Текст книги "Осенняя женщина"
Автор книги: Якан Варау
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
В какой-то момент ему захотелось догнать ее, но он отказался от этой мысли – начинать все сначала у него не было сил.
Тимофей раздосадовано стукнул кулаком по бетонному парапету и пошел к припаркованной на дороге машине.
* * *
Три человека в черном «мерседесе» наблюдали, как Тимофей вышел из темной аллеи парка.
– А твой муж изменился, Ирочка, – сказал тот, что с комфортом устроился на заднем сиденье, мужчина лет пятидесяти в хорошем пальто с поднятым воротником, обращаясь к женщине, сидевшей рядом с водителем и нервно покусывавшей нижнюю губу. Огонек его сигары мерцал в темноте салона, как глаз хищного зверя, раненого в давних и жестоких боях.
Она молча достала тонкие сигареты и прикурила от изящной зажигалки, блеснувшей благородным металлом.
– Как ты считаешь, дорогая?
– Никак, – пожала она плечами.
– Лично я не вижу разницы, – фыркнул человек за рулем. – Такой же слабак.
– Слабак? – на лице мужчины, частично освещенном уличным фонарем, мелькнула усмешка. – Тимофей никогда не был слабаком. Тебе хотелось бы так думать, но это не так. И он действительно изменился. Стал спокойнее. Увереннее. Отдых явно пошел ему на пользу.
– Он не вернется добровольно, – сказала Ира. – И вы это знаете лучше, чем кто бы то ни было.
– Может быть. Могу даже предположить, что так оно и случится. Где он живет?
– У меня все записано, – встрепенулся водитель. – Вычислили через Митяя, дружка его старого. Представляете, работает с ним в одной страховой конторе. Ни дать ни взять совковый служащий, – хохотнул молодой мужчина.
– Принципиальность даже из умных людей делает неисправимых упрямцев.
– Во-во, – согласился молодой. – А вы что, хотите с ним встретиться?
– Не сейчас. Но, судя по всему, такая необходимость назревает с каждым днем..
– Он пошлет вас на три веселые буквы. Как и три года назад. Точно говорю.
– Милый мой, для любой норовистой лошади в конце концов найдется именно тот хлыст, который заставит ее понять своего седока.
– На все-то у вас, Богдан Сергеич, умные слова припасены, – хохотнул молодой мужчина за рулем.
– Н-да. Как сказал Монтескье: «Нет ничего досаднее, чем видеть, как удачно сказанное слово умирает в ухе дурака».
– Что вы говорите?
– Ничего, дорогой. Поезжай помаленьку в гостиницу. Поздно уже.
Молодой человек завел мотор и выехал на дорогу. Пассажир на заднем сиденье погасил сигару, усмехнулся и тихо произнес:
– Кто мужество имеет ждать, с победой тот не расстается.
* * *
«Rules» – это первое и впоследствии часто повторяемое слово, которое услышал Витек, как только переступил порог дома своих заграничных усыновителей.
Правила.
Правило № 1 семьи Периш – ни в коем случае не кормить пса тем, что все едят за столом.
Правило № 2 – поднимай сиденье в туалете.
Правило № 3 – учись говорить по-английски.
Правило № 4 – никаких незнакомцев в доме.
С каждым днем список правил, как правило, увеличивался. И если бы у Витька не было какого-никакого опыта, совсем бы Витек пропал. Окончательно и бесповоротно.
Другой вопрос, зачем он вообще согласился лететь за океан, к черту на кулички?
«Витенька, эти люди поставят тебя на ноги, – убеждала его заведующая детским домом Клара Ивановна. – Ты уже почти взрослый мужик. Должен подумать о своей жизни. Ведь так?»
В ее глазах Виктор видел смертельную усталость. Он знал все ее мысли. Лично Витька она терпеть не могла. В этом он не сомневался, но его это мало волновало. Он считал себя умнее Клары. А с теми, кто глупее тебя, считаться не стоило.
И даже когда она говорила, он не слушал ее. Он слушал себя. Он снова хотел сбежать. В Москву. Пацаны, жившие в районе трех вокзалов, его поняли бы. Там вся жизнь. А что эта лахудра Клара могла знать о жизни? Что могла знать о пересадках на грохочущих поездах? О холоде подъездов? Об уродах, ищущих маленьких мальчиков себе на забаву? О ментах, то ленивых, как коты в сырую погоду, а то лютых, как шакалы? О деньгах, вырученных собственной ловкостью и головой? О хохочущем кружке пацанов перед костерком, разведенном на каком-нибудь пустыре? О разных историях, вдосталь порассказанных в таком кружке? О разбитых в кровь руках и носах, когда приходится драться с конкурентами? О беге, бешеном беге, когда надо удрать, а ноги кажутся непослушными и медленными? О девках, которые за бутылку сами все сделают? И что она могла знать о настоящей пацанской свободе? Свободе ходить и ездить, куда хочется, говорить, что хочется, вести себя, как считаешь нужным, без угрозы того, что кто-то, считающий себя взрослым и понимающим устройство мира, одернет тебя в любую минуту.
Бедная Клара! Она топает по жизни своими больными ногами и верит, что жить можно только по правилам. Все взрослые так думают. По крайней мере, Витька приписывал этот недостаток тем, кто говорил на русском языке. Люди, приехавшие за ним из-за бугра, казались другими. К тому же Америка представлялась ему клевым местом. Если в России баксы были не у всех, то там они в каждом кармане. Те чморики, что-то лепетавшие ему по-английски, были готовы подарить ему Америку. Витька редко получал подарки. Если уж говорить начистоту, единственным подарком, который он помнил, был плюшевый Чебурашка. Это смешное страшилище ему принесла однажды в детский дом пьяненькая мамочка. Она вспомнила про день рождения родного сына. Вспомнила, правда, спустя три дня, но кто же обращает внимание на такие вещи, когда мамочку не видишь несколько месяцев подряд? Чебурашка был новый, прямо из магазина, о чем свидетельствовал ярлык, болтавшийся на огромном ухе, словно экзотическая сережка. Однако мамочка пару раз уронила его но дороге. Но кто же станет обижаться из-за таких пустяков, когда ЭТО ПРИНЕСЛА ОНА?
Витек и на этот раз без возражений взял то, что ему дарили.
Мужик ему сначала понравился. Было в нем что-то спокойное и основательное. Возможно, именно так ощущали себя люди, уверенные в себе и в завтрашнем дне. А также в неисчерпаемости собственного кошелька. Такие люди вызывали у Витька уважение.
С легким налетом презрительности (чтобы не пострадала собственная гордость), но все же это было уважение. Тетка, слишком суетливая слишком потеющая и уж слишком улыбчивая, не пробудила в нем вообще никаких чувств, кроме легкого снисхождения. Она напоминала ему туповатую и подслеповатую продавщицу из передачи «Городок». Тетка без конца называла его «lovely»[10]10
Милый (англ.).
[Закрыть] и «dear»[11]11
Дорогой (англ.).
[Закрыть], но глаза ее при этом как будто что-то искали на его лице. Витек прекрасно знал такой взгляд. Так обычно смотрели менты, когда проявляли к тебе интерес.
Именно она первая сказала это слово «rules», когда после многочасового перелета и поездки по забитому машинами, яркому, ошеломляющему Нью-Йорку Витек переступил порог дома 499 на Логан-драйв. При этом вид у нее был туповато-настырный, как у поездных попрошаек. Она вручила ему бумажку с заготовленным текстом на русском языке.
«ПРАВИЛА» – было написано в самом начале списка.
«Rules, – повторила она с неизменной улыбкой. – We have rules. You must remember them».
«У нас есть правила. Ты должен их запомнить», – прочел он на бумаге.
Скорость, с какой его спустили на землю с высоты предвкушения какой-то необычайной радости, обескуражила Витька. Он оглянулся вокруг и понял, что на него смотрят все те же чморики. Так они с пацанами называли тех, кто каждую субботу волочился с сумками на рынок; тех, кто долго выстаивал у киосков, прикидывая, на какой шоколадный батончик потратиться и потратиться ли вообще на что-либо; тех, кто сидел во дворе с костяшками домино и прислушивался, не зовет ли жена жрать суп; тех, кто выписывал газеты; тех, кто честно пробивал талончик в транспорте; тех, кто каждый день проходил мимо них, делая вид, что их вообще нет на этом свете. Чморики. Американские чморики. Они точно такие же, как и русские. Такие же, как Клара Ивановна, устроившая, вероятно, большое чаепитие с персоналом, чтобы отметить его отъезд. Такие же, как мент, поймавший его в последний раз в маленьком теплом подвале. Они сунули ему бумажку и ждали, что он виновато кивнет.
В первый же вечер бумажка была использована в туалете по назначению. Витек почувствовал себя легче. Он принялся осваивать новую территорию и новые отношения.
У чмориков были другие дети. Целых трое. Это обстоятельство Витька искренно удивило. Взрослые чморики были явно со странностями, если решили усыновить его, имея в запасе еще троих. Хорошенькое дело.
Под умильными взглядами родителей эти трое показали ему дом и его комнату. Отдельную маленькую комнату. Чистенькую, обставленную новой мебелью и заполненную дурацкими игрушками, как будто он был маленьким ребенком, нуждавшимся в них. Взглянув на пластиковых суперменов и динозавров, Витек усмехнулся снисходительно и продолжил экскурсию, последовав за своими гидами, ступавшими гордо, чинно и говорившими односложно: «Bathroom», «Kitchen», «Toilet», «Basement», «Му room», «Brothers’room»[12]12
«Ванная», «кухня», «туалет», «подвал», «моя комната», «комната братьев» (англ.).
[Закрыть]. Говорила в основном девчонка, представившаяся как Сьюзи, но Витек окрестил ее по-своему – Светка.
Дом действительно был огромным. В таких домах у него на Родине жили только богатые буратины. Парочка знакомых Витьку ворюг могла бы разобраться с этим чудо-домиком в два счета. Но знакомые эти, на счастье семьи Перишей, пребывали на безопасном расстоянии за океаном. Сам же Витек такой род трудовой деятельности не одобрял. К тому же, несмотря на опасные симптомы, он решил жить по-новому. Пусть и в окружении таких чмориков.
Сами чморята, решив, что их миссия выполнена, куда-то скрылись. Витек обнаружил их только к вечеру в одной из комнат. Они сидели на чистеньком ковре и играли в «Монополию». При его появлении чморята перестали лепетать на своем языке, хотя с таким же успехом могли бы продолжать, потому что в тот первый вечер Витек не мог их понять. Даже не взглянув на него, они продолжили игру.
Он не был круглым дураком. Он чувствовал их мысли так же, как и всех остальных чмориков. «Может быть, ты теперь и в нашей семье, но нам надо время, чтобы принять тебя, – говорили они всем своим видом. – И как знать, будешь ли ты достоин нашего внимания. Во всяком случае, мы этого пока не решили».
Глупые чморики думали, что нарвались на такого же, как они сами, готового вымаливать общение и унизить свой пацанский статус. Бо-о-о-льшая ошибка, как говорили в их дебильных американских боевиках.
Он не ушел, хотя ему дали понять, насколько он нежелателен здесь. Витек присел на кровать и стал с большим интересом следить за игрой. Он в свою очередь хотел дать понять, что считает себя вправе находиться где угодно, когда угодно и сколько угодно.
Сьюзи-Светка занервничала первая. Чаще прежнего стала поправлять свои длинные темные волосы, не соглашалась с результатами игры братьев, пыталась даже жульничать. После чего раздраженно разбросала свои игрушечные купюры, встала и капризно проговорила: «I do not want to play any more»[13]13
Я не хочу больше играть (англ.).
[Закрыть]. Комната была ее, посему она ждала, что все удалятся. Но Виктор занял ее место на полу перед разложенной картой с заводами, фабриками, корпорациями, тюрьмами и банками.
«Я буду», – весело сообщил он, бросая кости и просто спиной чувствуя, как вспыхнула от бессильной ярости американская Светка. Из вежливости она промолчала. Промолчали и братья. Только обескуражено переглянулись и продолжили игру.
Младший Питер-Петька все время смотрел на Тейлора-Толика, словно спрашивая у него разрешения на тот или иной поступок, сверяясь с его взглядом. Он был не в счет. Слишком мал для пацанского кодекса. Тейлор выглядел посильнее Витьки, но сила – не показатель. Витек лупил и не таких верзил, и они визжали дурными голосами, словно девчонки на репетиции школьного хора. Главное – ощущал ли он себя конкретным пацаном? Мог ли утвердить это ощущение? Если да, то Витьке пришлось бы считаться и с его силой. А если нет? Капец тебе, Тейлор-Толик. Вилять тебе хвостом до конца своих дней. И жрать землю, если Витек прикажет. Таковы правила. Если ты пацан, докажи это.
Все время, пока они играли, Сьюзи-Светка молча бесилась. Она то принималась расчесывать волосы перед зеркалом, то садилась за стол и начинала писать в маленькой книжечке с сердечками на обложке, потом включила нарочито громко свой магнитофон. Питер и Тейлор опасливо косились то на нее, то на Виктора. А новый же член семьи, казалось, ничего не замечал. Он с азартом отбирал у них заводы и банки. «I want to have a rest»[14]14
Я хочу отдохнуть (англ.).
[Закрыть], – наконец сказала она, недвусмысленно став рядом.
Витек слов не понял, но сообразил, что их просят удалиться. Первым с готовностью поднялся Тейлор. На его лице застыло смущение. «Играем, играем, – потянул его за рукав Витек и широко улыбнулся. – Или боишься продуть?»
Вряд ли Тейлор знал русский, но он покачал головой с явным намерением уйти.
Тейлор не догадывался, что это его первое испытание. «Садись, блин, – улыбка Витька стала угрожающей, а движения резкими. – Че, не понял? Садись, говорят тебе! Ты че, по мозгам захотел, а?»
Глаза, глаза… Если бы Витек был знаком с мнением Толстого о том, что глаза – это зеркало души, он с ним всецело согласился бы. В глазах Тейлора-Толика мелькнул страх. Тейлор не понимал слов, но отлично понял тон, которым эти слова произносились. Прояви он хотя бы настойчивость в своем желании уйти, Витек решил бы – ничья. Но страх в ситуации, когда бояться-то по сути нечего, – непростительная ошибка для настоящего пацана.
Тейлор сел на место. Витек сграбастал его в охапку и покровительственно похлопал по плечу.
«Погнали!» – сказал он и бросил кости.
Сьюзи-Светка выскочила из комнаты как ошпаренная. Виктор знал, что она побежит жаловаться. В психологии чмориков он никогда не ошибался. Но он был спокоен. В мире чмориков редко прибегали к крайним мерам.
Через два хода его фишка попала в «тюрьму», и он милостиво решил сдаться. И снова Тейлор повел себя, как слабак, – он попросту сбежал. Выскользнул в дверь, скатился вниз, вскочил на свой велосипед и умчался вдоль по улице.
«Я к Марку!» – сообщил он на ходу матери, возившейся на кухне. «Вернись к ужину, Тейлор!» – только и успела крикнуть ему вдогонку Дебора.
Он вернулся и в тот первый совместный ужин ни разу не посмотрел на Витька. Витек с удовольствием принял это к сведению. Как пацан Тейлор перестал существовать для него. Точка.
Джона Периша, своего приемного отца, он раскусил чуть позже. Тот оказался еще большим чмориком, чем чморики на родине Витька. Он предпочитал ни во что не вмешиваться, а если и говорил со своим приемным сыном, то обязательно с каким-то напускным безразличием и напускной же солидностью: «Как дела, парень? Все о’кей? Вчера Тейлор мне сказал, что ты стукнул его по затылку. Я хочу, чтобы в моем доме такого не было, Виктор. Драться нехорошо. Помиритесь, и чтобы больше такого не повторялось». Или: «Привет, Виктор. Твоя мать жалуется мне, что ты сморишь запрещенные каналы по телевизору. Ей показалось? Не думаю. В твоем возрасте вредно смотреть такие каналы. Лучше почитай что-нибудь». Чморику Джону казалось, что он проводит с Витьком крутейшую воспитательную работу. Сам Витек смотрел на его потуги с пониманием. Мужику просто хотелось чувствовать себя главным в этом доме. Он, наверное, разрыдался бы, если бы кто-то лишил его приятных иллюзий. Посему Витек, если Джону случалось его журить за очередную выходку, изображал перед ним глубокое душевное раскаяние и готовность исправиться. Джону это нравилось. Тогда он приглашал Витька в подвал мастерить с ним почтовые ящики и другие поделки, распродаваемые потом на благотворительных аукционах, так обожаемых его супругой. Если уж говорить всю правду, то Джоном крутили все. От маленького Питера до его лучшей половины. Как заметил Витек, Дебора только делала вид, что советуется с мужем, но на самом деле всегда поступала так, как ей хотелось. Если она считала, что ее Джонни толстеет, то тут же отказывала ему в традиционном утреннем беконе с яичницей и ставила тарелочку с салатом и соком. Если полагала, что вечер жутко романтический, то мигом тащила его в ресторан, даже если по телевизору шли финальные игры НБА. И так далее и тому подобное. Бедному Джону только и оставался его подвал, набитый столярными инструментами, возможность удрать с друзьями в местный бар или отправиться смотреть бейсбольный матч на Янки Стэйдиум в Бронксе. Имея жену, походившую на туповатую, близорукую, толстую и своенравную продавщицу из передачи «Городок», а также придурковатых детишек, Витек на его месте просто не вылезал бы с этого стадиона и ночевал бы на паромах. Джона он жалел и отказывался от многих смешных штук, лишь бы ему не досталась от всего семейства новая порция гневных жалоб.
Вот и сейчас, сидя у окна в скоростном поезде «Пат»[15]15
Добраться из Джерси-Сити в Нью-Йорк можно не только паромом. В туннеле под Гудзоном ходят скоростные поезда «Пат» (прим, авт.).
[Закрыть] и наблюдая за проносившимися мимо красными фонарями на стенах туннеля, Витек немного сожалел о своей ночной выходке. Но не настолько, чтобы хотеть все вернуть обратно. Он устал от чмориков, живущих словно заводные игрушки. «Привет всем! Я уже дома!» – кричал каждый вечер Джон, приходя с работы и ставя свой кейс на маленький диванчик перед дверью. «Как прошел день?» – интересовалась у него Дебора, подставляя щеку для поцелуя. «У Кингсли все тот же репертуар, ты же знаешь. Он считает, что все мы ничего не смыслим в рекламе. Привет, Сью. Как дела в школе? О, Питер, ты вырос на целый дюйм, пока меня не было!» Потом они чинно садились ужинать. После ужина либо разбредались по комнатам, либо устраивались перед телевизором в гостиной смотреть какое-нибудь дурацкое шоу, в котором наглый мужик тонко (как ему казалось) издевался над звездами кино, политиками и спортсменами, а заодно и над отдельными лицами в аудитории, покатывавшейся со смеху.
Язык Витек начал понимать очень быстро, хотя читал с трудом. Вскоре его привели в школу. Но, как он сразу сообразил, это была не простая школа. Даже более чем непростая. В своей искренней заботе о его «начальной адаптации в англоязычной среде» приемные родители решили, что ему самое место среди тех, кто немножко отставал в умственном развитии. Витек попал в класс, где рослые дауны и олигофрены со слюнями на губах старательно повторяли за учительницей названия тех или иных предметов, нарисованных на картинках. Этого Витек не смог простить Джону и Деборе Периш.
С тех пор он начал свои вылазки в Город. Иногда он добирался туда на пароме, а иногда на подземном поезде. Он искал таких же, как он сам, – пацанов. Настоящих пацанов, мысли которых не заняты проблемой подстригания лужайки перед домом или мнением приемной мамаши о твоем поведении. На некоторых маршрутах паромы перевозили пассажиров в деловые кварталы бесплатно, поэтому когда с деньгами было туговато, Витек предпочитал именно их. В Манхэттене он тратил доллар на билет, садился на автобус М60 и ехал до 125 улицы. Оттуда на сабвее можно было добраться в любую точку Нью-Йорка. Он шел вместе с неизвестно куда спешащим народом, читал объявления о распродажах, ссорился с продавцами хот-догов, глазел на витрины шикарных магазинов, наблюдал за работой дорожных служб, с удивлением осматривал смешно одетого швейцара у «Шератона», с понимающей улыбкой слушал ругань таксистов в пробках. Если видел баскетбольные площадки с играющими одногодками, то бесстрашно шел к ним и знакомился. И везде, почти везде его принимали. Пару раз, правда, слегка побили в каких-то жутких кварталах со старыми домами и мостовой, пережившей, казалось, активные боевые действия. Если бы ему сказали, что в таких кварталах человеку запросто могли пустить пулю в голову или проверить ножом на прочность его внутренности, он не поверил бы. Улица с детства была его родным домом. И Витькино бесстрашие заключалось в этой непоколебимой уверенности. Впрочем, после тех случаев, когда все его тело было покрыто синяками, а карманы с легкостью освобождены от наличности, он стал избегать таких районов. Только полные кретины игнорируют уроки жизни.
Каждый раз после таких прогулок дома ему устраивалась нудная и не страшная головомойка. Дебора с истерическими нотками живописала, что происходит с некоторыми детьми в Большом Городе, и приводила жуткую газетную статистику, а Джон хмурился и, неловко отводя взгляд, просил его больше так не делать. Сьюзи, Тейлор и Питер вообще стали шарахаться от него после первых же синяков у него на лице. И чем дальше, тем меньше они желали иметь с ним дело. Тейлор, здоровяк Тейлор, уважаемый капитан футбольной команды в своем колледже, уже давно перестал стесняться и жаловался на своего приемного брата почти так же часто, как и Сьюзи.
Все шло очень и очень плохо. Несколько месяцев назад Витьке пришла в голову идея вернуться обратно, домой. Как настоящий пацан он не позволял себе раскиснуть, но иногда, в самые темные ночи, его глаза наполнялись слезами бесконечного одиночества. Он прятал их в подушку, обзывая себя при этом разными нехорошими словами. Но ни подушка, ни слова не помогали. Тоска корежила его храброе пацанское сердце с безразличием и холодностью всех тех, кто окружал его. Иногда он даже мечтал услышать голос Клары Ивановны, ругавшей его на чем свет стоит за курение в спальне. Мечтал увидеть рожу того самого милиционера, что составлял на него препроводительный рапорт. И еще мечтал оказаться среди своих – Косого, Жорика, Килятого, Чукчи, Писюна, а также увидеть веселый флирт между Большим Эдиком и его Матильдой, сбежавшей от родителей где-то в Ростове (никто не знал ее настоящего имени). Он хотел все это вернуть.
Но как вернуть то, что находилось за тысячи километров? Нужны были деньги. Много денег. Сначала он потихоньку продавал свои вещи, потом кое-что из вещей чморят. Много за них выручить никогда не удавалось. Однако в середине июля во время одной из прогулок по пышущему жаром городу Витек набрел на огромную стройку в районе Атлантик-авеню. «Майнуй, давай потихоньку!» – услышал он родную речь и мгновенно оказался среди серых работяг в ярких касках. «Эй! Мужики!» – крикнул он радостно. Так Витек нашел Дмитрия Александровича, или просто Саныча. В Америке Саныч работал давно. За длинным долларом не гонялся, делал, что предлагали. В основном на стройках. Радости особой от встречи с земляком-шпаненком явно не испытывал, но и гнать от себя не гнал. Уж больно неприкаянным показался ему пацан. Даже помог договориться с нужными людьми на стройке, когда Витек изъявил желание подработать немного.
В то лето у Витьки скопилась приличная сумма – 500 долларов. Таких денег у него еще никогда не было. Никогда. На билет до дома ее хватало, но только на билет, и Витек решил подкопить еще немного, чтобы не приехать домой с пустыми руками. Но, сам того не замечая, он потратил то, что было. По десятке, по двадцатке вытаскивал из тайника, надеясь при удобном случае возместить недостающую сумму. Однако Большой Город сожрал его деньги с ненасытностью голодного дога.
А когда он принял окончательное решение уехать? Скорее всего, после 11 сентября. В тот день Витек был в школе, и как только стало известно об атаке на башни-близнецы, вместе со всеми выбежал из здания на улицу. Нью-йоркцы с удивлением наблюдали клубы дыма и пыли, окутавшие почти весь Манхэттен. В школе сразу прекратили занятия. Посыпались звонки – родители спрашивали о своих детях, а учителя сразу подзывали их к телефону. Витьке в тот день никто не позвонил и не поинтересовался, на месте он или, как всегда, удрал в Город. Витек с горькой улыбкой проглотил это. Прибежав домой, он узнал, что Дебора на машине сама привезла из школы Питера, Сьюзи и Тейлора. Они стояли на крыльце обнявшись и со страхом смотрели в сторону Нью-Йорка, распушившего над Гудзоном невиданный никем ранее дымный хвост. Они даже не взглянули на Витьку. Он молча проглотил и это. Хотя втайне надеялся, что Дебора повернется к нему и скажет: «О, дорогой, как хорошо, что ты здесь! Я так волновалась! Никак не могла дозвониться в твою школу. Все линии были заняты». Он многое простил бы ей только за эти слова. Но Витек догадывался, что она не звонила.
Куда же ехал Витек сейчас? Четкого плана у него не было. Хотелось лишь одного – уйти и больше не возвращаться в дом номер 499 на Логан-драйв. Никогда.
Более-менее реальной целью был аэропорт Кеннеди на юге Квинса. Конечно, аэропорт имелся и в Джерси-Сити – Ньюарк, однако там редко принимали самолеты из России. Это Витек узнал уже давно.
Другой вопрос, на что он рассчитывал в Кеннеди? Где-то внутри теплилась надежда на то, что он найдет русских пилотов и попросит их взять его с собой. Надежда слабая, чисто детская, но не сидеть же сложа руки.
Полупустой поезд замедлил скорость, прибывая на главную станцию Пенн-стейшн. Витек подхватил рюкзак и вышел на перрон. Он держал в уме точный порядок первоначальных действий. Из Пенн-стейшн следовало попасть на линию метро «А», доехать до остановки Ховард-Бич. Оттуда бесплатный автобус-шаттл шел прямо в аэропорт Кеннеди. Автобусом пользовались в основном скуповатые евреи в широкополых шляпах с длинными пейсами и со старушечьими матерчатыми портпледами в бледных руках. Эти всегда жилили 60 баксов на такси или платный автобус, хотя несколько сотен на билет до Израиля всегда находилось. Странная публика.
Витек спустился на уже открывшуюся станцию сабвея, дышавшую запахами туннельной сырости, гашиша и нечистот. Простые плиточные стены расписаны граффити. Нью-Йоркская подземка давным-давно смирилась с этим настенным творчеством, делавшим ее непохожей ни на какую другую в мире.
Увидев на другом конце станции мелькнувшую фуражку полицейского, Витек стал за бетонную колонну. Вполне вероятно, в доме номер 499 уже все поняли, так что нечего мозолить глаза фараонам.
Наконец, завывая, подкатил состав. Витек вошел в вагон, растворившись в жидкой толпе служащих, спешивших на работу. Состав хлопнул многочисленными ртами створок и нырнул в туннель.
Саныча на стройке Витек больше не нашел. Перевели Саныча куда-то. Рабочих не спрашивают: «Сэр, не хотели бы вы немного поработать на строительстве отеля во Флориде? Мы оплатим вам дорогу, питание и вообще будем с вами носиться как с писаной торбой». Им просто говорят: «Есть работа» – и называют цену. И лучше соглашаться сразу. Предложений может больше не поступить. Это в основном касалось наемных рабочих, съезжавшихся, казалось, со всего света, – мексиканцев, китайцев, албанцев, хорватов, украинцев, русских. Поработав на стройке, Виктор отмечал, что они все почти не общаются друг с другом. И не потому, что бригадир за зубоскальство во время работы мог без лишних церемоний вместе с чеком произнести: «Уволен». Дело было еще и в том, что они с трудом говорили на английском и тратить корявые слова неродного языка друг на друга считали излишним. Даже в этом сказывался равнодушный лик статуи Свободы: я делаю свою работу, ты делаешь свою. И мне плевать с Эмпайр стейт билдинга на твои проблемы. А если ты не согласен, то поцелуй меня сам знаешь куда.
Витек смачно сплюнул под ноги, когда подумал о «единстве американской нации». Об этом «единстве» в последнее время взахлеб трубили все новостные каналы. Репортеры лезли со своими камерами чуть ли не к каждой обнимающейся паре в городе, чтобы продемонстрировать их всех вечером по Си-би-эс. Но Витек понимал теперь больше, чем в самом начале. Нация, к которой принадлежал стопроцентный американец Тейлор Периш, бегающий жаловаться мамочке с папочкой в свои шестнадцать лет, – гнилая нация. Мнение об этом он и выразил в своем последнем послании ее представителям. Он был сыт ими по горло. Точка.
Вместе с выросшей толпой Витек поднялся на поверхность. Город просыпался живо и шумно. Если он вообще когда-либо спал. В этом Ныо-Иорк походил на дельфина, вечно бодрствующего какой-то своей частью. Этакое огромное животное с сердцем, светящимся рекламными огнями на Таймс-сквер, и с артериями-магистралями, пронизавшими его тело во всех направлениях.
На остановке Ховард-Бич уже поджидал пассажиров автобус «ЖФК Флайер». Водитель подозрительно посмотрел на Витька, но тот широко улыбнулся и «признался», что удрал из дома так рано, чтобы встретить отца, прилетающего из Лондона. «Я не видел его две недели, сэр», – с грустью в голосе сообщил Витька. Водитель, почти седой афроамериканец, молча кивнул в глубь салона.
Отец… Это слово хоть и имело свое значение, для Витька было пустым звуком. Мамаша на Родине никогда о нем не говорила. Да и Витек не спрашивал. Он не был уверен, что мамаша сама достоверно знала, кто его отец. Навещая его, она появлялась каждый раз с новым спутником. Ее лишили родительских прав, когда Витьку исполнилось года четыре. Он не винил ее ни в чем. У нее своя жизнь. Пусть и паршивая.
Отец… Приятное слово. Надежное. Настоящее. Ну да бог с ним. Жил же Витек без него тринадцать лет и еще десять раз по столько же проживет. Только бы выбраться из этой передряги.
Почти бессонная ночь дала о себе знать. Витек закрыл глаза и сладко уснул в уютном кресле.
* * *
«Ты не можешь все бросить из-за какой-то глупости! – кричала Ирина во время их последней ссоры три года назад. – Ляля-ля! Слова, слова! Одни слова! Вместо того, чтобы деньги зарабатывать, ты все бросаешь и уходишь!»
«Деньги деньгам рознь», – ответил Тимофей.
«Деньги не пахнут. Это во-первых. А во-вторых, до сих пор тебя почему-то все устраивало!»
«Не все. Но из азарта я на многое закрывал глаза».
«Я всегда знала, что ты чистоплюй!»
«Уж какой есть. И если я тебе еще нужен, пойдем со мной».
«Куда? Куда ты меня зовешь? Обратно в этот твой занюханный Минск? Нет уж! Мне нужна достойная жизнь. Извини».
Достойная жизнь как синоним слова «деньги» – это была ее любимая тема для разговора. Вполне вероятно, единственная тема, трогавшая Иринкину душу. Жизнь, планы, прогнозы – все так или иначе вертелось вокруг них. Она сделала свой выбор, ни минуты не колеблясь. Что он почувствовал в тот момент? Наверное, горечь неисправимой ошибки. И еще бессильное осознание того, что эту свою ошибку он понимал с самого начала, но ничего не мог с собой поделать. Ира привлекала. Привлекала своей томностью, саркастичным кокетством, за которым скрывалась сила настоящей женщины, знавшей себя и знавшей мужчин.
Говорят, если любовь настоящая, она не проходит. Не ржавеет, как высказались бы некоторые. Другие приплели бы романтические язвы на сердце. Третьи вспомнили бы про невыразимые душевные страданья. Единственное, что осталось в сердце Тимофея от Иры, так это непонятная уверенность в том, что если он встретит ее случайно на улице в толпе, то обязательно постарается сделать так, чтобы она его не заметила. Сама возможность такой встречи приводила Тимофея в некое лихорадочно-неприязненное по отношению к ней состояние с налетом неловкости. Так он чувствовал теперь, на расстоянии во времени и пространстве. Иногда чем дальше ты находишься от чего-то, тем лучше видно. И кажется, Тимофей готов был согласиться с Ренье: «Мужчины умеют ненавидеть; женщины – только испытывать отвращение. Последнее гораздо страшнее». Ну, может быть, не все женщины, а только такие, как Ира. А уж Ирка умела заворачивать отвращение в красивую обертку милых капризов и невинных на первый взгляд шуток так, как ни одна другая женщина.
