Текст книги "Твоё слово (СИ)"
Автор книги: Яна Лисканова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)
Глава 11. Шут. Арест
– Что, прости? – нет, не такого ответа я ожидала.
– Скажи, ты хоть иногда задумываешься, о ком ты пишешь? И к каким это может привести последствиям? – очень неожиданный заход. При чем тут вообще это?
– Ну ты опять? – я прямо чувствовала, как у меня начинает болеть голова.
Этот разговор у нас происходит с периодичностью раз в неделю, по-моему. И ни к чему не приводит. Так зачем опять его начинать? Тем более, я вовсе не ищу намеренно проблем на свою голову. Просто делаю то, что считаю нужным делать.
Ок, это может обернуться плачевно, но это моя зона ответственности, и то что он в нее влезает – его решение и его выбор, я-то об этом не просила. Он сам с чего-то решил, что я нуждаюсь в опеке – ну ладно, чем бы дитя не тешилось. Но почему он думает, что он может реформировать мою жизнь по своему усмотрению? И при этом мне еще и что-то предъявлять?..
– Мне из-за тебя пришлось отозвать сегодняшний выпуск «Дней Империи», – чего?! Он остановил выпуск газеты?!
Я была в таком шоке, что даже не нашлась, что ответить, просто сидела и хлопала глазами; а он продолжал говорить так, будто сделал мне великое одолжение.
– И это просто удачное стечение обстоятельств, что я успел это сделать сегодня, потому что завтра даже я, не факт, что смог бы разобраться с последствиями твоей глупости…
– Глупости? Что, прости? Ты нормальный вообще? – он остановил выпуск чертовой газеты.
Просто взял и остановил. Потому что ему что-то там не понравилось в моей статье. У меня появился личный цензор. О-ча-ро-ва-тель-но. Такими темпами писать я буду в его присутствии и только о том, как удачно разродилась тетя Клава с соседней улицы и на ком женился дядя Вася из дома напротив. И только в положительном ключе.
– Ты хоть знаешь, кто такой Бронс? – улыбнулся Раш, – кто ему покровительствует? Что с тобой могут сделать за раскрытия информации, которая, на минуточку, является недоступной для широкой общественности и отнюдь не просто так? Знаешь? Думаешь хоть иногда о последствиях своих слов?
– Тебя это не касается! Это моя работа, мои слова и мои последствия! – вспылила я, подскакивая со ступенек, – и жизнь тоже моя: захочу – буду беречь, как зеницу ока; захочу – выкину на помойку! Ты кто такой вообще, чтобы за меня решать?! Муж, брат, сват?!
В тишине утра мои слова гулко разносились по улице. Тухли магические огоньки, освещавшие улицы ночью и солнце раскаленными белыми лучами проходилось по крышам домов, по моему лицу и глазам.
– А мне обязательно быть мужем, братом, сватом, чтобы о тебе волноваться? – его голос был спокоен, ровен, но так холоден, что я передернула плечами, – а если я возьму тебя в жены, ты хотя бы иногда будешь ко мне прислушиваться, а? Ты поверишь, что Бронс не твоего полета птичка? Что информация, которую ты щедро раздаешь всем подряд, опасна может быть не только для тебя? Что за последствия твоих слов отвечать порой потом не только тебе? Тебе, похоже, плевать на себя, да? И поэтому тебе и на других плевать?
– Это не тебе решать, во-первых, кому и сколько информации выдавать; во-вторых, тебя вообще не касается на кого мне плевать, а на кого нет, – я чувствовала, что говорю не то, что меня не услышат; чувствовала, что мне говорят не то, что сама не слышу, но, господи боже, раскаленный белый свет нового дня лег мне на глаза, и как же мне было все равно; я чувствовала только ярость и какую-то непонятную жгучую обиду, – а в-третьих, иди ты к Мать-Земле и ей мозг бери!
Я вбежала в дом, скинув чертово покрывало на диван, влетела по лестнице на чердак и с разбега плюхнулась на кровать. В утренней рассветной тишине были хорошо слышен стук каблуков, удаляющийся от дома.
Меня потряхивало, глаза почему-то жгло, дыхание сбилось и было каким-то прирывистым, будто меня тошнит. Горло перехватило. Странные ощущения. Как когда мне в живот на физкультуре случайно попали мячом.
Я чувствовала себя идиоткой. Ну вот чего я так вспылила? Надо было делать как всегда: улыбаться, соглашаться, делать по-своему. А потом врать на голубом глазу, что так вышло случайно. Ну рабочая же схема!
Почему меня так колотит? Почему мне вообще обидно? Я принципиально ни на кого не обижаюсь, мщу из вредности – да, но всерьез обижаются только дураки, у которых, видимо, где-то завалялись лишние нервы. Я же не дура! Ну, то есть дура. Чего так злиться-то было? Какая разница мне до того, чего он там хочет, чтобы всерьез с ним спорить? Ну хочет и хочет – это не значит, что нужно тратить свое время на попытки что-то там доказать.
Но обидно все-таки было. И доказать, что я права, все-таки хотелось. И не спорить у меня не получалось. Потому что почему-то мне было не все равно. И это, наверное, было самым отвратительным.
Я спросила, что у него случилось, потому что он выглядел расстроенным. Это ошибка номер раз. Чужие проблемы – не мое дело.
Я позволила обиде захватить мои чувства. Это ошибка номер два. Обижаются только дураки, умные – мстят.
Я начала спорить. Это ошибка номер три. Спорят только те, кому не все равно на мнение оппонента.
Я психанула и ушла, хлопнув дверью. Как это комментировать – я даже не знаю…
Мне не нравилось, что он так активно лезет в мою жизнь, но еще больше мне не нравилось, что меня это вообще трогает. Надо держать с ним дистанцию. А еще посоветоваться с Дором, Бором и Евой, ведь они хорошо его знают, а значит и с его тараканами должны быть знакомы.
Заснуть я уже не могла, работать тоже. Хотя я уже продумала и решила, как буду дальше себя вести, успокоиться до конца почему-то не получалось. Я все думала, что я могла бы ему сказать? Как он мог бы ответить? Совершенно бесполезные мысли, которые тем не менее никак не отпускали. Я еле-еле дождалась завтрака, вывалившись кубарем из комнаты, как только услышала, что Дорик с Бориком уже встали.
– Ребята, нам надо поговорить! – начала я без предисловий.
– Мне уже страшно, – Дорик глянул на меня подозрительно, оторвавшись от книги.
– Раш остановил сегодняшний выпуск «Дна»! Из-за моей последней статьи! – я чувствовала, что вот-вот опять готова завестись, так что выдохнула и продолжила спокойнее, – как думаете, это нормально? Просто, по-моему, не очень, но вы его лучше знаете. Он распсиховался на меня и ушел, громко цокая каблуками!
Да, я немножко привирала. Распсиховалась-то скорее я, но уверена, в душе он тоже не был спокоен! Да я его таким неспокойным вообще никогда не видела. Просто он из того типа, что психуют с самым вежливым тоном, попивая чаек, закинув ногу на ногу и оттопырив мизинчик!
– Там же вроде было про какое-то средство от облысения с незаконно завезенными в Империю компонентами, да? – нахмурился Борик, – мы еще вчера в Горький переулок зашли, он из-за этого переживал?..
– Да нет, из-за абзаца про графа Бронса из Теневого министерства, – сказала я. Борик поперхнулся чаем, Дорик посмотрел на меня со священным ужасом. Из-за угла выглянула Ева со странно натянутой улыбкой.
Этот Бронс что, правда такой известный? Я, вроде, прощупала почву вчера, когда в булочную ходила, никто особо ничего про него не знает, так, взбалмошный график со Второго Кольца.
– Ты рехнулась?! – выпучил на меня глаза Борик, одновременно откашливаясь от чая, – не отвечай! Я сам вижу, что рехнулась!
– Да что тако… – начала я, с удивлениям поглядывая на реакцию своих… сожителей.
– Шура, милая, – чуть сдавленным голосом позвала Ева, – а откуда ты знаешь про Бронса из теневиков?
– Ну… Там-сям походила, поболтала – все как всегда, – я присела за стол, все так же озадаченно глядя на их совершенно явную нервозность, – да что с ним не так-то? Я его вообще между делом упомянула, – сказала я, – про то, что он сейчас как раз поставщиков ищет, которые…
– Милая, просто Теневое министерство – это ТАЙНОЕ министерство, – Ева все продолжала смотреть на меня то ли как на неизлечимо больную, то ли как на душевнобольную, – о нем знает относительно узкий круг разумных и подавляющее большинство давали клятву на крови о неразглашении. А остальные просто в какой-то момент исчезают.
– Серьезно? – удивилась я, – а к чему вообще такая скрытность? Да и как-то многовато для узкого круга лиц, вы вот, очевидно, знаете…
– А ты знать не должна! – подскочил Дорик, всплеснув руками.
– И почему же я тогда знаю? – съязвила я, – об этом жуть какой тайной правительственной организации! Существование которой, конечно, всех ну просто очень удивит!
– Поязви еще тут! – зашипел Бор, доставая из шкафа какой-то блокнот и что-то там читая, а потом объявил, – сейчас и будем узнавать, почему и от кого тебе известно. И зачем.
Следующие часа полтора меня натурально допрашивали. Мне пришлось вспомнить буквально каждую секунду последних двух дней. Благо, память у меня крепкая, и каждое лицо я в состоянии была описать достаточно подробно и живо. Под конец я уже не злилась, осталось только глухое раздражение, основательно придавленное нежеланием выходить на новый конфликт и продолжать общение.
В итоге я почти тепло распрощалась с ребятами, поклявшись здоровьем своего отца, которого никогда в жизни в глаза не видела, что буду хорошей девочкой; посижу дома, пока мы не разберемся, как все это произошло и никуда лезть не буду. Разворачиваясь в сторону лестницы, растопырила скрещенные за спиной пальцы и спокойно пошла на чердак.
Закрыла дверь на крючок и легла на цветастый, немного пыльный ковер. Солнце скрылось за тяжелыми весенними тучами, распухшими до фиолетово-синей темноты от наполняющей их влаги. Окно было открыто и в комнату задувал ветер.
Было жарко и влажно. Комната утопала в тени, но магические огоньки я зажигать не собиралась. А то сразу станет уютно и мило, а мне сейчас не уютно и не мило. Я, не вставая, прямо по ковру, покатилась в сторону сумки, переворачиваясь с боку на бок. В сумке была коробочка с сигаретками, которую мне неделю назад подарил главред вместо премии, причем с таким видом, будто я должна скакать от радости и целовать его в обе щеки. Когда я попросила отдать мне деньгами, он назвал меня дурой и сказал, что это на черный день, и с моим характером у меня их будет много, и я ему еще спасибо скажу за предусмотрительность.
– Спасибо, начальник! – сказала я в пустоту, признавая, что была не права.
На деревянной коробочке была нарисована симпатичная синяя гвоздичка. Мне нравилось, как охра дерева сочеталась с бирюзовой краской, которой был раскрашен цветок. Это сочетание цветов напоминало мне… да, один из снов, кажется… там были часы похожей расцветки!
Я открыла и понюхала. Пахло горько гвоздикой. То, что надо! Горький вкус в горький день. В углу, на камине, которым пока не было нужды пользоваться, лежали спички. Маленькая картонная коробочка была запылена, но мне было все равно, что на пальцах остался грязный след – чиркнула и затянулась гвоздичной сигаретой, поднеся кончик к огоньку. Кашлянула пару раз для приличия и пошла тоскливо смотреть в окно, потому что все приличные дамы должны, томно затягиваясь сигареткой, тоскливо смотреть на затянутое тучами небо из окна, когда их никто не понимает. Чем я хуже?
Скидывая пепел в чашку с недопитым вчерашним чаем, я пыталась проанализировать, что происходит, как я к этому отношусь и что делать дальше. В душе ворочалась и ворчала обида, мешавшая думать трезво. Хотелось пойти, схватить Раша за грудки и трясти, трясти со словами: «Ну я же старалась! Старалась! Как умела!».
А чего я старалась? Старалась не брать дела, которые по моим прикидкам могли быть проблемными. Ну, в моем понимании этого слова. Я отказалась от нескольких довольно денежных заказов, оправдывая себя тем, что мне они просто не интересны, но в голове мелькало то, от чего я старательно отмахивалась. Что им будет приятно, что я так поступила. Глупо. Они же об этих заказах даже не знали, поди!
Итак, мысль первая: мне немножко, где-то очень-очень глубоко в душе хотелось угодить Рашу. Но так, чтобы он не знал, что мне этого хочется, но при этом оценил мои порывы. Кошмар.
Мысль вторая: мне не все равно, что они думают, настолько, что я готова тратить время и силы на споры и потом еще долго не могу успокоиться. Такого со мной, по-моему, вообще еще никогда не было, по крайней мере, в осознанном возрасте. Кошмар!
– Шура, – Ева постучала в дверь и я кинула окурок в чашку с чаем; ничего, потом помою… или новую куплю, – можно войти?
Я открыла дверь. За порогом стояла Ева с подносом с чаем и пирожками. Я пообещала себе, что, что бы она ни сказала, не буду спорить. Спорят только дураки. Нет смысла тратить нервы. Я все равно ничего не докажу.
– Я хотела поговорить с тобой…
– Конечно, – улыбнулась я, – только у меня немного неприбранно!
Ева оглядела мою заваленную комнату со слегка натянутой улыбкой, керамические глаза чуть блестели в темноте. Она села в кресло с едва слышным скрипом.
– Извини, давно пора смазать шарниры – да руки все не доходят.
– Ага, – я уселась прямо на ковер напротив нее; ветер закружил по комнате, вздувая занавески и играясь с листами бумаги, – спасибо за чай.
– Не за что, милая, – она поправила юбку, глядя на свою деревянную руку и не поднимая взгляд, – я вот что хотела сказать – тебе может быть неприятно это будет услышать – но ты все-таки не совсем права в этой ситуации, – я молчала, и Ева, поняв, что я не собираюсь это отрицать, продолжила, – ты еще совсем юная девочка и одна в этом городе, и Раш, в некотором смысле, взял над тобой опеку, понимаешь? И мы все тоже, потому что ты такая милая. Но мы волнуемся за тебя и стараемся оградить тебя от проблем, и нас всех немного расстраивает, когда ты как-будто бы назло продолжаешь их искать. Я понимаю, что ты вовсе не специально. Просто ты привыкла, что тебе везет, и не думаешь о возможных последствиях. Но, знаешь, везение тоже порой заканчивается…
Она говорила, говорила, но я ее почти не слушала. Опека? Мне что, пять лет?
Мысль третья: они не принимают меня всерьез, и считают, что знают лучше, как мне жить, и обязали меня слушаться, обосновывая это своим волнением. Кошмар…
– Я вижу, что ты меня не совсем услышала, давай мы все успокоимся и вечером поговорим?
– Хорошо! – улыбнулась я, закрывая за ней дверь.
Я допускала, конечно, что они тут все старше, умнее, опытнее и дальше по списку. И даже знала, что так и есть. Но на самом деле это значило только то, что они старше, умнее, опытнее и дальше по списку. И ничего больше.
Они могут думать что угодно обо мне и моем раздолбайстве, но каких-то особых прав на мою жизнь им это не дает вот вообще ни разу. И их волнение – это их эмоции, и меня они к чему не обязывают. Я и так старалась, насколько могу, фильтровать темы для статей. Но видимо это было зря. Я как будто сделал первый шаг назад, позволив им думать, что я и дальше буду отступать, если они посчитают, что надо. Я не хочу выстраивать свою дальнейшую жизнь, опираясь на то, насколько Раша или Еву взволнует тот или иной ее аспект.
За окном сверкнула молния, на секнду осветив комнату. Город как будто примолк в ожидании, и вдруг громыхнуло так, как будто разорвало небо. Начал накрапывать дождик. Я подползла к окну. От недосыпа заслезились глаза. Было обидно, но я не знаю точно, из-за чего. Как-то это по-дурацки. Пока я была маленькой, все бежали, сверкая пятками от возможности взять надо мной опеку, а теперь вот целая очередь: мама, папа и два брата-акробата.
Но мне-то это уже не нужно. Я уже давно сама со всем разобралась, и эта забота теперь вызывает только недоумение и легкое раздражение.
Мысль четыре: я съезжаю. Кошмар.
Я посмотрела на посылку с заказом, которую мне передал старик Лука. Если отработаю, денег должно хватить на вполне приличный вариант где-нибудь поближе к издательству.
Небо еще раз громыхнуло, и тут же вослед дождь за окном полил стеной, со злостью барабаня по крыше. В комнате стало еще темней, звуки бесконечного количества капель, разбивающихся о черепицу прямо над моей головой заполнили пространство. Я все-таки зажгла магический огонек, осветивший пространство на метр вокруг меня и открыла коробку. Прочитала письмо с предложением разоблачить коррумпированного члена Городского Совета, прослушала записывающие камушки, прислоняя их прямо к уху, чтобы было слышно хоть что-то в звуках весенней грозы. Выглядело все так просто и однозначно, что наваливалась тоска. Я решила, что не буду торопиться, тем более голос этого барона Арино мне понравился: веселый, злой и очень осмысленный. Такой голос не может принадлежать кому-то глупому.
О морально-этической стороне вопроса о нормальности взяток мне, выросшей в российской действительности, где взятки – неотъемлемая часть культуры и менталитета во всех слоях общества, вообще сложно было судить.
Практически всех моих знакомых в этом отношении всегда шатало по крайностям: либо взятки это зло, зло, зло; либо – так устроен мир, не мне его менять, пойду дам денег врачу из роддома, где будет рожать моя жена.
Я пока никакой твердой принципиальной позиции на этот счет себе не придумала, тем более что в придумывании твердых принципиальных позиций я никогда не была сильна. В большинстве случаев, мне всегда было легко понять аргументы разных сторон и представлять какую-либо из них, признавая логичность приличной части доводов оппонентов, выглядело скорее как кривляние. Кривлянием я, конечно, тоже порой занималась, но исключительно забавы ради. Эмоции редко застилали мне взгляд настолько, чтобы я могла всерьез встать в позу и доказывать какую-ту одну точку зрения, причем искренне. Ну вот сегодня такое со мной случилось.
И к чему это привело? К какой-то совершенно дурацкой ситуации, в которой я просто не хочу понимать чужие доводы, а мои никому не интересны. Ну и раз я пока не готова их понимать, то и думать об этом смысла нет.
Я умяла остывший пирожок, запивая его чаем и огляделась вокруг. Комната на чердаке мне очень нравилась. Оставлять ее не хотелось. Если кто-то будет здесь жить после меня, я уверена, он будет жить не правильно, не так, как надо именно в этой комнате. Он не будет знать, что комнату зовут Агриппина, что у нее страстный роман с Творческим Беспорядком, и убираться в ней надо очень осторожно. Что ее надо почаще проветривать, а на рассвете она любит побыть наедине с собой.
Оставить здесь что ли какую-нибудь свою метку? Совесть засыпает, просыпается маленький вандал. Я залезла под кровать, протирая белой рубахой запыленный пол, и маленьким ножичком для заточки карандашей нацарапала на полу небольшое солнышко.
– И что ты делаешь? – от неожиданности я дернулась и ударилась головой об кровать.
– Нельзя заходить без стука, – проворчала я, выползая из-под кровати.
– Ты пойдешь завтракать? – Борик сидел на корточках у кровати и старательно смотрел на меня с неодобрением.
– Да, – кивнула я, – а еще я хочу сегодня зайти к Луке, мне надо ему книгу отдать. Можно?
– Я подумаю, – отрезал он и снова посмотрел на меня так сурово, как только умел. Брови сошлись на переносице, губы сжались.
– Ты думаешь, что от твоего пылкого взгляда у меня проснется совесть? – уточнила я, поднимаясь и пытаясь отряхнуть рубашку хоть немного от пыли.
– А получается?
– У меня нет совести, – покачала я головой.
– Вообще, или умерла в мучениях от жестокости этого ужасного мира? – уточнил мужчина, ведя меня за руку по лестнице.
– Хотела бы я сказать, что дело в жестоком мире, но, по-моему, я всегда такой была, – я подозрительно косилась на его руку, которая держала меня за запястье, – вы меня теперь по очереди за ручку водить будете?
– Надо будет – будем за ручку водить.
– К чему такие сложности? – я покорно шла за ним.
– Потому что ты проблемный ребенок, – фыркнул он.
– Как скажешь, – я кивнула, – хотя вообще-то я уже взрослая, но даже если и проблемная, вам-то с этого что?
– Просто, – он резко остановился и я чуть не врезалась в него; посмотрел на меня сверху вниз, – так получилась, что ты теперь наша, и мы должны о тебе заботиться. И было бы лучше, если бы ты не мешала нам это делать.
Наверное, именно в этот момент вся злость, раздражения и обида отступили.
– Я поняла, – осталась только жалость и понимание, что теперь-то точно надо съезжать.
Я знала, что это значит, когда приходится о ком-то заботиться, потому что этот кто-то твой. Да еще и проблемный. Заботиться о проблемном ребенке – тяжело. Я могу хоть двести раз сказать, что я взрослая и обо мне не надо заботиться, но они думают иначе и это их право. Я знала, что если ты начинаешь о ком-то заботиться, то перестать, просто от того, что тебе говорят, что это необязательно, не получится. Можно от этого только сбежать.
Если поначалу решение съехать было скорее желанием послать их всех к черту с обиды и, возможно, я бы передумала часа через два-три, то сейчас я поняла, что обрывать эти связи совсем все-таки не готова. А для этого надо было как-то лишить их возможности обо мне заботиться. Может даже стоит переехать, например, в другое Кольцо. У озера Нерша, вроде, сейчас активно идет застройка, там наверняка много всего интересного происходит. Я там наверняка нужна. Как я могу быть там не нужна? Но ведь Имперскому Дну я тоже нужна! Завтракала я очень грустно и очень часто вздыхая. Что еще делать, я пока понять не могла.
Дорик вел меня за руку к Лисьему базару в книжную лавку Луки. Я с размаху влетала в лужи, пачкая ему и себе штаны. Тучи после дождя не разошлись, а только схуднули и поседели, делая небо каким-то низким и ровным, и оно иногда проливалось легкой моросью. На душе было тяжело. Мне не нравилось принятое решение – оно не приносило того удовлетворения и спокойствия, которое обычно приносят принятые решения. Я знала, что это потому, что я не могла до конца понять, чего я хочу. Мне нужен был взгляд со стороны.
В моем мире этим взглядом со стороны обычно был, как ни странно, дядя Воська. Он вообще не слушал, что я говорю, отвечал какими-то дурацкими заумными фразами, никак не относящимися к делу, но у меня равно все более-менее все раскладывалось по полочкам в голове после наших разговоров, а точнее – моих монологов.
Я склонна была думать, что дело было в том, что порой мысли и чувства, абстрактные и размытые в голове, нужно было просто вслух сформулировать в слова, и тогда эти мысли становились ближе и понятнее. И что с ними делать дальше, вроде, тоже становилось понятнее. Но ни Дорику с Бориком, ни Еве, ни тем более Рашу, я высказаться не могла. Они будут осознанно или нет, но говорить то, что удобно им. И это, конечно, нормально, но никак мне не поможет разобраться, что я делаю не так. А что-то я делала не так. Потому что когда я делаю все так, я чувствую себя хорошо.
Я бы, пожалуй, с большим удовольствием поболтала, например, с Мартой или Лией – проститутки почему-то всегда вызывали у меня необъяснимую симпатию. Может потому, что находились они обычно где-то вне общепринятой человеческой морали. И говорить с ними было поэтому легче.
Но не думаю, что Дорик согласился бы отвести меня в бордель, учитывая обстоятельства. А Лука, как и дядя Вося, был старым. Так что может и прокатит.
Лука напоил нас чаем, забрал сборник анекдотов, который я дочитала как раз вчера.
– Чего-нибудь тебе еще найти, доченька? – спросил он, убирая какие-то бумаги с прилавка.
– Что-нибудь про устройство городского управления, наверное, – я не хотела писать про взятки барону Арино, вообще-то, я скорее была бы не против взять у него, например, интервью за чашечкой чая, но разобраться с системой городского управления было бы не лишним; Дорик посмотрел на меня то ли с мольбой, то ли с осуждением, но говорить ничего не стал, – и какой-нибудь сборник тоскливых стихов о несправедливости мира.
– Э-хе-хе, – улыбнулся Лука, собирая морщины у глаз, – знаю я одного поэта, который писал о несправедливом мире, который не понимал его тонкой души! Много пафоса, мало смысла. Хочешь?
– Еще как! – кивнула я и, когда Лука ушел на охоту, потерявшись в книжных шкафах, обратилась к Дорику, – мне надо поговорить с Лукой наедине.
– Нет, – мотнул мужчина растрепанной головой.
– Ну ты совсем! – вскинулась я, – я хочу поговорить о личном!
– Ты никогда не говоришь о личном! Ты говоришь только по работе и о работе. Не о работе ты говоришь, только когда травишь дурацкие несмешные анекдоты, над которыми сама же и смеешься, – отрезал Дорик, скрестив руки на груди.
– А кто еще над ними должен смеяться? – удивилась я.
– Все остальные, например? – предположил Дор, – шутки должны смешить окружающих?
– Кто сказал тебе такую глупость? – всплеснула я руками, – шутки рассказывают, чтобы развеселить себя, конечно же! В любом случае, если ты не дашь мне поговорить с Лукой, я расшибусь, но все равно поговорю о личном. С Мартой, например.
Я смотрела на него, он на меня. Я знала, что Дорик как кот – считает себя самцом королевских кровей, но взгляд все равно отведет первым.
– Я буду стоять под дверью и подслушивать! – вскинулся Дорик, ударил кулаком по столу и вышел.
Ну, лучше под дверью, чем над душой. Я пододвинула стул к прилавку и села ждать Луку. Он пришел минут через пять с тремя книжками. Кроме жизнеописания прошлого Главы Городского Совета, сборника стихов, там еще был любовный роман.
– Почитай, лишним не будет, – сказал старик, – так о чем ты хотела поговорить?
– Ну, – с чего бы начать, с параллели, может? – вот у вас же есть дочь, – Лука кивнул, – вы же радовались, когда она съехала, да?
– Я радовался за нее, что она вышла замуж; но тосковал по ней, конечно, – он уложил подбородок на кулак.
– В смысле? Скучали, что ли? – удивилась я.
– Ну конечно, – кивнул он, – сложно отпускать своих детей. Всегда спокойнее, когда она рядышком, под боком!
– И вас это не утомляло? Сколько вы о ней заботились лет-то…
– Ну, иногда, конечно, утомляло, – засмеялся Лука, – она у меня была той еще кокеткой по молодости! Такие тут петушиные бои у нас молодчики устраивали – ты бы видела!
– Ничего себе, – я вспомнила суровую тучную женщину со скалкой в руках, – но теперь-то вы рады, что о ней не нужно заботиться?
– Так о близком же приятно заботиться! – я чуть не поперхнулась чаем на такое абсурдное заявление.
– Вы очень странный старик, – поняла я, – вам об этом говорили?
– Ну ты сама-то, когда заботишься о ком, тебе потом разве не приятно? – удивил меня Лука.
– Она ни о ком не заботиться, – из-под двери пролез тоскливый шепот Дорика.
– Это правда, – кивнула я.
– Что, вообще ни о ком? – удивился мужчина, и я кивнула, – не верю! Неужели ты никогда не делала что-то для другого, а не для себя?
Я задумалась. Вообще-то, один раз было. Но я никогда больше этот трюк повторять не собираюсь. Это была единоразовая акция в качестве благодарности конкретному человеку, с которым ни в этом, ни в том, ни в любом другом мире никто никогда не сравнится. Все остальное, что я когда-либо делала для других, было с расчетом получить что-то взамен. Например, я покупаю Луке чай и продукты, потому что он делиться со мной книгами.
– Было такое, – все-таки сказала я, – но это было исключение, подтверждающее правило.
– Жестокая женщина, – слышался загробный шепот из-под двери, – очень жестокая женщина, которая на всех клала волшебную палочку…
– Так! – вдруг разозлился Лука, – ну-ка помолчи и не лезь, дурень!
Я хрюкнула. Дурика назвали Дуриком, а волшебные палочки все-таки существуют, и я знаю, что куплю себе в подарок на день рождения!
– Милая, а как же ты строишь отношения с разумными? – уточнил мужчина, собирая складки на лбу.
– Как человек, выросший при капиталистическом строе! – радостно возвестила я, – на взаимовыгодной основе!
– Не знаю что такое капиталистический строй – нигде о таком не читал, – тихонько сказал мужчина, со значением блеснув на меня глазами, – но у тебя ведь есть или были близкие? Родители? Друзья? Соседи даже, может? Вот как ты с ними общаешься?
– Э-э-э… Ну?.. Ты – мне, я – тебе? – такие вопросы всегда вводили меня в ступор.
Вроде бы ответ очевиден, но именно из-за этой очевидности кажется, будто ответ неправильный, и должен быть како-то другой, посложней.
Помню, одна моя одноклассница отвечала на уроке истории, и учительница не хотела ставить ей двойку, но ничего другого поставить ей было нельзя, потому что она не то что исторические события, которые мы тогда проходили, не знала – она и двух слов связать не могла. И тогда учительница, глядя на нее самыми грустными глазами на свете, спросила, какой город был столицей Киевской Руси. Ну чтобы она ответила хоть на один вопрос, получила свею тройку и ушла с глаз долой и из израненного невежеством сердца учительницы – вон. Ночью того дня учительница орошала подушку слезами, потому что в задумчивости замер весь класс оболтусов.
– Какие интересные принципы построения близких отношений, – Лука пригубил кружку с чаем и с интересом спросил, – а какие еще принципы в общении с разумными у тебя есть?
– Сделал гадость – в душе радость! – это же считается за принцип?
Судя по нецензурному шипению за дверью – таки нет.
– Где покакал – там и варежки оставил? – на меня посмотрели с упреком, – ну тогда не знаю!
– Понятно, – вздохнул Лука, – вот смотри: когда я готовлю к твоему приходу пирожки, завариваю тебе чай, стараюсь подобрать тебе нужные и интересные книги – тебе приятно?
– Да, – ответила я совершенно честно, дожевывая румяный и еще теплый пирожок с мясом, – очень приятно; поэтому я к вам и хожу, а не записалась еще в библиотеку, хотя там книг побольше.
– А мне приятно, что ты всегда приносишь что-нибудь, когда приходишь, – ответил он, улыбнувшись, – травяные сборы, о которых я даже не слышал; конфеты, которые сам бы себе никогда не купил; хлеб с чесноком из булочной Сима, который мне бы не продали, потому что моя красавица-дочка довольно громко в свое время отвергла ухаживания симова сынка, и с тех пор он меня на порог не пускает…
Честно говоря, я всего этого даже не замечала. В смысле, это же ерунда – пройтись по дороге по лавкам. А он об этом так говорит, как будто я ему каждый раз гору денег приношу.
Не ходить в гости с пустыми руками меня выдрессировала Олежина мама. Сначала я искренне не понимала, зачем это нужно, но потом поняла, что когда приносишь в гости что-то, что потенциально человека может обрадовать, то он гораздо охотнее расскажет то, что тебе интересно, или, наоборот, не будет сильно лезть, или отдаст тебе на откуп свой холодильник. Олежина мама после этого собой очень гордилась и искренне не понимала, почему у нее не получилось провернуть такой же фокус с приобщением меня к домашним делам под лозунгом: «Ты же девочка». А слушать и запоминать я умела. Поэтому чем-то само собой разумеющимся было после рассказа Луки о его нежно любимом хлебе с чесноком именно из этой булочной – зайти и купить в следующий раз.
