355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вячеслав Лопатин » Суворов » Текст книги (страница 12)
Суворов
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 02:36

Текст книги "Суворов"


Автор книги: Вячеслав Лопатин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

Представление о награждении своих помощников Потемкин подал заблаговременно. Суворов оказался среди тех, чьи заслуги в освоении «полуденного края» и укреплении его обороноспособности были достойно отмечены. В автобиографии он отметил: «1787 года июня 11 дня, при возвращении Ея Императорского Величества из полуденного краю, Всемилостивейшим благоволением пожалована табакерка золотая с вензелем Ея Императорского Величества, украшенная бриллиантами».

На самом деле этим числом помечено письмо Потемкина: «Милостивый Государь мой Александр Васильевич! Всемилости-вейше пожалованную Вам от Ея Императорского Величества, с вензелевым Ея Величества именем, табакерку имею честь препроводить к Вашему Превосходительству, присовокупляя к тому уверение об истинном к Вам почтении». В постскриптуме светлейший князь сообщил новость: «Ея Императорское Величество пожаловать изволила Харьковскую Губернию в мое управление».

Пока российская императрица и сопровождавшие ее лица возвращались из путешествия, международная обстановка резко обострилась. Восстание в принадлежавших Австрии бельгийских провинциях связало руки союзнице России. Англия и Пруссия подталкивали Турцию к разрыву с Россией. Партия войны во главе с визирем Юсуф-пашой буквально взяла в осаду султана Абдул-Хамида, который в самом начале своего правления заключил мир с северным соседом, прекратив давно проигранную войну. Теперь же закулисные подстрекатели к новой войне обещали туркам помощь, внушая им, что Россия ничего не сделала для укрепления в Северном Причерноморье. Миф о «потемкинских деревнях» еще не был литературно оформлен Гельбигом, но, безусловно, уже использовался в информационной войне.

Визирь Юсуф-паша пошел напролом и сумел «дожать» султана. От российского посланника Якова Ивановича Булгакова в ультимативной форме потребовали согласия на возвращение Крыма. Булгаков отверг ультиматум, после чего 5 августа в нарушение всех международных норм после приема у визиря был арестован и препровожден в Семибашенный замок в Константинополе. 13 августа Порта официально объявила России войну.


«НАША КИНБУРНСКА КОСА ВСКРЫЛА ПЕРВЫ ЧУДЕСА»

В начавшейся войне первый и мощный удар турок отразил Суворов. В ходе кровопролитного сражения его войска уничтожили на Кинбурнской косе десант противника, прикрываемый огнем господствовавшего на Черном море турецкого флота. По горячим следам солдаты сложили песню о победе:

 
Ныне времечко военно,
От покоев удаленно.
Наша Кинбурнска коса
Вскрыла первы чудеса.
 

Война, принесшая Суворову российскую и европейскую славу, вошла в историю под именем второй Русско-турецкой. Она и была таковой в царствование Екатерины Великой. Но для России это была седьмая за 100 лет война за выход к Черному морю. Выдающиеся победы русской армии и молодого Черноморского флота поражают воображение. Однако, как ни странно, именно эта победоносная война окружена легендами. Главнокомандующего Потемкина обвиняли (и обвиняют по сей день) в бездарности, неумении пользоваться результатами побед и даже в том, что он, завидуя таланту Суворова, мешал своему гениальному подчиненному успешно вести войну.

Ответ на эти обвинения дал в 1891 году замечательный русский военный историк Д.Ф. Масловский, по инициативе которого началось издание четырех томов архивных документов, относящихся к деятельности Потемкина в войне 1787—1791 годов. «Блестящие эпизоды подвигов Суворова во вторую турецкую войну… составляют гордость России, – писал Масловский. – Но эти подвиги (одни из лучших страниц нашей военной истории) лишь часть целого; по оторванным же отдельным случаям никак нельзя судить об общем, а тем более делать вывод о состоянии военного искусства… Вторая турецкая война, конечно, должна быть названа "потемкинскою". Великий Суворов, столь же великий Румянцев занимают в это время вторые места».

Ученый подчеркнул, что выводы о бездарности светлейшего князя как полководца ненаучны и сделаны «без опоры на главнейшие материалы». Документы свидетельствуют, что «Потемкин имел вполне самостоятельный и верный взгляд на сущность самых сложных действий войск на полях сражений». Именно он в эту войну «является первым главнокомандующим нескольких армий, оперировавших на нескольких театрах». Он же дает и первые образцы управления этими армиями и флотом путем общих указаний (директив). Потемкин обладал замечательным даром стимулировать у своих подчиненных максимум напряжения сил для достижения поставленной цели.

Боевые действия велись на огромном пространстве от Кавказа до Дуная. Сражения выигрывали генералы и адмиралы, но замысел кампаний, группировка сил и направление ударов разрабатывались главнокомандующим. Он опередил свое время и не был понят современниками, привыкшими видеть полководца во главе армии на поле сражения.

Критики Потемкина не замечали очевидных истин. Война, развязанная Турцией, оказалась для России войной против мощной коалиции. Через год после ее начала Швеция открыла боевые действия в Финляндии и на Балтийском море. В конце 1789 года Пруссия, заключившая союз с Польшей и поддержанная Англией, стала представлять угрозу на западных границах. Всё это должен был учитывать Потемкин. Россия с честью вышла из тяжелого положения, и заслугу в этом главнокомандующего отрицать невозможно.

Следует сказать, что легенды о зависти и даже прямой вражде «капризного фаворита» к Суворову родились в «суворовской» литературе. Наиболее «убедительно» об этом рассказал русский немец Фридрих фон Смитт в монографии «Суворов и падение Польши». Автор получил от Дмитрия Ивановича Хвостова ценнейшее собрание неопубликованных суворовских писем, адресатом которых являлся сам Хвостов, которому Суворов доверял свои тайны и сомнения. Подавляющее большинство писем относится к 1791—1796 годам, причем особенно часто и откровенно Александр Васильевич писал тогда, когда ему казалось, что он оттерт завистниками от боевой деятельности. На глаза Смитту попались резкие выпады Суворова против Потемкина (лето 1791 года) с обвинениями светлейшего во властолюбии. Прибавив к ним ходячий анекдот о размолвке покорителя Измаила с главнокомандующим, Смитт выстроил версию о непримиримой вражде Потемкина с Суворовым.

Однако подобный вывод был основан на поверхностном прочтении писем. Смитт не разобрался в обстановке, в которой оказался Суворов по приезде в Петербург в 1791 году. Если конфликт и был, то, во-первых, он не являлся столь острым, как казалось исследователю, а во-вторых, его виновником являлся сам Суворов. Одновременно версию о самом завистливом враге Суворова выдвинул бойкий и плодовитый журналист Николай Полевой. Первое издание его книги «История князя Италийского, графа Суворова-Рымникского генералиссимуса Российских войск» вышло в 1843 году. Эта книга получила несравненно более широкую известность, чем труд Смитта, выдержала семь изданий и надолго стала самой популярной биографией великого полководца. «Наступило царство Полевого», – отметил в 1911 году знаток жизни Суворова П.Н. Симанский. Версия Смитта—Полевого была принята большинством историков. Ее повторили все биографы генералиссимуса, в том числе такой авторитет, как профессор Александр Фомич Петрушевский.

По словам профессора, Потемкин «знал Суворова давно и потому собственной инициативой взял его в свою армию перед началом войны, дал ему важный пост и зачастую советовался с ним, в чем удостоверяет их переписка». Но тот же Потемкин решил отказаться от помощи Суворова после размолвки под Очаковом летом 1788 года, «потому что самолюбие и эгоизм его пересиливали все другие соображения». При распределении генералитета на должности на кампанию 1789 года (в разгар войны!) Потемкин не включил Суворова в списки действующих генералов, то есть фактически отстранил его от боевой деятельности. Опальный полководец сумел получить назначение лишь после жалобы императрице.

Правда, отмечает Петрушевский, после фокшанской и рымникской побед Потемкин забыл неприязнь к Суворову и хлопотал перед императрицей о «знатной награде» победителю. Но через год, после блестящего штурма Измаила, между героем и его начальником произошло новое столкновение. Недовольный медлительностью и некомпетентностью Потемкина, Суворов решил высказать ему правду в глаза. Тот вознегодовал, «обнес» его перед Екатериной, и покоритель Измаила не получил за свою выдающуюся победу достойной награды, на которую рассчитывал, – чина фельдмаршала.

Советские авторы растиражировали эти версии в сотнях тысячах экземпляров, а отечественные и зарубежные энциклопедии, словно соревнуясь между собой, не устают обвинять Потемкина в том, что он мешал Суворову успешно вести войну.

Переписка Потемкина с Суворовым еще ждет своего издателя и комментатора. Однако уже изданные письма и служебные документы производят однозначное впечатление: это переписка единомышленников. Причем Суворов признает за Потемкиным первое место не по форме, а по существу. Основываясь на этой переписке, опубликованных ранее материалах и архивных документах, я в конце 1970-х годов написал книгу «Потемкин и Суворов», в которой проследил совместную службу и боевую деятельность героев книги. И если исполинская фигура Потемкина в период второй Русско-турецкой войны заслоняет фигуру Суворова, то таковой была истинная субординация двух гениальных деятелей Екатерининского века, таковой была их роль в решении великой исторической задачи – утверждения России на берегах Черного моря.

Итак, война уже стучалась в дверь. Стояла страшная жара. Потемкин после расставания с императрицей занемог и переехал из Кременчуга в село Михайловку под Елизаветградом. Приходившие из Константинополя известия были противоречивы. К ожиданию разрыва с Турцией прибавлялись заботы о закупке хлеба для армии и проблемы в связи с умножившимся числом больных. По приказу князя все работы в Херсоне были приостановлены до середины сентября.

По предписанию Потемкина под Ольвиополем у самой границы начали собираться войска. Всем начальникам было указано совершать сборы втайне, не давая туркам ни малейшего повода к беспокойству. Оборону самого ответственного боевого участка от Кинбурна до Херсона главнокомандующий поручил Суворову.

В местах, удобных для высадки десанта, спешно укреплялись редуты (сомкнутые полевые укрепления) и более крупные ретраншементы с главным валом и оборонительными постройками. Цепь постов донских казаков обеспечивала наблюдение за низовьями Буга, Днепра и лиманом. В Глубокой пристани у самого устья Днепра базировалась небольшая парусная эскадра под начальством контр-адмирала Н.С. Мордвинова: два корабля – 54– и 40-пушечный, три галеры, три канонерские лодки и 20 мелких судов. Фрегат «Скорый» и бот «Битюг» находились неподалеку от Очакова, чтобы сопровождать в Севастополь недавно спущенные со стапелей в Херсоне и спешно вооружаемые два линейных корабля «Владимир» и «Иосиф». Основные силы Черноморского флота (три линейных корабля, семь фрегатов и др.) стояли в прекрасной севастопольской гавани.

«Милостивый Государь мой, Александр Васильевич. Болен бых и посетисте мя, – читаем мы в письме Потемкина Суворову от 8 августа. – Евангелие и долг военного начальника побуждают пещись о сохранении людей. Когда Вы возьмете труд надзирать лазареты, то врачи будут стараться паче. Предписанные лекарства и наблюдение чистоты суть средства наиудобнейшие к пресечению. Я худо сплю от сей заботы, но надеюся на милость Божию и полагаюсь на Ваши неусыпные труды».

Суворов ответил:

«Светлейший Князь, Милостивый Государь! Турецкая флотилия под Очаковом ныне состоит: фрегат около 40 пушек, три корабля 60 пушечных, 6 шебек 10 пушечных, 6 фелюг 5 пушечных, военный бот… 12 пушечный, протчих 15 фелюк и мелких тартан 1 пушечных. Войска полевого было около 3000; более конницы; ныне гораздо уменьшилось; конницы ж осталось до 500 албанцев; более уходят, нежели прибывают по притчине, что Паша не довольную порцию производит за недостатками.

Милостивое письмо Вашей Светлости от 8 августа получил и повеления Вашей Светлости выполнять потщусь. Больные мне наибольшая забота. Несказанная милость, что изволили уволить от работ, я караулы уменьшу… Между Збурьвска и Кинбурна у Александровского редута приставали вооруженные турки на лодке из камышей и побранились с казаками. Генерал-Майор Рек их ласково отпустил. Очаковский Паша обещал… впредь своих посылать с билетами, как и за соль, ежели случитца.

Очаковское крепостное строение продолжается, работников мало…

Мне осмотром надлежит связать внимание здешнего ныне спокойного капитала (Херсона, считавшегося «капиталем» – столицей Юга. – В.Л.) с Бугскою стороною, куда, здесь управясь, поеду».

Восемнадцатого августа Потемкин уведомил Румянцева:

«Из приложенной при сем копии с последней реляции Господина Посланника Булгакова Ваше Сиятельство изволите усмотреть укрощение духов при Порте в соответствии миролюбивых намерений Султанских. Но вслед за оною получил я донесение от вице-консула в Яссах Господина Селунского, что Господарь Молдавский присылал к нему гетмана своего объявить о открытии войны между Россиею и Портою и что Министр наш при Порте арестован.

Я, хоть не утверждаюсь еще на сем известии, ожидая чрез посланных моих достоверного обо всём сведения, однако же почитаю за долг донести Вашему Сиятельству и покорно просить, как о приближении войск Ваших к границам на случай нужды, так и о скорейше ко мне отправлении Лифляндского корпуса егерского».

В тот же день главнокомандующий ордерами предупредил своих подчиненных об объявлении Турцией войны и потребовал усилить бдительность и сообщать обо всех движениях турок. 20 августа Потемкин писал Суворову:

«Из письма Вашего к Попову я видел, сколько Вас тяготят обстоятельства местных болезней. Мой друг сердешный, ты своей персоной больше десяти тысяч. Я так тебя почитаю и ей-ей говорю чистосердешно.

От злых же Бог избавляет. Он мне был всегда помощником. Надежда моя не ослабевает, но стечение разных хлопот теснит мою душу, и скажу Вам правду, что сердце мое столь угнетено, что одна только помощь Божия меня утешает. Что Вы только придумать можете к утешению больных, всё употребляйте. Я не жалею расходов. Вода ли дурна, приищите способ ее поправлять переваркою или уксусом. Винную порцию давайте всем. В жарких местах наружная теплота холодит желудок, то и должно его согревать спиртом.

Рекрут я на укомплектование приказал отправить, кои прежде месяца не будут.

Как много в Херсоне иностранных, то скрывайте от них число больных, показывая, что много выздоровело. Я дал ордер отпустить всё, что нужно, на поправление казарм. А за всем еще скажу Вам, что мне крайне нужно узнать, что слышно в Очакове. О сем проведать можно чрез обыкновенного посыльного из Кинбурна, которому объявите, что я приказал ему сверх его жалованья производить на расходы еще 2000 рублев…»

Не успел курьер с этим письмом прискакать в Херсон, как прозвучали первые выстрелы: турецкие корабли внезапно напали на стоявшие под Очаковом фрегат «Скорый» и бот «Битюг». Русские моряки успешно отразили нападение и ушли к Глубокой пристани.

Суворов сразу же начал усиливать войска на самом угрожаемом направлении. 22 августа он пишет Потемкину из Херсона:

«Увенчай Господь Бог успехами высокие Ваши намерения, как ныне славою "Скорого" и "Битюга", и соблюди Ваше дражайшее здоровье. За милостивое письмо Вашей Светлости тут вся моя благодарность. Повеления в нем исполню. Старику Реку (начальнику войск в Кинбурне. – В.Л.)я отправляю его бывший полк налегке. Пехоты у него для полевого действия было только сот 5—6. Херсонский пехотный полк выступил для формирования, здесь за расходами – пехоты 1000. Смоленский драгунский на средине пункта отсюда к Глубокой… Глубокая ограждена. Адмирал (Мордвинов. – В. Л.) трудится, я туда сегодня съезжу, к Бугу ж недосуг.

Вчера поутру я был на броде Кинбурнской косы, на пушечный выстрел. Варвары были в глубокомыслии и спокойны. Против полден обратился сюда…

Накануне разрыва Очаковский паша нашего из Кинбурна присланного принимал ласково, сказывал, что наш посланник арестован и замкнут в титле Стамбульского кабальника. В ночь запорожцев ушло к Кинбурну человек 25, сказывая, что их принуждают готовить оружие, что ударят на наш фрегат и бот и потом на Кинбурн…»

Машина войны набирала обороты. Суворов поскакал в Кинбурн, чтобы еще раз лично осмотреть места предстоящих боев. Как и Потемкин, он был убежден, что именно эта маленькая крепость станет первой целью атаки турок, затем последует наступление на Глубокую пристань и Херсон. Это подтвердили перебежчики-запорожцы. После ликвидации Сечи в 1775 году часть из них ушла за границу и поселилась на турецком берегу лимана. Они не хотели воевать под знаменами своих давних врагов и стали переходить на русскую сторону. Вскоре по приказанию Потемкина Суворов начал формировать из запорожцев, оставшихся верными России, и из перебежчиков отряд (кош) «верных казаков», который впоследствии с отличием сражался на протяжении всей войны и в награду получил земли на Кубани, положив начало славному Кубанскому казачьему войску.

Биографы генералиссимуса справедливо подчеркивают энергию, неутомимость и бодрость духа Суворова, но искажают до неузнаваемости образ Потемкина, обвиняя его в нерешительности, хандре, чуть ли не в панике.

Война шла на огромном пространстве – от Северного Кавказа до Днепра и Буга. Главнокомандующий ни на секунду не выпускал из рук нити управления войсками и флотом. Замечателен его приказ севастопольскому флоту: «Атаковать неприятеля и во что бы то ни стало сразиться. Естьли б случилось и погибнуть, то чтобы сие вдвое было туркам чувствительнее». Князь был уверен, что искусство и храбрость русских моряков лишат противника свободы действий в Причерноморье.

Границы по Бугу и Днепру были надежно прикрыты войсками; силы, дислоцированные в Крыму, собраны в кулак и готовы встретить десанты. Кубанский и Кавказский корпуса получили задание действовать наступательно. В Петербург полетели требования о новом наборе рекрутов. Войска Румянцева выступили из мест дислокаций и выдвинулись на правобережье Днепра, прикрывая правый фланг армии Потемкина. Но главная забота – Херсон, Глубокая, Кинбурн. Именно здесь действовал Суворов, именно его и только его Потемкин в своих письмах называл «другом сердешным». 1 сентября он наставлял своего любимца:

«Показания вышедшего из Очакова частию, может быть, и справедливы. Частию же похожи и на хвастовство, турецкому народу свойственное. Ты, мой друг сердешный, преодолеешь своим усердием их замашки. Нельзя ли как-нибудь удостовериться о истине нового флота – вправду ли он прибыл.

Я бы советовал Вам Мариупольский полк придвинуть ближе к Кинбурну, поставя ево там, где лутче вода и корм. Тоже Санкт-Петербургский, когда прибудет. Павлоградский же оставьте у мосту. Казакам подтвердите бдение иметь неоплошно. Боже дай Вам здоровье и помощь».

Отметим, что Мариупольский и Павлоградский легкоконные полки вскоре внесут победный перелом в Кинбурнское сражение.

Тринадцатого сентября Суворов донес о начале бомбардировки крепости со стороны моря. Перебежчики-греки из Очакова принесли важные сведения: крупные силы турецкого флота идут к Очакову из Варны; как только они прибудут, десант попытается взять Кинбурн.

Сам Суворов уже там. 14 сентября он докладывает о результатах жестокой бомбардировки крепости (убито пять рядовых) и ответной стрельбы (точным попаданием взорван линейный корабль, поврежден фрегат). В ночь с 13 на 14 сентября противник попытался высадить пробный десант, но был отбит. Бомбардировка крепости с моря продолжается.

В вихре дел Потемкин даже забывает вовремя отправить донесения императрице, которая выговаривает ему: «Третья неделя, как я от Вас не имею ни единой строки, почему нахожусь в великом душевном беспокойстве сколько по делам, так и о Вашем здоровье».

Наконец 23 сентября курьер привозит новости с театра войны:

«Прежде всего начну, что Кинбурн неприятель жестоко притесняет, направя все свои бомбарды, и 4 сутки безпрестанно канордирует и бомбардирует как днем, так и ночью. Вред он причинил еще небольшой. Убито у нас 4, а ранено 10.

Бог вливает бодрость в наших солдат. Они не унывают… Командует тем отрядом Генерал-майор Рек, курляндец, храбрый и разумный, по-русски разумеет, как русский, и сие много значит для людей. Комендант тамо Тунцельман – человек испытанный.

Над всеми ими в Херсоне и тут Александр Васильевич Суворов. Надлежит сказать правду: вот человек, который служит потом и кровью. Я обрадуюсь случаю, где Бог подаст мне его рекомендовать. Каховский в Крыму – полезет на пушку с равною холодностию, как на диван, но нет в нем того активитета, как в первом. Не думайте, матушка, что Кинбурн крепость. Тут тесный и скверный замок с ретраншементом весьма легким, то и подумайте, каково трудно держаться тамо. Тем паче, что сто с лишним верст удален от Херсона. Флот Севастопольский пошел к Варне. Помоги ему Бог».

До самого последнего времени биографы Суворова об этом отзыве не знали, хотя ответ Екатерины был хорошо известен: «Усердие Александра Васильевича Суворова, которое ты так живо описываешь, меня весьма обрадовало. Ты знаешь, что ничем так на меня не можно угодить, как отдавая справедливость трудам, рвению и способности. Хорошо бы для Крыма и Херсона, естьли б спасти можно было Кинбурн. От флота теперь ждать известия».

В том же письме Потемкин признался, что очень устал: «…забот миллионы, ипохондрия пресильная. Нет минуты покою. Право, не уверен, надолго ли меня станет. Ни сна нет, ни аппетиту. Всё в играх, чтобы где чего не потерять. Когда уже удалюсь или скроюсь, что свет обо мне не услышит?! Это проклятое оборонительное положение. Один Крым с Херсоном держит пехотных полков 20. Какая бы из сего была армия! Да больные, ох, много отнимают сил». «Молю Бога, чтоб тебе дал силы и здоровье и унял ипохондрию, – отвечала государыня. – Для чего не берешь к себе генерала, который бы имел мелкий детайль. Скажи, кто тебе надобен, я пришлю. На то даются Фельдмаршалу Генералы полные, чтоб один из них занялся мелочью, а Главнокомандующий тем не замучен был. Что не проронишь, того я уверена, но во всяком случае не унывай и береги силы».

Суворов с его неуемной энергией бдительно следил за военной ситуацией и, готовясь к боям, ободрял войска. Он решился поделиться с начальником планами («мечтами») относительно предстоящих боевых действий. Восхищенный боем «Скорого» и «Битюга», он предлагал послать севастопольский флот под Очаков, чтобы вместе с имевшейся на лимане эскадрой блокировать крепость с моря, а сухопутные войска двинуть на Очаков.

Однако главнокомандующий, располагавший надежными сведениями о мощи турецкого флота, не разделял оптимизма подчиненного. Противник, благодаря превосходству на море, держал в своих руках инициативу, выбирая места для десантов. Сообщая Екатерине о том, что всё готово к отражению нападения, Потемкин точно обрисовал обстановку:

«Я защитил, чем мог, сторону Буга от впадения. Кинбурн перетянул в себя почти половину херсонских сил. Со всем тем мудрено ему выдержать, естли разумно поступят французы – их руководители… Сии злодеи издавна на нас целят…

Флоту приказано атаковать, что б во что ни стало. От храбрости сих частей зависит спасение. Больше я придумать не могу ничего».

Потемкин не скрывал трудностей: Кинбурн доступен для обстрела с лимана и с моря. Удержать его трудно – вся надежда на севастопольский флот. Близилась зима, и боевые действия должны были приостановиться. Он просил разрешения хотя бы на краткое время побывать в Петербурге, сдав командование армией Румянцеву: «Ей Богу, я ни на что не годен. Теперь нужна холодность, а меньше большая чувствительность, какова во мне. К тому же, Боже сохрани, ежели бы зделалась какая потеря, то естли не умру с печали, то наверное все свои достоинства я повергну стопам твоим и скроюсь в неизвестности. Будьте милостивы, дайте мне, хотя мало, отдохнуть».

Светлейший князь будто предчувствовал беду. Но пришла она с той стороны, откуда никто не ожидал. Была получена страшная весть: флот попал в сильнейший шторм и погиб. Потрясенный Потемкин в письме супруге-императрице берет всю ответственность на себя: «Бог бьет, а не Турки. Я при моей болезни поражен до крайности, нет ни ума, ни духу. Я просил о поручении начальства другому… Не дайте чрез сие терпеть делам… Хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь, которая, думаю, и не продлится. Теперь пишу к Графу Петру Александровичу, чтоб он вступил в начальство, но, не имея от Вас повеления, не чаю, чтоб он принял». С той же открытостью он пишет и своему учителю Румянцеву, сообщая о решении сдать ему командование армией.

Письма датированы 26 сентября. Дорога в Петербург занимала семь—девять дней, дорога в имение Румянцева на Украине – два-три. Не сговариваясь, Екатерина и Румянцев выказали Потемкину решительную поддержку: только он способен успешно двигать военную махину. Достойно внимания, что граф Петр Александрович посоветовал послать в Крым Суворова как человека надежного и прекрасно знающего местные условия.

Сильная придворная партия (братья Александр и Семен Воронцовы, Петр Завадовский и на первых порах Александр Безбородко) добивалась поручения главного командования герою прошедшей войны – фельдмаршалу Румянцеву. Приезд Потемкина в Петербург, какими бы причинами он ни был вызван, мог серьезно подорвать его авторитет. Уверенная в силе духа светлейшего князя, Екатерина, казалось бы, пошла ему навстречу – подписала два рескрипта: Потемкину (о разрешении временно сдать командование) и Румянцеву (о принятии его на себя), – но послала оба Григорию Александровичу. И не ошиблась. Курьер с рескриптами еще скакал на юг, когда Потемкин узнал, что флот начал собираться в севастопольской гавани. Эта новость пришла 26 сентября, сразу после отправки им просьбы о сдаче командования.

Корабли получили сильные повреждения, но были на плаву. Уцелел и золотой фонд молодого флота – обученные экипажи. Потемкин остался на посту. Душевный кризис, который любят расписывать критики князя, длился всего пять-шесть дней. Но даже в это тяжелое для него время Григорий Александрович ни на мгновение не оставлял руководства войсками. Так, получив рапорт Суворова от 27 сентября, в котором сообщалось о намерении отпустить Санкт-Петербургский драгунский полк на зимние квартиры, потому что наступивший период штормов не позволит неприятелю высадить десант под Кинбурном, Потемкин наложил резолюцию: «Чтобы обождал отправлением полков конных, по крайней мере, до половины месяца».

Главнокомандующий оказался прав. 30 сентября турецкие корабли подвергли Кинбурнскую крепость жестокой бомбардировке, а 1 октября на оконечности косы стал высаживаться десант.

Давно приучивший себя вставать с первыми петухами, Суворов на рассвете 2 октября диктует рапорт о первой большой победе начавшейся войны: «Турки на Кинбурнской косе, приближась от крепости на версту. Мы им дали баталию! Она была кровопролитна, дрались мы чрез пятнадцать сделанных ими перекопов, рукопашный бой обновлялся три раза. Действие началось в 3 часа пополудни и продолжалось почти до полуночи беспрестанно, доколе мы их потоптали за их эстакад на черте мыса в воду и потом возвратились к Кинбурну с полною победою…» Кратко сообщив о потерях своих войск и отметив заслуги двух офицеров, Александр Васильевич прерывает диктовку: «Подробнее Вашей Светлости я впредь донесу, а теперь я нечто слаб, Светлейший Князь».

На следующий день, получив ответ главнокомандующего, Суворов собственноручно пишет ему:

«Батюшка Князь Григорий Александрович! Простите мне в штиле, право, силы нет, ходил на батарею и озяб. Милостивое Ваше письмо получил. Ей-ей всякий день один раз к Вашей Светлости курьера посылал.

Флот наш, Светлейший Князь, из Глубокой вдалеке уже здесь виден. О! коли б он, как баталия была, в ту же ночь показался, дешева б была разделка. Кроме малого числа, все их морские солдаты были на косе против нас… Какие ж молодцы, Светлейший Князь, с такими я еще не дирался; летят больше на холодное ружье. Нас особливо жестоко и почти на полувыстреле бомбами, ядрами, а паче картечами били. Мне лицо всё засыпало песком и под сердцем рана картечная ж… У нас урон по пропорции мал, лишь для нас велик: много умирает от тяжелых ран… Но, Милостивый Государь, ежели бы не ударили на ад, клянусь Богом! Ад бы нас здесь поглотил…

Реляция тихо поспевает; не оставьте, батюшка, по ней рекомендованных, а грешников простите. Я иногда забываюсь. Присылаю Вашей Светлости двенадцатое знамя».

В официальном рапорте от того же числа Суворов оправдывается: «Реляция, Светлейший Князь, сегодня не поспеет, и сего дня мы отправляем благодарственный молебен Всемогущему Богу за дарованную им нам победу!» Реляция была закончена 4 октября. Как уже говорилось, сам Александр Васильевич, подобно другим командующим крупными соединениями, никогда не писал официальных реляций о своих победах, предпочитая диктовать их адъютантам. Замечательно его признание, сделанное правителю канцелярии Потемкина Попову в письме от 11 октября: «Пришлите, братец Василий Степанович! какого к нам беллетриста для сочинения журнала. Это идет к славе России! Иван Григорьевич [Рек] древнее меня, я ж, право, слаб… Притом, Милостивый Государь мой, Вы знаете, каково писать про себя. Про меня в журналах неправедно писывали, и то давно отбило у меня вкус к журналам. Лутчий здесь Репнинский, да и тому не написать; Кутузову – отлучитца нельзя».

В этих строках страстная натура великого воина как на ладони. Он никогда не забывал, как официальным описанием у него была украдена победа при Козлудже, поставившая точку в предыдущей войне с Турцией. И вот новая война с тем же противником и первая большая победа. Писать о ней необходимо – «идет к славе России». Из всех подчиненных это мог бы хорошо сделать только Михаил Илларионович Кутузов, да он со своими бугскими егерями охраняет важный участок границы. Раз так, то пусть пишет «беллетрист», каких много в штабах.

Александр Васильевич прибеднялся – он прекрасно владел пером, но считал, что самому писать о своих подвигах не по-христиански.

Сражение запечатлелось в его памяти. Полководец не раз будет мысленно возвращаться к нему. Так, 20 декабря 1787 года он пишет двенадцатилетней дочери: «Любезная Наташа! Ты меня порадовала письмом… Больше порадуешь, как на тебя наденут белое платье [7]7
  Период пребывания в Смольном делился на четыре класса или возраста, отличавшиеся цветом форменной одежды: воспитанницы 6—9 лет носили платья коричневого (кофейного) цвета, девочки 9—12 лет – голубые, 12—15 – серые, 15—18 лет – белые.


[Закрыть]
, и того больше, как будем жить вместе… У нас все были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы, а как вправду потанцовали, то я с балету вышел – в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили: насилу часов чрез восемь отпустили с театру в камеру…»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю