Текст книги "Осенняя женщина"
Автор книги: Якан Варау
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
Кристина чувствовала себя почти счастливой. Во всяком случае она уже не помнила, когда так искренне смеялась.
Через некоторое время Анжелика Федоровна попросила отвести себя в спальню. Выглядела она не очень хорошо, хотя и старалась показать, что это не так.
– Еще одно напоминание о том, как далеко я уехала по своему билету Если честно, деточка, то намного дальше, чем рассчитывала, – старуха улеглась в постель и закрыла глаза. – Идите. Вас в вашей комнате ждет генеральное сражение с бардаком, который там развела Зойка.
Кристина, хотела спросить, кто такая Зойка, но решила, что для таких вопросов еще будет время.
Перемыв и убрав посуду, Кристина осмотрелась в поисках ведра и тряпки. Они нашлись в небольшом чулане. Набрав воды, вошла в свою комнату. На диване лежал скрученный матрац и два комплекта постельного белья, выданные хозяйкой чуть раньше. Она облегченно вздохнула. Пока все складывалось удачно. Под ногами появилась почва, а в душе все еще теплилась надежда.
С этими мыслями Кристина приступила к уборке, словно давно жаждала этой работы, потому что только работа давала ощущение своего места в мире. К тому же можно было обстоятельно обо всем подумать. Иногда есть необходимость навести порядок не только вокруг себя, но и внутри себя, что позволило бы начать жить по-новому. Соскрести прошлые ошибки…
«Думаешь, у тебя это получится?»
Кристина вымыла пол, разогнулась и взглянула на свои пальцы. Грязные, они сейчас казались ей чище, чем в то время, когда она жила милостью Хайнса. Трудно и представить то, что они делали. Значит, представлять и не стоило. Иначе в памяти неизбежно всплыло бы все остальное.
Ах, как было бы здорово, если бы человек мог позабыть то, что очень сильно хотел забыть! Выбросить из головы все ненужное, страшное. Все то, о чем правда упрямо напоминала.
На мгновение, на совсем короткий миг ей захотелось снова стать ребенком, но правда тотчас вытащила на свет божий пыльную книгу ее детства и попыталась предоставить ей доказательства того, что и ребенком она не была счастлива.
«Была», – упрямо заявила ей Кристина.
«Глупости, – сердито ответила правда. – Никто и никогда не бывает счастлив в той мере, в какой это устраивает человека».
Кристина ничего не могла возразить на это, но и не согласилась. Она была счастлива. Именно в то время и именно в своем родном городе, который покинула. Детали не так важны, если дело касается внутреннего ощущения тепла и уюта. Да, именно из-за этого она и хотела вернуться. Вернуться и найти их, эти ощущения, освободить для них местечко в сердце, выбросив оттуда страшный хлам. Не хотелось думать ни о прошлом, ни о будущем. Не хотелось потерять светлую искорку самообмана.
«Разве не ты сама виновата в том, что потеряла? – саркастично осведомилась правда. – И вообще нельзя войти в одну реку дважды. Ты сама себя обманываешь. Как, впрочем, поступаешь всегда, когда надо смотреть мне в глаза. Ты – глупая, одинокая и никому не нужная девчонка. Моешь в чужой квартире чужой пол и не имеешь ни малейшего представления, что с тобой будет завтра. Может быть, у старухи переменится настроение, и она выставит тебя вон. Ты не могла не увидеть за всей ее интеллигентностью и разумностью просто больную, иногда заговаривающуюся старуху. А если кто-то из родственников…»
Мысль Кристины не успела до конца оформиться, как послышался звук открываемой двери. Грузные шаги проследовали по коридору на кухню, замерли там на мгновение и вернулись обратно. Почти сразу открылась дверь, и на пороге появилась женщина лет шестидесяти в темно-сером плаще. Все в ней было крупным, но без чрезмерного жира. Скорее, она походила на крепкую картофелину без единого «глазка» или червоточины. Черные с проседью волосы были собраны в тугой узел на затылке.
Женщина с подозрением уставилась на Кристину, поднявшуюся с колен с тряпкой в руках.
– Добрый вечер, – сказала она глухо, явно не видя в этом вечере ничего доброго. – Вы что, девушка, из соцобеспечения? Почему так поздно?
– Нет, я не из соцобеспечения, – улыбнулась Кристина, бессознательно пытаясь расположить к себе вторую обитательницу этой странной квартиры.
– Тогда что вы здесь делаете? И зачем моете пол? Что вообще происходит?
– Дело в том, что я искала комнату и ошиблась номером, – торопливо принялась объяснять Кристина, чувствуя угрозу, исходившую от этой женщины, – но Анжелика Федоровна попросила меня приехать и пригласила пожить здесь.
– Что? Какая комната? Как вы попали в квартиру? Как вы дверь открыли? – все более возбуждалась незнакомка.
– Дверь была открыта, но Анжелика Федоровна сказала..
– Что? Опять открыта? – выдохнула она, резко повернувшись и ринувшись в глубь квартиры.
Кристина бросила тряпку и побежала за ней, чувствуя растущую неловкость ситуации и тревогу.
Женщина распахнула дверь в комнату старухи. На столике перед кроватью уже горел светильник с матерчатым абажуром, бросавшим причудливые узоры на стены. Сама Анжелика Федоровна, спокойная и как никогда больше похожая на себя прежнюю, полусидела в кровати с книгой в руках. Вероятно, именно так выглядела Екатерина Великая в последние годы своего царствования. Немощная, но все еще могущественная.
Она взглянула на вошедших поверх очков и сказала:
– Зоя, пожалуйста, включи верхний свет, коль уж ты вошла. Я почти ничего не вижу.
– Кто это такая? – Зоя показала пальцем на Кристину.
– Это Кристина. Если ты с ней еще не познакомилась, советую познакомиться. Она будет жить в этом доме.
– Что? – Зоя уперла руки в бока. – Что она здесь будет делать?
– У тебя плохо со слухом, Зоя? Я сказала, что она будет здесь жить.
– Ты что, старая, совсем двинулась?
«О, дело плохо, – с тоской подумала Кристина. – Ночевать мне на вокзале».
– Прошу выбирать выражения, – свела брови старуха. – И сбавь, пожалуйста, этот свой тон.
– Я тебе сбавлю, кочерыжка ты старая! Кого ты сюда притащила? А? Кто она такая?
– Мне кажется, Зоя… как вас по отчеству? – робко улыбаясь, попыталась Вмешаться Кристина. – Вы не должны так разговаривать с Анжеликой Федоровной.
– Ты! – внимание Зои моментально переключилось на нее. – Тебе какое дело? Ты что, не видишь, что это больная сдвинутая старуха? Не видишь разве?
– Это мой дом, Зоя, – спокойно сказала Анжелика Федоровна, как обычно говорят с капризными детьми, – и я вполне отдаю себе отчет в том, что делаю.
– И даже когда ссыш и гадишь под себя, чума ты старая? И тогда тоже? И когда дверь по ночам открываешь? И коща все по квартире разбрасываешь? И когда газ включаешь, не зажигая? И когда чистое белье на улицу выкидываешь? Да? – орала Зоя, нависая над старухой. Но та смотрела на нее так, словно это с Зоей было что-то не в порядке.
Наступила напряженная пауза. Наконец Зоя снова повернулась к Кристине.
– Так, я все поняла. Девушка, давай-ка шмоточки свои в руки – и на выход. Скоренько, пока я участкового не вызвала.
– Она никуда не уйдет, Зоя, – все с тем же спокойствием произнесла старуха. – Оснований находиться здесь у нее столько же, сколько и у тебя.
– Анжелика Федоровна, может, мне действительно уйти? Неудобно…
– Ты останешься, деточка.
– Иди, иди! Собирай манатки и топай! Украсть тут все равно нечего. Старье одно. Так что давай, давай, иди с Богом.
Зоя подошла к Кристине с явным намерением вытолкать ее, но та вдруг почувствовала обиду и злость на эту бесцеремонную бабищу. В один миг неловкость испарилась, уступив место решительности. Однажды в таком состоянии она сломала бутылкой челюсть одному из дружков Хайнса.
– Только троньте меня, – прищурившись, покачала головой Кристина. – Только попробуйте! Я так трону, что мало не покажется.
– Ты что это, шалава, вякаешь?
– Вам же сказано: меня пригласила Анжелика Федоровна. И она просит меня остаться. Я остаюсь. Если у вас есть ко мне вопросы, предъявляйте в письменном виде. Может быть, отвечу. Если будет настроение.
Снова наступило грозовое молчание. Из всех троих только Анжелика Федоровна казалась абсолютно спокойной.
Зоя с откровенной ненавистью и даже недоумением какое-то время изучала противницу, потом процедила:
– Ну погодите, вы обе! Вы у меня еще наплачетесь. А ты, дура старая, особенно! Тьфу!
Картинно плюнув, Зоя потопала в коридор. Дверь одной из комнат оглушительно грохнула.
Кристина облегченно выдохнула.
– Деточка, – слабо позвала старуха и похлопала сухой ладошкой по краю кровати, – сядь-ка сюда. Вот так. Не обращай внимания на Зою. Она простая, грубая, упрямая, но по-своему неплохая женщина. Вы еще подружитесь.
– Да? – иронично удивилась Кристина.
– Иногда не мы выбираем себе товарищей или попутчиков. Это делают за нас обстоятельства. А может, и сама судьба. Потом поди к ней и угости нашим пирогом. Ей будет приятно.
– Боюсь, она им в меня запустит.
– Не запустит Дура она, что ли, продуктами разбрасываться?
Они обе нервно захихикали.
– Ну, расскажи, как устроилась? – прикоснулась к ее руке Анжелика Федоровна.
– Я уже заканчивала мыть пол, когда пришла ваша… дочь.
– Дочь? – засмеялась старуха. – Нет, три раза тьфу, тьфу, тьфу. Она из разряда тех, кого до революции называли компаньонками. Мне, как ты успела заметить, попалась не самая сговорчивая. Ничего, что я по-стариковски на «ты»? Но, как я уже говорила, иногда не мы выбираем себе попутчиков. Это долгая, долгая история. А теперь, деточка, помоги мне устроиться. Эта стычка отняла у меня те силы, которые я приберегла для этого. И ты отдыхай. Ни о чем не беспокойся. Хозяйка здесь я, что Зойка ни говорила бы и ни делала. Ступай.
– Спокойной ночи, – улыбнулась Кристина, чувствуя, как уходит напряженность.
– Покойной, покойной.
Закрыв дверь, Кристина пошла в свою комнату. Мимоходом она увидела из-под одной двери возле кухни полоску света. Скорее всего, там скрылась эта странная Зойка. «Компаньонка», – усмехнулась мысленно Кристина, убирая ведро с тряпкой и прохаживаясь по своему новому жилищу. «Три очень милых феечки сидели на скамеечке и ели булки с маслом, та-та, та-та, та-та», – вспомнился глупый детский стишок. Седьмое чувство подсказывало ей, что еще долго в этой квартире феечки не сядут на одной скамеечке. Если вообще когда-либо сядут. И булка с маслом тут не поможет, не говоря уж о пироге.
Кристина подошла к часам и открыла застекленную дверцу. Ничего страшного. Просто кончился завод. Сверившись со своими наручными часиками, она перевела стрелки на 9:24 и осторожно переместила гири. Потом отклонила маятник и убрала руку. Часы ожили. Клац-клац, клац-клац. Время снова двинулось вперед.
Раскатывая на диване матрац и заправляя его белоснежной, почти хрустящей простынею, Кристина подумала: «А не сходить ли мне в душ, уважаемая компаньонка? Вам назло».
Эта мысль понравилась Кристине. Душ и чистая постель – вот чего она хотела в последние несколько дней. А там будь что будет.
О родителях она нарочно заставила себя не думать.
Все потом. Надо просто прийти в себя.
* * *
В офисе страховой конторы наступили именно те молчаливые минуты, которые ясно показывали, что до конца рабочего дня осталось не так много времени. Все новости о звездах эстрады были на сегодня обсуждены, все сериалы пересказаны, все цены сравнены. Женщины лишь для вида копались в папках и бумагах, ожидая благословенных шести часов, а Дима без всякого смущения играл на компьютере в разноцветные шарики – его экран не виден от входной двери.
Вечно врывающийся Валерий Кузьмич, глава их маленькой страховой фирмы, всегда подозрительно смотрел на Диму, но уличить в безделии не мог. Дима добросовестно сворачивал игру при его появлении и делал очень сосредоточенное лицо. Впрочем, на этот раз Дима счел себя вправе отдохнуть последние несколько минут, так как весь день отлавливал в компьютерной системе фирмы вредоносные вирусы, занесенные неосторожными сотрудницами. И он мог бы даже сказать, кто именно совершил эту подлую диверсию. Подозрение Димы пало на Инессу Михайловну. Стоит отдать ей должное, она стойко держалась на его экспресс-допросе, проводимом в рамках внутреннего расследования по факту вирусной атаки.
Надо сказать, Инесса Михайловна и Тимофей привлекали всеобщее к себе внимание: Тимофей – таинственностью и неразговорчивостью, а Инесса Михайловна – громогласной уверенностью в том, что на земле нет плохих людей, а есть люди, одержимые бесом. Только и всего. Она была весьма своеобычной женщиной бальзаковского возраста. Затянувшееся девичество превратило Инессу Михайловну в воинственную богомолку. Она ездила по всевозможным монастырям, а потом потрясала окружающих историями о святых чудесах исцеления. От нее всегда несло застоявшимся потом, так что приближались к ней только в самых крайних случаях. Она сидела за столом у окна и, как испорченная часовая кукушка, невпопад во весь голос разглагольствовала на религиозные темы. Любое неосторожное слово могло возбудить в Инессе Михайловне проповеднические инстинкты, и никто не мог предположить точно, чем закончится ее речь.
В самом начале, когда Инессу Михайловну только перевели к ним в отдел, женщины по обыкновению без задних мыслей стали обсуждать свои болячки, но сия особа тут же вмешалась и выразила большие опасения за души тех грешниц, которые пренебрегают церковными таинствами. Язычницы в офисе мигом притихли. Но спустя некоторое время в поведении Инессы Михайловны стали обнаруживаться некоторые несоответствия, вызывавшие бурные перепалки между ней и Димой. Инесса Михайловна оказалась большой любительницей денег и сражалась с бухгалтерией за каждый рубль не на жизнь, а на смерть. Во время поста она демонстративно доставала из сумки пластиковые коробочки с нашинкованной морковкой и капустой и с видом скромной Божией послушницы поглощала свой скудный обед. Женщины, частенько баловавшиеся тортиками и домашней выпечкой, чувствовали себя крайне неловко, глядя, как хрустит своими овощами Инесса Михайловна. Однако на следующий день Дима встретил рабу Божью на Комаровском рынке, меланхолично уплетавшую аппетитный чебурек. Насколько он знал, чебуреков с повидлом не бывает, разве что его приготовили по специальному заказу. Узнав от Димы об этом, женщины в офисе, покупая вкусный торт с взбитыми сливками, сладкими голосами наперебой предлагали кусочек Инессе Михайловне, полагая муки искушения достаточным наказанием за ее двуличие.
– А вы знаете, что есть такое существо, как аспид? – вопросительно провозгласила Инесса Михайловна, победоносно посмотрев на присутствующих. Женщины вздрогнули, но видимого интереса не проявили, думая, что очередная проповедь на этом иссякнет. Но Инессу Михайловну было не так-то легко унять.
– Живет он в глубокой пещере на Святой земле и ест людей! – с энтузиазмом ранних христиан продолжила она. – Убить его обычным способом нельзя. И знаете, кто его убивает?
Судя по всему, никто этого не знал и знать в ближайшие сто лет не хотел.
– Семь флейтистов! – радостно взвизгнула Инесса Михайловна, обращаясь к макушкам сотрудниц. – Его могут убить семь флейтистов!
Сцепив зубы, Дима промолчал, так как женщины недавно наперебой умоляли его не приставать к «ней», потому что «она» тогда сразу превращалась из добродетельной христианки в воинствующую амазонку, а вид растрепанной, орущей Инессы Михайловны действовал на женщин крайне угнетающе.
– Семь флейтистов подходят к пещере и выманивают аспида прекрасными звуками флейт. Аспид выходит и не понимает, что это за звуки. А в это время флейтисты осторожно его окружают.
И вот аспид, чтобы лучше расслышать музыку, начинает прочищать ухи кончиком своего хвоста! Понимаете? Нет? – уже просто в экстазе вопила она. – На кончике его хвоста ЯДОВИТОЕ ЖАЛО! Вот! Он отравляет себя своим ядом и умирает. Удивительно, правда?
– Н-да, – тускло произнесла Юля, заведовавшая сектором страхования автотранспорта и отличавшаяся завидным терпением. Она редко вмешивалась в разговоры и уж тем более с Инессой Михайловной. Все дружно полагали, что Инесса Михайловна только ее и побаивалась.
– Вот и я говорю! – думая, что нашла единомышленницу, воскликнула проповедница.
– Жаль, не видела этого зрелища.
– Что вы! Это могут видеть только посвященные! – ужаснулась Инесса Михайловна.
– И большой он? – не выдержал Дима, загоняя на экране в ряд очередной шарик.
Все взглянули на него умоляюще.
– Аспид? – не подозревая подвоха, переспросила раба. – Очень большой. С пятиэтажный дом.
– Да? – искренне изумился Дима.
– Аспиды все такие, – кивнула она с видом профессиональной аспидоведки.
– Может быть, по последней чашечке кофе? – спросила со своего места Нина Францевна, маленькая, остроносая, всегда со всеми соглашавшаяся женщина, не поддавшаяся на агитацию Инессы Михайловны только потому, что большинство в офисе было не на ее стороне.
– Да, Нина Францевна, давайте напоследок попьем кофейку. А то что-то в горле пересохло, – быстро поддержала ее Семеновна, занимавшаяся страхованием в частном жилом секторе и напоминавшая бабушку из рекламного ролика о молоке.
Однако все эти отвлекающие маневры оказались запоздалыми. Инесса Михайловна покраснела и вызывающе уставилась взглядом на Диму. Она жаждала публичных дебатов.
– И он очень опасен, если хочешь знать.
– Даже так? Что ж, не знал, но теперь буду знать. Если увижу такую дуру с пятиэтажный дом и с жалом на хвосте, обязательно побегу за флейтой. А то пылится на антресолях без дела.
– Ты зря шутишь! Пути Господни неисповедимы! Вот!
– Какие уж тут шутки? Только у меня к вам один вопрос, Инесса Михайловна. Вы сами не шутите? Потому что весь ваш бред можно воспринимать только так.
– А Содом и Гоморра тоже шутки? – взвилась она, повысив голос так, что женщины поморщились. – Бог сжег города, потому что там не было ни одного праведника!
– Ну, нашу столицу такая участь минует. Одна праведница на нашем счету имеется. Только вот что же наша праведница за деньгами два раза в месяц топает? Что же она не сыта манной небесной?
– Мир в грехах погряз! Живя среди грязи, испачкаться недолго!
– Среди грязи? – иронично засмеялся Дима.
– Да, да! Среди грязи! Особенно вы – молодежь! Все поносите, ничему не верите, над всем смеетесь, ничего не любите, все осуждаете! А жить по правде – это не по вам! Нет!
– А вы живете по правде, когда говорите одно, а делаете другое?
– Дима! Инесса Михайловна! – взмолилась Семеновна, всегда бравшая на себя роль третейского судьи.
– Безбожники! Всем на Страшном суде достанется! Вот увидите! Ничего не зная, разве можно говорить?
– Если я ничего не знаю, то не раскрываю рот и не несу разную ахинею, от которой уши вянут!
– Мирским людям не понять!
– А вы не мирская?
– Нет, не мирская! Не мирская!
– А чего ж вы тут, а не в монастыре? Деньги получаете, Кузьмичу нашему в глаза сюсюкаете, а за спиной грязью его поливаете? Что же вы ему прямо в лицо не скажете все, что вам не нравится?
– А я помолюсь и покаюсь! А на вас грехи не прощенные и не отмоленные!! – Инесса Михайловна покраснела и надулась, словно воздушный шарик. Потом молча подхватила сумочку сорвала с вешалки плащ и гордо удалилась.
Повисла неприятная пауза. Дима злился на себя за то, что втянулся в этот бесполезный и глупый спор, ничего, кроме неловкости и злости, не дающий.
– Дима, да не цепляйся ты к ней! – сказала Юля, поправляя прическу и тоже собираясь домой.
– Действительно, – поддержала ее Нина Францевна. – Ты же знаешь, какая она. Покраснела вся. Видели? Да? Такая злая.
– Не могу я спокойно слушать, как она чушьню разную несет! – поморщился Дима.
– Бабы, Димочка, говорят о многом, но не ко всему стоит прислушиваться, – мягко улыбнулась Семеновна.
– Нет, ну она тоже цаца, – сказала Нина Францевна. – Веришь – и верь себе тихонько. Так она как начнет орать. Прямо я не знаю. Правда ведь? Пятнами вся пошла. Разве христиане такие должны быть? Нет чтобы по-доброму, тихо, мирно. Зачем кричать?
– Не знаю, как вы, а я не хочу больше говорить о ней, – пожала плечами Юля. – Хватит с меня того, что я от нее наслушалась за целый день. Все, девчата, до завтра.
Через несколько минут офис опустел.
Сколько раз Дима давал себе слово не принимать глупость человеческую вообще и глупость отдельных представителей человечества близко к сердцу, но всякий раз какая-то пружина внутри него срывалась. Вся злость, весь протест против пещерного невежества, все раздражение разом выплескивались наружу, увлекая за рамки сдержанности, как бегуна увлекает далеко за финишную черту сила инерции. И более всего Диму бесило то, что сама Инесса Михайловна уже на следующее утро делала вид, будто ничего не произошло. Ласковым голосом просила отыскать такую-то папку или демонстративно вступалась за Диму перед Кузьмичом. Это походило на своеобразный поединок, в котором ожесточенные наступления перемежались с ловкими отступлениями по всем правилам церемонной дипломатии, скрывавшей бог знает какие выгоды. Иногда он спрашивал себя: «Да что ты, в самом деле, вообще дергаешься из-за нее? Плюнь и разотри!» Однако у Инессы Михайловны находилась очередная глупость, на которую Дима не мог не отреагировать. Как-то Тимофей сравнил ее с игроком, собирающим очки для громадного приза – увлекательной поездки в рай. Что ни говори, а у Тимофея имелся солидный запас забавных сравнений, которые он, впрочем, озвучивал только в крайних случаях. Вот у кого можно было поучиться выдержке, так это у Тимофея. Дима знал его с универа, и они как-то случайно подружились, несмотря на разницу в три курса. Потом их пути-дорожки разошлись на несколько лет. Кажется, после смерти родителей он уехал куда-то за кордон. О том, где жил и что делал все эти годы, Тимофей не распространялся. А если и говорил, то скупо и скучно. Без энтузиазма. Бывали моменты, когда казалось, что Тимофей ограждает себя от всего мира пуленепробиваемой прозрачной перегородкой. Звучало это, конечно, глупо. Типичная пародия на хакера-полуночника, зацикленного на проблемах взлома чужих компьютеров. Хотя даже тихое хакерство должно предполагать какую-то одержимость, страстность, различить которую не составляет труда. Однако факт оставался фактом – Дима не узнал о своем друге ничего нового за два года совместной работы и вечеринок вне работы. Тимофей жил в квартире родителей, погибших в автокатастрофе, имел деньги и мало о них говорил. Вот и все, что знал Дима. Он просто появился однажды вечером на пороге его квартиры и, самым подлым образом улыбаясь, попросил помочь с работой.
Черная дыра, а не человек! И еще деньги. Контора хоть и платила стабильно, но совсем не осыпала своих сотрудников золотым дождем. И уж, конечно, на машину с такими зарплатами не заработаешь. А Тимофей фордик на рынке прикупил. Машинка подержанная, но свою денежку все равно стоила. Подсказал бы, где эту денежку подобрать. Друг называется.
Его размышления в опустевшем офисе прервал телефонный звонок.
– Да! – резко ответил он.
– Приветик, Димуля, – услышал он приторно-кукольный голос Дашки. – Как твои делишки?
– Ничего, – вполне адекватно буркнул он, забыв о ПРАВИЛАХ РАЗГОВОРА С ДАШЕНЬКОЙ.
– А чего такое с моим Димочкой? – тут же насторожилась она, услышав в его ответе необычные серьезные нотки. А серьезность была включена Дашкой в черный список вещей, которые ее совсем не прикалывали. Серьезность раз и навсегда объявлялась вне закона.
– Ничего такого, – ответил он, смягчаясь. – Просто устал.
– Ах, он устал, бедненький! Может, это намек на то, что сегодня мы не пойдем туда, куда он собирался вести свою любимую девушку?
– А куда я собирался вести?
– В кино, конечно же!
– Слушай, вообще-то я сегодня действительно не в настроении, ага. Давай в следующий раз.
– В следующий раз я не хочу. К тому же Тимка уже взял билеты. Его Майка мне пять минут назад звонила. И чего, я теперь одна, как дура, с ними поплетусь? Спасибо, мой золотой. Очень надо.
Трубка обиженно замолчала, но гудков не последовало. На том конце провода Дашка дисциплинированно ждала ответа. Она вообще была дисциплинированной девушкой. Это ее качество простиралось настолько, что Дашка никогда не бросала трубку первой.
В какой-то бесконечно малый отрезок времени Дима почувствовал себя вдруг странно и неуютно. Как если бы в самый разгар веселья кто-то неожиданно умер. Всего минуту назад все было отлично и замечательно. Музыка, танцы, смех. И вдруг все обрывается, глохнет. Словно выключенный телевизор. На лицах тревога и обескураженность.
«Может, жениться?» – мелькнула мысль, ободряемая внутренним инстинктом.
Дашка послушно ждала все это время. В трубке отдаленно звучало что-то про адреналин, который бьет по глазам. Дашка мурлыкала в унисон. Дима представил, как она стоит, босая в прихожей квартиры своей тетки, у которой жила, жует резинку, крутит пальцем телефонный провод и строит глазки своему отражению в огромном трюмо.
– Даш, ты меня любишь? – неожиданно для самого себя спросил он.
– Ага, – охотно откликнулась она, вероятно, одним плечом придерживая трубку, а пальчиками устраняя обнаруженные изъяны в новой прическе, за которую она могла бы не платить 20 баксов (как похвалилась позавчера), а просто поспать одну ночь в неудобной позе.
– Ага – не тот ответ, которого ждешь в таком случае, – неловко хохотнул он, уже матеря себя за этот дурацкий вопрос.
– Ну, люблю. Димка, не тяни резину! Я уже вся готовая. А ты облом такой устроить хочешь. Чего ты, в самом деле? – перед зеркалом она надула губки, чтобы пройтись по ним помадой.
– Что там за кино? – устало поинтересовался Дима, словно не решил секунду назад бросить этот разговор и рассеять Дашкины опасения по поводу своего нежелания идти в культпоход.
– «Три икса»! Ага! Девчонки говорят, такой здоровский! Там такой прикольный лысый пацан, – послышался фирменный заливистый Дашкин смех. – Сначала не, въезжаешь, а потом ничего. Особенно в конце. Так ты идешь?
– Встретимся на «Октябрьской»?
– Димка! Люблю, люблю, люблю! – звук фирменного Дашкиного телефонного поцелуя. – Можно будет в «Мак» успеть! Ага? Я сто лет там не была.
«Ровно четыре дня», – мысленно поправил он ее, положив трубку.
* * *
Дебора Периш вставала на час раньше мужа с тех самых пор, как бросила работу в почтовом департаменте. Так не надо было тратиться на няньку для появившейся у них малютки Сьюзи. Они тогда жили в арендованной квартире на 72 улице. Джону приходилось крутиться за троих. Честно желая компенсировать его старания, Дебора жертвовала самым сладким утренним сном, чтобы сварить ему кофе, приготовить тосты, пожарить яичницу с беконом. Только что тапочки в зубах не приносила. А когда появились остальные дети, вставать по утрам стало привычкой. Сначала муж, потом – собрать детей в школу.
Просыпалась она без будильника. Почти не открывая глаз, натягивала халат, делала свои секретные дела в туалете и плелась на кухню. Прихорашивалась Дебора только после того, как за младшим Питером закрывалась дверь школьного автобуса. До этого не имело смысла. Да и после этого тоже. Но надо же дать хоть что-то заработать джентльменам из косметологических компаний.
Выходя из туалета, она просыпалась уже на две трети. Именно эти две трети ее сознания отметили, что за ночь кожа на лице стала какой-то… сухой. «Наверное, это из-за мыла, которое позавчера купила на распродаже в супермаркете, – подумала она лениво, чувствуя, как кожа на лице неприятно стянута. – Чертовы жулики. Продают разную дрянь, лишь бы сбыть. Вечером сделаю маску. Нет, сначала ингаляцию, а потом маску».
Включая кофеварку, Дебора протяжно зевнула, и снова кожа напомнила о себе. В тот же миг она пообещала себе выбросить треклятое мыло вон. Господи, что они в него добавили?
Она уже хотела взглянуть на себя в зеркало, но Рафаэль, поскуливая, начал отчаянно скрести заднюю дверь.
– Подожди немного. Уже иду. Иду, говорят тебе, – проговорила Дебора недовольно. – Сколько раз просила: закажи дверь с собачьим лазом. «Дорогая, ты знаешь, что чаще всего воры пользуются именно собачьим лазом, чтобы проникнуть в дом», – передразнила она супруга, похрапывавшего наверху, и пригрозила вслед выскользнувшей в дверь собаке. – Не дай бог ты наделаешь на участке Добсонов. Сосед тебе мигом открутит все причиндалы. Что я скажу детям, если ты вернешься кастратом?
Добсоны, Добсоны… Настоящее бедствие для Логан-драйв. Они поселились недавно, но уже успели вчинить соседям три иска. Лично Перишам достался незначительный иск за Ральфа, разрывшего норку крота у них на участке. Иск Добсонов, разумеется, был отклонен, но с тех пор Ханна даже не смотрит в сторону Деборы, если им приходится стоять в одной очереди в местном супермаркете.
«Тощая стерва, – взбодрила себя Дебора, закладывая хлеб в тостер. – Держу пари, каждое утро твой муженек просыпается весь в синяках. Не удивительно, если в твоей постели столько острых локтей и коленок».
Но кроме Ральфа была еще Белобрысая Проблема. Судя по всему, Виктору совсем не понравились Добсоны. И Дебора всерьез опасалась, как бы по почте не пришел какой-нибудь новый иск от склочных соседей. У Белобрысой Проблемы множество всяких пакостных выдумок, и если хоть одна навредит Добсонам… Вряд ли тогда Джон отделается одной вечеринкой для своего хорошего друга из адвокатской конторы, отмазавшего перед судьей Ральфа и его страсть к кротиным норкам на соседских участках.
Во время готовки она тихонько напевала, так как настроение по утрам у нее было более-менее умиротворенное:
– Му Bonnie is over the ocean,
My Bonnie is over the sea.
My Bonnie is over the ocean,
Oh, bring back my Bonnie to me…[8]8
Слова популярной английской песни «Мой милый за океаном».
[Закрыть]
Наконец на лестнице послышались шаги Джона.
– Сегодня тебе сливки в кофе лить или поостережемся? – спросила она со скрытой иронией, еще не видя его.
– Будет достаточно простого кофе, – донеслось с лестницы. – Дети встали?
– Ты же знаешь, они никогда не поднимаются в такую рань…
Они повернулись друг к другу и разом вскрикнули. Причем Дебора выронила чайничек со сливками, и тот разорвался на полу маленькой бомбой.
– Иисусе! Что с твоим лицом, Джон?! – от души изумилась она, глядя на своеобразную белую патину, как у японской гейши, покрывавшую лицо мужа от залысин до небритого кадыка.
– А с твоим? – нахмурился супруг, никак не ожидавший от своего голоса такой позорной визгливости. – Ты что, сделала вечером маску?
– С моим?
Она бросилась к зеркалу в гостиной и, снова вскрикнув, обнаружила в его отражении точно такую же маску гейши.
– Господи, что это такое? – Дебора прикоснулась к щекам, соскребла немножко, понюхала и попробовала на вкус. – Это зубная паста. Джон, это зубная паста. Но как…
Она не успела ничего договорить, как с лестницы донеслись крики детей. Оба родителя ринулись вверх. Сьюзи, Тейлор и Питер стояли возле двери туалета и вопили, глядя друг на друга. Лица их неестественно белели в утреннем полумраке.
