, – лениво сказала Геленка. – Вы совсем как дети.

– Дети или не дети, – сказал Ромек, – но что все это может кончиться походом до лясу [3]3
  Выражение «идти до лясу» во время восстания 1863–1864 гг. означало: «принять участие в восстании».


[Закрыть] – это наверняка.

Анджей задумался. Сейчас это старое выражение, пахнущее романтизмом и чуждой ему жеромщиной, приобретало новое значение.

– Снова до лясу? Как все повторяется!

Геленка не сразу схватила смысл этих слов и удивленно спросила:

– О чем это вы говорите? – Но тут же смутилась. Выезд и в самом деле был похож на обычную прогулку. Ройская притворялась веселой, юноши нетерпеливо вертелись. Лицо Оли, обрамленное серой вуалью, было очень красиво. Спыхала сидел бледный, сжав губы. Пожалуй, только он один понимал все безумие этой необыкновенной экспедиции. Все это вдруг показалось ему путешествием куда-то в глубь доисторических времен, назад от цивилизации.

Ромек стегнул лошадей, они рванули, и не успели пани Ройская и Геленка оглянуться, как повозка выехала за ворота и помчалась по деревенской улице. Было сухо, и вскоре повозка скрылась в клубах пыли, поднявшейся над дорогой.

За деревней широко простирались вспаханные поля. Кое-где всходила молодая, еще розовая озимь. На бледно-голубом небе плыли редкие, очень белые облачка. Погода обещала быть устойчивой.

Подъехав к городку, они, к своему удивлению, увидели красный флаг на ратуше. Каким образом он оказался сейчас по эту сторону Буга – было непонятно. На рыночной площади стояли советские танки и автомобили. Не задерживаясь, поехали дальше.

Сразу же за железнодорожным полотном, за дорогой, ведущей к кирпичному зданию сахарного завода, готические трубы которого были видны издали, начинался лес. Вначале он высился только по левой стороне дороги, затем потянулся и с другой. Выехали на шоссе, по которому отступала польская армия. В кюветах валялось много военного имущества. Все чаще попадались на глаза ящики с артиллерийскими снарядами. Когда выехали из лесу, ящиков стало еще больше – кюветы были попросту завалены ими.

Ехали молча. Всем стало как-то не по себе, когда они увидели войска в местечке. Только сейчас Оля поняла, на что она отважилась, и ее охватил страх. Каким безумием было согласиться на эту, как она называла, «экскурсию» и подвергнуть опасности не только себя, но и сына! Она ждала, что Спыхала как-то успокоит ее, ободрит. Но Казимеж сидел нахохлившийся, угрюмый, думал о чем-то своем и не произносил ни слова. Оля ни разу не подумала о том, что рядом с ней сидит ее бывший жених. С этой историей давно было покончено, и она о ней даже не вспоминала – давно поставила на этом крест. Ведь столько лет минуло с тех пор, жизнь ее прошла в заботах о детях, о муже, и не было в ней места воспоминаниям о прошлом, о той песне, которую Оля пела когда-то в Одессе.

Туман медленно подымался меж деревьев, и шоссе открывалось перед глазами, словно пустынная просека. Лента асфальта была испещрена следами снарядов. Еще несколько дней назад эту дорогу бомбили. Здесь и там стояли обезглавленные деревья. Сломанные ветви сосен и грабов густо усыпали землю. Высоко на дерево закинуло труп зайца. Раздробленные лапы свисали с сосновой ветки, будто елочное украшение.

Убитых они еще не видели. Однажды им встретился небольшой свеженасыпанный холм. Песок, взятый из придорожного рва, был еще влажный. Могилу венчала солдатская каска – больше ничего.

Проезжая мимо холма, они не сказали друг другу ни слова, только Ромек, переложив вожжи в левую руку, снял на минуту фуражку. Потом они встречали много таких могил.

Лес кончился. По обе стороны дороги раскинулись вспаханные и невспаханные поля, но людей на них не было видно. Еще не утихла война, еще трудно было взяться за сев или пахоту. Впрочем, в Пустых Лонках крестьяне окрестных деревень уже выходили в поле и работали, несмотря на бомбежки и бои.

Тишина полей со всех сторон обступила шоссе. Лошади мерно трусили, и Ромек все спокойнее погонял их. Постепенно всех охватило прежнее настроение – они снова почувствовали себя словно на прогулке.

Впереди простиралось пустынное шоссе, не было ни пешеходов, ни телег, ни автомобилей.

Несмотря на то, что ехали они уже более двух часов, лошади не устали. Все-таки решили сделать привал. Анджей и Спыхала, чтобы размять ноги, пошли через поле. До сих пор они не обменялись ни словом – ни в повозке, ни сейчас, когда остались наедине.

Кое-где уцелевшие вдоль шоссе провода были усеяны ласточками. Анджей удивился, что они еще здесь, что их не спугнула война.

Едва после привала повозка двинулась, как Анджей, оглянувшись, вскрикнул:

– Внимание, грузовик!

Ромек с перепугу вытянул кнутом по лошадям. Анджей остановил его:

– Ладно, ладно, он еще далеко, не гони их, понесут. Он то и дело оглядывался. Ромек свернул на обочину, чтобы дать дорогу грузовику.

Вскоре их нагнала большая серая машина. В кузове стоя ехали немецкие солдаты с винтовками в руках. Мелькнула военная фуражка шофера.

Когда грузовик обогнал их, они увидели, что солдаты конвоируют сидящих на дне кузова одетых в черное бородатых людей: это были евреи.

– Куда их везут? – спросила Оля, зная, что на вопрос этот все равно никто не мог бы ответить.

Прямая линия шоссе уходила далеко вперед, постепенно поднимаясь в гору. Неожиданно грузовик остановился, и люди высыпали на дорогу. Едущим в повозке не видно было, что там происходит. Вдруг раздался ружейный залп, и кони, прядая ушами, рванулись. Но Ромек удержал их.

– Что они там делают?

– Не понимаю, – сказал Анджей. – Посмотрите, – обратился он к Спыхале, – немцы ведь не расстреливают их. Видите, они движутся вдоль шоссе и довольно живо.

Через некоторое время повозка наткнулась на выставленный караул. Немецкий солдат движением руки остановил их. Ромек держал лошадей, а Спыхала и Анджей спокойно подошли к немцу. Сердце у Оли упало.

– Можно нам проехать? – спросил Спыхала, не дожидаясь, когда немец заговорит с ним.

Тот задумался.

– Валяйте, – решил он. – А куда едете?

– В Варшаву, – с какой-то торжественностью сказал Анджей, – nach Warschau.

– Тогда поторопитесь, а то мы недолго будем здесь пастись.

Немец оказался добродушным, и Спыхала рискнул задать вопрос.

– А что они там делают?

Солдат засмеялся.

– Э, ничего особенного. Поляки растеряли здесь свои патроны, нам приходится собирать их. Вот евреи и собирают.

– Но ведь там стреляют, – сказал Спыхала.

– Не бойтесь, – немец засмеялся. – Стреляют в воздух. Чтоб те живее поворачивались.

Когда едущие в повозке приблизились к тому месту, где остановился грузовик, они увидели толпу евреев, вытаскивающих из рва ящики с патронами. Время от времени немецкий капрал давал команду, и солдаты поднимали ружья вверх. Повозка уже проехала мимо, когда раздался очередной залп. Кони понесли, Анджей оглянулся. Он увидел, что солдаты стреляют над головами несчастных жителей местечка.

– Они стреляют еще только над головами, – сказал Спыхала.

Это была пока еще нестрашная встреча с войной, но Оля не могла избавиться от воспоминания об этом зрелище. Когда повозка проезжала мимо, пленные украдкой бросали на них взгляды, пробовали даже улыбаться. Один молодой еврей подмигнул Оле, словно говоря: «Ну, ничего, пускай себе постреляют». Этот взгляд преследовал ее весь день, и когда они поздно ночью, уже за Венгровом, остановились на ночлег в какой-то придорожной избе у бедных, перепуганных крестьян, она долго сидела на табуретке перед кухонным очагом и не могла произнести ни слова.

Спыхала подошел к ней.

– Вы устали? – спросил он.

Она не ответила. И только спросила немного погодя:

– Где мальчики?

– Выпрягают лошадей, их надо напоить и накормить. Иначе завтра не потянут.

– Много ли мы проехали?

– Немного, – ответил Спыхала, – каких-нибудь сорок километров. – Что с вами? – спросил он, заметив, как Оля бледна.

– Да ничего. Только я все думаю: неужели они потом всех этих евреев расстреляли?

– Нет, пожалуй, – сказал Спыхала. – Они ведь им еще нужны, чтобы собирать патроны.

– Почему же наши все так побросали? – безучастно спросила Оля.

– Потому что было тяжело. Удирать приходилось.

– Удирали, всюду удирали, – повторила Оля. – Я ведь видела, что делалось по дороге из Варшавы.

– Не удивляйтесь этому, – с какой-то неожиданной ласковостью сказал Спыхала.

Изможденная крестьянка, которая когда-то, наверно, служила по поместьям и знала «панские» порядки, вскипятила в чайнике воду. Она была очень растрогана, когда Спыхала, заварив чай из маленькой коробочки, взятой из Пустых Лонк, угостил ее горячим крепким напитком. Потом все сидели в горнице, которую им отвели на ночлег хозяева. Здесь стояли две кровати. Решили, что Ромек будет спать над конюшней, на сене, чтобы быть возле лошадей. Спыхале пришлось устроиться на одной кровати с Анджеем. Другая кровать, стоявшая в углу под образами, широкая, хотя и жесткая, была предоставлена Оле. Здесь же висела фотография хозяина в военной форме, который и сейчас где-то защищал отчизну. На все вопросы о нем хозяйка отмалчивалась и только тяжело вздыхала.

Оля и Спыхала сидели в горнице за столом, пили чай и ждали мальчиков. У хозяйки в чулане нашлось еще несколько яиц, и Оля решила поджарить для мальчиков яичницу.

Тем временем Ромек и Анджей, накормив и напоив лошадей, вышли на дорогу. Асфальт на шоссе отливал серебром в густой темноте сентябрьского вечера. Из парка невдалеке глухо доносились голоса. Хозяйский сын, парень лет четырнадцати, сказал Ромеку, что в парке стоят немцы.

– Там, наверно, штаб, – заявил мальчуган, он уже неплохо разбирался в военных порядках. – Сколько всего туда понаехало! И автомобили, и разные офицеры… Идите посмотрите.

– Так ведь, наверно, не пускают?

– Э-э, они даже караула не выставили, – ответил мальчик. – Я там уже три раза был. Немецкого супа получил. Варят на кострах. Там помещичья усадьба, – пояснил он.

– Пойдем, – затормошил Ромек Анджея, который остановился в нерешительности, – посмотрим.

И в самом деле не было никаких караулов, они свободно прошли на территорию лагеря, никто даже не заметил их. Несколько деревенских мальчишек вертелись у костров.

Ворота у въезда в парк были разрушены. Видимо, оказались узкими для грузовиков или танков. От ворот вела к дому аллея старых грабов. Вдоль аллеи, отступив в глубину парка, стояли легковые автомобили и грузовики. Между деревьями тут и там пылали костры. Солдаты, лежа, грелись у огня либо сновали с судками в руках.

Анджей и Ромек подошли почти к самой усадьбе. На классическом крыльце бывшего помещичьего дома были установлены рефлекторы с аккумуляторами. Несмотря на костры и льющийся из дома яркий электрический свет, в аллее было довольно темно.

Юноши ходили по аллее взад и вперед, и никто не замечал их. Два молоденьких немецких офицера, прогуливаясь по аллее, то и дело проходили мимо них. В мерцающем свете лица их казались красивыми, интеллигентными; они похожи были на студентов, гуляющих по университетскому двору. То держась за руки, точно школьники, то в обнимку, они гуляли и оживленно рассказывали что-то друг другу, поминутно хохоча и совершенно не замечая идущих навстречу поляков.

Каждый раз, поравнявшись с офицерами, Анджей стискивал зубы.

– Посмотри, – сказал он наконец Ромеку, – какие они счастливые – удачный поход. Подумай только: нас разбили, у нас все развалилось, а они ходят себе с торжествующими лицами. Радуются, что они молоды и что победа на их стороне.

Волнение Анджея было непонятно Ромеку.

– Вот бы сейчас пистолетик, – сказал он, – мы бы их враз укокошили.

– Ну и что дальше? – спросил Анджей.

– Ничего, конечно! Я ведь знаю, что у Спыхалы есть пистолет. Но не собираюсь его брать, чтобы стрелять в этих негодяев.

– Видишь ли, самое ужасное, что эти даже не выглядят негодяями, они похожи на нас. Они совсем как мы.

– Ошибаешься, – сказал Ромек. – Видал, как они стреляли в евреев? Тот, что стоял на шоссе, тоже был похож на нас… Но…

– Вот именно – но. Хотелось бы мне поговорить с таким. Когда тот немец с Валереком приехал в Пустые Лонки, я так растерялся, что ничего не смог ему сказать.

– Пани Ройская своим молчанием сказала ему достаточно.

И они снова пошли по аллее.

Ночь была темная, пахло осенью и грибами, но было очень тепло. Огни отбрасывали красные блики на гуляющих офицеров. Наконец они заметили поляков. Когда Анджей и Ромек прошли мимо, офицеры вдруг повернулись и оказались лицом к лицу с ними.

– Was machen sie hier? [4]4
  Что вы тут делаете? (нем.)


[Закрыть] – спросил один из них вмиг изменившимся, каким-то каркающим голосом, в котором не оставалось и следа веселого смеха. – Sind sie Polen? [5]5
  Вы поляки? (нем.)


[Закрыть]

– А что, разве нельзя? – самым наивным тоном спросил Ромек.

– Raus! [6]6
  Вон! (нем.)


[Закрыть] – крикнул другой немец, указывая на ворота.

Юноши спокойно повернулись и ушли.

У ворот Ромек обернулся. Немецкие офицеры стояли на том же месте и следили за ними. Ромек крикнул: «Адье!» – и помахал им рукой.

Один из офицеров сделал жест, будто потянулся за пистолетом, но юноши уже были за воротами и скрылись в ночной тьме. Они громко расхохотались. Из темноты им ответил такой же смех двух немцев. Офицеры были еще слишком молоды.

– Нет, война не кончилась, что бы ни говорил тот немец, – сказал Анджей, когда они шли к своей хате. – Война только начинается. Этим молодцам еще придется испытать ее на себе.

– Дай-то бог! – сказал Ромек.

Они вошли в хату. В горнице за столом сидели Оля и Казимеж. Маленькая керосиновая лампа сбоку светила на них. Оля с улыбкой слушала Казимежа, который рассказывал ей что-то.

Слыхала сказал недовольно:

– Где вы пропадаете? Мы ждем вас. Яичницу будете есть?

– Еще бы, – ответил Ромек. – По три десятка яиц на каждого!

– Прости, мама, – Анджей поцеловал матери руку, – мы, знаешь, засиделись в гостях. Навестили немцев в их квартире. Ну, этот визит и задержал нас. Ты беспокоилась?

– А как ты думаешь? – сказала Оля. – Конечно, очень беспокоилась.

И тут же сердце ее болезненно сжалось – она ведь даже не заметила отсутствия сына.

VI

Едва только повозка, увозившая Олю и Спыхалу из Пустых Лонк, исчезла за воротами парка, с противоположной стороны снова появился немецкий автомобильчик и остановился у крыльца. На этот раз Валерек приехал один.

Ройская встретила его холодно.

– Дай мне поесть, мама, – сказал Валерий, – я адски голоден.

Ройская проводила сына в столовую. Наскоро собрала на стол, подав что осталось из приготовленного на дорогу уехавшим.

Уже за столом она сказала:

– Я ведь просила тебя не появляться здесь.

Валерек с умилением взглянул на мать.

– Я помню это, мама, и не приехал бы, если бы у меня не было к тебе важного дела.

– Какого именно? – спросила Ройская.

– О, сейчас, сейчас… А Голомбеки уехали? Что-то их не видно.

– Так это дело касается Голомбеков?

– Да нет же. Просто интересуюсь родственниками. Мне показалось, что на крыльце стояла Геленка.

– Да, Геленка здесь.

– А Оля упорхнула с паном Спыхалой?

– Перестань, – сказала пани Ройская. – До чего же ты несносный, Валерек. Все такой же! Зачем же все-таки ты приехал?

– Да, я все такой же, – вздохнул Валерек. – А помнишь, мама, как ты однажды не взяла меня с собой в Одессу? До сих пор не могу забыть, как я тогда плакал.

В глазах госпожи Ройской засветилось тепло.

– Помнишь, ведь тогда я не был «все такой же», я был совсем другой. И ты считала меня тогда своим сыном.

– А разве теперь я не считаю тебя своим сыном?

– Не знаю. Теперь твое отношение ко мне совершенно переменилось.

– Но ведь и ты изменился.

– Я – да, но не мое отношение к тебе. Ну, да что об этом говорить… Так уж получилось…

– Все могло бы сложиться иначе, – с грустью сказала Ройская.

– Могло бы, но ведь не сложилось. Наибольшая житейская мудрость заключается в том, чтобы мириться с фактами. Пожалуйста, отрежь мне еще полендвицы [7]7
  Филейная колбаса.


[Закрыть].

– Действительно похоже, что ты не ел дня два.

– Да, очень голоден. Сентябрьский холод обостряет аппетит. А если бы еще съездить на охоту…

– Не вздумай только притащить сюда немцев на охоту!

– Нет, нет… Здесь я больше не появлюсь. Я как раз приехал с тобой попрощаться.

– Попрощаться? Со мной? В чем дело?

– Я получил должность далеко отсюда. В Пулавах. Меня назначили управляющим несколькими имениями.

– В Пулавах?

– Под Пулавами.

– И ты будешь работать на немцев?

– А что же делать? Не могут же они оставить имения без присмотра. Нужен же им какой-то ответственный…

– И доверенный, – иронически добавила госпожа Ройская.

– Вот-вот… Ты нашла точное слово. И доверенный – человек, которому можно доверять. В конце концов, это ведь и в наших интересах – нельзя допустить развала сельского хозяйства…

– Но ведь ты как будто не слишком разбираешься в сельском хозяйстве…

– Что ты, мама, это же моя специальность.

– Ах, вот как. Я и не знала.

Она хотела взять тарелку, стоявшую перед Валереком, но он схватил ее обеими руками.

– Подожди.

– Я хочу сменить тарелку, бери фрукты. Замечательные сливы. – Она пододвинула сыну корзину.

– Гордишься, как всегда, своим садом.

– Да. Сад у нас хороший, – улыбнулась госпожа Ройская. И вдруг положила ладонь на руку сына.

– Ну скажи, отчего ты бежишь из Седлеца?

Валерек отшатнулся.

– Бегу? Зачем мне бежать? Я же сказал тебе, что мне дают прекрасную должность. А что в Пулавах… так ведь, боже мой, это совсем недалеко.

– Боишься, что нас здесь слишком хорошо знают? – невольно перейдя на шепот, спросила Ройская.

Валерий замолчал и посмотрел на мать. Молчал долго. Потом принялся за сливы.

– Действительно, сливы великолепные, сладкие как мед. Дай мне, пожалуйста, с собой немного для моей малышки.

– Ну конечно, непременно дам.

– Я надеюсь, мама, что ты присмотришь за ней, я не беру с собой в Пулавы ни жену, ни дочь.

– Почему?

– Как знать? Может быть, в Седлеце им будет спокойнее.

– Спокойнее?.. Или безопаснее?

Валерек съел еще одну сливу.

– Лучше всего было бы, если бы ты взяла Зюню к себе. Она ведь здесь не помешает…

– Ну конечно, могу взять, это моя единственная внучка.

– Вот именно. Если что случится, жена привезет ее к тебе. Ты позаботишься о ней?

– Странный вопрос…

– Жизнь стала странная… Неизвестно, когда еще немецкая власть утвердится!

– А ты думаешь, что она утвердится?

– Ну а как же иначе? Они ведь победили! Ты, кажется, об этом забываешь. Раз у них такая мощная организационная основа, как их партия, ясно, что победа на их стороне.

– Оставим эту тему.

– Ладно, оставим. Но ты скоро убедишься, что я прав.

– Возможно.

Ройская позвонила слуге и велела упаковать корзину слив для пана Валерия.

– Ты меня выпроваживаешь! – засмеялся Валерий. – А ты ничего еще не варила из этих слив?

– Из нынешнего урожая – пока нет. Но водки, если хочешь, могу дать, – примирительно сказала Ройская.

– Ох нет, если трудно, то не надо. Да и к тому же я за рулем, лучше не пить.

– Это твоя машина?

– Сельскохозяйственного управления. Все равно что моя.

Ройская пожала плечами.

– Ах, да, – спохватился Валерек, – дай мне, пожалуйста, фотографию твоего отца.

– Фотографию моего отца? Зачем?

– Что тебе, жаль? У тебя ведь две: одна на камине, другая в альбоме. Ну прошу…

Ройская пристально посмотрела на сына.

– Что? Уже какие-то разговоры?

– Вовсе нет, просто мне хочется иметь этот портрет. Дедушка на нем такой красивый.

Пани Эвелина ушла к себе и вернулась с портретом в зеленой бархатной рамке. Высокий, худощавый джентльмен с бакенбардами выглядел на снимке действительно очень эффектно. Прежде чем отдать фотографию сыну, Ройская еще раз изучающе взглянула на него.

– Бери, – протянула она портрет.

– Дедушка был очень красивый, – сказал Валерек. – Эти бакенбарды просто великолепны. Ну вылитый Александр Второй. Правда ведь, он был похож на Александра Второго?

– Не знаю, никогда не думала об этом.

Пани Эвелина не садилась за стол. По всему было видно, что она хочет поскорее избавиться от этого сыновнего визита.

– Разве дедушка был блондин?

– Конечно, – подтвердила Ройская. – Светлый блондин.

– Чистый нордический тип, – подытожил Валерий, рассматривая фотографию.

Ройская иронически улыбнулась.

– Геленка на него похожа.

Валерек вздрогнул.

– Геленка? А при чем тут Геленка? Ах, да, она ведь его правнучка. Родственное сходство обычно так далеко не идет.

– И Геленка тоже нордический тип, – сказала Ройcкая.

Валерек вздохнул.

– Зюня, к сожалению, нет. Она такая темная. Значит, я не увижу Геленку? – спросил он мать, направляясь к двери.

– Может быть, она где-нибудь возле дома. Попрощается с тобой на крыльце.

Валерий с решительным видом вышел. Однако Геленки на крыльце не было.

– Жаль, – сказал он, прощаясь с матерью. – Очень красивая девушка, напоминает мне одну варшавскую актрису.