Текст книги "Суворов"

Автор книги: Вячеслав Лопатин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

МИРНЫЕ ГОДЫ

В апреле 1784 года Суворов рапортовал из Москвы главе Военной коллегии: «Исполняя повеление Вашей Светлости, сдав я Кубанский корпус, в моем начальстве бывший, Господину Генерал-Порутчику и Кавалеру Леонтьеву, к принятию новой команды поспешая на почтовых лошадях в назначенное Вашею Светлостию место Москву, 21 числа сего апреля прибыв, у Его Сиятельства Господина Генерал-Фельдмаршала и разных орденов Кавалера Графа Захара Григорьевича Чернышева явился и в ожидании Вашей Светлости повеления остаюсь здесь».

Почти восемь лет он безвыездно провел на юге, в самых горячих точках, большей частью в условиях походной жизни. И вот наступил заслуженный отдых. Потемкин назначил его состоять при 6-й Владимирской дивизии, которой командовал граф И.П. Салтыков. Александр Васильевич, воспользовавшись отпуском, посетил свои подмосковные деревни. Вскоре в подмосковную вотчину, село Рождествено, полетел приказ:

«Матерей, воспитывающих нерадиво своих детей, может наказывать по духовенству и священник. Крестьянин богат не деньгами, а детьми. От детей ему и деньги. Чужих детей из сиротопитательного дома принимает только одно нерадение за собственными детьми. Мзда тут ослепляет и человек бывает подобен змее, которая детей своих не жалеет.

Того ради, по довольном отдалении от Москвы, чужих детей на воспитание отнюдь никому из крестьян не брать, а забранных, сколько есть, одного за другим сдать в свое время человеколюбиво».

Строгость приказа была вызвана распространившейся среди крестьян, живших неподалеку от Москвы, практикой брать из воспитательного дома детей и получать за это деньги. Причем деньги расходовались не на содержание сирот, а на хозяйственные нужды. Но, кажется, была еще одна причина, и связана она с личными переживаниями.

Александр Васильевич узнал о новом романе Варвары Ивановны и решил окончательно расстаться с неверной супругой. Подтверждением служит донесение Турчанинова Потемкину, находившемуся в Крыму, переименованном в Таврическую область. Под его руководством шло устройство местного губернского правления. (В те самые дни, когда Суворов прибыл в Москву, командующий Крымским корпусом генерал-поручик барон Осип Андреевич Игельстром по приказу Потемкина успешно привел «в действо высочайшее Ея Императорского Величества повеление о высылке внутрь России Хана Шагин-Гирея».)

Перед тем как на Тамань скрытно высадился перевезенный по морю отряд войск Игельстрома, опытнейший дипломат Сергей Лазаревич Лошкарев уговаривал бывшего хана повиноваться воле императрицы, вручив тому крупные суммы из положенной ему Екатериной пенсии.

«9 мая пред самым выступлением на Таман Генерал-Порутчика Барона Игельштрома Хан ускакал к устью Кубани и там взял свой лагерь, – доносил императрице Потемкин. – Барон Игельштром, имея известие о сношении его с Пашою Суджукским и что находился уже на противном береге кегая пашинский для принятия Его, поспешил отправить две небольшие команды к Кубани, дабы отрезать Ему переправу. Сие произведено с таким успехом и расторопностию и столь благопристойно, что Хану под видом почести дан караул прежде, нежели мог он что-либо предпринять.

Генерал-Порутчик Игельштром при свидании с ним объяснил Ему всевысочайшим Вашего Императорского Величества рескриптом предписанное. Хан, будучи в руках, переменил глас свой и слушал объявленное с оказанием должного повиновения готовности исполнить высочайшую Вашего Императорского Величества волю.

Теперь делается приуготовление к его отъезду. Фрегат Святой Николай доставит Его в Таганрог, оттуда ж будет он продолжать путь свой в Воронеж. Я не оставил как в Воронеже, так и во все на пути места сообщить об оказании Ему повсюду благоприятства и принадлежащих почестей».

Расторопность в экспедиции на Тамань проявил младший брат известного впоследствии Осипа де Рибаса Эммануил, получивший от Потемкина чин майора.

Первого июня 1784 года Турчанинов писал из Петербурга: «Имею честь Вашей Светлости донесть, что Александр Васильевич Суворов приехал сюда неожидаемо, желал представлен быть Государыне для принесения благодарности за орден, и как здесь ни Графа Валентина Платоновича (Мусина-Пушкина, вице-президента Военной коллегии. – В. Л.), ни Безбородки (Александр Андреевич Безбородко в то время был членом Коллегии иностранных дел. – В. Л.) не было, то он просил Александра Дмитриевича (Ланского, фаворита императрицы. – В. Л.) о представлении его. По чему и приказано быть ему к столу.

По выходе Государыни к столу, по обычаю своему представился он двоекратным земным поклоном и, будучи весьма милостиво принят во время стола разговором, вышед из-за стола, повалился паки в ноги и откланялся.

На другой день ездил в Гатчину и, зделав то же самое, уехал сегодня в ночь в Москву.

Причину приезда своего объяснил так: видеть Матушку, поблагодарить за все милости и посмотреть дочь свою.

По возвращении его из Гатчина ездил я в город, чтобы поговорить с ним, где и узнал, что надобно ехать к Преосвященному, что я и исполнил. Будучи же там, узнал, что прежнее бешенство в семейных делах его не токмо возобновилось, но и превзошло всякие меры.

Володимирской дивизией он весьма доволен и благодарен. Но, кажется, что Москва по приезде его натолковала что-нибудь другое, без чего он бы, как кажется, не приехал. Впрочем, кроме семейных огорчений, ни о чем он не говорил и уехал довольный».

Картину, нарисованную наблюдательным и осведомленным Турчаниновым, подтверждает обширная переписка Суворова со Степаном Матвеевичем Кузнецовым, управляющим московским домом полководца. Александр Васильевич очень доверял ему и ласково называл Матвеичем. Эта часть семейного архива, хранившегося в одном из суворовских имений – селе Кончанском, дошла до нас благодаря историку-любителю Николаю Рыбкину. Служивший управляющим имением Рыбкин получил у наследников Суворова разрешение ознакомиться с архивом и опубликовал в 1874 году большие выдержки из него.

Письма подтверждают слова Турчанинова о семейной драме Александра Васильевича. «Матвеич! – пишет он 27 июля 1784 года. – Я решился всё забрать сюда в Ундол (одно из самых обширных суворовских имений, расположенное под Владимиром. – В. Л.) из Москвы, т. е. тамошнего моего дома: людей, вещи, бриллианты и письма».

Узнав о новом романе жены с секунд-майором Иваном Сырохневым, Суворов подал челобитную о разводе. Однако Синод поставил ему на вид отсутствие надлежащих свидетельств и «иных крепких доводов» и предложил начать бракоразводное дело в низшей инстанции.

«Ныне развод не в моде, – резюмирует огорченный Александр Васильевич, привыкший всё делать споро. – Об отрицании брака, думаю, нечего и помышлять». Получив известие о намерении тестя «поворотить жену к мужу», Суворов наставляет Матвеича перед беседой с членом Синода преосвященным Платоном, известным своим красноречием: «Скажи, что третичного брака быть не может и что я тебе велел объявить ему это на духу. Он сказал бы: "Того впредь не будет". Ты: "Ожегшись на молоке, станешь на воду дуть". Он: "Могут жить в одном доме розно". Ты: "Злой ея нрав всем известен, а он не придворный человек"». Дело о разводе остановилось.

В августе 1784 года Варвара Ивановна родила сына, которого назвали Аркадием. Суворов долго не признавал его. Никаких откликов на рождение мальчика в дошедших до нас письмах нет. Впервые он увидел Аркадия в 1797 году, когда к нему в Кончанское приехала дочь, графиня Наталья Александровна Зубова, с маленьким сыном и братом. Красивый, смышленый мальчик понравился старику, страдавшему от опалы и одиночества, и тот признал его сыном и принял большое участие в его обучении и воспитании. Пока же в письме от 28 декабря 1784 года из Кончанского Суворов приказывает Матвеичу: «Супругу Варвару Ивановну довольствовать регулярно из моего жалованья».

Похоже, гнев прошел, но боль осталась. Александр Васильевич решил выделить неверной жене скромное содержание. Запротестовал тесть, князь Иван Андреевич. Когда же он умер, Варвара Ивановна поселилась сначала в московском доме брата, потом в съемной квартире. Дела ее шли плохо, росли долги. Через три года супруга Суворова решилась обратиться к императрице. Московский главнокомандующий Петр Дмитриевич Еропкин писал 11 сентября 1787 года главному докладчику Екатерины графу Александру Андреевичу Безбородко: «По высочайшему соизволению всемилостивейшей Государыни, объявленному мне Вашим Сиятельством, хотя старался я доставить всевозможное спокойствие супруге Его Высокопревосходительства Александра Васильевича Суворова, но она требует еще приданых своих 12-ти образов, 13-ти серебряных вещей, слитка серебряного и пяти тысяч рублей денег. А как управляющий московским домом его показал, что в нем ничего принадлежащего не находится, и для того прошу Ваше Сиятельство о таковой претензии известить Его Высокопревосходительство Александра Васильевича с требованием противу оной решительного его положения к совершенному сего дела окончанию и меня уведомить».

Муж был готов возвратить требуемое Варварой Ивановной приданое, но она к этому вопросу более не возвращалась, а сам он был всецело занят важнейшим делом – готовился дать отпор туркам. Через три недели имя мужественного защитника Кинбурна прогремело не только в России, но и в Европе.

Александр Васильевич никогда не писал отставленной супруге и не одобрял ее переписки с дочерью. В завещании 1798 года он отписал все приобретенные им деревни дочери, все родовые и пожалованные за службу – сыну. Варваре Ивановне он не назначил ничего, оставшись непреклонным в отношении нарушительницы святости брачных уз.

В дни опалы Суворова кто-то посоветовал Варваре Ивановне обратиться к императору Павлу I с жалобой на скупость мужа и просьбой об увеличении выделенного ей содержания. Не без злорадства Павел Петрович велел непокорному фельдмаршалу оказать жене денежную помощь. Суворов повеление выполнил, но переписку с неверной супругой так и не возобновил.

Поскольку официального развода не было, Варвара Ивановна стала графиней Рымникской, затем княгиней Италийской. После дворцового переворота 1801 года новый император Александр I заявил о намерении царствовать по правилам своей великой бабушки. Подчеркивая уважение к памяти прославленного «екатерининского орла» и народного героя, новый император пожаловал княгиню Варвару Ивановну в статс-дамы и наградил ее орденом Святой Екатерины 2-й степени.

Вдова Суворова пережила мужа на шесть лет. «Судьба судила этой женщине быть женой гениального полководца, – заметил В.А. Алексеев, – и она не может пройти незамеченной. Она, как Екатерина при Петре, светила не собственным светом, но заимствованным от великого человека, которого она была спутницей. Своего жребия она не поняла и не умела им воспользоваться, в значительной степени по своей вине, а таких людей нельзя оправдывать, их можно только прощать».

* * *

1784—1785 годы были для полководца временем отдыха. Он посетил несколько своих имений, но жил главным образом во владимирском селе Ундоле. Соседи-помещики с удовольствием принимали заслуженного генерала, а сам он, стараясь не ударить в грязь лицом, потчевал гостей не только яствами, но и своим домашним крепостным театром.

«Помни музыку нашу – вокальный и инструментальный хоры, и чтоб не уронить концертное… Театральное нужно для упражнения и невинного веселия», – читаем мы в одном из писем Суворова от августа 1785 года Степану Матвеевичу Кузнецову, заведовавшему канцелярией по управлению всеми суворовскими вотчинами, жившему в московском доме Александра Васильевича у Никитских ворот и пользовавшемуся его полным доверием.

В середине XIX века был записан чудесный рассказ ундольского крестьянина Дмитрия Гавриловича Локтева, который мальчиком видел Суворова. Особенно запомнились старику быстрота, с какой ходил генерал, его стремительность, нелюбовь к торжественным застольям. «Именитый был человек, и выслуги его были большие, а от почета бегал», – вспоминал Локтев.

Достойно внимания упоминание о нетерпимости Суворова к пьянству: «Угощал он всех не скупо. Но ни сам не любил много пить, ни пьяниц не терпел. Даже зимой приказывал поливать водой у колодца таких крестьян, которые шибко загуливали. – От холодной воды, говорит, хмельное скорее пройдет и дольше этот человек стьщ и муку будет помнить, нежели его высечь розгами. Когда горячее любишь, то и к холодному будь способен. От этого пьянства не было при нем, а если и случалось каким людям в праздник подгулять, то укрывались от его милости».

Замечателен конец немудреного рассказа: «В 1812 году, когда мы всем селом бежали от Бонапарта в лес, мы все вспоминали нашего Суворова: он не дожил до французов».

Из писем Матвеичу (Кузнецову) следует, что и на хозяйственном поприще полководец проявил себя сведущим, рачительным хозяином, строгим, но справедливым. «Ундольские крестьяне не чадолюбивы и недавно в малых детях терпели жалостный убыток. Это от собственного небрежения, а не от посещения Божия, ибо Бог злу невиновен, – наставляет он своих крестьян. – В оспе ребят от простуды не укрывали, двери и окошки оставляли полые и надлежащим их не питали, и хотя небрежных отцов должно сечь нещадно в мирском кругу, а мужья – те с их женами управятся сами. Но сего наказания мало; понеже сие есть человекоубийство… Порочный, корыстолюбивый постой проезжих главною тому причиною, ибо в таком случае пекутся о постояльцах, а детей не блюдут… А потому имеющим в кори и оспе детей отнюдь не пускать приезжающих, и где эта несчастная болезнь окажется, то с этим домом все сообщения пресечь, ибо той болезни прилипчивее нет». Один из самых последовательных и оригинальных гигиенистов своего времени, сторонник народной медицины, Суворов, как и Потемкин, придерживался убеждения, что болезнь легче предупредить, нежели лечить. Он начал внедрять это золотое правило в своих имениях.

Н. Рыбкин отмечает, что помещик Суворов задолго до пушкинского Евгения Онегина перевел своих крестьян с барщины на оброк. А ведь даже во времена поэта эта перемена, существенно облегчавшая жизнь крепостных крестьян, считалась среди многих помещиков опасным нововведением, чуть ли не «фармазонством».

Мы, воспитанные на обличительной литературе, часто судим о России суворовского времени как о сплошном и беспросветном царстве произвола, поголовной жестокости помещиков по отношению к своим крепостным. Против такого взгляда в 1868 году выступил граф Лев Толстой в статье «Несколько слов по поводу книги "Война и мир"»: «Я знаю, в чем состоит тот характер времени, которого не находят в моем романе, – это ужасы крепостного права; и этот характер того времени, который живет в нашем представлении, я не считаю верным и не желал выразить. Изучая письма, дневники предания, я не находил всех ужасов этого буйства в большей степени, чем нахожу их теперь или когда-либо».

Письма Суворова подтверждают мнение великого писателя. «Лень рождается от изобилия, – начинает Суворов наставление крестьянам села Ундол. – Так и здесь оная произошла издавна от излишества земли и от самых легких господских оброков. В привычку вошло пахать землю без навоза, от чего земля вырождается и из года в год приносит плоды хуже». Генерал-поручик советует своим крепостным заняться разведением скота, чтобы восстановить плодородие земли, и запрещает резать животных: «Самим же вам лучше быть пока без мяса, но с хлебом и молоком».

В самом конце письма содержится поразительное свидетельство об отношениях, существовавших между барином и миром: «У крестьянина Михаила Иванова одна корова! Следовало бы старосту и весь мир оштрафовать за то, что допустили они Михаилу Иванова дожить до одной коровы. На сей раз в первые и последние прощается. Купить Иванову другую корову из оброчных моих денег. Сие делаю не в потворство и объявляю, чтобы впредь на то же никому не надеяться. Богатых и исправных крестьян и крестьян скудных различать и первым пособлять в податях и работах беднякам. Особливо почитать таких, у кого много малолетних детей. Того ради Михаиле Иванову сверх коровы купить еще из моих денег шапку в рубль».

Зная по опыту командования войсками, как много зависит от толкового управления, Суворов завершает письмо требованием о перемене старосты: «Ближайший повод к лени – это безначалие. Староста здесь год был только одним нарядником и потворщиком. Ныне быть старосте на три года Роману Васильеву и вступить ему в эту должность с нового года. Ежели будет исправен, то его правление продлится паче, ежели в его правление крестьяне разбогатеют; а паче того, ежели из некоторых выгонит лень и учинит к работе и размножению скота и лошадей радельными, то в работах ему будет помощь от мира».

Далеко не все помещики походили на сумасшедшую изуверку Салтычиху, кстати говоря, жестоко наказанную по суду, ведь их богатство напрямую зависело от благосостояния их крестьян.

Поразительный рост русской культуры, науки, искусств во второй половине XVIII века шел рука об руку с ростом производительных сил страны и численности народонаселения. Относительно хозяйственного развития империи еще в 1910 году высказался молодой приват-доцент Петербургского университета Евгений Викторович Тарле (ставший крупным ученым-историком, академиком, автором классических трудов). На заседании Русского исторического общества он выступил с блестящим докладом на тему «Была ли екатерининская Россия экономически отсталой страной». Основываясь на большом документальном материале, ученый отметил стремительный рост промышленного производства, сельского хозяйства и торговли. Британский флот ходил под парусами, сшитыми из русского холста. Русское железо высочайшего качества способствовало успеху промышленной революции в Англии. В торговле с Россией крупнейшая держава Европы Франция не могла добиться положительного баланса. Вывод ученого однозначен: «Экстенсивная мощь русской Империи в конце XVIII столетия является одним из важнейших и грандиознейших феноменов всемирной истории». Об отношении правительства к крепостному праву свидетельствует записка императрицы Екатерины, в которой говорится: «Если крепостного нельзя признать персоною, следовательно, он не человек: но его скотом извольте признавать, что к немалой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет; все, что следует о рабе, есть следствие сего богоугодного положения и совершенно для скотины и скотиною делано».

В ответ на предложение ограничить крепостное право верховная власть услышала от дворянства решительное «нет». Историк Г.В. Вернадский в своем небольшом исследовании «Императрица Екатерина II и законодательная комиссия 1767—1768 годов» отмечает: «Волна дворянского недовольства обрушилась на Комиссию и смыла ее. Если бы Екатерина не распустила своего парламента, эта волна обратилась бы на нее самоё».

Разразившаяся вскоре пугачевщина с ее поголовным истреблением дворянства показала перспективу непродуманных и неподготовленных действий по отмене крепостного права. Государственно-мыслящие люди (Екатерина, Бибиков, Потемкин, Суворов, Румянцев, братья Панины) справедливо сравнивали бунт самозванца с событиями Смутного времени (в которых также активно действовали самозванцы), приведшего к краху государства, вторжению воинственных соседей и неисчислимым бедствиям для народа. Правительство вступило на долгий путь реформ.

Когда Екатерина вступила на престол, население России составляло 19 миллионов человек, к концу ее царствования увеличилось до 29 миллионов. И это несмотря на войны, которые пришлось вести России чуть ли не половину правления великой государыни. Прибавим семь миллионов жителей территорий, присоединенных к империи в ходе борьбы с Польшей и Турцией.

Особые надежды Екатерина возлагала на распространение образования. «В 60 лет все расколы исчезнут, – делится она своими мыслями в 1782 году со статссекретарем Александром Васильевичем Храповицким. – Сколь скоро заведутся и утвердятся народные школы, то невежество истребится само собою. Тут насилия не надо».

При Екатерине II правительство в неурожайные годы обеспечивало население городов хлебом из государственных хранилищ. Ответственность за пропитание крепостных возлагалась на их помещиков.

Переписка Суворова свидетельствует о том, как энергично трудился он над устройством хлебных запасов для своих крестьян, выказав и здесь организаторскую хватку. Из тех же писем видно, как много хлопот доставляли ему спорные дела с соседями-помещиками, ведь за ущерб, нанесенный крестьянами, отвечал их владелец. Примечательно, что Александр Васильевич с большим недоверием смотрел на хлопоты нанятого им профессионального стряпчего Терентия Ивановича Черкасова, который, по его словам, «вместо дела упражняется только в поэзии». Черкасов грубо льстил Суворову, воспевая его подвиги в стихах и умышленно затягивая решение дел, чтобы вытянуть у клиента побольше денег. Зато староста Мирон Антонов, из зажиточных крестьян села Кончанского, грамотный и толковый, умело и успешно разрешил споры с соседними помещиками и заслужил полное одобрение барина.

Обратим внимание и на такую интересную подробность хозяйственной деятельности помещика Суворова, как нежелание отдавать своих крестьян в рекруты. Согласно государственной разверстке в мирное время брали, как правило, одного с тысячи человек, а в связи с напряженной обстановкой на границах с Турцией в 1784 году забривали четырех. Александр Васильевич приказал, «чтобы в рекруты из крестьян никого не отдавать, а покупали бы чужих рекрутов» в складчину: половину требуемой суммы давал барин, остальное – мир.

Крепостные Суворова из села Маровки Мокшанского уезда Пензенского наместничества, получив этот приказ, решили сэкономить. Пожаловавшись на свое бедственное состояние – из-за неурожая хлеба впору просить милостыню, – они вместо сбора денег предложили отдать в рекруты бобыля, «который никаких податей не платит, а шатается по сторонам года по два и по три, и в дом, Государь, не приходит, и не знаем, где он, бобыль, живет».

Барин был недоволен таким подходом, ведь рекрутские наборы проходили регулярно, а в следующий бобыля могло не оказаться и пришлось бы кому-то из маровских мужиков идти в солдаты. Суворов решил проучить прижимистых крестьян и вступился за одинокого сироту, потребовав от мира поставить бобыля на ноги. Его резолюция была по-военному решительной: «Рекрута ныне купить и впредь також всегда покупать; хотя у кого и неурожай, тех снабдевать миром, а по миру не бродить. Иначе велю Ивана и прочих высечь. Бобыля же отнюдь в рекруты не отдавать. Не надлежало дозволять бродить ему по сторонам. С получением же сего в сей же мясоед этого бобыля женить и завести ему миром хозяйство. Буде же замешкаетесь, то я велю его женить на вашей первостатейной девице, а доколе он исправится, ему пособлять миром во всём: завести ему дом, ложку, плошку, скотину и прочее».

Отметим, что крепостной Суворова Прохор Иванович Дубасов (знаменитый Прошка) стал в 1779 году старшим камердинером барина. Бессменный спутник был с Александром Васильевичем до последней минуты его жизни. Суворов, называвший Прохора «своим другом», завещал отпустить его на волю. Варвара Ивановна попыталась оспорить завещание, но усилиями опекунов несовершеннолетнего сына желание полководца было выполнено – Прохор с семьей получил вольную и был принят в придворный штат.

Поездки по имениям, хлопоты по хозяйству, встречи с хлебосольными соседями-помещиками, охота, устройство певческой капеллы и театра – все эти занятия только на время могли удовлетворить деятельную натуру Суворова.

Известный дореволюционный ученый П.И. Ковалевский в своих «Психиатрических этюдах из истории» высказал интересные суждения о характере полководца: «Суворов жил идеей и для идеи! Всю свою жизнь отдавал военной службе и войскам. В военное время и в походах Суворов не знает усталости и утомления. Ни непогоды, ни невзгоды для него не существовали. Он был всегда счастлив, доволен и прекрасно настроен. Хуже бывало в мирное время. Не было дела, не было живого захватывающего интереса. Суворов томился, Суворов скучал, хандрил и капризничал».

Десятого декабря 1784 года он садится за письмо Потемкину. Это предновогоднее послание принадлежит к числу самых откровенных исповедей Суворова. Александр Васильевич просит поручить ему особую команду, упоминая о «ваканции» по дивизиям Брюса и Репнина, которые дислоцировались в Московской и Смоленской губерниях. «В стороне первой я имею деревни, – уточняет Суворов, – но всё равно, Светлейший Князь! где бы я от высокой милости Вашей Светлости особую команду не получил, хотя в Камчатке».

Он сообщает о покупке под вексель девяноста двух душ и мимоходом напоминает о своей бережливости в трате казенных сумм: за время командования Кубанским корпусом он сэкономил 100 тысяч рублей, при этом сам до сих пор не получил жалованье за четыре месяца. «Вот мое корыстолюбие!» – восклицает Суворов, давая понять, что просит особую команду не для собственной выгоды, а ради пользы дела. Далее следует замечательное по искренности и смелости изложение его символа веры:

«Служу я, Милостливый Государь, больше 40 лет и почти 60-ти летний, одно мое желание, чтоб кончить Высочайшую службу с оружием в руках. Долговременное мое бытие в нижних чинах приобрело мне грубость в поступках при чистейшем сердце и удалило от познания светских наружностей; препроводя мою жизнь в поле, поздно мне к ним привыкать.

Наука просветила меня в добродетели; я [не] лгу, как Эпаминонд, бегаю, как Цесарь, постоянен, как Тюренн, и право-душен, как Аристид. Не разумея изгибов лести и ласкательств к моим сверстникам, часто неугоден. Не изменил я моего слова ни одному из неприятелей, был щастлив потому, что я повелевал щастьем.

Успокойте дух невинного пред Вами, в чем я на Страшном Божием суде отвечаю, и пожалуйте мне особую команду… Исторгните меня из праздности, но не мните притом, чтоб я чем, хотя малым, Графом Иваном Петровичем (Салтыковым. – В. Л.) недоволен был, токмо что в роскоши жить не могу».

Сознавая дарованный ему от Бога талант, Суворов без ложной скромности сравнивает себя с великими полководцами: римлянином Юлием Цезарем, французом Тюренном, героем древних Фив Эпаминондом и афинянином Аристидом. Завистникам он отвечает афоризмом: «Был щастлив потому, что я повелевал щастьем». Об одном Суворов просит своего друга и благодетеля: «Исторгните меня из праздности».

Мы не знаем ответа Потемкина. Занимавшийся заселением и устройством новых провинций на юге, строительством Черноморского флота и его главной базы Севастополя, он в конце июня был вызван в Петербург – императрица, потрясенная скоропостижной смертью молодого красавца Александра Ланского, потеряла интерес к жизни. Потемкину удалось вернуть Екатерину к жизни. Главным лекарством стали государственные дела, которые князь предлагал на обсуждение и решение своей тайной супруге, зная, что привычка к постоянной работе возьмет верх над душевным кризисом.

Четвертого сентября 1784 года императрица подписывает указ о назначении на место умершего московского главнокомандующего графа 3. Г. Чернышева графа Я.А. Брюса. В тот же день Потемкин представляет ей на рассмотрение проект об учреждении университета в Екатеринославе. Его планы грандиозны. Он мечтает о том, чтобы Екатеринослав сделался крупным культурным центром, куда бы потянулась молодежь из Греции, Молдавии, Валахии, славянских стран, порабощенных Портой. Он рассказывает императрице о Тавриде, о прекрасной естественной гавани и растущем на ее берегах новом городе-порте Севастополе. Именно в эти тяжелые для Екатерины дни светлейший князь увлекает ее идеей совершить путешествие в Крым.

На следующий день императрица покидает Царское Село и возвращается в столицу. 8 сентября двор и дипломаты видят ее у обедни после трехмесячного перерыва. 13 октября Екатерина утверждает план застройки Екатеринослава. 15-го следует рескрипт Потемкину о мерах по предотвращению «опасной болезни» в Екатеринославском наместничестве.

В вихре дел Потемкин не забыл своего друга. 5 ноября он уведомляет Суворова о награждении его золотой медалью за участие в присоединении Крымского ханства к России.

1785 год соправитель императрицы провел в Петербурге. 14 января Екатерина подписала рескрипт Потемкину об умножении и преобразовании армии. Еще весной 1783 года он подал записку «Об одежде и вооружении сил», в которой говорилось:

«Одежда войск наших и амуниция таковы, что придумать еще нельзя лучше к угнетению солдата. Тем паче, что он, взят будучи из крестьян, в тридцать лет уже почти узнаёт узкие сапоги, множество подвязок, тесное нижнее платье и пропасть вещей, век сокращающих.

Красота одежды военной состоит в равенстве и в соответствии вещей с их употреблением. Платье должно служить солдату одеждою, а не в тягость. Всякое щегольство должно уничтожить, ибо оно плод роскоши, требует много времени и иждивения и слуг, чего у солдата быть не может…

Завивать, пудриться, плесть косы – солдатское ли сие дело? У них камердинеров нет. На что же пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукою, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что встал, то и готов! Если б можно было счесть, сколько вьщано в полках за щегольство палок и сколько храбрых душ пошло от сего на тот свет! И простительно ли, чтоб страж целости Отечества удручен был прихотьми, происходящими от вертопрахов, а часто и от безрассудных?»

Екатерина утвердила предложения главы Военной коллегии. Было введено новое обмундирование: шаровары, суконная куртка, мягкие сапоги с портянками, холщовое нижнее белье, нарядная кожаная или фетровая каска с плюмажем. Практичная, удобная форма была встречена армией с восторгом. Она не только облегчила солдатскую жизнь, но и позволила казне сэкономить значительные суммы. Солдаты европейских армий могли только завидовать русским.

Опираясь на богатый боевой опыт, на мысли и наставления Румянцева и других передовых военных деятелей России и зарубежья, Потемкин требовал обучать солдат тому, что пригодится на войне. Он решительно выступил против муштры и палочной дисциплины. Горячим сторонником и последовательным проводником этих идей в жизнь был Суворов.

Двадцать первого апреля 1785 года Екатерина подписала «Жалованную грамоту дворянству». За ней последовала «Жалованная грамота городам». 24 мая – 19 июня состоялась подготовленная Потемкиным поездка императрицы через Вышний Волочек в Москву. Помимо свиты Екатерину сопровождали аккредитованные при российском дворе дипломаты. Сразу же по возвращении в Петербург последовал рескрипт Потемкину (26 июня) об умножении сил на китайской границе. 10 августа светлейший князь поднес государыне разработанные им штаты строящегося Черноморского флота и планы строительства крепостей в Тавриде. По его убеждению там «главная одна только крепость должна быть – Севастополь – при гавани того же имени». Спустя три дня последовала конфирмация (утверждение) штатов Черноморского флота. Особого внимания требовала обстановка на Кавказе. Только благодаря демаршу русского правительства было предотвращено двойное нападение на царство Ираклия II: с севера – турецкого наемника Омар-хана, с юга – правителя Ахалцихской провинции Турции Сулейман-паши.