Текст книги "Суворов"

Автор книги: Вячеслав Лопатин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)

ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС

Четвертого февраля Потемкин прибыл в Петербург. Очевидно, Суворов приехал вместе с ним.

Официальные события при дворе описывались в камер-фурьерском церемониальном журнале. В записи от 11 февраля читаем:

«По собрании ко Двору знатных Российских обоего пола особ, чужестранных министров и знатного дворянства, в 12 часу пред полуднем Ее Императорское Величество и Их Императорские Высочества в препровождении знатных придворных особ обоего пола изволили выход иметь к литургии, а по окончании оной, приняв поздравление от членов Синода в церкви и пожаловав их к руке, благоволили возвратиться из церкви и шествовать чрез парадные покои…

Пред внутренними покоями в кавалергардской комнате угодно было допустить же к руке знатный воинский Генералитет, членов Совета и придворных кавалеров… В сие время мимо Зимнего каменного Ея Императорского Величества дворца эскадроном лейб-гвардии Конного полка с 4 трубачами везены в Петропавловскую крепость взятые войсками Ея Императорского Величества при сражении под Очаковом турецкие знамена числом до 200, которые обозрев Ее Императорское Величество из фонарика, потом обще с Их Императорскими Высочествами изволила иметь обеденный стол в столовой комнате на 27 кувертах; к столу же были приглашены:

1. Княгиня Катерина Романовна Дашкова

2—4. Дежурные фрейлины

5. Князь Григорий Александрович Потемкин Таврический

7. Александр Васильевич Суворов».

Вместе с Потемкиным Суворов присутствовал и на литургии, и на торжественной церемонии, и за царским столом.

Однако биографы Суворова ничего этого не заметили. В первом издании труда А.Ф. Петрушевского утверждается: «Хотя Потемкин не отличался злопамятностью, но на этот раз был слишком глубоко задет в своем властительном самолюбии… Он был принят с почетом и триумфом, причем благосклонность к нему Государыни играла гораздо большую роль, чем действительные его заслуги… При распределении генералитета по войскам обеих действующих армий Суворов не был внесен в списки; единственной тому причиной могло быть неудовольствие Потемкина. Суворов узнал про это вовремя, поскакал в Петербург и представился Государыне для принесения благодарности за прошлогодние награды. Поклонившись по обыкновению ей в землю, Суворов с жалобным видом сказал: "Матушка, я прописной". – "Как это?" – спросила Екатерина. "Меня нигде не поместили с прочими генералами и ни одного капральства не дали в команду". Государыня на этот раз не поддержала своего баловня, не захотела сделать несправедливость, как бы ни был в ее глазах виноват Суворов за очаковскую попытку. В самом деле ей не расчет было лишиться на театре войны такой боевой силы, какую представлял Суворов, особенно при усложняющихся обстоятельствах. Но, не желая поступать наперекор Потемкину, государыня назначила Суворова в армию Румянцева».Этот вымысел повторяли все без исключения советские исследователи жизни Суворова. Обратимся к документам.

Одиннадцатого марта в Зимнем дворце «имели счастие быть представлены Ее Императорскому Величеству Очаковский Гассан-паша и прочие турецкие чиновники, взятые в плен при завоевании войсками Ея Императорского Величества города Очакова. Причем угодно было Ее Императорскому Величеству удостоить Гассан-пашу чрез Статского Советника Лашкарева вопросом с принятием милостивого на оный от Гассан-паши ответа. После чего и прежде, однако ж, как Гассан-паша, так и другие из турок к руке Ее Императорского Величества допущены не были». Журнал не приводит имен представителей «знатного генералитета, членов Совета, придворных кавалеров и прочих знатных особ», удостоенных милости поцеловать руку императрицы. Скорее всего, в их числе находился и Суворов.

Восьмого апреля, на Пасху, он присутствует и за столом императрицы, и на вечернем приеме. 9-го он снова на приеме вместе с их императорскими высочествами (великим князем Павлом Петровичем и его супругой Марией Федоровной), Потемкиным, генералами и придворными. 15-го состоялось торжественное награждение очаковских победителей:

«Ее Императорское Величество и Их Императорские Высочества изволили прибыть в Аудиенц-камеру, в которую пред тем по учиненному приказанию от Господина Главнокомандующего Екатеринославскою армиею, здесь обретающегося Генерал-Фельдмаршала Князя Григорья Александровича Потемкина-Таврического собрались обще с Его Светлостию и ожидали Высочайшего прибытия разных чинов военнослужащие из числа бывших на штурме Очаковском, которым между прочим за подвиги и отличную к службе… усердность Ее Императорское Величество в присутствии Их Императорских Высочеств всемилостивейше пожаловать изволила:

Генерал-Фельдмаршалу Князю Григорью Александровичу Потемкину-Таврическому – фельдмаршальский жезл, алмазами и бриллиантами украшенный, похвальную грамоту с изложением заслуг его и в память медаль да денег 100 000 рублей.

Генерал-Аншефу Александру Суворову – перо бриллиантовое в шляпу.

Генерал-Порутчику Павлу Потемкину – шпагу с золотым эфесом.

Прочим, довольному числу чиновников – ордены Военного и Св. Владимира».

Итак, согласно записи в камер-фурьерском журнале, первым из рук императрицы награду получил главнокомандующий, вторым – не участвовавший в штурме Суворов. В списке заслуживающих награждения лиц, поданном Потемкиным, напротив имени Суворова значится: «Командовал при Кин-бурне и под Очаковом, во время же поражения флота участвовал немало содействием с своей стороны».

Светлейший князь Григорий Александрович считал кинбурнскую победу прологом к взятию Очакова и высоко ценил вклад Суворова в победы на лимане. Таким образом, Александр Васильевич обошел даже тех, кто провел всю осаду и принял участие в штурме. Впервые в жизни он грелся в лучах заслуженной славы.

Документов о его пребывании в столице, кроме официальных записей, очень мало. Героя войны приглашали в гости друзья и знакомые. Он вел оживленную переписку с управляющими его имениями. 3 марта в письме отставному полковнику Роману Яковлевичу Качалову, главноуправляющему новгородскими имениями Суворова, читаем:

«Милостивый Государь мой, я боролся с басурманами и с смертью, – право, домашнее правление и на ум не шло! Да и ныне, не прогневайтесь, тож!

Переписывайтесь иногда с Князь Иваном Романовичем (мужем старшей сестры Суворова. – В. Л.), но по отдаленности во всём да будет милостивая ваша резолюция на месте.

Я очень рад, что теперь лутше, сего году оброки никуда не отправлены, то с Божиею помощию и извольте на них церквы исправлять, хотя бы досталось и прибавлять заимообразно с крестьян в щет предбудущих оброков, которых и всех я нимало не жалею, как мне собственной надобности в них не предвижу…»

Он напоминает о выплате денег шестерым солдатам-инвалидам, содержавшимся в Кончанском, приказывает исключить из числа оброчных крестьян Прохора Дубасова, поскольку тот жил при барине.

«Платонушке мой поклон с сестрицами, – заканчивает письмо Суворов. – Моя сестрица тож здесь в монастыре, подросла. Господам Гардемаринам желаю славно геройствовать; и их здесь товарищи хвалят. Пелагее Федоровне с детьми мое почтение, как и протчим любезным соседям. Кончу благодарностию моею за милостивое Ваше попечение о моем достоянии! Желал бы Вас лично обнять – здесь недосуг».

«Платонушка» – племянник Качалова, морской офицер, отличившийся в сражениях против шведов, в которых участвовали и гардемарины, сыновья Романа Яковлевича. Пелагея Федоровна Лупандина – ближняя соседка по новгородским имениям. Сестрицей он называет Наташу «Суворочку», перешедшую в старшие классы Смольного монастыря. Через два года ей предстоял выпуск. Самого Романа Яковлевича Суворов высоко ценил за честность, разносторонние дарования и знания. Недаром в 1786 году дворяне Боровичского уезда избрали отставного полковника своим предводителем.

Суворов так и не смог выбраться из Петербурга в свои деревни. Позволим высказать предположение, что Потемкин, готовясь к новой кампании, постоянно советовался с «другом сердешным» и не отпускал его от себя. Сразу после приезда в Петербург князь подвел итоги минувшей кампании и представил императрице свои планы.

«Неприятель, вместо предполагаемых побед, потерял против Екатеринославской Вашей армии, считая от Кинбурнского дела по взятьи Очакова, более сорока тысяч человек. Судов больших и малых взято и истреблено более ста. Пушек взятых и потопленных более тысячи. Знамен взятых двести и столько же переломано, флаг Генерал-Адмиральский и несколько прочих, не потеряв на пределах Ваших ни вола, ниже аршина земли…

Взятие Очакова… развязывает руки простирать победы к Дунаю и угнетать неприятеля до крайности для нанесения вящего удара. Потребно усиление флота.

Войски Кубанские с частью Кавказских сил произвели бы диверсию и тем, так как и ныне, удержали б турецкие силы в Анатолии.

Армия Украинская всю бы имела удобность вытеснить неприятеля из обоих княжеств (Молдавии и Валахии)… Не можно никак рапортировать войск той стороны, не знав – армия Украинская на месте остается или обратится в другую сторону, вся или частью. Ежели тут, то совсем другой образ войны будет.

В силу Вашего повеления четыре полка пехотных я от себя вывел к Лубнам ради обращения в Лифляндию, и десять эскадронов драгун…

Решение об Украинской армии нужно скорей быть дано, ради принятия мер, ибо разстроенное надлежит исправлять. Может случиться, что и хлеба ни куска у них не будет к тому времени, как я прибуду. А время кратко. Я трудов не щажу и рад хотя задохнуться под тягостию их, но нужна скорость».

Несмотря на столь очевидные успехи на главном театре войны, обстановка оставалась сложной. В Финляндии шли бои местного значения. Шведским морским силам надежно противостояли Балтийский флот и спешно снаряженная гребная флотилия, командовать которой Екатерина пригласила Нассау. Прусский король Фридрих Вильгельм II и его дипломаты, угрозами добившиеся выхода из войны против шведов Дании, развили бурную деятельность в Польше. В союзе с турками и пруссаками поляки готовились выступить против России. Потемкину пришлось перебрасывать полки к западным границам империи. Он требовал, чтобы до окончания войны с Турцией прусская угроза была предотвращена дипломатическими средствами. Между ним и Екатериной происходили тяжелые объяснения.

«Я гневных изражений, мой друг, с тобою, кажется, не употребляла. А что оскорбления Короля Прусского принимаю с нетерпением с тем чувством, с которым прилично, за сие прошу меня не осуждать, ибо я недостойна была своего места и звания, естьли б я сие чувство в своей душе не имела, – отвечала на его упреки Екатерина. – Мое мнение есть – Фельдмаршала Румянцева отозвать от армии и поручить тебе обе армии, чтобы согласнее шло… Всё, что пишешь о операции армии, весьма хорошо, и мое мнение было всегда, чтоб Бендеры и Бессарабия были предметом сей кампании».

Операции против Османской Порты предполагалось развернуть на широком фронте от Очакова до Бендер, Аккерма-на, Фокшан. Особая роль отводилась выдвинутой вперед армии Румянцева. В минувшей кампании старый фельдмаршал прикрыл занятую осадой Очакова потемкинскую армию и помог австрийцам овладеть Хотином. Теперь граф Петр Александрович, отбросив самолюбие, признал необходимость объединения армий. «А по моему обыкновению, – писал он Потемкину, – не скрываясь, Вам говорю, что не может лучше и пойтить наше дело в сем краю, верно как под одним Вашим начальством».

Третьего марта 1789 года указом императрицы Украинская армия была объединена с Екатеринославской под общим командованием князя Таврического. До его прибытия Румянцев временно поручил армию Каменскому. Так Суворов едва не попал под начало Михаила Федотовича, которому он не мог простить своих невзгод при окончании минувшей войны. Но 9 апреля Потемкин заменил Каменского Репниным, а 23-го предписал Суворову «немедленно отправиться к бывшей армии Украинской, где назначается в Вашу команду часть, состоящая под начальством Господина Генерал-Порутчика и Кавалера Дерфельдена, которую по прибытии моем не премину я в особый корпус устроить».

Александр Васильевич не замедлил с отъездом. «Прости, душа моя Наталья Александровна, – писал он дочери 25 апреля. – Цалуй за меня ручки Милостивой Государыне Софье Ивановне. Поцалуй за меня сестриц. Божье благословение с тобою». 10 мая он был уже в Яссах и уведомил Потемкина: «Я сюда не мог прежде поспеть, как ровно в две недели, и отправляюсь к повеленному месту. Поручаю себя в продолжение Милости Вашей Светлости».

Главнокомандующий уже был на пути к своим войскам. Сильные разливы рек задерживали его и, главное, затрудняли подвоз продовольствия, в котором особенно нуждалась бывшая Украинская армия. Неожиданно польские власти запретили использовать свою территорию для снабжения действовавших на юге армий и потребовали вывода всех русских войск. Пришлось переносить коммуникации, создавать новые склады. Потемкин не упускал из поля зрения флот, который пополнялся новыми судами, строившимися в Таганроге и на Хопре. А в устье Ингула, неподалеку от Очакова, уже заканчивалось сооружение четырех эллингов в новом городе Николаеве, названном так в честь дня победы: турецкая твердыня была взята в день Николая-угодника.

Объединенная армия снималась с зимних квартир, форсировала Буг и занимала позиции на широком фронте между Очаковом и Бендерами.

Планируя кампанию, Потемкин получил секретное письмо из Константинополя, шедшее более двух месяцев. Оно содержало запись беседы французского посла графа Шуазель-Гуфье с капудан-пашой (командующим османским флотом). «Бесполезно употреблять против императора главные ваши силы, – внушал французский дипломат собеседнику, – а надлежит вам быть только в оборонительном состоянии и обратить всю силу против России… Вам труднее победить русских, ибо они лучше обучены и лучше всех знают, как с вами вести войну». Посол предлагал свой план: наносить быстрые внезапные удары силами армии и флота, блокировать Севастополь, напасть на Кинбурн, высадить десанты в Крыму, послать крупные сухопутные силы под Очаков (известие о падении крепости еще не пришло в Константинополь).В конце письма сообщались важные сведения о численности турецкого флота, бунте янычар и нежелании населения продолжать войну. Далее тайный корреспондент писал: «Прошу извинить беспорядок моего донесения, пишу украдкою. Не знаю, дошли ли мои прежние? Ниоткуда и ни от кого не получаю ни ответа, ни одобрения. И в сем состоянии стражду уже семнадцать месяцев. Дай Боже, чтоб только доходило, что я пишу. Сего довольно для моего утешения. Истощил все каналы, подвергая себя всем опасностям. Что могу я больше сделать для пользы Отечества?» Это томящийся в турецком плену российский посланник Яков Иванович Булгаков одному ему известными путями добывал ценнейшие сведения и, рискуя жизнью, переправлял их Потемкину.

Следуя советам французов, турки решили перенести направление главных ударов. Их значительные силы уже с начала марта начали поиски в.междуречье Прута и Серета. Вот куда стремглав направился Суворов. Но он опоздал – 16 и 20 апреля генерал-поручик Вильгельм Христофорович Дерфельден разбил турецкие отряды. И всё же Потемкин оказался провидцем: именно здесь развернулись решающие события кампании. Две попытки турецкого командования в июле и сентябре 1789 года разбить примыкавший к правому флангу русской армии вспомогательный корпус австрийцев и выйти в тыл главным силам Потемкина потерпели неудачу. Именно здесь противника ждал выдвинутый далеко вперед корпус Суворова.

Блестящие победы, одержанные полководцем при Фокшанах и Рымнике, давно стали классикой военного искусства, сделали его тем Суворовым, слава которого перешагнула границы России. Победителя стали выделять и турки, давшие ему прозвище «Топал-паша» – «Хромой генерал». (Александр Васильевич как-то наступил на иголку, она вошла в хрящ пятки и сломалась. После этого быстро ходивший Суворов стал слегка прихрамывать.)

Весной 1789 года Потемкин представил императрице планы кампании, целью которой было нанести поражения сухопутным силам противника и захватить его крепости на Днестре, который и должен был стать новой границей между Россией и Турцией.

Столь же решительные цели в далеком Константинополе поставил перед своей армией новый султан – молодой племянник умершего Абдул-Хамида, воинственный Селим III. Визирь и капитан-паша получили отставку.

Бывший командующий флотом Газы Хасан-паша был направлен в Измаил, где сосредоточивался сильный корпус. Новый визирь Дженазе Хасан-паша, сменивший зачинщика войны Юсуф-пашу, готовился с главными силами наступать в стык союзных русской и австрийской армий. Именно здесь Потемкин поставил Суворова.

Непосредственным начальником Александра Васильевича оказался князь Николай Васильевич Репнин, человек известный в придворных, дипломатических и военных кругах. Внук петровского фельдмаршала и сын елизаветинского генерал-аншефа и придворного приходился племянником главе Коллегии иностранных дел графу Н.И. Панину, который поручил ему возглавить посольство в Польше. Он был лично знаком с Фридрихом Великим и являлся поклонником его военной системы. Лавры военачальника он заслужил, сражаясь с турками под знаменами Румянцева. За сражение при Ларге он одним из первых получил большой Георгиевский крест 2-й степени, отличился в генеральном сражении при Кагуле, а в кампанию 1771 года одержал решительную победу над турецким корпусом под Бухарестом, где его подчиненным был Потемкин. Фельдмаршал Румянцев заметил Репнину, что победу следует доканчивать энергичным преследованием разбитого врага. Князь счел выговор незаслуженным и, сославшись на болезнь, отпросился в отпуск, а вернулся в армию перед самым окончанием войны и от имени Румянцева вел переговоры о мире с турецкими уполномоченными. За привоз Кючук-Кайнарджийского мирного договора в Петербург он был пожалован в генерал-аншефы и снова отправился в армию, чтобы заменить тяжело заболевшего Румянцева. Репнин был послан в Константинополь в качестве главы дипломатической миссии для обмена ратификационными грамотами. В 1779 году он участвовал в качестве посредника в Тешенском конгрессе, остановившем австро-прусскую войну за баварское наследство. В 1781 году князь стал псковским генерал-губернатором, продолжая руководить Смоленским генерал-губернаторством. После начала войны Репнин прибыл в армию Потемкина осенью 1787 года, участвовал в очаковской осаде и победном штурме, фактически являясь заместителем главнокомандующего. Именно Репнин 27 июля 1788 года отдал приказ прикрывать отходившие в беспорядке суворовские части.

Разница в полководческих дарованиях Суворова и Репнина скоро стала очевидной. Первый, прибыв в Берлад, который он избрал своим «капиталем» (столицей), сразу приступил к обучению вверенных ему войск скорым маршам и наступательным действиям с использованием усиленных батальонных каре и кавалерии. Он располагал четырнадцатью батальонами пехоты (гренадеров, егерей и мушкетеров), двенадцатью эскадронами конницы (карабинеров), тремя казачьими полками и арнаутской [11]11
  Арнауты – турецкое название албанцев.


[Закрыть]командой из восьмисот местных жителей – всего около четырнадцати тысяч человек.

Казачьи и арнаутские разъезды получили приказ вести активную разведку. Была установлена тесная связь с австрийским корпусом принца Фридриха Саксен-Кобургского. Сохранилась недатированная записка Суворова на французском языке о боевом порядке и ведении боя против турок. Едва ли он собирался углубить знания своих подчиненных относительно противника, сильные и слабые стороны которого были им давно известны, да еще и путем составления записки-наставления на французском языке. Генерал-поручик Вильгельм фон Дерфельден, генерал-майоры князь Борис Шаховской и Александр Поздняков, бригадиры Степан Бурнашев, Фридрих (Федор) фон Вестфален, Федор Левашев и их офицеры были опытными воинами, к тому же они ежедневно общались со своим начальником, проводили под его руководством учения, занимались их разбором и устранением недостатков. Другое дело – союзники. Кампания минувшего года показала, что, несмотря на крупные силы, выставленные австрийцами против турок, они терпели серьезные неудачи. Их выстроенные в линии войска не выдерживали мощного удара конных масс. Записка предназначалась принцу Саксен-Кобургскому.

В ней Суворов ссылался на примеры прошлых боев и доказывал, что вместо малоподвижных, «тяжелых» многотысячных каре следует применять выстроенные в шахматном порядке батальонные каре, способные поддерживать друг друга перекрестным ружейным и пушечным огнем. Позади каре должна идти кавалерия, которая после удара пехоты («наступление, ярость, ужас. Изгнать слово ретирада») «тотчас через интервалы между каре рубит бегущих без пощады, не дает им времени опомниться или соединиться… Мы однажды преследовали 30 верст… После того как кавалерия хорошо порубила, [она] немного останавливается и перестраивает свои эскадроны. Гусары и другая легкая конница проходят через нее вперед, рубят остатки и дают пощаду… Надо уметь бить, а не царапать… не развлекаться мелкими стычками, наносить сильные удары, проходить массами через дефиле, атаковать стремительно, бить с быстротой». Александр Васильевич даже вычертил квадраты, изображающие каре, из которых во все стороны исходили тонкие лучики «крестных огней», и поместил позади пехотных каре прямоугольники, обозначающие конницу.

Принц Кобургский был на семь лет моложе Суворова, но чин генерала от кавалерии получил раньше и, следовательно, считался старшим. Однако несокрушимая воля соседа, а главное, его боевая репутация, умение побеждать с малыми силами численно превосходящего противника заставляли принца и его окружение прислушиваться к советам русского генерала.

Шестого июня Репнин донес Потемкину: «Несказанно мне прискорбно, что я не могу по сих пор исполнить повеления Вашей Светлости в отыскании нужных людей для получения известий о неприятеле… Писал я и к Александру Васильевичу, чтобы он приискал между своими арнаутами, нет ли охотников и способных к посылке за известиями… Беспрестанные дожди сделали грязь и затруднение в подвозах, однако уповаю по нынешнему годовому времени, что долго сие протянуться не может, а между тем, слава Богу, при полках еще на три недели хлеба есть».

Суворов действовал энергичнее своего начальника. 10 июня он донес о скоплении турок в нижней части Дуная, где ожидался сам визирь. Спустя неделю последовало новое сообщение: «Шпионы мои не возвращаются и паки посылаю. Разъезды мои за Серетом переговаривают с крестьянами, те объявляют о числе турецких войск почти сходно с иными показаниями. Слышно, что они хотят покушаться на австрийцев и на нас, когда сбудет вода из Серета». Через пять дней Суворов уточнил: «Лагерь турецкий, расположенный у Фокшан… против прежнего количества удвоился». Участились стычки передовых постов с партиями противника. Но обстановка оставалась неясной.

Показательно письмо Суворова Репнину от 9 июля.

«Желал бы и я, и тако ж говорю с полным чистосердечием, чтоб Ваше Сиятельство нашего общего начальника (Потемкина) теми военными подробностьми, что подвержены ежечасным местным переменам, по наклонению обстоятельств, без-покоить не изволили. В сих последних и в течение времени мы были согласны по правилам службы и моей к вам преданности… Форпост, где я был, близ 30 в[ерст]… от самого Берлада… от войск в[ерст] 16. Казачий п[икет] версты 2 ближе. Сей форпост тож самовремянное мое место и приличен для обозрения турецких лагерей». Он не отсиживался в базовом лагере в Бер-ладе, а находился на форпостах, чтобы лично оценивать меняющуюся обстановку и принимать соответствующие решения. Большим подспорьем для Суворова стал приказ главнокомандующего, чтобы «отнюдь перед собой не терпеть скопляющегося неприятеля и тотчас с помощию Божиею его атаковать».

Репнин сообщал Потемкину 15 июля: «Из рапорта моего с приложением сообщения от меня к Александр Василиевичу Суворову, сим утром отправленного, изволите увидеть, что я против воли и желания принужден был сделать. Но здесь не идет дело о занятии Фокшан, а о удержании Принца Кобурга, чтобы он назад не ушел, чрез что бы опровергнулась вся здешняя связь и со всем открылся наш зад».

Обнаружив большое скопление неприятеля, принц уведомил решительного соседа, что без его поддержки не сможет противостоять туркам. Сославшись на приказ Потемкина, Суворов добился у Репнина разрешения поддержать союзников. 16-го он выступил в поход, оставив для «прикрытия здешней дирекции» четверть своих и без того небольших сил. Имея восемь тысяч пехоты и конницы, он шел с полной уверенностью в успехе, обещая Репнину «с помощию Божиею кончить дело» и вернуться «в свои пункты». Пройдя по кратчайшей, но трудной дороге полсотни верст за 28 часов, корпус Суворова соединился с австрийцами. Их общие силы насчитывали не более 25 тысяч человек, а противостояли им 30 тысяч турок под командованием Осман-паши.

Принц, изумленный скорым маршем суворовских войск, хотел лично приветствовать их предводителя и обсудить с ним план действий. Согласно достоверному преданию Суворов трижды уклонялся от встречи. Адъютанты ссылались на то, что их командир устал, молится, спит. 18июля за час до полуночи Кобург получил написанную по-французски записку: войска выступают в два часа ночи тремя колоннами. Среднюю составляют русские. Неприятеля атаковать всеми силами, не занимаясь мелкими поисками вправо и влево. На заре прибыть к реке Путна, перейти ее и продолжить наступление. Конец записки был просто невероятен для методичных и нерешительных австрийцев: «Говорят, что турок перед нами тысяч пятьдесят, а другие пятьдесят – дальше. Жаль, что они не все вместе, лучше бы было покончить с ними разом».

Поскольку Суворов уступал принцу в старшинстве, последний имел право на общее руководство. Ситуация напоминала давнюю историю с Каменским. Годы спустя, во время Итальянского похода, Александр Васильевич объяснил нежелание встретиться с принцем: «Мы бы всё время провели в прениях дипломатических, тактических, энигматических; меня бы загоняли, а неприятель решил бы наш спор, разбив тактиков».

Приемы борьбы с конными массами противника уже были усвоены австрийцами. Надо было действовать. Суворов не оставил Кобургу времени на размышления и колебания, взял руководство и ответственность на себя, внушив союзникам и их командующему уверенность в победе. Умный и покладистый принц благоразумно подчинился воле опытного и решительного соседа.

Ночью 20 июля союзники двинулись вперед к Фокшанам. Движение русской колонны проводилось скрытно (отдыхали в лощинах) и прикрывалось австрийской конницей полковника Карачая. Безусловно, союзники намеревались поразить противника внезапностью появления войск Суворова.

Завязавшиеся кавалерийские схватки не воспрепятствовали переправе через Путну, вздувшуюся после сильного дождя. Суворов постоянно был в авангарде. С большим уроном противник был прогнан, переправа прошла успешно. 21 июля союзники повели наступление на главный турецкий лагерь при Фокшанах. Конные атаки во фронт и фланги наступавших были отбиты огнем и штыками пехотных каре. Энергичная атака на укрепленный лагерь решила исход сражения: лагерь был взят, противник обращен в бегство. Конница его преследовала. Слаженные действия артиллерии и пехоты положили быстрый конец попыткам янычар удержаться в укрепленном монастыре. Во время штурма взорвался пороховой погреб. Несколько офицеров пострадали. Сам принц едва уберегся от обломка стены. Вскоре был взят второй монастырь. Турки бежали, бросая повозки, скот. В захваченном лагере победителям достались большие запасы продовольствия, 12 пушек и 16 знамен. В сравнении с потерями противника (1500 убитых, около сотни пленных, множество разбежавшихся) потери союзников за десять часов упорного боя были невелики – около 350 человек убитыми и ранеными.

Когда всё было кончено, Суворов и Кобург сердечно обнялись. Их примеру последовали подчиненные. Все поздравляли друг друга с победой. Александр Васильевич особенно хвалил Карачая и расцеловал храброго венгра. Походный обед, устроенный принцем, завершил торжество. Даже дележ трофеев не вызвал разногласий. Популярный анекдот о том, как возникший спор о дележе захваченных орудий Суворов пресек словами: «Отдайте, мы себе достанем, а им где взять?!» – следует признать вымыслом. Добрые отношения были спаяны кровью. Союзникам предстояли новые испытания. Оставив австрийцам захваченные у турок продовольственные склады, Суворов повел свой корпус обратно в Берлад.

Отметим небольшую подробность, характеризующую полководца. В конце напряженного дня, полного борьбы и опасностей, он находит время для письма дочери. «Моя любезная сестрица! Поцелуй за меня моих приятельниц и ручку Софье Ивановне, – начинает он по-французски и сразу переходит на русский: – В Ильин и на другой день мы были в Rufectoire [12]12
  Трапезе (фр.).


[Закрыть]с турками. Ай да ох! Как же мы потчевались! Играли, бросали свинцовым большим горохом да железными кеглями в твою голову величины; у нас были такие длинные булавки, да ножницы кривые и прямые: рука не попадайся, тотчас отрежут, хоть голову. Ну, полно с тебя, заврались! Кончилось иллюминацией), фейерверком… С Festin [13]13
  Пиршества (фр.).


[Закрыть]турки ушли, ой далеко! Богу молиться по-своему, и только; больше нет ничего. Прости, душа моя. Христос Спаситель с тобою».

В тот же день, 21 июля, Репнин, еще не зная о победе, поспешил сообщить Потемкину: «С двумя куриерами писал к Александр Василиевичу, чтобы он как можно скорее возвращался после дела, не задерживаясь ничем и не занимаясь преследованием неприятеля». И тут прискакал посыльный с донесением Суворова: «Мы здесь одержали победу! Легко ранены бригадиры Левашев, Вестфален, подполковник артиллерии Воейков, Хастатов; и протчей урон мал. От австрийцев убит полковник Граф Ауерсберг. Взяли несколько пушек и знамен, о чем впредь подробнее объясню».

Князь не мог скрыть изумления. «Поздравляю всепокорнейше с сей победой, – писал он Потемкину. – Скоро там дело идет. Александр Василиевич бьет, как громовые стрелы. Боже продли свою милость над Вами, над всеми Вашими делами и подчиненными».

Главнокомандующий, предоставляя своим генералам широкую свободу действий, не выпускал из рук управление ходом кампании и твердо поддерживал дисциплину. Так, 31 июля он выговорил самому победителю: «До сих пор я не имею обстоятельного рапорта о деле Фокшанском. Я не знаю, в каких силах был неприятель, под чьим начальством, как происходило сражение и куда бегство свое побежденные направили. Вашему Высокопревосходительству предписываю поспешить доставлением ко мне онаго и дать при этом знать, какая причина, что ни ко мне, ни к Господину Генерал Аншефу и Кавалеру Репнину не прислали сего подробного донесения». Однако он сразу безошибочно оценил роль в победе Суворова и его войск. Назначая Александра Васильевича на крайний правый фланг армии, он знал, что при взаимодействии союзников часто возникают сложности, но был уверен, что «его друг сердешный» найдет нужный тон с методичным и нерешительным принцем Саксен-Кобургским. Получив 31 июля от Репнина копию поздравления, направленного им австрийцу, он в тот же день выговорил острожному начальнику Суворова: «В письме к Кобургу Вы, некоторым образом, весь успех ему отдаете. Разве так было? А иначе не нужно их так поднимать, и без того они довольно горды».