Текст книги "Осенняя женщина"
Автор книги: Якан Варау
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
Кристина не знала, что ей делать со всем этим. У кого спросить совета, кому выдать тайную боль и обнажить те ужасы, от которых до сих пор перехватывает дыхание и все существо содрогается от омерзения к самой себе? Потому что чем глубже она заталкивала в себя воспоминания о трех годах, проведенных у Хайнса, тем больше разрасталась внутренняя рана. Может быть, Кристина просто хотела сочувствия, участия, понимания. Но могла ли она надеяться на то, что Тимофей даст ей все это – ведь даже самые родные люди не нашли возможным проявить терпимость. Может быть, она мечтала о том, что кто-то прижмет ее голову к груди и будет долго гладить по непослушным рыжим кудрям, пока она не выплачет в три ручья свою тоску, свое неверие и самоуничижение. Может быть, она страстно желала бы, чтобы это был именно Тимофей, потому что он крепче ее. Да, именно крепче, как самонадеянный дубок, и думать не думающий о лесорубах, высматривающих в чаще жизни свои жертвы. Она могла бы спокойно опереться на него, не боясь наткнуться на зыбкую, опасную, предательскую неопределенность. Такой неопределенностью в свое время оказался Жора. И это стало катастрофой, от которой Кристине долго еще не оправиться. Нет ничего хуже, чем встретить на своем пути гнусного Ночного человека, обожавшего расставлять смертельные ловушки тем, кто имел несчастье оказаться неосторожным.
Ночным человеком мать пугала Кристину в детстве, когда та капризничала. Страх перед приходом Ночного человека был так силен, что Кристина запомнила его, тогда как все остальные детские страшилки бесследно растаяли уже в школьные годы. Кристина повзрослела, и Ночной человек обрел очертания темной личности в подворотне, неприятного типа, навязчиво пытающегося узнать номер домашнего телефона, безумца из сюжета телевизионной криминальной хроники, зарубившего кого-то топором. И сама она никак не предполагала, что Ночной человек войдет в ее жизнь так легко и как ужасно его визит закончится.
Впрочем, закончился ли? Ночные люди, как догадывалась Кристина, умели идти по пятам своих жертв, ползти за ними, как змеи, ориентируясь на теплый след, оставленный на холодной земле. И один из них полз сейчас за ней, шипя и извиваясь, рассчитывая поразить страхом, заставить бежать еще быстрее, потому что так жертва скорее выдыхается.
«Я не побегу, – решительно подумала Кристина. – Не побегу!»
Но она не могла не признать, что страх прочно застрял в ее груди и теперь болезненно отзывался на каждый вздох.
Как же непросто, оказывается, не бояться! Как непросто ходить с гордо поднятой головой, когда в любой момент встретившийся на пути подонок может походя, из одного только удовольствия ударить по этой голове. Вы никогда не сможете это предугадать, как и не сможете приготовиться к удару. Вот кто-то узнает о вашей жизни пикантные подробности и начинает с удовольствием намекать вам на это. И ведь часто дело не доходит до мало-мальски значимого шантажа, нет! Тут идет игра на нервах. Мучительная для того, на чьих нервах играют, и бесконечно сладостная для играющего. А иногда из вашего прошлого выползает Ночной человек и предъявляет вам немыслимый, нелепый, несправедливый счет, вызывающий столько беспокойств и тревог, что о спокойствии уже и речи нет.
Впрочем, и без этого маятник беспокойств, больших и маленьких потрясений работает непрестанно, отчего человек уже не может просто жить, просто дышать, просто радоваться тому, что он есть, что он слышит, видит, мыслит.
Маятник начинает раскачиваться, и на вас обрушивается все то, без чего немыслима жизнь среди людей: плата за телефон, долг лучшей подруге, не отданный вовремя, предстоящий ремонт, ссоры с родными, опоздание на работу из-за поломки трамвая.
Лишь на бесконечно короткие мгновения «маятник» замирает, и душа соприкасается с невыразимой гармонией бытия. Кто-то вдруг станет счастлив оттого, что, гуляя вечером по городу, услышит, как компания молодых людей поет «Ой, мне малым-мало спалось, да и привиделось», кто-то возблагодарит Творца за первый шаг сына к протянутым рукам, кто-то вознесется над проблемами из-за первого признания в любви…
Кристинин «маятник» замирал рядом с Тимофеем. Это открытие стало для нее настолько самоценным, что все возражения осмотрительного разума она отметала с решительностью весьма уверенного в своих действиях человека.
Ее чувство к Тимофею оказалось замысловатым переплетением приязни, заботливости и нежности. Способность к последней, как ей казалось, она навсегда утратила. Ан нет! Нежность вернулась к ней в стократном порыве, который объяснить она не смогла бы даже при большом желании. Особенно после знакомства с его друзьями в «Крынiце». Теперь вполне можно было понять Земфиру: «Я задыхаюсь от нежности!» Кристина тоже задыхалась, словно неосторожно увлекшийся нырянием пловец, не мыслящий себя вне моря и упивающийся его глубиной и безбрежностью. И горизонтов у этого чувства, похоже, не имелось.
Он умел ее насмешить. Оброненным шутливым замечанием, произнесенным с каменным выражением лица, странной и неожиданной гримасой, состроенной в самой серьезной, казалось бы, обстановке, позой, жестом… Всем! Причем Тимофей не казался ни эксцентричным, ни нелепым, ни развязным, ни натужно веселым. Кристина часто ловила себя на том, что смех вырывается из нее, как пар из кипящего чайника, и ей не хотелось сдерживать это кипение. Ей нравилось кокетничать с ним, журить за что-то, кормить его с чайной ложечки. Иногда бесцеремонно, иногда нежно. И никогда равнодушно. При этом ей не хотелось задавать никаких вопросов, относящихся к прошлому. Возможно, потому, что тогда и ей пришлось бы говорить о себе. Непременно пришлось бы. А этого она не хотела. Пока не хотела.
Впрочем, даже прошлое умолкало при Тимофее. У них было только настоящее. Больше, чем настоящее, – они сами.
По номеру, значившемуся на визитке Старика, ответила почему-то Ира. Хотя по большому счету Тимофею было все равно. Он воспринимал эту троицу как некое единое существо, подобное мышиному королю из мультфильма.
– Это я. Надо поговорить, – резко и отстраненно сказал Тимофей.
– Появился повод? – так же холодно поинтересовалась Ира.
– Появился. Я согласен.
– В три часа дня у арки парка Горького.
Тимофей, уже с улыбкой, положил трубку и посмотрел на огромного огненно-рыжего кота, уютно расположившегося на спинке кресла. Коты вообще обладали удивительной способностью с явным комфортом устраиваться где угодно. Будь то кромка забора, оконная форточка или узкий подоконник.
– Ну что, Рыжик? Поедем вешать лапшу на уши? – Тимофей весело потрепал его по загривку. Кот умильно прищурился. На самом деле это был соседский кот, но в один прекрасный день Рыжик решил добавить к своим владениям и квартиру Тимофея, справедливо полагая, что столоваться в двух местах сразу гораздо выгоднее и приятнее. С тех пор он ежедневно и почти в одно и то же время дежурил у двери, чтобы произвести инспекторскую проверку своей миски, которую Тимофей выделил специально для него. Рыжик оказался очень аккуратным и воспитанным котом, обладавшим потрясающей привычкой делать свои большие и малые дела прямо в унитаз. Он никогда не требовал к себе особого внимания, не мяучил, не царапал мебель и пребывал в квартире ровно столько, что никогда не успевал надоесть. Он просто шел к двери и коротким сдавленным звуком, похожим на человеческое вопросительное «м-м», просил выпустить себя.
– Ты уходишь вместе со мной? – поинтересовался у него Тимофей, одеваясь и подхватывая ключи от машины.
Рыжик взглянул на него со своего кресла и не высказал никакого желания пошевелиться.
– Нет? Ладно, как хочешь. Тогда остаешься за хозяина. Не шали. Никого не трогай. Если придет желание, можешь починять примус. Шутка.
Кот снова прищурился, словно шутку оценил по достоинству, и замер в нирване.
Ровно без трех минут три Тимофей сделал полукруг у памятника Победы, свернул к хлебному магазину и направил машину прямо к арке парка Горького. Знакомый темный «мерседес» уже ждал. Как только Тимофей припарковался, из мерса выскочил один братан и открыл заднюю дверь. Из салона сначала показались тонкие ножки в туфельках на нереально высоком каблуке, потом рука, потом норковая шубка. Ира была восхитительна. С этим не поспоришь. За годы своей представительной и небедной жизни Ирочка в совершенстве отточила вкус и манеру держаться.
Придерживая полы шубки, она уже сама открыла дверь «форда» Тимофея и скользнула внутрь, устроившись на сиденье рядом с ним. В руках у нее была неприметная папочка.
В тот же момент она повернула к себе переднее зеркальце и неуловимо быстро окинула себя взглядом.
– Красивая, красивая, – усмехнулся Тимофей.
– Твое мнение меня не интересует, – ответила она, сжимая губы и проверяя равномерность нанесенной помады.
– Отчего же?
– Оттого, милый мой, что все это я уже прошла. Зачитала, можно сказать, до дыр. Истрепала и выбросила вон. Хотя… – она повернулась к нему, – от воспоминаний избавиться не так-то легко.
– Это верно. Скажи, ты счастлива?
– Да. Почему нет?
– Я видел твоего… волосатого коротышку.
– Ах! Того! Я его бросила. К тому же он никогда моим не был.
– Понимаю. Это по работе. И сколько вы из него выдоили?
– Коммерческая тайна, – улыбка чуть тронула ее яркие холодные губы.
– Кажется, вся твоя жизнь – сплошная коммерческая тайна. Ты не устала?
– Нет. Это весело.
– Ты не выглядишь веселой. Нервной – да. Но не веселой.
– Какое тебе дело, веселая я или нет? – вздохнула она, запахивая шубку.
– Мы некоторым образом были друг другу не чужими людьми.
– Вот именно. Были. И сплыли.
– Ты любила меня?
– А ты? – с вызовом посмотрела на него Ира.
– Я спросил первый.
– Для тебя это так важно?
– Это моя жизнь. Для меня в ней важно все. Даже ты. Даже такая.
– Какая?
– Леди из города Смолевичи.
– А ты стал злой, – с сожалеющей усмешкой констатировала Ирина.
– Нет. Напротив. Я добрый и пушистый. Так ты любила меня?
– Да что ты пристал ко мне?! Любила – не любила! Свет у вас клином, что ли, сошелся на любви этой! Клянчите, изворачиваетесь, как юродивые, слюни пускаете – подавай им любовь! Смешно даже. Только вот показали бы, что это такое. Где око лежит?
– Здесь, наверное, – Тимофей с улыбкой прикоснулся к груди.
– Ты действительно не изменился. Такой же дурашливый романтик. Ты и правда во все это веришь?
– Верю. Знаю.
– Ничего ты не знаешь! – разозлилась она. – Ничего! Вы все считаете себя Дэвидами Копперфилдами, а я полагаю вас жалкими иллюзионистами, обманывающими больше себя, чем тех, кого вы пытаетесь дурачить. Любая женщина, мой дорогой, даже самая влюбчивая и теряющая голову от пары фраз, никогда не заблуждается по поводу предмета своей влюбчивости. Она лишь закрывает глаза на откровенно торчащие из его рукава карты и вежливо отводит взгляд, если любимый совершает очередную глупость, запасы которой у вас, мужчин, просто неисчерпаемы. Вы зависимы от своих представлений о себе, от мнения других мужчин, от собственных дурных наклонностей и находитесь в рабской зависимости у своей штуки между ног. О да! Это единственное рабство, с которым вы смиряетесь до гробовой доски. Но нет! Правда не для вас. Напридумали себе сюсюканий, красивеньких слов и жестов, понасочиняли стишков о беспримерной, всепоглощающей любви. Вы из всего готовы религию сделать. Из любви, из еды, из всех ваших чувств, поганых и лицемерных. Так и любовь ваша – одна сплошная ошибка. Помнится, ты в постели красиво разглагольствовал про любовь. А я, как дура, поддакивала. Только, как оказалось, это твоя выдумка. Все слова – сплошной треп и больше ничего!
– Не в словах дело, Ира. Я могу произнести тысячу слов, но они и следа не оставят ни в моем сердце, ни в чьем бы то ни было. А могу сказать одно, но с особым, только мне и кому-то еще понятным значением, и что бы оно ни означало, это слово будет самым правильным из всех существующих. Жаль, что ты этого до сих пор не поняла.
– Да брось ты мне голову морочить! – она раздраженно выдохнула и стала нервно поправлять прическу. – Я наслушалась всяких слов и навидалась всяких дел. И всех вас, гиббонов волосатых, насквозь вижу. Самка вам нужна в постель. У обезьян для этого задница красная, а у вас слова разные. Тошно.
– Ира, Ира, что с тобой? Что ты видела и чего наслушаться могла за это время? Голодала ты, что ли, или держали тебя на цепи вместе с собаками на потеху? Или любила? Откуда у тебя все это?
– Отовсюду понемножку. Все. Хватит. Я здесь не ради того, чтобы– душу наизнанку выворачивать. У меня и без тебя забот хватает. Ты согласен работать с нами?
Он некоторое время молча смотрел на нее, потом пожал плечами:
– А что мне остается? В некоторых вещах надо быть последовательным.
– Дурак ты последовательный, вот ты кто.
– Может быть. О самом себе трудно судить.
– Тогда молчи и держи папку.
– Что в ней?
– Все, что надо.
– Я хочу, чтобы меня немножко ввели в курс дела, так сказать, в живом общении.
– Нет, просто тебе нравится меня мучить!
Он с удивлением увидел выступившие в ее глазах слезы.
– Вот видишь! – Ира мигом уткнулась в зеркальце, пытаясь платочком осушить влагу. – Все из-за тебя. До конца дня буду с красными, как у кролика, глазами.
Подчиняясь импульсу, посланному жалостью, Тимофей попытался обнять ее, но она зло встрепенулась.
– Отвали! Все. Одна слезинка еще не слезы, мой дорогой. Теперь о деле. – Она изящно прочистила нос в платочек и продолжила: – Наша цель – английская компания «ИТФ Компьютере Лимитед». Компания специализируется на программном обеспечении для английских школ, колледжей и университетов. Ежегодный оборот – миллиард пятьсот миллионов фунтов. Поддерживает обширные инвестиционные программы в странах СНГ.
– Деньги или информация?
– Не поняла?
– Что вам надо на этот раз? Деньги или информация?
– Деньги.
– Понятно.
– Нам нужен доступ к их счетам, бюджетам и транзакциям.
– В чем проблема? Не можете найти толковых ребят?
– Простая попытка взлома вызовет моментальную реакцию. После скандала в Бэнк оф Нью-Йорк они помешаны на системах безопасности. Но у нас есть план.
– Даже так?
– Не иронизируй, пожалуйста. Это два года работы. И масса наших пока еще не оправдавших себя вложений. Так вот, у нас есть свой человек в головном офисе «ИТФ Компьютере Лимитед» в Лондоне.
– Твоя работа?
– Не твое дело! – зло огрызнулась она. – Ты будешь слушать или задавать дурацкие вопросы?
– Буду слушать, – покорно согласился Тимофей, чуть улыбнувшись.
– Так вот, этот человек из обслуживающего персонала. Ничего из себя не представляет в смысле дела, но может помочь с доступом в некоторые помещения компании.
– Доступ в помещения – звучит красиво, но обычно в таких помещениях полно всяких следящих устройств.
– Мы знаем. Потому ты нам и нужен. Старик считает, что только ты способен не попасться.
– Я должен чувствовать себя польщенным?
– Чувствуй себя, как хочешь. До твоих чувств нам нет никакого дела.
– Я в курсе.
– Вот и прекрасно. Лирика сейчас некстати.
– Ты не сказала, что именно я должен сделать в Лондоне.
– Ты встретишься с этим человеком, – она вытащила из папки фотографию. – Он передаст тебе план здания с указанием расположения видеокамер, электронные ключи от дверей и некоторых офисов. Если говорить подробно, то фактически он оформил тебя ночным уборщиком. Охранники ничего не заподозрят. Пробравшись внутрь, ты должен оставить на их сервере одну из своих хитрых программ.
– «Салями»?
– Да.
– Куда программировать переводы?
– На счета в одном банке Москвы. Их номера есть в папке.
– Мне надо время, – посерьезнел Тимофей.
– Сколько?
– Я не могу сказать так сразу. Все зависит от обстановки. Я должен изучить объект, людей…
– У нас нет времени. К тому же мы уже имеем некоторую информацию о кодах доступа к серверу компании. Если все получится, тебе десять процентов.
– Пусть Старик ими подавится.
– Дело твое. Но есть маленький нюанс. Ты должен оставить как можно больше свидетельств успешного взлома.
– Не понял? – по-настоящему удивился Тимофей. Обычно в его задачу входило как можно тщательнее маскировать компьютерный взлом.
– Что тут непонятного? Взломай сервер, но сделай так, чтобы это можно было обнаружить.
– Может, мне еще и флажком помахать? Мол, привет, мои добрые английские друзья, я тут возьму немножко ваших денежек, а вы не волнуйтесь. Так? Вы что, подставить меня хотите?
– Никто тебя подставить не хочет. О тебе никто не узнает. Если ты, конечно, сам не попадешься. Ты останешься под маской успешного хакера, личность которого не смогут установить.
– И что потом?
– Можешь возвращаться домой.
– И все?
– Тебя что-то не устраивает?
– Меня все не устраивает.
– Проблемы индейцев вождя не волнуют, – снисходительно улыбнулась Ира.
– Значит, мне лететь в Лондон?
– Ты очень догадлив. Документы и кредитная карточка в папке. Там же инструкции, как связаться с нашим человеком в компании. Богдан Сергеевич просил предупредить…
– Догадываюсь.
– Нет, не догадываешься. Он просил тебя не совать свой нос дальше, чем надо. И передать: начал хоровод – танцуй его до конца.
– Эти его чертовы афоризмы закончатся когда-нибудь или нет?
– Вот у него и спроси. А мне пора.
– Послушай, Ира, – удержал он ее.
– Да? – она взглянула на него почти трогательно, будто ждала чего-то.
– Ты хорошая. Ты сама не знаешь, какая хорошая. Но сейчас ты катишься по рельсам, проложенным не тобой. Хотя тебе кажется, что это не так. Сворачивай, Ирка.
– Некуда. Да и незачем. Моя жизнь меня вполне устраивает. Пока!
Она мимолетно чмокнула его в щеку и толкнула дверь. Потом нагнулась в салон и сказала:
– Будь осторожен. Старик связался с опасными людьми. Если что, он тебя не спасет.
– Это их ребята? – кивнул он на братков, стоявших возле мерса.
– Разве не видно?
– Да, Старик раньше с такими дела не имел.
– Это дело последнее. Правда.
– Свежо предание.
– Позвони, когда соберешься вылететь. Все.
Она захлопнула дверь и направилась к своим провожатым у «мерседеса».
– Да. Наверное, все.
Тимофей взглянул на папку, которую оставила Ира. Все всегда начиналось вот с таких неприметных папочек. На этот раз Тимофей тоже собирался ею воспользоваться, но не так, как от него ждали. А все потому, что его грубо использовали. Когда вас грубо используют, будьте готовы здорово ободрать локти о подводные камни.
Было у них там что-то еще! Ведь Ира ни словом не обмолвилась ни об «Ориджн Компьютинг», ни об «Органа-Сервис». Какое-то непонятное варево готовилось под чутким руководством Старика. Осталось только узнать, какое именно.
Все выглядело относительно невинно и обычно: ободрать, счета крупной, зажравшейся компании. Тогда почему «салями», если у них нет времени? Тактика «салями» требует именно времени. Об этой тактике хакеров писал в одной дельной работе Денис Ферри. Тимофей хорошо помнил эту статью:
«Финансовые кражи происходят, когда компьютерные записи изменяются в целях присвоения чужих денег. Часто это делается с помощью программы, направляющей деньги на конкретный банковский счет, обычно с помощью техники «салями».
«Салями» – это метод, предполагающий кражи небольших сумм в течение длительного времени в надежде, что это не будет замечено. Воры перепрограммируют банковский или какой-либо другой компьютер так, чтобы пенни поступали на липовые счета. Например, на счете может храниться 713.14863$, где последние 863 – случайные цифры, так как при умножении учитываются все знаки. Обычно компьютер показывает, что у данного лица в банке 713.15$, округляя 4 до 5. Однако компьютер, запрограммированный с «салями», отделяет эти экстра-числа и помещает их на отдельные счета. И теперь человек имеет только 713.14$. Ну кто же заметит или пожалуется на потерю пенни? Компьютер сам не в состоянии производить новые деньги, он может только перевести легальные деньги на нелегальный счет. Такие кражи довольно трудно обнаружить. Как только на счете у вора скапливается большая сумма, он снимает деньги и в большинстве случаев удаляется вместе с ними. Многие воры пытались использовать эту форму ограбления, и многие были пойманы, но сейчас это может сделать каждый: Такие действия предполагают наличие доступа к компьютеру. Обычно их совершают сами сотрудники, и о настоящем хакерстве здесь речь не идет. Впрочем, если такую кражу совершает сотрудник с ограниченным уровнем доступа или чужак, взлом бывает необходим».
Умный парень этот Ферри. И он сразу сказал бы, что вся эта идея с «доступом в помещения» – самоубийство в чистом виде. Да и собранных с помощью «салями» денег не хватит, чтобы оправдать всю закрученную Стариком механику с официальной фирмой. Что-то было здесь не так. Как можно отправить человека в офис солидной зарубежной компании без предварительной подготовки, без оценки и проработки всех аспектов вторжения и дальнейших действий?
Что же они задумали? И причем здесь «Ориджн Компьютинг» и «Органа-Сервис», о которых Ира ни словом не обмолвилась? И почему то, что обычно скрывают, вдруг следует выставить напоказ?
Сплошь вопросы. И ни одного ответа. Пока ни одного.
* * *
– Плохо ему, оглоеду моему, – сказала бабка Люба, впуская Тимофея в квартиру. – Пьет, как оглашенный! На работу не ходит. Не ел целых два дня. Слоняется по комнате, бормочет чего-то. Не разобрала. Глуховата я. Ты. хоть его постыди, Тимочка. Чайку-то тебе согреть? Или супчику?
– Не, баб Люба, спасибо. Я ненадолго.
– А, ну ладно. Тогда я к обедне пойду. И так уж задержалась.
Димкина бабулька верила в православного Бога тихо, мирно, без кликушеских истерик, которыми отличалась вера Инессы Михайловны. Внука своего обожала, всячески ему угождала и ни в чем не упрекала. Димка жил с ней со студенчества, так как родители его начисто отреклись от всех земных благ и стали жить в деревенском поселении какой-то секты. Может, Дима еще и поэтому так остро реагировал на вызывающую агитацию Инессы Михайловны.
Тимофей вошел в комнату Димки, в которой витал стойкий спиртной дух. Сам Димка лежал навзничь на неразобранной постели в трусах и почему-то в свитере. Из горла его вырывались тихонькие рулады, словно соловей прочищал горло, но никак не мог прочистить.
Тимофей присел на постель и заглянул в безмятежное Димкино лицо, на котором отчетливо виднелась двухдневная щетина.
– Н-да. Картина Репина. Эй! Прогульщик, ты вообще как? В мир выходить собираешься?
Димка перестал испускать соловьиные рулады и открыл глаза, как панночка из фильма «Вий». В них не было ни следа сна, но смысла тоже не наблюдалось. Там была бездонная отрешенность, невидяще вперившаяся в потолок.
– Так, отмечаю признаки жизни, – весело прокомментировал Тимофей.
– Чего тебе? – прохрипел Димка, все так же глядя в потолок.
– По делу.
– Никаких с тобой дел, гад, у меня нет и не будет.
– С чего такая жгучая нелюбовь?
– С того. Уйди. Дай мне упиться своим горем.
– Горе у тебя, случайно, не сорокаградусное?
– Не знаю я. Не мерил.
– Запой-с? Рановато вам, батенька, искать истину в вине.
– В других местах ее нету.
– А ты искал?
– Истину искать не надо. В глазах она стоит, – с какой-то стихотворной ритмикой загробным голосом профилософствовал Димка, приняв позу человека, репетирующего лежание на смертном одре.
– И что же это за истина такая тебе в глаз попала? – с иронией поинтересовался Тимофей.
– Козел ты, вот истина какая. Не друг совсем ты мне. Ты – змей, пригрел которого я на своей доверчивой груди. Паук, соткавший сеть измены и ею все опутавший вокруг.
Димка заговорил подозрительным драматическим ямбом, что, несомненно, было следствием сильного душевного потрясения.
Только сейчас Тимофей заметил, что по всей комнате разбросаны томики Шекспира и кучи бумажек – одни изорванные в клочки, другие просто смятые.
– Проклясть хочу я все, что ты мне говорил. Слова твои мне жилы рвут и закипает кровь, – Димкин ямб обрел размеренность часового маятника. Судя по всему, муза пришла к нему вместе с Тимофеем.
– И нет мне жизни без нее, несчастен я и с нею, безумье льется… – слог нового стихотворного размера оборвался. Трагик в трусах замахал рукой и продолжил: – Безумье льется, е-мое, как речка с гор весною.
– Я поэт, зовусь Незнайка, – удовлетворенно кивнул Тимофей.
– Уйди, злодей и негодяй! Оставь меня наедине с моею горестью, жгущей грудь мою нещадно! – в речах Димки снова выплыл какой-то бранчливый ямб. После этого он отвернулся к стене и отбрыкнулся от Тимофея босой ногой.
– Предлагаешь мне разговаривать с твоей задницей?
– Мне все равно, с кем разговор вести ты будешь! – буркнули от стены. – И видеть тебя больше не хочу, упырь бездушный, что руку поднял на святое, поправ все то, что связывало нас.
Обычно Тимофей весьма равнодушно относился к словам и поступкам Димки, но тут его пробрал смех. Да и не засмеяться было трудно, глядя на трусы в цветочек, обладатель которых извергал брань в стиле Гомера и Овидия. Наверное, все два дня он тренировал слог.
Тимофей хохотал, не в силах сдерживаться. Потом произнес, все еще давясь смехом:
– Ну, что ж, мой друг, вы, вероятно, хотите от меня немедля получить удовлетворенье? К услугам вашим! Извольте подойти к барьеру! На чем сразимся? Копья иль рапиры? Быть может, пистолеты подойдут?
Димка тотчас же вскочил с постели и выхватил лежавшую на шкафу длинную чертежную линейку.
– Прекрасно! Бой! Немедля! Я вас проткну, презренный негодяй! Будь проклят светлый день и воцарится ночь, если стальной клинок не сможет мне помочь!
Тимофей снял куртку и взял с подоконника деревянную палку, с помощью которой баба Люба задергивала шторы в комнатах.
– Боюсь, вы будете жалеть о безрассудстве вашем, – приняв серьезный вид, сказал Тимофей, закатывая рукава рубашки. – Могу уверить вас, что я фехтую лучше любого в этом королевстве. Противнику несдобровать. Хотите ль, сударь, извиниться и мирно спор решить, как подобает людям, ума и здравомыслия не до конца лишенным?
– Ха-ха! Вы мира просите? А я хочу войны!
Линейка совершила первый выпад, но была решительно отражена палкой. Снова выпад и перекрестные удары. Противники застыли на пятачке между окном и шкафом.
– Я другом вас считал, а вы так посрамили это званье! – гордо вздернув головой, произнес Димка.
– Я другом остаюсь, всегда им был и буду, – ему в тон ответил Тимофей.
– Не верю вам! Слова напрасны тут, и нет душе покоя! Злодейство накажу я твердою рукою!
Последовала яростная фехтовка, сопровождаемая глухим деревянным стуком. При этом противники всячески старались не навредить друг другу.
– Мне ли не знать коварство ваше, слова лукавые и неизбывное стремленье моим доверьем пренебречь? Злой демон, адово отродье! Явился ты на мой порог в недобрый час! – декламировал Дима, делая глубокий выпад линейкой в область Тимофеевой груди. – Увы, поверил я глазам, а надо б вырвать их, чтоб не смотрели и не вводили ум в погибель! Поверил я ушам! Отрежу уши, чтоб ложь проникнуть в душу не могла, подобно яду смертоносному цикуты!
– Опомнитесь! – с недоброй улыбкой Тимофей отразил серию ударов, с удивлением ощущая некий кураж и кристальность сознания, рождавшего необычайно стройные стихотворные формы, чего за собой никогда раньше не замечал. – Опомнитесь, друг мой, предательство чуждо моей натуре. Виной всему (уж я-то вижу по трусам в цветочек!) безумие слепое, что движет вашим существом!
– Трусы тут ни при чем! – гордо заявил Дима, заворачиваясь в плед, как шотландский горец, и снова нападая линейкой. – Они лишь вопиют о сумраке в душе моей! Там света нет! Ни проблеска, ни искры малой. Там холод ярости, которая обрушится на вас стотонной глыбой и обернется вашей гибелью бесславной!
– Я не достоин участи такой! Я молод, крепок и здоров, чего от всей души и вам желаю! – Тимофей отразил удар и принял стойку рыцаря Джедай.
– Ложь, ложь и ложь! – ярился Дима, и было непонятно, играет он или в его мозгу действительно что-то серьезно переклинило. – Вы, сударь, лживы, как монах-расстрига, сулящий отпущение грехов, но сам в грехе погрязший по макушку! Вы лживы, как неверная жена, супругом пойманная на горячем месте, но у которой наглости хватает отрицать неоспоримое свидетельство измены! Вы лживы, как эдемский змей, сумевший род людской проклясть ласкающим шипением!
Надо было заканчивать этот театр. Использовав прием под названием «свиля»[26]26
Свиля – защита телом от атакующих действий противника, основанная на реконструкции А. Белова в славяно-горицкой борьбе.
[Закрыть] (причем ни сном ни духом не ведая, что он назывался именно так), Тимофей повалил своего противника на пол и скрутил ему руки.
– Пять тысяч.
Всего два слова из реального мира произвели на Димку явно отрезвляющее действие. Из его глаз больше не выглядывали ни Гамлет, ни Макбет, ни Ричард Третий.
– Чего? – насторожился он.
– Есть дело, и я предложу тебе за него пять кусков.
– С наркотой ничего общего иметь не хочу. Учти.
– Не наркота. Тоже учти.
– Слезь с меня и не компрометируй, – потребовал Димка.
Через несколько минут они сидели на чистенькой кухне и молча пили пиво.
Димка по-прежнему был в трусах, но поверх он накинул банный халат.
– Ответь мне на один-единственный вопрос, – потупившись, попросил он Тимофея.
– Отвечу на сколько угодно вопросов, – уверил его Тимофей.
– Дашка к тебе липла?
– Что ты имеешь в виду?
– То, что имею.
– Я твоей Дашке сто лет не нужен, если ты это хочешь знать.
Димка недоверчиво усмехнулся и покачал головой.
– Вот блин! – разозлился Тимофей. – Что же с вами так тяжело, а? Ну, Дашка – понятно. Девчонка. У нее в крови адреналин бродит. Она тебя рада и не на такие глупости спровоцировать. Но ты же не глупый мужик.
– А если бы она сама к тебе… Что скажешь, не устоял бы? Или друга пожалел бы?
– Слушай, давай закроем эту тему. Можешь хоть завтра предложить ей руку и сердце, это ваши дела. Я – сторона. Меня нет. Только на твоем месте…
– Что ты на моем месте? – оживился Дима.
– Не стал бы жрать в одиночестве водку и ругаться стихами. Я пошел бы к своей женщине и сказал то, что надо сказать. А сказать всегда есть что. Уж поверь мне. Но я тебе должен заметить: самое главное, как мне кажется, в отношениях не постель, а то, как ты говоришь, что ты говоришь и почему ты говоришь с женщиной. В словах большая сила. Они, как иголка с ниткой, – сошьют разошедшийся шов, вышьют орнамент, скроют неприглядную бахрому. Говори с ней, Димка, ПРАВИЛЬНО говори, и она всегда поймет тебя. Даже Дашка. Кстати, за нее. Она у тебя классная. Да! Ты знаешь, что она устроила в нашей конторе?
– Что? – нахмурился Димка.
– Вчера пришел один парень. Вроде как страховаться. И сразу к нашей Инессе Михайловне. Шептался он с ней, шептался. Смотрим, тает наша Инесса. Вытащила свои книжки и давай молитвы читать. А этот паренек то руку на колено ей положит, то придвинется ближе. Прикинь! Наши девчонки сидят, умирают. Потом он хватает ее за руки и начинает целовать.
