Текст книги "Осенняя женщина"

Автор книги: Якан Варау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Дима, нет! – вскрикнула Даша. – Не смей, дурак!

– Тимофей, он же пьяный совсем, не надо, – тронула Кристина его за плечо.

– Я и пьяный могу кого угодно… отхерачить, – пыхтел Дима, безуспешно пытаясь вырваться.

– Дима, Тимофей! Перестаньте!

– Что, Дашуня, страшно за Тимочку своего? Все равно ему по фейсу настучу. Так и знай! Друзья, блин! Видал я таких друзей, знаешь где?!

– Вот дурак! Ну и дурак же ты, Димочка! – ругалась Даша.

– Конечно, дурак. Только дурак может столько времени ничего не замечать!

– Что не замечать? Что? Ну что?!

– Сама знаешь! Да отпусти ты меня, урод!

– Отпусти, Тим, этого Отелло, – попросила Даша, разнимая их. – Все. Повеселились и будет.

Дима сделал попытку ринуться к Тимофею, но споткнулся и упал.

– Не надо, я сама, – предупредила Даша желание Тимофея помочь. – Вставай, придурок. Не умеешь пить, не переводи спиртное.

– Я встану. Встану и прибью его прямо тут.

– С каждым часом становится все интереснее, – сказала Кристина с усмешкой. – У вас тут просто буря бразильских страстей, как я посмотрю.

– Иди смотри в другом месте, – огрызнулась Даша. – Тут смотреть не на что.

– Все, хватит уже! – повысил голос Тимофей.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Все чувствовали себя неловко. Дашке вспомнились немногочисленные праздники, когда почти все родственники собирались в доме ее родителей. Сначала было весело, теплые воспоминания лились бесконечным потоком, но водка непременно все портила. На свет божий вытаскивались старью обиды, взаимные претензии и обвинения. А потом наступало такое вот никому не нужное молчание.

Первым его нарушил Тимофей.

– Митек, очухался хоть немного?

– Да пошел ты!

– Я ведь не из любопытства спрашиваю. Помочь?

– Отвали! – отмахнулся Димка, безуспешно пытавшийся застегнуть пальто. Он начал пятиться, рискуя упасть на пятую точку, но по пути ему попалась стена дома. Прислонившись к ней, Димка сосредоточил все свое внимание на пуговицах, с которыми никак не мог совладать. Смеясь, Тимофей взялся ему помогать, но тот отпихивал его руки.

– Все мужики идиоты, – сказала Дашка, сцепив руки на груди и с омерзением глядя на Димку. – Когда выпьют. Не видела ни одного нормального. Я Даша, – она протянула Кристине ладошку.

– Я Кристина, – ладошка была пожата.

– Наверное, мне надо извиниться? Жутко так все получилось. Вела я себя, как последняя гадина. Бабушкино наследство. Бабушка у меня тоже была стервь порядочная:

– Да уж, это заметно, – улыбнулась Кристина. – Ты в самом деле играешь в театре?

– Учусь. И играю.

– Дан…иссимо! – икая, позвал ее Дима. – Иди к нам. Нам без тебя так… плохо.

– Отстань, кретин! – лениво отозвалась та. – Я с человеком разговариваю, не видишь?

– Ты из-за него все эго устроила? Или Тимофей тебе в самом деле нравится? – тихо спросила Кристина.

– Не знаю. Они классные пацаны. Оба со своими странностями. А кто без странностей, правда ведь? Что касается Тима… Возможно, странностей у него больше, чем у других. Он у нас темная лошадка. Может, потому я на него и…

– Дашка-какашка, иди ко мне! – снова пролепетал Дима, выглядывая из-за Тимофеева плеча.

– Закрой рот, дурак! Дыши вот воздухом, мозги проветривай.

– У вас что-то случилось? – поинтересовалась Кристина.

– А что может случиться у нас, чахоточных детей большого города? Придумываем себе проблемы и носимся потом с ними. По поводу Тимки можешь не волноваться. Не отобью.

– Что ж, спасибо, – иронично усмехнулась Кристина, глядя, как Димка уже с восторгом братается с Тимофеем.

– Да и он не тот парень, которым легко можно вертеть. С такими никогда и ничего не случается, если они сами не захотят, чтобы с ними что-то случилось. Мне он напоминает кота, у которого девять жизней. И ни одной он еще не израсходовал. Ладно, пойду ловить такси. Довезу до дома своего дурковатого мавра, – Даша, подняв палец, подошла к кромке тротуара у шоссе.

– Тебе помочь с ним? – спросил Тимофей.

– Нет уж. С этим пьяным крокодилом пусть таксист имеет дело. Я ему не жена, чтобы на закорках таскать.

– Тогда мы пойдем.

– Ага. Давайте.

Тимофей все же помог загрузить Димку в такси, из которого тот все норовил вылезти. Дашка уселась рядом, шипя на него и награждая тычками, словно заправская жена.

Наконец такси вильнуло в поток машин на проспекте и в нем же через мгновение утонуло.

– Да, вечерок сегодня удался, – заметил Тимофей, беря Кристину за руку.

' – Не то слово, – согласилась она.

Спустя минуту они рассмеялись.

– У тебя забавные друзья. Сразу видно, что люди творческие.

– Они с Дашкой – два сапога пара. Кстати, о чем это вы с ней болтали? – он повернул ее к себе и заглянул в глаза.

– Да так, о нашем, о женском. А почему это тебя интересует?

– Ну, если учесть, что она наговорила в кафе…

– Она извинилась.

– Что? Дашка?! – удивился Тимофей.

– Она самая.

– В каком-то лесу скоропостижно скончался крупный зверь.

– Ты так плохо о ней думаешь? А между тем ты ей нравишься, – как бы невзначай сообщила она.

– Неужели? В таком случае у нее странная манера выражать свои симпатии.

– Тебе лучше знать, какие у нее манеры. И не напрягайся ты так, – потормошила его Кристина. – Мы с ней обо всем договорились.

– О чем договорились? – нахмурился он.

– О том, о сем.

– Поподробнее, пожалуйста.

– Это останется между нами.

Тимофей остановился посреди тротуара и прижал ее к себе, крепко обхватив сзади.

– Вот как! Снова тайны.

– Это невинные тайны. Не беспокойся.

– Когда меня просят не беспокоиться, я понимаю, что для беспокойства есть все основания.

– Какой ты, оказывается, нервный, – укоризненно покачала она головой. – Впрочем, я не удивлена, потому что двойная жизнь никого не умиротворяет.

– Злой намек на моего клоуна Тему? – пытливо приподнял бровь Тимофей.

– Может быть. Кстати, ты мне о нем так и не рассказал.

– Рассказать?

– Конечно. Мне же интересно знать, почему он появился. Или в нашем детском саду был его дебют?

Взявшись за руки, перешли через дорогу к ярко освещенному парку. Ветер играл с опавшими листьями у них под ногами.

– Нет, дебют Темы случился много лет назад, – сказал он, – когда я еще в школе учился. Кажется, в третьем классе. Правда, тогда это была простая кукла, которую надевают на руку, как перчатку. Эту куклу мне подарили на день рождения. Я устраивал с ней для двоюродной сестры и ее подруг целые спектакли. Выдумывал какие-то стишки, сказки, веселые истории. А потом, набравшись смелости, заявился в ближайший детский сад со своим Темой и попросил у воспитательниц разрешения выступить перед детьми. Не помню уже, успешно выступил там или нет, но приходил я туда несколько раз. Мне это понравилось. Потом кукла истрепалась. Да и вырос я. Пацан все-таки.

– А как получилось, что он появился теперь?

– Наверное, снова захотелось в детство, – усмехнулся Тимофей. – Вокруг все стало слишком серьезным. Каждый день я терял связь с тем, что было мне когда-то дорого, с тем, что я считал правильным. Как тебе объяснить? Я не знаю… Это как безнадега. Когда ничего вроде бы не можешь уже изменить. Как вокруг себя, так и в себе. Когда ничему уже не удивляешься. Ничему не веришь. Ни о ком не думаешь. Понимаешь?

Понимала ли она его? Как никого и никогда до этого!

Невыразимая, бесконечно теплая симпатия возникла в душе Кристины. Искренность его подкупала. А откровенная, почти детская растерянность вызывала томительное ощущение счастья. В нем она все чаще видела отражение собственных страхов, надежд и желаний.

– А если уж говорить совсем начистоту, то у одного моего друга была дочь, – продолжил Тимофей. – Она серьезно болела с самого рождения. Друг позвонил мне однажды и попросил помочь. Нужны были деньги на сложную и дорогостоящую операцию. Даже счет благотворительный открыли. Но на счет почти ничего не поступило. Я тогда работал за границей и был знаком с, скажем так, очень денежными людьми. В расчете на них я пообещал другу помощь.

– И что случилось? – спросила Кристина, останавливаясь.

– Я приехал сюда, в Минск. Встретился с ним и обнадежил его, недоумок.

– Почему же ты недоумок?

– Потому что несмотря на высокое мнение о своем уме я оказался не умнее самого последнего дебила. Оказалось, я совсем не знал тех, кого уважал, кому верил. Я не знал ничего о мире, в котором жил. И чтобы понять это, понадобилась беда. Беда, случившаяся даже не со мной, а с маленькой девочкой, уже лежавшей в хосписе. Близкий мне человек, который МОГ дать деньги, но узнав, зачем они мне нужны, сказал только одну фразу. Одну чертову фразу, которая все во мне перевернула: «Прежде чем советоваться с прихотью, посоветуйся со своим кошельком»1. Сказал назидательно, как капризному ребенку, потребовавшему дорогой подарок ко дню рождения. Сказал значительно, весомо, с полным сознанием собственной правоты, подтвержденной словами умных мертвецов, умевших выдумывать и оставлять после себя трескучие афоризмы. И тут я увидел, каким могу стать, если не остановлюсь. В какую каменную задницу превращусь, если продолжу жить в окружении этого человека, и никакие пинки не смогут выбить из меня глупое убеждение в собственной непогрешимости. Но хуже всего было то, что мне пришлось потом говорить со своим другом. Я вынужден был гаденько оправдывать свое отступление, лепетать что-то про обстоятельства, про людей, которые не оправдали моих надежд, и одновременно чувствовать его еле скрытое презрение, его болезненно-нетерпеливое желание избавить меня и себя от объяснений. Если бы у него возникло желание разбить мне морду каким-нибудь тяжелым предметом, я не стал бы сопротивляться. Данная и тут же отнятая надежда стоит гораздо дороже. У надежды свои права, которые никто не может нарушать безнаказанно. Я их нарушил. По своей вине или нет – не важно. Не важно…

Тимофей отвернулся.

– А что стало с девочкой? – тихо спросила Кристина, настойчиво поворачивая его к себе.

– Умерла. А я продолжал приходить в больницу. Как клоун Тема. Он возник неожиданно для меня самого и уже не захотел никуда исчезать. Он у меня – личность. Смелее, чем я. Остроумнее. Веселее. Внимательнее. Добрее. Клоун, а не я, сумел заставить забыть про боль, вынудить губы растянуться в улыбке, заискриться глаза. А по ходу дела вдруг оказалось, что клоун Тема нужен не только дочери моего друга. Он был нужен другим. В том числе и мне самому. Вот такой он – клоун Тема.

Последние несколько минут Кристина и не замечала, что плачет. Плачет тихими, горько-сладкими слезами, вызванными нечаянной пронзительной жалостью и облегченной уверенностью в том, что перед ней человек, который никогда ее не обидит. Этот человек не фыркнет презрительно, если она вдруг увидит в лежащей веточке какую-нибудь забавную фигурку, как обычно фыркал отец: «Кончай херню разную выдумывать». Он поймет ее и поддержит. Он сможет спасти себя и ее от этого жуткого, прагматичного, безнадежно-ехидного, скептично-недоверчивого, гнусного, злоязычного, равнодушно-холодного мира, в котором они все живут. И этот парень с ней. Он никуда не денется. Он с ней!

Кристина сделала порывистый шаг к нему, но тут же замерла, словно наткнувшись на невидимую стену. Ею овладел какой-то панический страх, как будто она открывала дверь комнаты, где когда-то происходили ужасные вещи. Кристина знала, что ничего страшного там не осталось, однако воспоминания наполняли пыльные углы призраками, угрожающими не только вновь обретенному спокойствию, но и самой, казалось, жизни.

Тимофей заметил эту перемену, которая отдалась в нем непонятной болью и сочувствием. Он бы дорого дал за то, чтобы узнать, в какой ужасный переплет попала ее душа, пугливым мотыльком бившаяся сейчас в ее груди.

«Что с тобой случилось?» – возник на его лице молчаливый вопрос, полный нежности и тоски.

Взгляд ее метался. Она являла собой воплощение внутренней борьбы, которую человек ведет с легионом безумных демонов.

«Я не причиню тебе вреда», – прочла в его глазах Кристина. Или хотела прочесть.

Она ни одним движением не ответила, вызвав в памяти образ сумасшедшей Миа. Той самой Миа, с которой Кристина познакомилась во время своего второго побега из чудного заведения любезного Хайнса. Кристина вспомнила разговор с нею. Нет, даже не разговор, а скорее удивительный театр, в котором она была единственным зрителем.

Проголодавшаяся, уставшая, продрогшая и всего боявшаяся Кристина несколько часов бродила по Гамбургу. Почти все деньги, которые удалось скрыть от Хайнса, она потратила на билет до Берлина. Оставалось в лучшем случае на кофе с маленькой булочкой. На одной из улиц Кристина встретила Миа. Та была одета совсем не по погоде – коротенькая юбочка, сетчатые чулки, порванные на лодыжке, курточка, увешанная целой кучей блестящих значков, и нелепый парик а-ля шестидесятые, который она поминутно поправляла неуловимым движением левой руки. Миа танцевала под хриплые звуки, издаваемые стареньким бобинным магнитофоном. Музыка, как Миа, тоже была откуда-то издалека. Возле Миа останавливались только туристы. Они наблюдали за ней с улыбками и с улыбками же бросали ей новенькие евроценты. А потом расходились. Наверное, чтобы успеть к другим достопримечательностям.

Кристина вошла в кафе и заказала себе булочку с кофе. В карманах после этого засвистел такой же ветер, как и на улице. В кафе было тепло и уютно. Кофе казался особенно вкусным. За стойкой шипел экспрессо, тихо шуршало в бокалы пиво.

Кристина, сидевшая за столиком у окна, видела, как к танцующей Миа подъехали на обшарпанном мотороллере две девицы и плеснули в нее чем-то красным. После чего быстро уехали.

«Идиотки!» – прокричала им вслед Миа. Потом собрала свои пожитки и направилась в кафе. Через пять минут Миа вышла из женской уборной и без приглашения уселась за столик напротив Кристины. На ее курточке виднелись замытые пятна.

«Я Миа, – представилась она просто и тут же спросила, указав на окно:-Ты видела этих дур? Каждый раз обливают меня кетчупом».

«Зачем?» – поинтересовалась Кристина.

«Наверное, им это приносит удовольствие. Как ты думаешь, сколько мне лет? Ни за что не догадаешься!»

Вообще-то на глаз Кристина дала бы ей лет сорок – сорок пять. Впрочем, свою догадку ей озвучить не удалось, так как Миа снова заговорила, причем не придерживаясь в своем монологе одной нити. Нитей было много. И они были короткие и разноцветные, как и сама Миа.

Миа играла, не осознавая этого. Она говорила много, самозабвенного не утомительно. Она поведала о своей поездке в Нью-Йорк, о своем последнем приятеле, пытавшемся приучить ее к марихуане, и как ее стошнило, о каком-то редком значке с изображением Джими Хендрикса[25]25
  Американский гитарист.


[Закрыть], который она тут же продемонстрировала, о гнусных обедах, которые готовят в благотворительной столовой при церкви, и об отце Вилли, которого она задалась целью соблазнить. Все смешалось в ее монологе. Наверное, такая же каша была и в ее голове.

А потом Миа, словно увидела Кристину впервые, спросила: «Что с тобой случилось, скажи мне?».

И спросила, словно добрая сердобольная тетушка у потерявшейся в парке девочки.

От этого тона у Кристины навернулись слезы. В своем непосредственном порыве Миа обняла ее, погладила по волосам. Именно этого простого сочувствия, как оказалось, Кристине и не хватало. Она заплакала в объятиях немолодой сумасшедшей уличной танцовщицы, десять минут назад обрызганной кетчупом. Вот и сейчас Кристине хотелось заплакать. Несчастья мира ничто перед несчастьем одной судьбы, одного человека. Потому что мир многолик, а человек один. Бесконечно один перед лицом рока. Ему негде спрятаться, пусть даже убежище и кажется надежным. Единственная надежда и спасение для такого человека – участие и искреннее сочувствие.

Кристина молча обняла Тимофея, притянула к себе его макушку.

Так они и стояли в темноте на ступенчатом тротуаре, не замечая шумных подростков, изображавших развеселую взрослость, не видя города, плывущего в сумрачной осенней сырости, как гигантский, ярко освещенный лайнер, влекомый неизвестным течением к неизвестным берегам. Все так. Все так.

«И пусть так», – подумала Кристина.

* * *

Перед повторным посещением фирмы «Органа-Сервис» Тимофей несколько дней рылся в мусорных баках, куда каждый вечер простая женщина Зина выносила мусор, собранный ею в офисах. Называлось это занятие в некоторых кругах «социальной инженерией», но выглядело иногда не очень приятно. За время поисков он наткнулся на целую коллекцию разовых пакетиков из-под кофе и пустых стаканчиков «Роллтона», несколько презервативов (ох уж эти служебные романы!), добротную вырезку с рекламной статьей о клинике, обещавшей безболезненно избавить вас от геморроя, кипу старых накладных, уведомление от руководства института той же фирме «Органа-Сервис» о том, что она до сих пор не произвела ремонт на прилегающих площадях, окурки, женские прокладки, листок с надписью «Кикимора – гадкая, злобная шлюха, повысь мне зарплату, уродка, чтоб ты лопнула», пару дискет, подписанных «испорченная», и еще массу порванных, смятых, искромсанных отрывных листков, на которых обычно сотрудники царапают какие-то цифры или слова. Самое интересное Тимофей складывал в пакет, а потом тщательно разбирал дома.

Увлекательное копание в мусоре пришлось прервать из-за того, что уборщица Зина вдруг воспылала нешуточной жалостью к роющемуся в баках Тимофею и попыталась пригласить его к себе домой «на обед». Личину пришлось срочно менять.

Фирма содержала охранников, но крепкие ребята с небрежно прикрепленными бирками на лацканах пиджаков только и делали, что бродили из кабинета в кабинет, пили кофе и трепались друг с другом и с молоденькими сотрудницами. Впрочем, Тимофея беспокоили не сами охранники, а люди, которых они охраняли; люди, кое-что понимавшие в компьютерах. Их было трое. Имена этих троих Тимофею ничего не говорили. Да они его, по большому счету, и не интересовали. После исследования мусора и подслушивания он назвал их по-своему: Очкастый, Болтун и Рыжий.

Очкастый ходил в строгих костюмах, малость злоупотреблял мужской косметикой, аккуратно стриг ногти в стандартные конверты фирмы, пил чай «Липтон», любил девушку по имени Наташа, ходил в кино (судя по всему, именно с Наташей), обожал присказку «ну что, погнали наши городских в сторону деревни», имел привычку безотчетно рисовать нечто, похожее на взрыв, когда говорил по телефону, читал интернетовские распечатки работ Юнга и Эрика Берна и в данный момент страдал от насморка, пользуясь при этом неудобными листками из блокнота с его фирменными «взрывами». Очки, судя по всему, носил для имиджа.

Болтуна Тимофей назвал так не за способность много говорить, а скорее как бы в противоположность его немногословности. Болтун любил маму, дачу за городом, книги Толкиена и шоколадные конфеты. Вполне вероятно, он скрывал за молчанием свою робость, и Тимофей почувствовал к нему даже некую симпатию. Несомненно, Болтун был самой романтической натурой, хотя и несколько странной: Тимофей нашел разорванные зарисовки мужских мускулистых торсов на его рабочих листках лягушачьего цвета.

Рыжий также не совсем оправдывал кличку, данную ему Тимофеем. Он считался в фирме самым молодым и имел статус мальчика на посылках. В коридорах часто слышалось его бормотание: «Я что, рыжий, бегать вам туда-сюда?» Он восхищался «Криминальным чтивом» Тарантино, был вечно чем-то недоволен, лишен чувства юмора, зато сверх меры наделен подозрительностью. Рыжий норовил оказаться в центре любого конфликта, корпел над хакерской литературой и мечтал всем доказать, что стоит большего.

Тимофей остановил свой выбор на Рыжем как на самом слабом звене в триумвирате системных администраторов фирмы. И, может быть, именно из-за его подозрительности. Подозрительных людей легче всего одурачить, как это ни парадоксально. Очкастого, из-за его педантичности, вряд ли надует даже пройдошливая рыночная торговка, не говоря уж о таком деле, как компьютеры. А Болтун, насколько Тимофей разбирался в психологии компьютерщиков, из-за своей тайной страсти и умения сосредотачиваться всегда был чуть-чуть настороже.

Следующим этапом стал поиск способа проникновения в компьютерную систему фирмы. А для этого следовало получить доступ к главному серверу. Сотрудники фирмы не испытывали с этим никаких проблем – у них были соответствующие пароли с различными степенями допуска. Тимофею, разумеется, ничего не светило. Слишком подозрительные администраторы знали свое дело. Эти умники выставили на удаленный доступ хитрую защиту, поднимавшую тревогу при малейшей попытке взлома. Поэтому беспрепятственно попасть в систему можно было только с одного из компьютеров в офисе. Но не с любого. Нужные Тимофею компьютеры стояли в офисе самого господина Бархатова, его секретарши Мариночки, его заместителя Зайцева, еще один – на столе главного бухгалтера и, разумеется, такой имелся (и не один) у системных администраторов. Вторая и самая главная проблема – пароль для доступа. Без него все дальнейшие приготовления Тимофея не имели смысла.

Пароли, насколько успел убедиться за свою карьеру Тимофей, никогда не являлись чем-то самостоятельным – это не обычный набор цифр и букв. О нет! Все эти буквы и цифры были в большинстве случаев отражением человека, набиравшего их на клавиатуре. Почти идентичный самому человеку профиль. В ход идут даты и годы рождения, любимые словечки, имена жен, детей, популярных артистов, клички собак, вроде бы бессмысленные, но подряд расположенные сочетания клавиш (как «qwer» или что-то в этом роде). Вариантов, на первый взгляд, было много, но поиск существенно сужался, если обратить внимание только на одного-двух пользователей, имевших доступ в систему.

Так к Рыжему прибавилась секретарша господина Бархатова Мариночка – ухоженная молодая дамочка, секретарившая по разным фирмам уже пять лет. Вела она себя так, что даже самые ехидные и предубежденные против всего секретарского сословия люди не могли сказать за ее спиной ничего предосудительного. А это значило, что Мариночка не была пустышкой, способной на опрометчивые поступки. Все вокруг себя она предпочитала содержать в идеальном порядке, как стол или бумаги, над которыми властвовала. Что ни говори, Тимофей выбрал крепкий орешек.

Несомненно, она являлась обладательницей как минимум двух паролей – своего собственного, низкоуровневого, позволявшего ей работать только с определенными документами, и пароля своего босса, то есть самого Бархатова. Его она использовала, когда Бархатова не было на месте, а работа с документацией не терпела отлагательства. В этом и только в этом случае системные администраторы не удивлялись тому, что Мариночка набирает пароль Бархатова. Правда, самого Олежека в тот момент ни в коем случае не должно быть в офисе.

Почти все было готово для начала операции, которую Тимофей назвал про себя «Возвращение Джедая», но перед ним по-прежнему стояли две непреодолимые стены – пароли доступа самой Мариночки и ее босса. Тимофей потратил два дня на изучение образа жизни секретарши. Она оказалась матерью двоих детей и женой таксиста. Он узнал их имена, а заодно клички семейных любимцев – попугайчика, кота и собаки, что вообще не составляло труда, так как Мариночка всем рассказывала об их проделках. Она вполне могла использовать для пароля что-то несложное и легко запоминающееся. Это, кстати, самая нелюбимая системными администраторами категория пользователей. В извечном конфликте между стремлением системных администраторов все более усложнять защиту систем и нежеланием пользователей забивать голову бессмысленным набором символов имелась лазейка, которую мог использовать любой. Если бы захотел.

Вооружившись этими, казалось бы, бесполезными знаниями, уже на следующий день Тимофей сидел в приемной Бархатова и нетерпеливо посматривал на часы. Шеф фирмы запаздывал, а у Тимофея имелось к нему «срочное дело». Разумеется, Тимофей знал причину задержки Олежека. Не далее как утром он позвонил в милицию и сообщил, что по такому-то адресу воры вламываются в квартиру. Олег, вероятно, был очень удивлен визитом работников милиции. Впрочем, рассчитывать на его длительное отсутствие не приходилось. Все следовало сделать быстро. Мариночка, уже ответившая на звонок шефа, сообщила посетителю, что Олег Анатольевич скоро будет.

Ровно через пять минут умолк маленький радиоприемник, стоявший на столе Мариночки, а блок бесперебойного питания ее компьютера разразился протестующими писками. Марина удивленно посмотрела на посетителя, потом нагнулась под стол, чтобы взглянуть на источник писка.

– Что за ерунда? – пробормотала она.

«Ерунда» объяснялась просто – на всем этаже вырубилось электричество, что стало следствием знакомства Тимофея с институтским электриком. Тимофей представился сотрудником фирмы, желавшим подшутить над своим товарищем. Для этого требовалось всего ничего – отключить электричество на пару минут. Для подтверждения своих добрых намерений электрику было предложено вознаграждение. Тот не отказался и провернул дело в намеченное время.

Мариночка, как и предполагал Тимофей, вышла в коридор выяснить, что случилось с электричеством, потому что вопли прибора под столом не давали ей работать. В две секунды он оказался рядом с ее компьютером и сделал то единственное, ради чего задумал весь этот утренний спектакль, – просто щелкнул выключателем на системном блоке все еще работавшего компьютера. Е1и на что большее он пока не рассчитывал.

Мариночка появилась через минуту и обнаружила пустой экран.

– Ой, – растерялась она, – а я, кажется, не сохранила текст. Какой ужас!

– Плохо дело, девушка. У меня когда-то так целых десять страниц текста исчезли, – посочувствовал Тимофей.

Еще через минуту электричество появилось. Мариночка подождала, пока включится компьютер, а потом…

Тимофей выглядел абсолютно спокойным и даже равнодушным, но он наблюдал. Экран компьютера секретарши и ее правая рука отражались в зеркале у нее за спиной, и Тимофей не сводил с него глаз.

На экране появилось окно-приглашение. Система требовала пароль. Не задумываясь, Мариночка легко отщелкала на клавиатуре несколько букв. И хотя в строке пароль выглядел как ряд звездочек, Тимофей разглядел достаточно – букв было семь. Три последние – АДН. Или, если переводить их из Зазеркалья, НДА.

Взглянув на часы, Тимофей покачал головой и с сожалением сообщил, что ждать больше не может. Уходя, он незаметно оставил на журнальном столике перед креслами посетителей и на ее столе несколько рекламных визиток с веселеньким текстом. Он сам отпечатал их на своем принтере. Это было то самое «ружье», которое впоследствии обязательно (он очень на это надеялся) должно выстрелить.

Дома он написал эти подсмотренные три буквы на листке бумаги и принялся размышлять. Слово определенно имело смысл. УГАНДА, ПАНДА, ПРОПАГАНДА, ВАНДА отпадали, как и все остальные слова, не укладывавшиеся в семь букв, набранных Мариночкой. Тогда он достал свои записи, которые делал, собирая сведения о секретарше. Нужное слово вертелось где-то поблизости, как бабочка. Осталось его поймать.

Муж, дети, любимые пирожные, плитка в ванной, свекровь, погода, часто повторяемые слова «это какой-то кошмар» и «вообрази», имя подруги, номер троллейбуса – все было не то. Слово неуловимо порхало и не давало ухватить себя. Однако Тимофей готов был поклясться, что знает его. Знает, хотя и не нашел в списке. Тогда он достал чувствительный цифровой диктофон и включил воспроизведение.

«Я ей говорила, что ничего с ним не выйдет…» – не то.

«Проездной, наверное, опять подорожает. Это какой-то кошмар…» – не то.

«Документы будут готовы к трем часам…» – не то.

«Нет, а я пробовала капучино в этом новом ресторанчике на проспекте…» – не то.

«Веточку смородины, пару горошин перца и чуть-чуть сахара…» – снова не то.

«Вообрази, приходят к нему часов в девять вечера и вызывают гулять. Я говорю, сын уже спит, и не пора ли вам тоже быть дома? А они смеются. И это девчонки в одикнадцать-то лет! Они все у него в классе такие шустрые, ты не представляешь» – опять не то.

«Нет, этот запах мне не подходит. Я люблю вот этот. Однажды целый год не могла достать такие духи».

Слушая запись, Тимофей бессознательно написал «ЛАВАНДА». Перед ним возник искомый пароль. Он чувствовал этот запах, исходивший от Мариночки. Не удивительно, что она выбрала его для пароля. Так просто и так по-женски. Женщины не любят ломать голову над такими вещами.

Итак, почва для вторжения в вотчину Старика была подготовлена. Осталось дождаться подходящего случая.

Ах да! И еще дать Старику свое согласие на работу.

* * *

Наверное, стоило спросить себя: что случилось? Отчего вдруг так волнительно стало каждый день идти на работу и встречать Тимофея у подъезда? А уходя с работы заставать его у калитки детского садика, улыбающегося и неизменно готового отражать колкости, на которые она стала так щедра в последнее время.

Кристина ни в коем случае не считала себя мужененавистницей, хотя могла бы ею стать после Хайнса и его развеселой компании. Но ненависть – слишком откровенное проявление чувств, а сейчас ей было не до эмоций. Ей хотелось покоя. Хоть на какое-то время. А этот Тимофей дергал за ручку двери, которую Кристина пока не хотела открывать.

Но поздно. Тимофей уже не просто дергал за ручку. Он вошел в дверь. И тут ее жалость сыграла с ней плохую шутку. У нее не хватило духу выставить его и захлопнуть окончательно. И вот вам результат – дурацкое ожидание вместо такого желанного покоя. И ожидание не чего-то конкретного, как автобуса на остановке или какого-то события, а просто ожидание. Бессмысленное по сути чувство. Ненужное. Но… странно волнующее! Она уже не выходила из дома, чуть не подкрасив губы, не посмотревшись в зеркало, не обдумав предварительно, что бы надеть такое получше.

Что же все-таки в Тимофее было особенного? Наверное, его интерес к ней. Неподдельный, задорный, бескорыстный и необъяснимо сладостный для нее интерес. И она не боялась больше этого интереса, открывавшего для нее какую-то новую грань в понимании того, как и ради чего надо жить. Жить не просто так, а стать частью чьей-то жизни, потому что в этом был хоть какой-то смысл, спасавший от гибели, от разочарований, от одиночества, от несовершенства этого мира. И она готова была стать частью жизни Тимофея, пусть даже в качестве крохотного кусочка его мыслей и чувств. Он сам стал для нее спасительным островком среди безбрежного половодья, в котором она до сих пор беспомощно барахталась, не находя опоры, продрогшая в ледяной воде, измученная долгой борьбой со страшным потоком, который увлекал куда-то помимо ее воли. И одновременно она боялась, что Тимофей и его чувства к ней – лишь ее иллюзия, ее отчаянное желание вырвать у прижимистой судьбы свою долю счастья, которого она, несомненно, заслуживала. Как заслуживал любой другой человек. С другой стороны, имела ли она право воспользоваться неосведомленностью этого мужчины, чтобы получить желаемое?