Текст книги "Осенняя женщина"
Автор книги: Якан Варау
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
– Но тебя никто силой сюда не тащил.
– Я тоже хотел как лучше! Или вы думаете, что я не хотел себе настоящего отца и настоящую мать? Если бы не хотел, то не оказался здесь, с вами! – копившиеся все это время слезы дали о себе знать.
– Ты хочешь сказать, что мы не любили тебя?
– Ничего я не хочу сказать!
– У нас трое детей. Мы не могли уделять внимание только тебе одному, Виктор. Семья – это очень сложно. И очень ответственно.
– Вы даже им не уделяете внимания. Ваш Тейлор хорохорится на людях, а сам трус и стукач. Вы не различаете, когда он врет, а когда говорит правду. Ваша Сьюзи строит из себя девочку-недотрогу, а сама хвалилась по телефону, как переспала с двумя парнями. Вы говорите, я постоянно лгу и изворачиваюсь, а вы сами? Разве нет?
– Господи Иисусе! Что ты говоришь? – на лице Джона отразились беспомощность и ужас.
– То, что знаю. И вижу. Иногда, когда тебя считают тупым и ничего не понимающим, люди перестают стесняться. Это все равно, что раздеваться при собаке. Я был для вас вторым Ральфом, Джон. Вторым Ральфом, на которого можно было списать разорванный мусорный мешок или включенный ночью садовый шланг, однажды заливший водой весь ваш задний двор. Или рассыпанную в гостиной муку. Или слабительное, которое потом можно легко подкинуть в комнату второго Ральфа.
– Так это не ты тогда…
– Не важно. Ваши дети тоже умеют веселиться. Это я понял. Больше я не хочу говорить об этом. Можете везти меня обратно. Но я снова сбегу. И не знаю, окажусь ли я опять в аэропорту или где-нибудь в Канаде. Вы мне надоели. Я хочу ДОМОЙ!
Ошеломленный Джон Периш молчал. Этот мальчик походил не на второго Ральфа, а на острый хирургический скальпель, вскрывший живот семейки Периш и показавший, насколько все прогнило у нее внутри. Но как же больно! И как неловко. Особенно если учесть наказ Деборы. Категорический и не допускавший никакого обсуждения. Дебора умела носить маску послушной жены, но когда она ее снимала, Джону становилось не до шуток.
– Виктор, послушай… – начал он смущенно. – Хотя все это очень сложно, но мы думаем, что тебе… тебе действительно лучше вернуться домой. К себе домой. Так хочет Дебора. И дети.
Витька впервые за все это время посмотрел на своего приемного отца. Вид у него был несчастный, как у человека, вынужденного огласить явно несправедливый приговор. Но Витька был рад этому приговору.
– Юридические вопросы мы уладим. Документы перешлем на твой детский дом. Мне очень жаль, что все так вышло, Виктор. Правда, жаль. Извини меня. Нас…
Джон притянул его, неподвижного и равнодушного, к себе и обнял. Рука Виктора дрогнула, чуть прикоснувшись к плечу человека, не сумевшего стать ему отцом.
* * *
До того момента, как позади объявились двое крепеньких молодцов с насупленными лицами, Тимофей и не думал, что все завертится так скоро. Проводив Кристину с работы до дома, он планировал немного прогуляться по городу, поужинать в каком-нибудь маленьком кафе и снова побродить, потому что в пустую квартиру после работы возвращаться не хотелось. Там его никто не ждал. Ну, может быть, только неизвестной породы комнатный цветок, доставшийся от родителей и никогда не терявший боевой стойкости, даже если Тимофей забывал его поливать.
Добрые (или недобрые) молодцы упорно двигались за ним по улице, не отставая ни на шаг и сверля его спину взглядами. Они просто шли за ним, дожидаясь, вероятно, того момента, когда он покинет людную улицу.
Пару раз Тимофей невзначай оглянулся и со снисходительной улыбкой обнаружил, что парням до крайности необходим темный закоулок для серьезного разговора. Оживленный и ярко освещенный проспект их очень удручал. Тимофей решил облегчить им задачу. Он прошел мимо входа на станцию метро к Дворцу профсоюзов. Позади Дворца имелась тихая и вполне культурная площадка, откуда были прекрасно видны и цирк, и какое-то военное учреждение с калиткой, охраняемой солдатиком, да и весь проспект как на ладони. Для непринужденного разговора – в самый раз, а вот для глупостей, на которые способны такие типы, не очень удобно.
Подойдя к парапету, отделявшему площадку от крутого склона, на котором росли каштаны, Тимофей остановился и стал ждать, с независимым видом сунув руки в карманы куртки. Молодчики очень скоро подошли. Два крепких парня в явно не дешевых плащах и с манерами людей, привыкших решать все проблемы. Как свои, так и чужие.
– Здорово, мля, – сказал один. – Ты Тимофей?
– Вообще-то я предпочитаю знакомиться с девушками, – ответил Тимофей, поворачиваясь к ним.
Два братана переглянулись и помрачнелй еще больше.
– Свинка, мля, что-то хрюкнула, или мне показалось? – спросил один у другого.
– По мне так пусть хрюкает. Если на всяких тандеров[21]21
Тандер (молод. сленг) – омерзительный человек с низкими животными инстинктами, выродок, ублюдок.
[Закрыть]размениваться, никакой жизни не хватит.
– Вообще-то за такие хохмы головы отрывают. Прям на месте, – продолжали они общаться друг с другом, словно Тимофея рядом не было.
– Алло, – пощелкал пальцами Тимофей. – Вообще-то я тут.
– Пойдешь с нами, – безапелляционно завил парень пониже и покрепче, перекатывая резинку во рту.
– С какой стати?
– Один человек, мля, хочет с тобой поговорить.
– Этот человек знает, что я не хочу с ним говорить.
– Это ты с ним сам разбирайся. Наше дело доставить тебя к нему. Усек, мля?
«Начинается. Новая бестолковая игра в разговоры, которую так обожает Старик», – с тоскливым раздражением подумал Тимофей.
– Ты можешь пойти с нами сам, а если упрешься рогами, мы тебе их обломаем, – приняв нагловато-угрожающую позу, с кривой ухмылкой продолжил один из парней, поминутно бросая по-волчьи настороженные взгляды по сторонам. – Уделаем так, что любо-дорого.
– Прямо тут можем отоварить.
– Мы таких кишкарей…
– Где он? – резко спросил Тимофей, пропустив мимо ушей разглагольствования братанов.
– Кто? – недоуменно уставился на него братан. Фантазия увела его от реальности.
– Не тормози, придурок. Старик где?
– Да ты…
Второй удержал первого, сделавшего угрожающий шаг к Тимофею.
– Тут недалеко кабачок есть один. «Печки-лавочки», – сообщил он уже более мирно. – Они там сегодня.
– Что ж, уговорили. Пошли.
Как любил говорить Старик, не умен тот, кто может совсем избавиться от врага и медлит с этим[22]22
Хуан Мануэль.
[Закрыть]. Он любит использовать чужие слова. Как и чужие руки.
* * *
В кафе было многолюдно. Основная масса – вездесущие студенты. Они кушали и болтали, придвинувшись друг к другу на минимальное расстояние. Иные, отвернувшись, говорили по сотовым.
Старика Тимофей увидел сразу. Он сидел за столиком у окна в компании мужчины и женщины. Знакомая троица неразлучных прохиндеев, вынужденных жить в одной маленькой стае. И ведь нет у них особой любви друг к другу, но работают все равно вместе. Если, конечно, это можно назвать работой. Только у Тимофея хватило однажды решимости выйти из этого прайда.
Старик приветливо взмахнул рукой, подзывая его.
Тимофей подошел ближе.
– А! Вот и наш дорогой Тимофей прибыл! – радостно воскликнул Старик, протягивая ему руку. – Хорош! Хорош! Выглядишь прекрасно. Правда, Ирочка? Твой Тимофей как никогда в форме.
– Он давно не мой, – поправила его молодая женщина за столиком.
– Здравствуй, Ира, – поздоровался Тимофей как можно более любезно.
Она держала в руках бокал и грациозно повернулась к Тимофею.
– Привет, бывший муж.
Наверное, именно за прямоту и эту томную грациозность хищницы он и полюбил ее когда-то. Ира могла подать себя, не прилагая к этому никаких усилий. Она просто такой была – грациозной и опасной кошкой, готовой выпустить коготки в любой момент. И момент этот никак нельзя было предугадать, как нельзя предугадать землетрясение. Только почувствовать. Она вызывала тревогу, схожую с той, которая бывает у людей перед ураганом.
Рядом сидел вездесущий Олежек, снимавшийся одно время для журналов мод, но бросивший карьеру из-за какой-то темной истории. В альянсе Старика он нашел для себя прекрасную нишу – открывать своей красой неописуемой самые стойкие женские сердца. Любил он это дело, хотя никогда не любил тех, чьи сердца покорял.
Руки Олежек не подал, уставившись на Тимофея своими нагловато-снисходительными голубыми глазками прожженного плейбоя, полагающего всех остальных мужиков лишь своей бледной тенью.
Вся хищная троица в сборе. Старик решил приготовить блюдо под названием «La rencontre des amis vieux»[23]23
Встреча старых друзей (франц.).
[Закрыть]. Старик обожал французский язык, души не чаял в итальянской кухне, со страстью молодого повесы, не способного остановиться на одном знакомстве, собирал высказывания великих людей и ловко умел прятать за сентиментальными мизансценами угрожающую фабулу собственных целей. Два братана, сопровождавшие Тимофея до самого кафе, – лишнее тому подтверждение.
– Ну что же ты стоишь? Садись! Сейчас поужинаем. Здесь, надо заметить, прекрасная кухня. Много всякой зелени, как любит наша Ирочка.
– Она, как коза, от листика салата никогда не откажется! – добавил Олежек и тут же получил несильный толчок Ирининым локтем.
Знакомые «семейные» подначивания. Раньше Тимофея забавляла их нарочитая враждебность друг к другу, за которой скрывалось нечто почти братское. Может, потому что Ира и Олег были очень похожи друг на друга. Оба красивы, честолюбивы, эгоистичны до мозга костей и всегда знали, чего желать от жизни. Было ли между ними что-то большее, Тимофей не знал, но усомнился бы, расскажи ему кто-нибудь об их бурном и продолжительном романе. Для этого они были слишком одинаковыми, как однополюсные стороны магнитов.
Старик заказывал блюда сам. Его тихая, но непреклонная воля походила на разудалый диктат русского помещика и касалась всего на свете. Особенно еды. Он был заранее уверен, что человек рядом с ним понятия не имеет, что с чем есть и чем запивать. Он вполне мог бы сыграть профессора Преображенского за столом: «Доктор Борменталь, умоляю вас, мгновенно съесть эту штучку, и если вы скажете, что это плохо, я ваш кровный враг на всю жизнь».
Но если профессор вызывал симпатию и уважение, то к Старику Тимофей давно утратил эти чувства.
– Ну вот и славно! – разыгрывал радостного хозяина Старик. – Как в наши лучшие времена. В последний раз мы, помнится, обедали вместе в том чудном кафе на проспекте Витторио-Эмануэле II в Милане. Мы тогда отведали чудесную кассаолу и желтое ризотто с шафраном. Боже, что за кухня у этих итальянцев! Удивительно! И что за времена у нас были! Хорошие времена. Как сказал Терье, счастливой жизни нет, есть счастливые дни. И я с ним полностью согласен. Счастье, други мои, зыбко и почти нереально. Оно не есть «всегда». Оно есть «здесь и сейчас».
– Вы позвали меня только для того, чтобы дать определение счастью? – прервал его Тимофей.
– Мы позвали тебя потому, что ты не последний человек в нашей команде и…
– НАШЕЙ команды больше нет. Кажется, я объяснил вам это три года назад. Ее нет и не будет.
– Тимон, ты бы нас не расстраивал, а? – лениво произнес Олежек, отпивая воду из бокала.
– А то что?
– Стоп, мальчики! – воскликнул Старик, подняв руки. – Не будем портить себе аппетит ненужными словами. Ненужные слова лучше приберечь для подворотни. Там они в самый раз. Но не здесь, за этим прекрасным столом в центре замечательного города, среди блестящей и подающей, смею предполагать, надежды молодежи. Мне, безнадежному старику, приятно такое окружение. Вне зависимости от обстоятельств, которые нас здесь собрали. О них поговорим позже. А сейчас отдадим должное здешним поварам. К слову сказать, Минск, насколько я успел убедиться, не уступает в гастрономических предложениях лучшим европейским кухням. Приятно найти в этой стране кусочек европейского шарма. В убогом иногда обрамлении, но все же. Гостиницы тут ужасные – что правда, то правда, но кухня, дамы и господа… м-м! Кстати о еде. Говорят, католики хотят исключить чревоугодие из списка смертных грехов. Разумно! Очень разумно с их стороны. У иных нет в жизни большей радости и отдохновения от серости жизни, чем вкусная и приятная для глаза пища. И разве не за столом решались и решаются самые важные вопросы? Разве есть что-то более приятственное для души, чем желание разделить хлеб с ближним? Пища – это не просто энергия для тела. Это, хорошие мои, эстетика общения. Религия жизни, если можно так выразиться. Мы приносим жертвы богам этой религии но многу раз в день, получая при этом истинное наслаждение в сытости и довольстве. В ней ни скуки, ни нудных нравоучений, ни тяжких обрядов с нелепыми условностями. Все в ней подчинено истинной красоте, дарованной нам природой, и практической пользе. Истинной пользе, смею добавить. Так что кушайте, мои дорогие, и наслаждайтесь общением с божественным!
Старик обожал аудиторию. Можно было подумать, что раньше, в советские времена, он работал лектором общества «Знание». Хотя никто точно не знал, чем он занимался и что делал в годы застоя. В любом случае, Старик был последователен – атеизм горел в нем ровным и неугасимым пламенем.
– Ох, и богохульник вы, Богдан Сергеевич! – хмыкнул Олег. – Кто ж еду к религии приравнивает?
– Дело в том, мальчик мой, что меня не слишком воодушевляют слова Соломона: «Бог – ради человеков, чтобы их просветить, дабы поняли сами, что они – это скот и только». Согласись, как-то неловко ставить знак «равно» между собой и овцой в стаде, понукаемой вздорным пастухом, частенько забывающим об ответственности или дающим понять, насколько всякая ответственность ему чужда. Посему модные набеги таких солидных и кое-что повидавших в жизни людей, как я, на церковные богослужения смешат меня до чрезвычайности. Совершенно очевидно, что таким образом они хотят приобрести себе места в первых рядах рая. Без всякой, кстати, гарантии на то, что такие места им действительно будут выделены.
– А вы что, в рай, значит, не хотите? – с веселой издевкой поинтересовался Олег, настроение которого явно улучшилось.
– Нет, мой милый. Как-то раз у Вольтера спросили, где бы он хотел быть после смерти – в раю или аду? А он ответил: «В раю климат, конечно, лучше, но в аду компания несколько приятнее», – Старик сдержанно засмеялся. – Каково? Что еще можно добавить к словам умных людей?
– Только слова дураков, – сказал Тимофей, у которого появилось странное ощущение, словно все это уже было – и разговор, и обстановка. И Олежек сидел также напротив вполоборота, спрятав одну руку в карман, а другой лениво разрушая очередной кулинарный шедевр на тарелке, и Ира, холодная, отрешенная, казалось, от всего на свете, играет со своим бокалом, в котором переливается непременно хорошее «Шато» (другого спиртного она не признавала). Все это уже было. Но где? Может, в кафе на улице Мандзони в Милане, или в Зальцбурге, или в Нью-Йорке на 52-й улице, или в Мельбурне, или в Москве? Они также сидят вчетвером и завуалировано обсуждают новое дело. Как же все это знакомо!
– Так, так, – оживился Старик. – Твоя мысль имеет развитие, или я ошибаюсь?
– Имеет. Разница между умным человеком и дураком в том, что дурак повторяет чужие глупости, а умный придумывает свои.
Старик рассмеялся.
– Вот так уделал! Убил наповал! Что значит работа ума! Учись, Олежек. Полагаю, тебе даже Интернет не поможет. Нет, нет, не поможет. Тебе вполне достаточно твоей внешности.
– А причем тут моя внешность? – насупился Олег.
– Притом, что она обманчива. Люди всегда тянутся ко всему красивому. И им без разницы, что там, за этой красотой, – ум или глупость, истина или ложь, созидание или разрушение. Молния тоже красива, и многие забывают, что она заключает в себе миллионы смертоносных вольт, способных испепелить в секунду.
Олежек криво усмехнулся, видимо, восприняв это как комплимент себе.
– А вот в моем случае и в моем положении выглядеть глупцом просто опасно, – продолжил Богдан Ceргеевич. – Старый – не всегда синоним слову «мудрый». Увы, следует это признать. Надо много трудиться, чтобы не быть раздавленным такими, как вы, молодыми и нахрапистыми умницами и умниками. Держать себя, так сказать, в форме. А иногда приходится пускаться на уловки, чтобы в твоем уме не усомнились.
– Да, ты мастер на уловки, – кивнул Тимофей.
– Ты тоже не новичок в этом деле. Не так ли?
– Уловки перестали быть моей профессией три года назад, как только я понял, что они не помогут мне в некоторых жизненно важных вещах. Я даже благодарен тебе за эту перемену в моей жизни.
– Вот как? Какие же перемены ты имеешь в виду? Свою работу в страховой конторе с девяти до шести? Жизнь в этом заштатном городишке с грязными автобусами и трамваями? Или те перемены, что подвигли тебя на забавное переодевание в клоуна? Клоун! Какая нелепость для человека, способного на большее! Взгляни на себя хоть раз со стороны! И ты увидишь, что у тебя сейчас нет оснований гордиться собой. Ни малейших. Ты поставил себя в положение человека, наиболее уязвимого со всех точек зрения. И это я тебе докажу сегодня. Я понимаю, радостные детки, сияющие глазки – это приятно. Всегда приятно, когда тебя любят за просто так. Тут я снимаю перед тобой шляпу. Благородно. Может быть, даже полезно для души, для жизненного опыта. Но нелепо заниматься этим только из какого-то извращенного принципа благотворительности, который появился вдруг.
– Уж кто бы говорил об извращенных принципах! У вас троих вообще никаких принципов нет.
– Мир вещей и людей слишком сложен и изменчив, мой Тимофей, и постоянно придерживаться каких-то одних принципов невозможно при всем желании. Поэтому вместе с принципами нам оставлена свобода выбора. Без выбора и компромисса принципы входят в противоречие друг с другом. Разве не так?
– Я не знаю, что ты понимаешь под «свободой выбора».
– Выбор. Выбор лучшего вина, что приносит удовольствие, к примеру, нашей Ирочке; выбор лучшей машины, что радует Олега; выбор лучших людей, что радует меня. Одним словом, выбор лучшей жизни.
– Или смерти, – хохотнул Олег.
– Я не с вами сейчас говорю, молодой человек! – резко и зло одернул его Старик, умевший переходить от благодушия к гневу так быстро, что приводил в замешательство собеседника. – Извольте помолчать. Итак, на чем бишь я остановился?
– На выборе, – подсказала Ира, глядя в окно.
– Да. Выбор… Надо уметь выбирать, дружок. Всегда и везде. Чтобы не разделить судьбу осла меж двух стогов сена, ставшего притчей во языцех.
– Ты тоже предложишь мне какой-то выбор? – подозрительно спросил Тимофей, так и не прикоснувшийся к своему блюду.
– Ты зришь в корень, мой дорогой! – широко улыбнулся Старик всеми своими морщинами. – Зришь в корень! Но об этом потом! Что же ты не ешь?
– Аппетита нет.
– Это плохо. У молодого человека вроде тебя в любой ситуации аппетит должен быть отменным. Еще говорят, что аппетит приходит во время еды. Надо только начать.
– Я не собираюсь ничего начинать. Кажется, мы уже говорили об этом. Зачем все снова? Зачем? Хоть ты, Ира, объясни мне! Ты, оказывается, все же склонна к компромиссам, хотя когда я звал тебя с собой, ты ведь не поехала, видеть меня не желала. А теперь сидишь здесь и изображаешь группу поддержки. Или это снова твой выбор?
Она повернулась и посмотрела с таким ледяным презрением, что Тимофей даже поежился. Он терпеть не мог, когда она так смотрела. И не из-за страха перед этим взглядом. А из жалости. Это был взгляд загнанного в угол зверька, всем своим видом показывавшего, насколько его НАДО бояться.
– Я здесь не из-за тебя, а из-за дела. Можешь не волноваться.
– Ты не тот человек, из-за которого я буду волноваться.
Она поставила бокал и с тихой яростью произнесла:
– Что ты хочешь от меня услышать? Что я сука и стерва, а ты хороший, чуткий, добрый мальчик, который решил порвать с плохой девочкой? Так?
– Ирина. Ирина, что за слова? – покачал головой Старик.
– Нет уж. Я скажу. Скажу. Мне было хорошо с тобой, потому что ты знал, чего хотел. И я это знала. Я верила в тебя. Думала, что у нас все будет хорошо. А потом ты изменился. Бросил работу, бросил меня! Разве нет?
– Я всегда был таким, просто смотрел не в ту сторону. А вот ты измениться не захотела. Хотя я предлагал.
Да, я никогда не скрывала того, что мне нужна достойная жизнь, и ты был с этим согласен сначала!
– Что ты называешь достойной жизнью?
– Только не ту, которой живешь ты!
– Вот это я и понял три года назад. Тебе интересна только твоя жизнь, Ира. Не моя.
– Какая гадость! – поморщился Олег. – Нашли время заниматься психоанализом семейных отношений. Устроили разбор полетов через три года!
– Заткнись, красавчик, – угрожающе взглянул на него Тимофей. – Ты и так раздражал меня слишком долго.
– В этом я с тобой единодушен. Можешь мне поверить. Богдан Сергеевич, скоро мы эту бодягу кончим? Он мне уже вот где сидит, этот клоун-переросток!
– Я ухожу, – Тимофей хотел встать, но Старик удержал его за руку.
– Не торопись. Спешка в нашем деле неуместна. И ты это знаешь. Сядь. Как бы там ни было, нас четверых многое связывает. Очень многое. И плохое (признаю это), но и хорошее. Давайте помнить о хорошем. В жизни это весьма помогает.
– Хорошо, – кивнул Тимофей. – Что вам надо?
– Ты же умный мальчик, догадайся с трех раз, – саркастично отозвался Олег.
– Ты нам нужен, – ласково улыбнулся Старик. – Для одного дела. Оно будет последним в этом составе. На этом все. По крайней мере для меня. Пора, знаешь ли, на покой. Я уж прикупил домик на Кипре с апельсиновым садом. Чудный такой домик с видом на море. Всю жизнь о таком мечтал. Большую часть работы мы проделали за последние два года. Дело за тобой.
– Что на этот раз? – притворился он ни о чем не знающим.
– Тебе действительно интересно? Ты же знаешь, у нас праздное любопытство не в почете.
– Если честно, то нет.
– Но ты должен согласиться.
– Я никому ничего не должен.
– Тебе так кажется, мой дорогой.
– Не связывайся со мной, Сергеевич, – вздохнул Тимофей. – Я похож на поток воды, который всюду пробьет себе дорогу.
– Укротить любой поток – дело техники. И еще ты неверно расставляешь акценты. Индивидуализм и принципиальность полезны в разумных дозах. В неумеренных они вызывают приятное заблуждение, поощряемое формой нашей планеты, что каждый человек находится на вершине мира. Я процитировал Эмерсона, если это кому-то интересно. Помнишь, я вначале говорил тебе, что в своей нынешней принципиальной жизни ты находишься в очень уязвимом положении? Вообще любые привязанности ставят человека в уязвимое положение. А мы космополиты, и потому неуязвимы. И неуловимы.
– А это уже ваше приятное заблуждение, – усмехнулся Тимофей, отпивая сок.
– Это факт, голубчик. Голый факт. И я намерен это доказать.
– Доказать что? Свою неуязвимость? Мне?
– Нет. Всего лишь доказать твою уязвимость при твоем нынешнем мировоззрении. И когда я это сделаю, тебе придется согласиться со мной и по поводу принципиальности и выбора. Вот так вот все просто.
– Ладно. Я весь внимание.
Старик довольно откинулся на спинку, сложил руки на животе и тихо заговорил:
– Существует категория людей, которых называют пешками. Не очень приятная, скажем откровенно, роль, но часто люди не догадываются, что играют ее. Или не хотят догадываться. Так человеку проще сохранить в себе надежду. Заметь, и здесь самообман неприкосновенной индивидуальности. Так вот, пешкам отведена простая, незамысловатая, практичная и в некоторых ситуациях вполне оправданная функция – ими жертвуют. Увы! Таковы правила этой игры под названием жизнь.
– Может, поменьше аллегорий и побольше сути?
– Это и есть суть, мальчик. Как писал Ибн Сина: «Суть в существе твоем отражена, не может долго тайной быть она, не потому ль, что суть любой натуры в поступке, словно в зеркале, видна». Нам друг от друга скрывать нечего, как ты понимаешь. Мы все здесь как на ладони. Ну а если конкретно, то начну с проблемы, которая возникла у нас, и мы должны решить ее с твоей профессиональной помощью. Не буду вдаваться в подробности проблемы, потому что о ее характере ты и так догадываешься. Но, как ты знаешь, проблемы не ходят в одиночку. Они любят большие компании. Вторая проблема – это ты и твое явное нежелание делать большие денежные дела. Давить мы на тебя не можем. Это мы сразу исключили, потому что нас связывают очень крепкие ниточки. Потяни за одну, и всем нам будет больно. Что же сделать, думали мы, чтобы наш дорогой Тимофей оказал нам маленькую услугу по старой дружбе? Как известно, одна голова хорошо, а три лучше. И мы решились на отчаянную и в некоторой степени даже жертвенную интригу. Наш многоуважаемый Олег Анатольевич, наш мужчина-красавец, вынужден был познакомиться с некоей дамой. С совершенно простой и незамысловатой парикмахершей, не очень еще увядшей, но и далеко уже не молоденькой. Увы, Олежке такая связь показалась очень тягостной. Но я сказал ему: не стенай и не заламывай руки. В конце концов, она же не будет твоей женой. Она будет ЛЮБОВНИЦЕЙ! А что такое любовница по определению Шамфора – это женщина, возле которой забываешь то, что знал назубок, иными словами, все недостатки ее пола. Так и случилось. Думаю, эта связь не была лишена для него некоторой приятности, тем более что в таком деле наш Олег, как мне кажется, не знает себе равных. Так вот. У этой дамы есть сын. Чудный, заботливый пятнадцатилетний мальчик. С характером! – Старик со значением поднял палец. – Да, с характером. Именно из таких и выходят пятнадцатилетние капитаны. А теперь поставь себя на его место. Возле мамки, только вчера уделявшей ему все внимание и любовь, появляется другой мужчина. Молодой мужчина. Мало того, что открывается явный мезальянс, неприятный для мальчика, но друг матери оказывается еще и наглым, прошу прощения, сукиным сыном, унижающим его гордость. И вот тут у нас могли быть затруднения в том плане, что реакция мальчика была бы не такой, какая нам нужна. Но, как я уже заметил, парень нам попался с характером. Характер плюс увлечение современными технологиями принесли ожидаемые плоды. Он влез в компьютеры фирмы нашего Олега и устроил, скажем так, небольшое хулиганство.
– Ничего себе хулиганство! – обиделся Олег, видя, что даже Ира слабо заулыбалась. – Он меня это… дискредитировал, сучонок! На всех компах оставил гнусную картинку вместо заставки. Утром приходят на работу мои сотрудники, включают компьютеры и видят меня на экранах голышом с каким-то мужиком в обнимку!
– Ну, Ну, успокойся, – махнул рукой Старик, тоже смеясь. – Мы же прекрасно знаем, что ты у нас весьма традиционной ориентации. Что ж, продолжу. Так просто у него такая шутка не прошла бы, но система безопасности, или что там еще, дала некоторый сбой. Чистая случайность. И вот перед мальчиком открываются счета фирмы и ее партнеров. Какая прекрасная возможность наказать зарвавшегося мамочкиного кавалера! Он переводит несколько крупных сумм на особый счет, а потом, чтобы замести следы, учиняет настоящее безобразие с файлами фирмы. Я ничего не путаю, нет? – обратился он к Олегу.
Тот покачал головой.
– И теперь могу сказать, что мальчик в беде, – подытожил Старик. – В большой беде.
Уверенность, с которой Тимофей вошел в кафе, постепенно улетучивалась. До него начала доходить суть замысла. Особенно после того, как он узнал об «Органа-Сервис».
Вот же хитрые мерзавцы!
– Дело выходит темное, – с улыбкой продолжил Олежек. – Как ни верти! Сам факт взлома он отрицать не станет. Да и не сможет. А вот по поводу перечисленных сумм… В этом вся муть. Тут уж заинтересованным лицам придется поломать голову. То ли сам он провел такую операцию, то ли его кто-то использовал и в качестве щита перед собой выставил. Непонятно.
– Да, разумеется, если все останется как есть, то задачи? которые мы ставили перед собой, не будут решены до конца. К фирме будет привлечено внимание, разгорится скандал. Нам останется только свернуть дело. Но судьба мальчишки на много лет свяжется с этим скандалом и с разбирательством его вины.
– Иными словами, мы сделаем так, что он влипнет по самые уши, если ты и дальше будешь разыгрывать из себя целочку, – бросив, наконец, надоевшую вилку, сказал Олег.
– Грубо, но верно, друг мой, – печальным голосом отозвался Старик. – И вот тут возникает дилемма, Тимофей, с очень коварными для твоих принципов ловушками. Уж отдай нам должное! Мы чертовски постарались! Весь фокус в том, что парень этот совсем для тебя чужой. Ты его не знаешь. А он в свою очередь не догадывается о твоем существовании. В принципе ты абсолютно ни при чем. Де юре и де факто мы соблюли все наши негласные обязательства друг перед другом. Но косвенно в его беде виноват именно ты, мой дорогой. Насколько мне помнится, мы вначале говорили о твоей уязвимости при нынешних взглядах. И я обещал, что докажу тебе это. Как видишь, я пригвоздил твою совесть тонкой интригой, и ты ничего не сможешь с этим поделать. Теперь выбор за тобой. Ты же так любишь помогать незнакомым людям к их детишкам! Столько труда и энергии ты потратил, убеждая меня в свое время в том, как правильно, как полезно помогать другим, не ожидая никакой выгоды для себя. Верно? Вот и помоги парнишке выпутаться. Иначе твои принципы гроша ломаного не стоят, – Старик вытер руки салфеткой и довольный откинулся на спинку стула, словно напившийся крови клещ.
Тимофей застыл на месте, не говоря ни слова. Ситуация не столько потрясла его, сколько разозлила. Но он привык управлять своей яростью, потому что она ни к чему хорошему не приводила. А ситуация действительно паршивая! И для его принципов, и для гордости, не желавшей мириться с таким макиавеллиевским шантажом, созревшим в голове Старика.
– Ну и сволочи же вы, – произнес он наконец. – Какие же вы сволочи!
– Зачем же так, Тимофей? Мы не сволочи. Мы деловые люди, способные решать свои проблемы. Каким образом мы их решаем – уже не суть важно. Главное – уметь это делать. Если есть хоть один шанс, надо его использовать.
– Почему я?
– Хороший вопрос. И я его ожидал. Нам не выгодно брать в команду человека со стороны. Во-первых, слишком долго вводить его в курс дела. Во-вторых, лишний повод для беспокойства относительно его молчания. И в-третьих – ты лучший в нашем деле. И у тебя есть совесть. Согласись, это немаловажное обстоятельство, которое к тому же нам очень помогает. Устраивает?
– Зря, – покачал головой Тимофей.
– Что зря, золотой мой? – ласково улыбнулся Старик.
– Зря вы все это затеяли.
– Хочешь испортить жизнь пацану – валяй, – сказал Олег.
– Я не об этом.
– А о чем?
– О том, что вам это рано или поздно боком выйдет. Все вернется. Всегда возвращается. Я уже убедился в этом.
– Мы сейчас не настроены дискутировать о метафизических наказаниях за грехи! – раздраженно тряхнула прической Ира. – Время идет. И чем дольше мы бездействуем, тем больше на этого парня накопают наши доблестные правоохранительные органы. Кстати, очень скоро по телевизору покажут сюжет об упомянутом Богданом Сергеевичем происшествии. Посмотри на досуге. Очень познавательно.
