Текст книги "Осенняя женщина"
Автор книги: Якан Варау
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
Лукавый, ох, лукавый огонек светился в его глазах! И в то же время4она видела его смущение, его заботливую осторожность, которую он пытался спрятать под своим нагловатым напором. И слова его звучали просто, без превосходства, без насмешки. Он был откровенен, но той откровенностью, в которой не угадывалось никакой натяжки и сальности, в избытке имевшихся у многих мужчин.
Кристину мгновенно пронзило ощущение красоты, но не как чего-то определенного, а некоей гармонии в созвучии голосов, в запахе ветра, в свете из окон близлежащих домов. И какие бы сигналы протеста ни посылал разум, как бы она ни сопротивлялась этим новым, неожиданным ощущениям, то, что именно она находилась в этом месте и в этот час и что именно этот человек идет рядом, казалось ей правильным. Самым правильным из того, что с ней приключилось за все последнее время.
Кристина в замешательстве замедлила шаг. Она совсем не так представляла себе разговор с ним.
– Все это очень и очень глупо, – сказала она, запнувшись на секунду, как человек, не очень уверенный в своих словах.
– Почему?
– Потому что! – разозлилась Кристина. – Ты… ты, я не знаю, как чертик из табакерки! Выскочил неожиданно, а я не люблю неожиданностей. Они, знаешь ли, немного напрягают.
– Ты чего-то боишься, – с утвердительной интонацией сказал он.
– Боюсь?
– Да, боишься.
– Кого?
– Наверное, меня.
– Тебя?! – зло захохотала она. – Больно много о себе воображаешь, ты, чучело! И оставь меня в покое! Хватит! Наговорились!
Обойдя его, Кристина быстро направилась в сторону проспекта.
– Кристина, чего ты боишься? – окликнул он ее с другой стороны дороги. – Я просто хочу понять. Если того чудика, то я с ним разберусь. Только скажи!
– Я боюсь дураков, преследующих какие-то свои цели, о которых я вполне могу догадываться.
– Ты заглядываешь дальше, чем надо. И я не дурак. И не чучело. А если и чучело, то симпатичное, но очень одинокое. Меня даже вороны не боятся.
Она оглянулась и снова не могла удержаться от смеха. Тимофей стоял посреди тротуара, зябко поеживаясь в своей легкой куртке. Потом он резко расставил руки в стороны, изображая огородное чучело.
– И откуда ты такой взялся? – смеясь, спросила Кристина.
– Меня выдумали. Может быть, нас всех выдумали. Или мы выдумали себя.
– Если так, то меня выдумал ты, Тимофей.
– Тогда ты самая прекрасная выдумка из всех моих выдумок!
– Пока! Ты забавный парень.
Он раскланялся с другой стороны улицы.
– Благодарю почтенную публику.
– Клоун! – крикнула она и скрылась за поворотом.
А он стоял и улыбался. Глупо улыбался, по-мальчишески, чего уж тут скрывать. Но в этом чувстве больше не было ничего неловкого, как в его отношениях с Майей. Что-то искристое и яркое пузырилось в нем, что-то незнакомое и знакомое одновременно.
Он не позволил ей «расставить все по своим местам». А она этого даже не заметила.
Богдан Сергеевич наблюдал за Тимофеем из окна припаркованной машины с улыбкой.
Молодость! Что может быть слаще этого слова? Что может быть прекраснее?
Одно плохо – понимаешь это только тогда, когда за плечами непосильный груз прожитых лет.
Единственное утешение немолодому человеку – добытая потом и кровью значимость. Молодость значима сама по себе. В старости же человек не значит ровным счетом ничего. Разумеется, если он не побеспокоился должным образом о себе, когда был молод.
Все Богдану Сергеевичу удавалось в этой жизни. Умел он держать нос по ветру. Видел и понимал людей. И использовал в той степени, в какой они были ему полезны. Причем не скрывал этого. Иногда людям это нравилось (всегда находились те, кто мечтал услужить за небольшое или большое вознаграждение), а иногда не очень. Судя по всему, Тимофей относился к последней категории. Смешной, наивный чудак! Принципиальность никому и никогда не приносила ничего, кроме неприятностей. Принципиальных сжигали на кострах, а менее принципиальные счастливо выживали. Вот и вся логика жизни, которую нельзя сделать ни проще, ни легче. Как сказал Оруэлл, жизнь может дать только одно облегчение – кишечника.
Но молодость глупа и неопытна. Не зря же сказано: в молодости учатся, а в старости понимают[20]20
Мария Эшенбах.
[Закрыть].
Тимофей тоже поймет. Со временем. А пока его надо, словно непослушного мустанга, приучить к мысли, что у каждого есть свои обязательства. У седока – управлять. У мустанга – выполнять работу.
А для Тимофея была работа. Большая и интересная, с которой мог справиться только он.
Ситуация складывалась таким образом, что потребовались решительные и адекватные меры. И для этого Богдану Сергеевичу был необходим Тимофей. Сейчас, а не тогда, когда он соизволит бросить эти свои глупые душевные искания.
Богдан Сергеевич снова улыбнулся, выпуская в открытое окно густые клубы сигарного дыма.
Тимофей будет работать! Он, Богдан Сергеевич, не даст пропасть его таланту. Хочет он того или нет.
– А он шустряк, – хохотнув, отозвался молодой человек. – Вторую на этой неделе с ним вижу.
– Он молод, – вздохнул Богдан Сергеевич. – Как, впрочем, и ты, мой дорогой Олежек.
– А нельзя ли обойтись без него? Мы что, не найдем людей толковых? Да нам стоит только свистнуть! Пол-Москвы прибежит!
– Может быть, ты и прав. Возможно, на наш свист сбегутся все московские шавки. Одна только загвоздка, Олежек. Они не умеют работать так, как работал Тимофей. Мне нужен он. И никто другой его заменить не сможет. К тому же он уже в курсе наших дел. Он НАШ ЧЕЛОВЕК. Моралист, конечно, большой, но что уж тут поделаешь! У каждого свои недостатки.
– Это точно, Богдан Сергеевич, – согласился его молодой спутник.
– Да, кстати! Что там с твоим ревнивцем, этим юным Гамлетом?
– Сбежал гаденыш!
– Да? Как интересно, – сухо заметил Богдан Сергеевич. – Спугнули?
– Нет, сам удрал. Корова эта взбучку ему за что-то там устроила, вот он и…
– Что за выражения, Олег? Так говорить о любимой женщине! – раздалось досадливое поцокивание.
– Издеваетесь, Богдан Сергеевич? – горестно скривился Олег. – Она же как пиявка! Вцепилась мертвой хваткой. Планы какие-то строит, дура.
– Женщина всегда строит планы, но не всегда их придерживается. В этом женская трагедия. Так что не усугубляй. Кроме того, Бог хоть и создал женщину после Адама, но она и есть его самое любимое детище. Посему обидеть женщину все равно что плюнуть в небо – вернется плевок-то. Как ни изворачивайся.
– Ну вы у нас точно как китайский философ! – хохотнул восхищенно Олег.
– Опытность, друг мой, иногда ценнее слов мудрецов. Но вернемся от философии к жизни. Возможно, это и к лучшему, что мальчишка сбежал. Подозрения обретут очевидную почву. А вообще гнусно это. Да, нелегко в нашем деле. Что уж тут скрывать, ни один бизнес без гнусности не обходится. Особенно такой, как наш. А что наши любезные менты?
– Копают.
– Ну, пусть себе копают потихоньку. Ничего. К малолетству его снизойдут. Отделается легким испугом Гамлет наш. Если все выйдет как надо с Тимофеем. А теперь поезжай-ка, голубчик, в ресторан. Перекусим слегка на сон грядущий. И вот еще что. Завтра пригласи Тимофея на обед. Надо нам поговорить, Поговорить от души. Мы слишком долго обходились молчанием. Но, как сказал Карлейль, кто не умеет молчать, пока не настанет пора говорить и действовать, тот не настоящий человек. Будем же настоящими людьми! Только пригласи аккуратно. Без этих неумных и грубых штучек, коими грешат наши новые друзья. Понятно?
– Все будет о’кей, Богдан Сергеевич, – успокоил его Олег.
– Да уж… – неопределенно отозвался тот, привычно поднимая воротник своего пальто.
* * *
Валентина несколько дней не разговаривала с сыном, давая ему понять, что он таким образом наказан за свое отвратительное поведение. Колька же, вопреки обыкновению, не пытался сломать это молчание первым. Молча приходил и уходил, молча ел, молча смотрел телевизор. Даже свою музыку не включал, хотя раньше она вынуждена была просить его убавить. звук. По квартире холодной поступью бродил призрак недовольства и отчуждения. Валентину не то чтобы очень волновали подростковые бзики сына – она придерживалась мнения, что любые детские истерики, вопли, стучание ногами по полу следует элементарно игнорировать, так как это лишь способ добиться лишней конфеты или дополнительной прогулки в сырой день. Одним словом, добиться своего. Но молчание в ответ на ее молчание – это слишком по-взрослому. Для молчания нужна определенная самостоятельность и выдержка. У Кольки же до последнего времени она не обнаруживала ни того, ни другого. Мать лучше, чем кто бы то ни было, – видит все мелочи в своем ребенке, все его «трещинки», если уж применять лексикон Колькиной любимой Земфиры. Помоет ли за собой посуду, заправит ли постель, вынесет ли без напоминаний мусор, протрет ли после чистки зубов зеркало в ванной, положит ли на место свою одежду, ловок ли он в обращении с вещами, бережен ли с обувью, может ли солгать, если будет повод, как отзывается о друзьях, что любит, а чего не любит – целый мысленный список, который любая мать бессознательно держит в голове и на основании его позволяет себе утверждать, что знает свое чадо «от» и «до».
Но в какой-то момент в поведении Кольки вдруг обнаружилось нечто такое, от чего Валентина впала в недоумение и беспомощность. Такой важный и всеобъемлющий список «трещинок» неожиданно оказался бесполезным. Что-то ускользавшее от пристального внимания сделало сына незнакомым, странным существом с непредсказуемым поведением.
Надо ли говорить, что такое положение вещей ее беспокоило, несмотря на прекрасные успехи в собственной личной жизни, сильно разнообразившейся благодаря неожиданному ухажеру. Вот только ухажер ухажером, а сын – это все-таки сын. Опора в старости, родное чадо. Вся жизнь в нем. Родила его поздно – около тридцати, когда и надежды-то не было. Смешно теперь подумать, что если бы не сломался у нее телевизор шестнадцать лет назад, век просидела бы в старых девах. А так пришел мастер по фамилии Захаров, разговорился со стеснительной парикмахершей, попил чайку, потом пару раз заскочил «на огонек» и через два месяца приволок ее в ЗАГС. Да, сломанный телевизор – и вот пожалуйте: в результате мальчик 3.550 через год на руках. Кто ее поймет, эту судьбу! И теперь вот крутит, что и опомниться нельзя. Могла ли она представить, что после развода с Захаровым на нее свалится этакое молодое мужское чудо по имени Олег? Посмеялась бы над собой – и дело с концом! Да только радость от того, что в жизни появился любимый человек, омрачалась страшной раздвоенностью. Иногда она сама себе казалась гадкой, низкой женщиной, променявшей заботу о благополучии сына на счастье с молодым любовником. Правда, через минуту начинала себя ругать за такие мысли, после чего снова твердо, как ей казалось в тот момент, давала себе слово объявить Олежеку о невозможности дальнейших встреч. Так повторялось изо дня в день, без каких-либо окончательных действий с ее стороны, так как в равной степени было жалко и себя, и сына, и Олежека. Эта сокрушительная внутренняя борьба сделала Валентину раздражительной и нетерпимой. Молчание сына выводило ее из себя еще и потому, что он взял на вооружение ее собственный прием.
Однажды вечером она пришла с работы и обнаружила в ванной жуткое преступление, совершенное (в этом она не сомневалась) ей на зло. Колька замочил в тазике джинсы, свое нижнее белье и полотенце. Потемневшая вода не оставляла никаких надежд на то, что белье и полотенце когда-либо обретут прежний вид.
– Что б ты пропал, поганец! – проговорила она, немедленно выливая из тазика воду. – Вот дрянь! Да что же это такое! За что мне мучения такие? Колька! Иди сюда сейчас же! Я кому говорю!
Сын с мрачным и независимым видом вышел из своей комнаты. Потом Валентина жестоко корила себя за несдержанность, но в тот момент она вся клокотала от ярости.
– Это что такое? – спросила она, вытаскивая двумя пальцами полотенце из грязной воды. Струйки стекали на дорожку в коридоре, но она этого не замечала.
Колька пожал плечами и с недоумением ответил:
– Постирал, а что?
– Это называется «постирал»? – воскликнула она, встряхивая полотенце. – Ты только посмотри, что это такое! Его же теперь осталось только на половую тряпку пустить.
– Полотенце мое. Как хочу, так и стираю.
– Где тут что твое? Ты что, заработал, купил? Я тебя спрашиваю!
– Мама, перестань, пожалуйста. Мне это уже надоело! Понятно?
– Ты как с матерью разговариваешь, а? Ты как разговариваешь, гадость такая! – полотенце хлестко пришлось по Колькиному плечу, сразу оставив на рукаве свитера мокрый след.
Валентина и хотела бы остановиться, но ярость имеет свою логику, свою властную привлекательность, не допускающую отступления.
– Бездельник чертов! Ничего толком сделать не можешь! Сколько можно тебя учить?! Сколько учить, спрашиваю?! – как заведенная, повторяла она, несколько раз ударив его.
– Ладно, – процедил Колька, и в лице его вдруг проявились резкие, угловатые черты, а в глазах отстраненная решительность. Он подошел к вешалке, натянул сапоги, снял было куртку, но тут же бросил ее, после чего выскочил из квартиры в чем был – свитере и джинсах.
– Ты куда?! – закричала Валентина, бросившись следом. – Вернись немедленно! Коля! Я кому говорю!
В подъезде слышалось только гулкое эхо его стремительных шагов.
Охваченная стыдом, яростью и горькой тревогой, она подхватила куртку и побежала за ним.
На улице Кольки уже не было.
– Вот дурак! – всхлипнула она. – Весь в папочку! Тот тоже мастер дверью хлопать. Вот и беги к нему! Беги! Я не держу.
Состояв у подъезда, Валентина решила позвонить через часок бывшему мужу. Колька частенько навещал отца, жившего на Сухаревской с матерью и очередной женой. Там же он находил убежище после таких вот сцен, которые случались в последнее время все чаще.
Единственное, что ее беспокоило, так это отчаянная и почти ужасавшая ее теперь выходка с курткой. Это уже не от отца. Тот если что-то делал, то аккуратно и основательно. Даже уходя, не забывал о мелочах.
Уже на полпути к квартире Валентина услышала, как надрывается телефон, и прибавила шагу.
– Господи, ну кто там еще… – запыхавшись, пробормотала она, снимая трубку. – Да, слушаю!
– Валя? – услышала она голос Олежека.
– Да, я.
– Что у тебя случилось?
– Случилось? Ничего такого не случилось. Просто сынок родимый коники выкидывает. А ты… ты чего звонишь?
– Мне надо с тобой увидеться, – просто сказал он, но Валентина ночему-то почувствовала беспокойство.
– Не сейчас, Олег. Я… я вся на нервах. Поганец этот меня с ума сведет. Просто голова кругом! Представляешь, хлопнул дверью! Ушел в одном свитере!
– А я именно по поводу твоего Николая, – в его голосе послышался злой сарказм.
Сжимая трубку, Валентина бессильно опустилась на диванчик рядом с телефонной полкой и стянула с шеи шарф.
– А что по поводу Николая? Он что-то натворил?
Олег молчал.
– Да вы что, сговорились все сегодня?! – воскликнула она. – Ну, что такое?
– Дело в том… Даже не знаю, как сказать.
– Говори уж как есть! – нервно засмеялась она. – Что, вы подрались? Или только назначили друг другу дуэль? Я уже, наверное, ничему не удивлюсь!
– Валюта, твой сын очень нехорошо поступил со мной. Очень.
– Господи, не пугай меня так!
– Я не пугаю. Просто предупреждаю, что у него могут начаться неприятности.
– Какие неприятности?
– Он вломился в базу данных моей фирмы, включая банковские лицевые счета. Я мог бы прикрыть его, но бизнес веду не я один. Мои партнеры уже заявили о взломе в специальное управление милиции.
– Подожди, подожди! Какой взлом, какие счета? Я ничего не понимаю! – дрожащим голосом прервала его Валентина, прижимая ладонь ко лбу.
– С помощью какого-то компьютера он проник в наш сервер и уничтожил важные коммерческие данные, – четко произнес Олег. – Там же он узнал наши банковские счета.
– Что ты такое говоришь? – воскликнула она, ужасаясь в глубине души, что все это МОЖЕТ оказаться правдой.
– Завтра утром менты из этого управления начнут расследование. Они его вычислят, Валя. И, может быть, арестуют. Такие вещи быстро раскрываются. Это очень серьезно, Валя. Ты даже не представляешь, насколько серьезно. Из-за своей глупости он может…
Валентина так быстро положила трубку на аппарат, что тот жалобно звякнул.
Нет, нет. Он не мог! Просто не мог. Или мог?
Что же делать? Как быть?
Компьютеры его проклятые! Говорила же Захарову не покупать! Говорила! Только им обоим как об стенку горох.
Валентина метнулась на кухню, потом бестолково ринулась в свою комнату. Начала рыться в старой шкатулке, куда бросала листочки с телефонными номерами – она никак не могла вспомнить номер бывшего мужа.
Телефон все это время надрывался в прихожей.
Пробегая мимо, она снова сняла трубку.
– Да!
– Валя, нас прервали. Мой сотовый, наверное, не держит.
– Олежек, что теперь делать? – неожиданно для себя всхлипнула она.
– Во-первых, надо найти его раньше ментов и поговорить. Где он может быть?
– Он мог к Захарову поехать.
– Позвони ему и скажи, чтобы он его никуда не отпускал.
– Да, да, конечно!
– Времени у нас мало. По таким делам милиция начинает действовать очень быстро.
– Господи, каким делам-то?!
– Не волнуйся. Все, что будет в моих силах, я сделаю. Но дурак он у тебя большой. Все, звони своему бывшему. А я подскочу через часик. Заберу тебя и поедем его искать.
Валентина уронила трубку на колени.
Одна только мысль пульсировала в ее голове: «Я так и знала. Я так и знала».
* * *
Настроение у Жоры было отвратительное. Он не так представлял себе встречу с Кристиной. Совсем не так.
Знакомство с Кристиной случилось при не совсем обычных обстоятельствах несколько лет назад. На какой-то вечеринке в развеселом кругу курящих на лестничной площадке пацанов зашел разговор о «правильных» девчонках, что таких уломать на постель – занятие себе дороже. Жора тогда заявил, что привык брать подобные «крепости» всегда и в любых обстоятельствах. Ему тут же указали на Кристину.
Молоденькая, свеженькая, с горящими глазками, в которых читалось столько всего приятного для мужских фантазий, она сразу ему понравилась. Любил он таких. Открытые, любопытные, не испорченные прозой жизни человечки с нежной кожей – только они возбуждали в нем инстинкт охотника, готового на какие угодно уловки и расходы, лишь бы «подстрелить» намеченную дичь. Ломать таких строптивых и таких «правильных» девочек составляло для него самое большое удовольствие в жизни. Ломать и скручивать их души в болезненные узелки.
Он поспорил на нее с пацанами, как в каком-то старом советском фильме. Потому что считал себя охотником, настоящим покорителем женских сердец.
Вообще девочки приносили ему много радостей – в основном удивительной девчачьей особенностью подчеркивать ум мужчины своей непроходимой глупостью. А еще тем, что в их телах, чувствах, поступках, в мыслях все было чрезмерно, бурно, ярко, безумно, яростно. Всего-то и надо было, что добраться до этой чрезмерности, «открыть» ее, как какой-то там мифический герой открывает ящик Пандоры. И тогда из строгой, уравновешенной девочки, набитой разными глупостями о собственном неповторимом женском достоинстве, она превращалась в рабыню его эго, в жалкую просительницу его щедрот, в еще более глупую тварь, которая не видит ничего, что делается вокруг нее. Такая девочка уже не боялась целоваться на людях, потому что люди для нее переставали существовать, и по той же причине не стеснялась в метро в час пик совать руку в карман его брюк «с секретом» («секрет» заключался в том, что кармана как такового не имелось). Он научился использовать множество приемов, чтобы расшевелить каждую конкретную девчонку. Некоторые заводились при его угрозе спрыгнуть в Свислочь, шуточной на первый взгляд, но очень правдоподобной, если он забирался на парапет и балансировал на одной ноге. Иных «открывали» наркотики. Некоторые готовы были душу продать за массаж ступней. Другие обожали грубости, хотя и рыдали крокодильими слезами. Кто-то таял от подаренной игрушки из «Макдоналдса».
Любил ли их Жора? Он готов был поклясться, что да. Любил. Как любил бы забавных норовистых зверушек, которых так увлекательно приручать. О да! Это было самое интересное.
Кристина же оказалась действительно непростой штучкой. И что самое необычное, она почти раскусила его игру в уловки. Он изображал душевную ранимость и беззащитность, а она со смехом говорила что-то про волка в овечьей шкуре. Он старался казаться умным и всезнающим, но всякий раз она вытаскивала наружу его невежество. Крепенький независимый девчачий характер ни в чем не желал уступать ему. Такую кобылку просто необходимо было объездить, чтобы в последующем у нее не возникало никаких иллюзий по поводу своего какого-то особого предназначения в мире.
На людях они сходились в каком-то жутковатом бойцовском поединке, состоявшем из обмена едкими и подчас обидными репликами. Без посторонних же глаз и ушей оба были преувеличенно вежливы и предупредительны, как игроки в покер, задумавшие переблефовать друг друга.
Друзья с увлечением наблюдали за развитием их отношений, отлично понимая, что противники стоят друг друга – непредсказуемый провинциал Жора, хватавшийся за любой легкий заработок, совершенно неразборчивый в знакомствах, и столичная умница Кристина, которая шла по понятному и ровному жизненному пути к замужеству и семье.
Эта ее «стойкость» лишала Жору покоя, как советскому бедняку не давала покоя состоятельность соседей. В своей бессильной зависти и злобе он готов был на самые нелепые с точки зрения здравого смысла поступки.
Однажды после очередной ссоры посреди улицы он в каком-то яростном исступлении ума шагнул на тротуар, в самый поток машин, решив немедленно перейти оживленный проспект. Ему не повезло (а может, и повезло), так как через минуту он был сбит машиной. В итоге Жора получил сломанную в двух местах ногу и… Кристину. Она сопровождала его в – больницу, а потом без конца гуляла с ним, когда ему надо было разрабатывать ногу. Нечаянная жалость (как и нечаянная любовь) всегда вынуждает женщину забыть об осторожности.
Через некоторое время после выхода из больницы Жора выиграл пари.
В минуты тихой любовной неги, когда они уставали от своих сладко-изнуряющих постельных танцев, Кристина говорила с ним о своих чаяниях, желаниях, стремлениях, а он с замиранием сердца слушал, впитывал этот поток чистой откровенности, который она изливала к его ногам, словно дар божеству, чье покровительство и милость рассчитывала получить в потаенных сумерках жизни. Он слушал и удивлялся тому, как легко, оказывается, открыть доступ к чужим сокровищам, как просто запустить пальцы в сверкающие драгоценности чужих мыслей и как удобно их использовать ради своих прихотей.
Единственное, что его беспокоило, так это ее ироничная проницательность и снисходительная манера тут же прощать замеченные промахи. И если жалеть себя он мог позволить, то снисходительности вынести был не в состоянии. Хуже снисходительности Жора считал только презрение. Расстояние между снисходительностью и презрением было точно таким же, как между любовью и ненавистью. Если не меньше.
Одно из ее высказываний окончательно убедило его в том, что пора этой рыженькой ведьме показать, кто она такая.
– Ты забавный парень, Жора, – сказала Кристина однажды, когда гуляла с ним по городу – Тебе так мало надо, чтобы чувствовать себя на своем месте. Ты читаешь пошлые детективы в мягких обложках, сидя на унитазе, но так умно рассуждаешь о ДНК и «черных дырах», о моде и политике. И поэтому я не знаю, какой из двух Георгиев со мной. И каким он наконец станет после того, как его романтика исчерпает себя. «Бешеный» на унитазе или ценитель глубин Малевича и его «Черного квадрата».
Впервые он не нашелся с ответом. Она так ясно увидела его поверхностность, с такой легкостью заглянула в его суть, которую он тщательно скрывал, что ему стало не по себе. И в то же время она была снисходительна к этой его двойственности, с легким удивлением подчеркивала свою «неразборчивость» и давала понять, что в этот момент такое положение ее вполне устраивает. Мол, у каждого свои недостатки, дорогой.
Нет, этого он не смог ей простить.
Еще до встречи с Кристиной Жора имел связи с разными полезными людьми. Иные контакты имели деловой, иные дружеский характер. На тот момент он работал в тандеме с одним приятелем. Дело у них было простое и незамысловатое. Они снимали квартиру под «офис» и давали объявления в газеты о том, что некая солидная германская фирма приглашает девушек для работы в семьи в качестве нянь, домохозяек и гувернанток. От претенденток отбоя не было. Правда, почти все они попадали не в добропорядочные семьи, а прямо к Хайнсу, с которым у приятеля Жоры были крепкие договоренности. Жора же занимался тем, что перевозил глупых девах на микроавтобусе через европейские границы к Хайнсу, владевшему сетью высококлассных борделей по всей Германии.
Газету с объявлением как бы невзначай Жора и подсунул Кристине. Это тоже было пари, но заключенное теперь с самим собой. Он чувствовал себя испытателем, проводящим эксперимент над судьбой и гордостью другого человека. Он наблюдал за ней, как, по Пушкину, Сальери наблюдал за Моцартом, беззаботно пьющим отравленное вино.
Кристина, естественно, хотела больше зарабатывать. Правда, побаиваясь что-то менять в своей жизни. Тогда Жора сообщил по секрету, что знает эту фирму, что даже работает там и знает девчонок, которые через короткое время приезжали на родину и покупали себе квартиры. Кристина поверила. Да и не могла не поверить, ведь не зря Жора гордился своим даром убеждения.
Эта рыженькая глупышка отправилась в Германию к Хайнсу, ни о чем не догадываясь до последнего момента.
И куда теперь подевался ее снисходительный задор? Перемололся за три года в неприглядную блеклую усталость. И ему это очень понравилось. Как же она на него, Жору, смотрела! Как смотрела! Как побитая собачонка, готовая укусить или вылизать руку, в зависимости от обстоятельств. Но укусить себя он ей не позволит. А вот вылизать… Это, конечно, предпочтительнее.
Хайнс действительно им звонил, но уж конечно его не заботила одна из славянских дурочек, работавшая в его заведении. Он просто сказал, что неприятности с полицией заставили его на время прикрыть бизнес и поэтому везти ему больше никого не надо. Пока не надо. Жоре не составило труда догадаться, что Кристина вернется домой. Он запросто нашел ее дом и за небольшую плату попросил старуху-соседку сообщить ему, если она увидит Кристину. А потом несколько дней ходил за ней по пятам, как алчный хищник за своей жертвой: О да! Она была лакомой жертвой. Потому что жертвы всегда имеют чем поделиться с хищником. Пусть даже собственной жизнью.
* * *
Витек почти бессознательно отмечал суету вокруг себя, потому что разум его все это уже не интересовало. Он как будто окоченел внутри самого себя, окуклился в маленькое бесчувственное существо, из которого неизвестно что вылупится. Остатки гордости резали его душу, как осколки стекла, зажатые в кулаке. Он презирал себя и свою мальчишескую наивность. Ненавидел за слабость. Теперь он не верил даже себе. Он не пацан, а плаксивая девчонка с косичками.
Он часами тупо смотрел в одну точку в пространстве, загадав, что если дольше всего продержится в таком состоянии, значит, победит чмориков. Победит их глупое любопытство, их коварство и предательство. Победит силой пацанской воли. Если бы у него под рукой оказались лупа и солнечный луч, он, наверное, прожег бы себе руку насквозь, потому что дома у них с пацанами была и такая «загадалка» – дольше всех продержаться под ослепительной точкой концентрированного солнечного света, не вскрикнув при этом. Он и не вскрикнул бы. Потому что боль внутри него была сильнее. Гораздо сильнее.
Пребывание в детском социальном центре он постарался вынести со стойкостью и равнодушием, на какие только был способен, ибо ничего другого в этой ситуации придумать не мог.
С ним говорили разные люди. Но в основном строгая пожилая леди, сопровождаемая каким-то мужчиной. Когда они впервые появились, Витек даже не взглянул на них.
– Твое имя Виктор Периш, не так ли? – спросил мужчина.
– Никакой я не Периш. Заберите себе эту сраную фамилию. Я Герасимович! Понятно?! – прокричал он на родном языке.
– Говори, пожалуйста, по-английски. Я знаю, ты умеешь.
Женщина сделала какой-то знак спутнику и подошла ближе.
На ее лице играла улыбка. Но теперь она была немного теплее.
– Почему ты сбежал, Виктор? Они тебя обижали? Периши тебя обижали? Может быть, ты не можешь говорить об этом? Что они с тобой делали? Ты расскажешь нам?
Витек промолчал.
– Есть люди, которые помогут тебе разобраться во всем, – продолжила леди.
– Они помогут мне уехать домой?
– Ну, если ты так хочешь…
– Хочу! – встрепенулся он.
– Но для начала ты должен рассказать, что тебя беспокоит. Что-то произошло с тобой в семье Перишей?
– Ничего не произошло. Я просто ХОЧУ ДОМОЙ! Понятно?
– Ладно. Только не волнуйся. Мы уже уходим. Но ты подумай. Нам нужна правда.
Да, он мог бы рассказать правду о ПРАВИЛАХ, но вряд ли леди из социальной службы поймет. Она ведь одна из них. Она тоже любит правила, иначе он здесь не оказался бы. И он мог бы соврать. Нагородить разную ерунду про Перишей. И они все поверили бы. Чморики обычно не очень-то доверяют друг другу и стараются подловить на чем только можно. Но теперь это не имело для Витьки значения. Ровным счетом никакого.
Так ничего и не добившись, они оставили его в покое.
А потом приехал Джон Периш. Вид у него был виноватый и серьезный. Какое-то время он молчал, неловко поправляя редеющие волосы и теребя ворот спортивной куртки. Продолжительное молчание явно свидетельствовало о его смущении.
– Мы волновались за тебя, парень, – произнес он наконец.
– Для этого мне следовало бы наделать на каждую вашу кровать, – не глядя на него, ответил Виктор.
Джон издал какой-то странный звук, и Виктор понял, что он подавляет смех.
– Ты бы слышал, как орала Дебора. Никогда не думал, что она знает столько нехороших слов. И эта проделка с пастой! Очень смешно. А вообще ты зря так. Мы не хотели тебе ничего дурного.
Виктор молча сверлил взглядом стол.
Джон Периш тоже чморик, но к нему у Витьки претензий не было.
– Мы хотели, чтобы ты был счастлив. Мы действительно так хотели. Ты же, Виктор, как… как ежик, постоянно пытался нас напугать и уколоть своими колючками. Почему?
– У каждого ежика есть своя норка. Толку от того, что вы притащили его в свой дом и поставили перед ним блюдце с молоком. Он все равно будет думать о своей норке.
Мистер Периш помолчал удивленно, затем сказал:
