Текст книги "Суворов"

Автор книги: Вячеслав Лопатин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)

Он мысленно окидывает взором свою службу и делает заключение: Репнин был и остается его главным соперником:

«Один меня недавно спросил: Кто наглее и скрытнее князя Репнина?

Мне С[вятого] Андрея – "Ежели расточать милости, что останется при мире?"

П[ринц] Де Линь – "Ежели так откладывать, у нас никто служить не будет".

Я ранен. – Поносит меня громогласно… и умирающему мне отдает благодушный кондолеанс (соболезнование. – В. Л.).

Я под Измаил. – Простодушно: "Право, не его дело крепости брать. Увидите"…

– "Оставляете Суворова: поведет армию в Царьград или сгубит! Вы увидите" [24]24
  В феврале 1791 года Потемкин, отъезжая в Петербург, хотел оставить армию Суворову, но вмешался Репнин и как более осторожный и послушный военачальник был поставлен командовать. Воспользовавшись случаем, он добил ослабленных предыдущими поражениями турок. Его единственная победа в долгой войне принесла ему лавры миротворца. Суворов по этому поводу сочинил афоризм в подражание Эзопу: «Безумен мачинский, как жаба против быка, в сравненье Рымника». (Прим. авт.)


[Закрыть]».

Заканчивая перечень козней Репнина, Суворов подводит итог: «С Графом Николаем Ивановичем меня сплел женихом. Стравил меня со всеми и страшнее… Я ему зла не желаю, другом его не буду, разве в Шведенберговом раю [25]25
  Эммануил Сведенборг (1688– 1772,) – шведский ученый-естествоиспытатель, изобретатель, автор теософско-мистических трудов о посмертном существовании.


[Закрыть]».

Петрушевский полагает, что Суворов просто перенес на князя Николая Васильевича раздражение, с которым он недавно обрушивался на Потемкина. Но тогда почему он постоянно предупреждает Хвостова о том, что Репнин опасен из-за своих масонских связей, что его надо «остеречься по мартинитству»?

Еще осенью 1790 года, в разгар угроз, приходивших из Лондона и Берлина, Екатерина обратила внимание на московский кружок розенкрейцеров, руководимый Николаем Ивановичем Новиковым. Ведущую роль в прусской политике играли масоны. Члены новиковского кружка по имени своего духовного учителя, мистика Сен-Мартена, звались мартинистами, но организационно подчинялись берлинским «братьям». После смерти Потемкина императрица приняла решительные меры. В апреле 1792 года Новиков был арестован. Следователей интересовали связи московских и берлинских масонов с наследником российского престола.

«Сношения с цесаревичем и его берлинскими друзьями, конечно, и погубили Новикова, подвергнув разгрому весь кружок, – делает вывод крупнейший авторитет по русскому масонству Г.В. Вернадский. – Екатерина не могла без достаточных улик тронуть влиятельных закулисных столпов масонской партии, вроде князя Репнина… Она долго искала причину для ареста даже поручика Новикова».

Хотя следствие велось втайне, некоторые сведения всё же проникали в общество. Знал о деле Новикова и Суворов. «Новиков цельно естли у Соловков. Калкуну [26]26
  Кал кун (от нем. Kalkuhn – калькуттская курица) – индюк.


[Закрыть]Шувалову быть у скворцов, а оратору Репнину у сов», – делится он слухами с Хвостовым.

Вместо Соловков Новиков был заключен в Шлиссельбургскую крепость. Увлекавшийся всем французским граф Андрей Петрович Шувалов оказался «у скворцов», то есть ушел в мир иной. Оратор князь Николай Васильевич Репнин потерял влияние при дворе и вскоре очутился «у сов» – вдалеке от столицы.

Екатерина продолжала внимательно изучать списки российских «вольных каменщиков». 18 октября Храповицкий занес в дневник ее слова: «Сказывать мне изволили, что "всех Мартинистов обманывал бывший в нашей службе Поручик Шредер. Удивишься, кто подписали присягу на его листе… Всё найдено в бумагах Новикова"».

Среди этих бумаг оказалась масонская клятва: «Я, Николай Репнин, клянусь Всевышним Существом, что никогда не назову имени Ордена, которое мне будет сказано почтеннейшим братом Шредером. И никому не выдам, что он принял от меня прошение к предстоятелям сего Ордена о вступлении моем в оный, прежде чем я вступлю и получу особое позволение открыться братьям Ордена. Князь Николай Репнин, полный генерал Российской службы».

Тронуть «столпов» было политически невыгодно – тем самым власть признала бы наличие сильной оппозиции. Опытная правительница сочла «достаточной предупреждающей мерой страх». Некоторые влиятельные московские масоны выехали в свои деревни. Глава партии наследника престола Репнин покинул столицу, получив пост рижского и ревельского генерал-губернатора.

Суворов же, закончив главные строительные работы в Финляндии, получил в командование целую армию, расположенную «в Екатеринославской губернии, Тавриде и во вновь приобретенной области». Кажется, императрица оценила не только его инженерные труды, но и его противостояние партии наследника престола.

Восьмого сентября 1792 года Суворов донес об окончании работ и поднятии штандарта над Роченсальмским портом: «Крепости пограничные совершены. Нейшлот по тесноте места поправлен свыше половины. Главным орудием сих успехов был Генерал-Майор Турчанинов».

Самому же Петру Ивановичу Турчанинову он напомнил: «Пора меня в поле, здесь я захребетник… Берегите меня от козней Репнина, я немощен, ему и никому зла не желаю». О том же он просит и графа Безбородко: «Не предавайте меня моим завистникам, я им не мешаю… Не отсылайте меня на дальновидные предопределения; я не закулисный солдат… Вы Министр! Настоит дело с Франциею. Число войск – влажный предлог (то есть пустая отговорка. – В. Л.); победительным оружием я сражался с 500, с 5000 против десяти численных, а галлы не пруссаки». Он словно предчувствует, что «галлы» (французы) очень скоро станут головной болью всей Европы.

По желанию Екатерины Суворов представил «замечания к оборонительной и наступательной войне в Финляндии, так и о числе потребных на оные войск». Его советы предельно просты: малая война изнуряет армию. Оборона границ основана на надежной системе крепостей, которая выдержит атаки сухопутных войск и десантов противника. Наступательная война должна вестись решительно. Предпочтительнее совместные операции сухопутных войск с силами флота на Свеаборг и Гельсингфорс, главные морские базы шведов.

В начале декабря Суворов был уже в Екатеринославе. Следующие два с лишним года он провел на юге. Главным местом его пребывания стал Херсон. Это время можно считать сравнительно спокойным, хотя и здесь не обошлось без трений с властями предержащими.

Он был еще в дороге, когда екатеринославский губернатор Василий Васильевич Каховский получил предупреждение из столицы: «Александр Васильевич к Вам отправился и, кажется, при отъезде не очень доволен был, что ему предписано наблюдать порядок и содержать гошпитали в хорошем состоянии. В Финляндии много у него бежало людей. Боже сохрани, чтоб сие не завелось и в Вашем крае». Критически высказался и Безбородко, повторив распускаемые слухи: Суворов всех изнурит и разгонит, как в Финляндии.

Александр Васильевич знал об этом. Он описал Турчанинову беседу с одним из своих офицеров: «Зыбин, что вы бежите в роту, разве у меня вам худо, скажите по совести? – Мне там на прожиток в год 1000 рублей. – Откуда? – От мертвых солдат» – и тут же привел примеры из своей многолетней практики: во время командования Суздальским полком у него «умирало редко в год до полдюжины», марш из Ладоги в Смоленск в распутицу стоил ему одного пропавшего и шестерых больных – и так во всех походах. Командуя войсками в жаркой Тавриде, он «оздоровил гошпитали», хотя «подрядчики давали задатку 4000 рублей на разведение больных», и вышел из Крыма, «не оставя там ни одного больного». Так было и в холодной Финляндии, где он застал высокую смертность среди личного состава.

То, что он увидел на новом месте службы, было настоящим бедствием. Никогда не имел он под своим началом таких сил. По штату было положено 77 341 человек, однако налицо оказались 51 484 служивых. В госпиталях и командировках – 8963, больных – 3888, некомлект – 13 006. Болезни, особенно после прихода летней жары, усилились. Смерть косила людей хуже самой кровопролитной войны. В некоторых полках число больных доходило до 205, 218, 241 и даже до 484 человек, не считая находившихся в госпиталях. В Троицком пехотном полку за 28 дней умерли 27 человек, в Полоцком за 18 дней – 43. А ведь с этими полками Суворов совершил свой великий подвиг – взял Измаил!

Смерть Потемкина сильно ослабила дисциплину в войсках на далеком юге. Многие начальники находились в отпусках и не торопились возвращаться. Зубов, ставший преемником Потемкина на посту екатеринославского и таврического генерал-губернатора, свои губернии никогда не посещал. Порядок пришлось наводить Суворову. Созданные им комиссии выявили не только ужасающие санитарные условия квартирования войск, но нечто худшее: отпускаемые с Карасубазарского магазейна (склада) продукты оказались никуда не годными. «Тайная притчина (смертности. – В. Л.) не жар, а как аквы тофана (яда. – В. Л.) гнилого провианта позднее действие», – делится он результатами проверки с Хвостовым. В письмах Зубову он не скрыл горькой правды: виновными в смертности личного состава оказались некоторые командиры, принимавшие за взятки гнилой провиант от поставщиков.

Его рапорты дошли до императрицы. Екатерина была в гневе. «Белевского и Полоцкого полков полковников, Карасубазарского магазейна провиант кто подрядил, кто в смотрении имел, провиантского штата провиантмейстера или комиссионера, – прикажите судить и сделайте пример над бездельниками и убийцами, кои причиною мора ради их воровства и нерадения, – потребовала у Военной коллегии государыня. – Прикажите сделать осмотр прочим магазейнам в той стороне и на каторгу сошлите тех, кои у меня морят солдат, заслуженных и в стольких войнах храбро служивших. Нет казни, которой те канальи недостойны».

«Кого бы я на себя не подвиг, мне солдат дороже себя!» – приказывал Суворов, требуя от подчиненных «взять меры к предохранению от зла».

Начальники вызывались из отпусков, дисциплина восстанавливалась. По поручению Суворова штаб-лекарь Ефим Белопольский составил «Правила медицинским чинам», разосланные в войска для «точного выполнения». От командиров требовалось «причины умножающихся болезней ведать непременно, а выискивать оные не в лазаретах между больными, но между здоровыми в полках, батальонах, ротах, карпоральствах [27]27
  Карпоральство (капральство) – подразделение роты под командой капрала.


[Закрыть]и разных отдельных командах, изследовав их пищу, питье, строение казарм и землянок… чистоту, поваренную посуду, всё содержание, разные изнурения… Стараться, чтобы домашними простыми лекарствами запасены были все артели». Подробно перечислялись целебные растения, лекарственные и гигиенические средства, наиболее действенные для лечения самых распространенных болезней (цинги, чесотки, лихорадок, желудочных расстройств).

Сырые казармы просушивались и проветривались. Были установлены строгие правила приготовления пищи и контроля за качеством питьевой воды. Госпитали проверяли, отделяя тяжелобольных от слабых и хворых. Войска выводились в лагеря, причем лагерные места часто переменяли, чтобы поддерживать чистоту. В жаркие дни все строительные работы приостанавливались или переносились на раннее утро и даже ночь.

Исходя из полученных при отъезде из Петербурга указаний, Суворов должен был укрепить границы, обезопасить Крым и отошедшие к России новые территории от возможных турецких десантов и покушений. Сразу по прибытии в Херсон он вместе с военными инженерами Иваном Князевым и брабантским дворянином на российской службе Францем де Волланом принялся за разработку планов новых крепостей. «Через три дня планы поспеют, – сообщил он Турчанинову 26 января 1793 года. —Лес против Финляндии почти вдесятеро… К прочим местам материалы и припасы прежде августа не поспевают. Князев Фанагорию полагает кончить прежде четырех лет. Прочие ж пункты целим на два года, ситуация их несумнительна».

Однако представленные сметы не были утверждены в Петербурге. Там решили, что отношения с Турцией изменились в лучшую сторону и с форсированным строительством крепостей можно подождать. Суворов посылает официальный протест Турчанинову, который обязан был предупредить об изменении политической ситуации, прибавив в личном письме: «Так добрые люди не делают. Вы играете вашим словом, я ему верю. Вы пускаете плащ по всякому ветру, ведая, что они непостоянны… В просвещении Турки не те в прошлой войне, что были в предтекшей… впредь ручаться не можно (оне загнали Графа Войновича в Севастополь), чтоб оне, прорвавшись в Тавриде, не зделали десанта и не повредили неоцененного морского депота в Севастополе, как генерал и когда выручкою или по диверсии не поспеет».

Доказывая важность укрепления границ, Суворов постоянно ссылался на авторитет покойного Потемкина: «Знаете Вы, что Князю Григорию Александровичу на Севастополь ассигновано было 6 миллионов и Кинбурн он ограждал драгоценнее настоящего». Когда же Турчанинов напомнил полководцу его собственные позапрошлогодние нелестные отзывы о князе, то получил решительное возражение: «Я кланялся мощам той особы, которая, отнюдь не касаясь протчего, находила во мне свойственные мне достоинства».

По торжественным дням в херсонской соборной церкви Святой Екатерины собирались соратники Потемкина. Старшим был Суворов. Там в специально построенном склепе покоились останки князя Таврического. «Бойцы вспоминали минувшие дни» и молились за упокоение души своего великого предводителя.

Денег на ограждение Севастополя с суши Суворов так и не получил. Это аукнулось 60 лет спустя, во время Крымской войны. Англо-французские, турецкие и сардинские войска высадились в Крыму и осадили главную базу Черноморского флота. Героическая оборона закончилась сдачей Севастополя. Если бы интервентов вместо поспешно возведенных земляных укреплений встретили каменные бастионы, о которых хлопотали Потемкин и Суворов, итог войны мог быть иным.

Пока военное ведомство и генерал-прокурор Самойлов решали, как отказаться от программы строительства укреплений на юге, Суворов выслал Хвостову доверенность на продажу своих деревень, чтобы вырученными деньгами выплатить неустойку подрядчикам. Не получив от Военной коллегии положительного ответа, он решает просить императрицу «повелеть меня по здешней тишине уволить волонтером к немецким и союзным войскам на сию кампанию».

Екатерина не отпустила своего лучшего полководца. Ознакомившись с делами и требованиями Суворова, она незамедлительно распорядилась выдать 250 тысяч рублей на строительные работы.

Возводя новые крепости (подпись Суворова стоит на плане Аджибейских укреплений – будущей Одессы), заботясь о санитарном обеспечении войск и повышении их боеспособности, Александр Васильевич много разъезжал по обширному краю. Маршруты его поездок были в несколько раз длиннее, чем в Финляндии. Во время этих вояжей он предавался горестным раздумьям: уже третий год он в инженерах, когда другие (Каховский, Кречетников и назначенный послом в Польшу Игельстром) «суть на театре чести и славы». Он делится с Хвостовым:

«Сухопутная операция вперед моя! Нет ее… Флот идет: мой долг умереть хоть под Контр-Адмиралом… или победить десантным войском, какое бы его количество ни было. Здесь долго чего, кроме гарнизонщины, не ожидать. Я ж всех легче, ни за что награждениев требовать не буду.

С Гаврилой Романовичем, елико прилично, в удобных случаях Вы можете быть откровенным по моей оглохлой судьбе. Истинно, не мое дело инженерными миллионами править. Какой бы малый корпус ни был, все мне лутше быть в поле, хоть чрез море».

Державин, с которым Суворов познакомился в Петербурге, занял важный пост личного докладчика императрицы. Он уже подносил Александру Васильевичу хвалебные стихи. Вот один из них:

 
Не всякий день мы зрим Перун небес,
Которым Божий гнев разит злодеев,
Но часто тучки лишь. – Почий, наш Геркулес,
И ты теперь среди своих трофеев.
 

Лучший полководец России, несмотря на сравнение с Геркулесом, был не в восторге от этих строк: не намекает ли лучший поэт России на то, что его победы в прошлом?

Седьмого сентября 1793 года в Петербурге была торжественно отмечена годовщина окончания войны с Турцией. «Граф Александр Васильевич, – писала императрица в рескрипте. – В день мирного торжества, вспоминая заслуги и дела, которыми вы отличилися, пожаловали Мы Вам похвальную грамоту, с прописанием всех храбрых подвигов, Вами произведенных, и воздвигнутых Вами оборонительных зданий и укреплений в течение долговременного и навсегда знаменитого Вашего служения… Во свидетельство же Нашей к Вам доверенности и в надеянии на знание и искусство Ваши, вверяем Вам один 3-го класса крест ордена Св. Георгия Победоносца, да возложите оный по выбору Вашему на того из отличившихся в военном знании и храбрости, которого сочтете достойным. Сверх того, в знак Монаршего Нашего к Вам благоволения, посылаем Вам еполет и перстень алмазные».

На копии рескрипта сделана помета: «Еполет и перстень оценены в 60 тыс. рублей».

Еще не получив новых наград, Александр Васильевич, занятый наведением порядка в поставках провианта в войска, обеспокоенный нехваткой средств для возведения укреплений, пожаловался Хвостову: «При торжестве мира, естли б милость – я ее не прошу, ниже желаю. Лучше процент за долг измаильский». Этот «процент» он связывал не с генерал-адъютантством, а с командованием армией в случае войны.

Когда же рескрипт и награды были привезены в Херсон, Александр Васильевич послал коротенькое письмецо своему старшему адъютанту Курису: «Иван Онофриевич! Сюда я приехал; Вы приезжайте скоряе. Я вам конфеточку дам» (под конфеточкой подразумевался Георгиевский крест 3-й степени – очень высокая награда). Подполковник Курис заслужил доверие Суворова, выполняя его поручения в сражениях при Кинбурне, Фокшанах, Рымнике и во время измаильского штурма. Он находился на излечении, но поспешил откликнуться на вызов нетерпеливого начальника. Вручая крест одному из самых близких и доблестных своих струдников, Суворов сопроводил награду оригинальным наставлением:

«Получил. Быть может, что обретется в тягость. Для того приобретать достоинства генеральские.

1. Добродетель, замыкающаяся в честности, которая одна тверда. Оная – в держании слова, в безлукавствии и осторожности, в безмщении.

2. Солдату – бодрость, офицеру – храбрость, генералу – мужество. Всего выше глазомер, то есть, пользование положением места, трудолюбие, бдение и постижение…

3. Непрерывная та наука из чтениев: с начала регулярства – курс Марсов; а для единственных 6-ти ордеров баталии – старинный Вигеций. По Русской войне мало описания, а прежнюю и последнюю Турецкие войны с великим затверждением эволюциев. Старинные ж, какие случатся. Монтекукули очень древен и много отмены соображать с нынешними правилами Турецкой войны. Карл Лотарингский, Конде, Тюрен, маршал Де Сакс, Виларс, Катинат, какие есть переводы, и також поясняются текущею с французами войною. В ней много хороших правил, особливо к осадам! Стариннейшие ж, возбуждающие к мужеству, суть: Троянская война, комментарии Кесаревы и Квинтус Курциус – Александрия. Для возвышения духа старый Ролен».

Здесь, как и в приказах Суворова, уже отчетливо проступают чеканные строки «Науки побеждать». Не менее впечатляет знание полководцем человеческой натуры. Он предупредил соратника, что награда соответствует генеральским заслугам, поэтому может оказаться в тягость, если новый георгиевский кавалер не чувствует в себе соответствующих сил, способностей и знаний. На плечах генерала лежит очень большая ответственность за принятие самостоятельных решений в походах и на поле брани.

«Наука из чтениев» – это мировой опыт военного искусства. Для воспитания мужества нет чтения лучше, чем гомеровская «Илиада» с ее Троянской войной, а также история походов Александра Македонского, написанная римским историком I века Квинтом Курцием Руфом, и, разумеется, «Записки» Гая Юлия Цезаря. Заслуживали внимания также французские полководцы, мастера ясно излагать ход военных действий. К сожалению, описаний войн, которые вела Россия, почти не было, за исключением «Книги Марсовой, или Воинских дел от войск Царского Величества Российских во взятии преславных фортификаций и на разных местах храбрых баталий, учиненных над войском Его Королевского Величества Свейского», изданной в 1766 году. Но после окончания Северной войны со шведами Россия трижды воевала с турками. Приходилось пользоваться поучительным, но уже устаревшим трудом «Записки, или Главные правила военной науки» знаменитого австрийского полководца и военного писателя фельдмаршала Раймунда Монтекукколи (1609—1680). Была насущная необходимость в специальных работах по военной науке. Но в то время печатались лишь реляции в «Санкт-Петербургских ведомостях».

Можно понять возмущение Суворова, ознакомившегося с изданной Академией наук брошюрой секунд-майора фон Раана:

«Сделал постыдное изъяснение о делах Кинбурнском и совместным действиям с Императорскими австрийскими войсками при Фокшанах и Рымнике, и столь противно положению оных и реляциев, изданных от Дворов Австрийского и Российского, описал, что дает другой толк знаменитым происшествиям к славе обоих Дворов победоносного оружия.

И так как я при оных был начальником, то не токмо мне, но и каждому офицеру терпеть лжи невозможно, потому Академии Наук, представляя сочинение сие, которая благоусмотрит из реляциев, колико оное описание противоречущее, следственно, и не имеющее внимания света, – уничтожить».

Верный и исполнительный помощник полководца Курис сопроводил письмо своего начальника в Академию наук примечанием: «Помянутый же майор Раан свойства неспокойного и не возвышенных способностей и потому во время бытности его при обер-квартирмистре корпуса, которым начальствовал Граф, ни в какие должности употребляем не был, кроме что частью по чертежной, и при случившихся делах при Фокшанах и Рымнике не был, а находился по неспособности в Берладе, как и при Кинбурне, где он особливо Графа прославил гайдамаком». Очевидно, письма Суворова и Куриса были отправлены Дмитрию Ивановичу Хвостову для передачи в Академию наук. Но Хвостов счел выходку фон Раана не заслуживающей внимания и оставил послание Александра Васильевича у себя.

Иван Онофриевич, получив Георгия 3-й степени, писал Хвостову, что принять его из рук «великого нашего героя» – «уже лекарство». Однако, как и предполагал Суворов, подтвердить награду генеральскими заслугами его преданный адъютант не сумел.

Суворов не забывал о главной задаче – обезопасить Крым, Кубань и новоприобретенные земли от Очакова до Днестра – и наладил разведку, чтобы иметь сведения о положении в Турции, где шла усиленная реорганизация армии и флота с помощью французских инструкторов. Французские агенты подстрекали Порту к войне с Россией, но в Константинополе не спешили испытывать судьбу. О неготовности Турции к войне Суворов получал подробные сведения от нового чрезвычайного и полномочного российского посла Михаила Илларионовича Кутузова, который в одном из писем ему подчеркнул: «Но наиболее ее (Порту. – В. Л.) удержит знание, что управляет войсками в новоприобретенной области муж, столь страшные раны ей наносивший».

На случай нового столкновения Суворов обдумывает план войны и диктует его по-французски своему любимцу инженеру Францу де Воллану. С учетом опыта кампаний Румянцева и Потемкина предполагается иметь крупный стратегический резерв для наступления на столицу османов, чтобы в одну-две кампании победоносно завершить войну. План показывает, как расширился полководческий кругозор Суворова.

Вернувшийся из Петербурга контр-адмирал Федор Федорович Ушаков сообщает ему слова Екатерины по поводу ведения войны с французами принцем Кобургом: «Ученик суворовский в подмастерье еще не годится».

Во Франции якобинцы сумели разжечь энергию масс, поставив под ружье 1 миллион 200 тысяч человек! Огромную роль в формировании и снабжении войск, в воспитании наступательного духа играли комиссары Конвента. Солдаты, офицеры и генералы французских армий сражались с невероятным ожесточением.

Антифранцузская австро-прусская коалиция, к которой присоединились Сардинское королевство, Великобритания, Нидерланды, Испания, Неаполитанское королевство, выставила миллионную армию, но успехи были незначительными. Газеты пестрели сообщениями о новых сражениях.

Суворов пристально следил за этой войной. После казни короля 10 (21) января 1793 года и установления режима террора он, как и многие другие, называл потенциального противника «французскими извергами» и мечтал сразиться с ними. Но всё чаще в письмах полководец сетовал: ему уже за шестьдесят, а он так и не попробовал себя в роли самостоятельного командующего армией.

Не давала покоя и судьба дочери. В поисках выгодной партии для нее Суворов приглядывался к молодым офицерам. «Очень показался и лутчий жених, – сообщает он в Петербург Хвостовым о сыне своего старого соратника по первой Русско-турецкой войне князе Александре Юрьевиче Трубецком, к двадцати одному году уже имевшем чин премьер-майора. – Собою хорош, порядочных поступков и воспитания. За отцом 7000 душ». Прошло совсем немного времени, и кандидатура Трубецкого отпала: «Пьет, его отец – пьет, должен. Родня строптивая, но паче мать его родная тетка Наташе [28]28
  На самом деле родство было дальним и не кровным: Дарья Александровна Трубецкая, в девичестве Румянцева, была родной сестрой фельдмаршала Петра Александровича, женатого на родной тетке жены Суворова Марии Михайловне Голицыной.


[Закрыть]».

Еще раньше в качестве потенциального жениха на какой-то миг мелькнул служивший в русской армии сын царя Картли-Кахетии. «Дивитесь мечте: Царевич Мириан Грузинский – жених. Коли недостаток, – один: они дики – благонравны; увезет к отцу – Божья воля!» Родственники не одобрили кандидата.

Наконец, перебрав женихов, он останавливается на кандидатуре сына генерал-аншефа Ивана Карловича фон Эльмпта – полковнике Филиппе Ивановиче: «Не сей ли наш судебный… Коли старики своенравны, то отец его разве в пункте благородного почтения и послушания. Мать добродушна и по экономии скупа, тем они богатее. Кроме германского владения, юноша тихого портрета, больше с скрытыми достоинствами и воспитанием, лица и общения непротивного, в службе безпорочен и по полку без порицания. В немецкой земле лутче нашего князя, в России полковник, деревни под Ригой и деньги.

Вера: он христианин! Не мешает иной вере. И дети христиане.

Далее по сему мне судить не можно: при сестрице Вы! Более со мной по сему не входите; нежели благоугодно Богу и Вам, то с Его вышнею Помощию начинайте. Петр Иванович (Турчанинов. – В. Л.) покажет дорогу и в свое время откроет Графу Платону Александровичу (Зубову), от которого вступления зависит как покончательность, купно с старым отцом юноши. Христос Вас благослови!»

(Поскольку Наталья Александровна была фрейлиной, надо было испросить позволения на брак у самой императрицы, для чего и нужен был Зубов.)

Дело со сватовством затянулось до лета следующего года. «Граф Филипп Иванович Эльмпт лутчий жених Наташе, я в нем никаких пороков не нахожу, сколько ни стараюсь, и еще верный муж, как ни балансируйте», – объявляет он Хвостову свое окончательное решение. Но жена Дмитрия Ивановича решительно возражала против такого марьяжа. «Затеи Груши уничтожьте, вообще всем семейством приуготовляйте Наташу к браку, внушайте исподволь в комнате Графа Платона Александровича, – требует Суворов. – Чрез год второй жених не родился».

И тут вмешался Зубов. Польстив отцу за его «попечительство о устроении жребия дочери», фаворит сообщил ему:

«Не могу, однако ж по моей к Вам дружбе и преданности, умолчать пред Вами, что Всемилостивейшей Государыне оное показаться может необычайным, а быть может и неприличным, что дочь столь знаменитого Российского полководца, слывущего столь привязанным и к вере, и к отечеству своему, отличенная именем и покровительством Великой нашей Государыни, выдается за иностранного иноверца.

Дочь Ваша еще в весьма молодых летах, конечно, не замедлит сделать партию и приличнее, и выгоднее, и соответственнее состоянию, достоинствам и рождению ея».

Право, Суворову оставалось только воскликнуть: «Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом!» Но автор бессмертной комедии «Горе от ума» еще не родился.

Читая письма Суворова Хвостову и Турчанинову, можно подумать, что полководец постоянно хандрил и раздражался, вспоминал удары судьбы и козни недоброхотов. Это преувеличение.

Поразительно яркий образ Суворова, относящийся к этому времени, нарисовал в своих воспоминаниях поэт-партизан Денис Давыдов.

«С семилетнего возраста я жил под солдатскою палаткой при отце моем, командовавшем тогда Полтавским легкоконным полком. Забавы детства моего состояли в метании ружьем и в маршировании, а верх блаженства в езде на казачьей лошади… Как резвому ребенку не полюбить всего военного при всечасном зрелище солдат и лагеря? А тип всего военного, Русского, родного военного, не был ли тогда Суворов? Не Суворовым ли занимались и лагерные сборища, и гражданские общества того времени? Не он ли был предметом восхищений и благословений заочно и лично, всех и каждого? Его таинственность, происходившая от своенравных странностей, которые он постоянно употреблял наперекор условным странностям света; его предприятия, казавшиеся задуманными, как "очертя голову"; его молниелетные переходы; его громовые победы на неожиданных ни нами, ни неприятелем точках военных действий – вся эта поэзия событий, подвигов, побед, славы, продолжавшаяся несколько десятков лет сряду, всё отзывалось в свежей, молодой России полною поэзией, как всё, что свежо и молодо…

Четыре кавалерийские полка, входившие в состав корпуса, Переяславский конно-егерский, Стародубовский и Черниговский карабинерные и Полтавский легкоконный, стояли лагерем близ Днепра, в разных пунктах, но близких один к другому. Полтавский находился у села Грушевки… Лагерь полка отстоял от дома не далее ста шагов. Я и брат мой жили в лагере.

В одну ночь я услышал в нем шум и сумятицу. Выскочив из палатки, я увидел весь полк на конях… Сказали, что Суворов только что приехал из Херсона в простой курьерской тележке и остановился в десяти верстах от нас, в лагере одного из полков, куда приказал прибыть всем прочим полкам на смотр и маневры.

Я был очень молод, но уже говорил и мечтал о Суворове. Можно вообразить взрыв моей радости! Впрочем, радость и любопытство овладели не одним мною. Я помню, что покойная мать моя и все жившие у нас родственники и знакомые, и даже лакеи, кучера, повара и служанки, – всё, что было живого в доме и в селе, собиралось и спешило, бежало туда, где остановился Суворов, чтобы хоть раз в жизни взглянуть на любимого героя, на нашего боевого полубога…

К полудню войска возвратились. Отец мой, запыленный, усталый и окруженный своими офицерами, вошел к нам в палатку. Рассказы не умолкали. Анекдоты о Суворове, самые прелестные его слова, самые мелкие его странности, передавались из уст в уста с восторгом. Противна была только лишняя, как говорили тогда офицеры, быстрота в движениях, которой он требовал от конницы, и продолжительное преследование мнимого неприятеля, изнурявшее людей и лошадей.

Но всего более не нравился следующий маневр. Суворов требовал, чтобы каждый род войска подчинял всё второстепенно касающееся до боевого дела той цели, для которой он создан. Существенная обязанность конницы состоит в том, чтобы врезываться в неприятельские войска, какого бы рода они ни были: она должна вторгаться в середину неприятельской колонны или фронта и рубить всё, что ни под руку